Глава 33 Отсрочка приговора

Глава 33

Отсрочка приговора

(Тремя неделями позже)

Не могу точно сказать, во сколько я очнулся после наркоза. Но это было 15 октября, и время уже явно перевалило за полдень. Помню, как открыл глаза, как с трудом пробормотал что-то вроде: «Ох, мать твою! Ну и паршиво же мне!» — и вдруг меня неожиданно стало рвать кровью, и всякий раз стреляющая боль, разрывая мое тело, эхом отдавалась в спине. Я лежал в палате реанимации манхэттенской больницы клинической хирургии, подключенный к капельнице, из которой, стоило мне только нажать на кнопку, в мою кровь поступал чистый морфин. Помню, как расстроился, поймав себя на мысли, что впервые словил кайф, не нарушая закон, — и все, что для этого нужно было, это лечь под нож.

Надо мной склонилась Герцогиня.

— Ты чудесно справился, дорогой! — воскликнула она. — Барт сказал, что с тобой все будет в порядке! — Я кивнул и вновь погрузился в навеянное морфином забытье.

А потом я вдруг непонятно как оказался дома. Думаю, это случилось где-то через неделю, хотя в голове у меня по-прежнему стоял туман и дни были похожи один на другой. Алан-Химик не подкачал — в первый же день моего пребывания дома завез мне пятьсот таблеток кваалюда. Ко Дню благодарения от них осталось одно воспоминание. Это был своего рода рекорд, и я был немало горд им — ну еще бы, лопать в среднем по 18 таблеток в день, и это при том, что хватило бы одной, чтобы вырубить часов на восемь какого-нибудь морского пехотинца в добрых двести фунтов весом!

Заехал Сапожник — проведать меня, а заодно сообщить, что вопрос с Делукой можно считать улаженным. Они поговорили, и Делука согласился уйти по-тихому при условии, что за ним останется небольшой пакет акций. Следом появился и сам Гэри Делука — и поклялся, что в один прекрасный день подстережет Сапожника в темном переулке и замочит гаденыша. Заскочил Дэнни — сказал, что отказался от сделки с властями, так что впереди нас точно ждут Двадцать Лет Безоблачного Неба. Потом прибыл Вигвам — сообщил, что Дэнни утратил всякую связь с реальностью, мол, никакой сделки с властями не было и в помине, а он, Вигвам, бегает с высунутым языком в поисках новой брокерской фирмы, в которой он бы мог пристроиться, как только «Стрэттон» накроется медным тазом.

Пока «Стрэттон» катилась вниз по наклонной плоскости, дела у «Билтмор» и «Монро Паркер» стремительно шли в гору. К Рождеству они оборвали все связи со «Стрэттон», хотя по-прежнему продолжали регулярно выплачивать мне «авторские» — по миллиону каждый месяц. Каждые две недели заезжал Шеф — сообщить, как продвигается дело Патриции Меллор, — правда, до конца истории было еще далеко. Наследники тети Патриции, Тиффани и Джули, теперь были вынуждены иметь дело с налоговой службой, британским аналогом службы внутренних доходов. Поговаривали, что этим делом заинтересовалось ФБР, однако никаких обвинений пока не было выдвинуто и повесток они не получали. Шеф уверял, что все в конце концов утрясется. Он, мол, находится в тесном контакте с Директором Подделок, которого поочередно допрашивали сначала швейцарские власти, а потом и американские — и он скормил им историю, которую мы состряпали специально для этого случая, и все прошло гладко. В результате агент Коулмэн окончательно зашел в тупик.

Помимо все этого оставалась еще семья: Картер после весьма бурного начала жизни решил дать родителям передышку и быстро превратился в здоровенького крепыша. Это был очаровательный малыш — густая шевелюра светлых, словно лен, волос, огромные голубые глаза и потрясающие ресницы, длиннее которых я в жизни своей не видел. Чэндлер, нашей гениальной дочери, стукнуло два с половиной года, и она просто обожала младшего братишку. Она полностью вошла в роль любящей мамочки — кормила Картера из бутылочки и давала советы и наставления Гвинн и Эрике, пока те меняли ему памперсы. И пока я курсировал между королевских размеров кроватью в нашей спальне и кушеткой в гостиной, пока предавался приятному безделью, пялился в телевизор и глотал кваалюд, компанию мне составляла Чэндлер. Под конец дочка превратилась в настоящего эксперта по части распознавания, что это я там бормочу заплетающимся языком, — это наверняка здорово поможет ей, если когда-нибудь придется выхаживать больных после инсульта. Как бы там ни было, большую часть дня она изводила меня вопросами, требуя точно сказать, когда же я наконец поправлюсь, чтобы снова играть с ней в «лошадки». Я поклялся, что ждать этого осталось недолго, хотя сильно сомневался, что смогу когда-нибудь снова носить ее на плечах.

Герцогиня была изумительна — вначале. Но когда День благодарения плавно сменился Рождеством, а Рождество — Новым годом, она стала терять терпение. Я до сих пор был вынужден носить жесткий корсет — из-за него меня то и дело заносило и швыряло о стену; в конце концов я пришел к выводу, что, как муж, имею полное право время от времени прижимать к стене и жену. К счастью, необходимость носить корсет была наименьшей из проблем — хуже было то, что боль стала еще острее, чем до операции. Но теперь меня мучила не только старая боль, к которой я успел понемногу привыкнуть, — к ней добавилась еще и новая, мучительнее прежней, вгрызавшаяся, казалось, в каждый позвонок. Любое резкое движение причиняло такие мучения, что у меня глаза лезли на лоб. Доктор Грин твердил, что со временем это пройдет, но мне с каждым днем становилось все хуже.

К началу января я окончательно скис — и тут Герцогиня, потеряв терпение, решила, что пора вмешаться. Моя жена заявила, что самое время снизить дозу и хотя бы попытаться вернуться к нормальной жизни. В ответ я принялся ныть, что промозглый нью-йоркский январь, дескать, весьма вреден в моем преклонном возрасте (целых 33 года!). В конце концов, напомнил я, в старости кости становятся чрезвычайно хрупкими. Жена предложила перебраться на зиму во Флориду — фыркнув в ответ, я заявил, что во Флориду ездят только дряхлые старики и что несмотря на дряхлое тело в душе я все еще юн и полон сил.

В конце концов Герцогиня взяла все в свои руки — опомнившись, я с удивлением обнаружил себя в Беверли-Хиллс, откуда открывался великолепный вид на Лос-Анджелес. Не успел я и глазом моргнуть, как оказался — за ничтожную сумму в 25 тысяч в год — временным обладателем роскошного особняка Питера Мортона, местной рок-звезды, и принялся устраиваться на зиму. Разумеется, амбиции тут же напомнили о себе, был нанят модный дизайнер — события развивались стремительно, и к тому времени, как мы въехали в новый дом, вбухав не меньше миллиона в новую обстановку, все было устроено по нашему вкусу. Единственная проблема — особняк был чудовищно огромный, добрых 30 000 квадратных футов, так что я начал серьезно подумывать, не обзавестись ли мне скутером на случай, если вдруг понадобиться добраться из одного конца дома в другой.

И еще одно: уже пару дней спустя я убедился в очевидном: Лос-Анджелес — всего лишь тень Голливуда, его скромный пригород, так сказать. Так что дело кончилось тем, что я наскреб пару миллионов и занялся производством фильмов. Потребовалось целых три недели, чтобы понять, что все в Голливуде (включая и меня самого) слегка тронутые — излюбленным занятием тут был ланч. Моими партнерами в киноиндустрии стала семейка узколобых евреев родом из Южной Африки, в свое время вложивших немало денег в фирму «Стрэттон». Все они были любопытными персонажами, с пухлыми, как у пингвинов, телами и острыми, словно шило, носами.

На третьей неделе мая я наконец избавился от корсета. Фантастика! Боль оставалась все еще острой, зато теперь мне на помощь пришла физиотерапия. Может, хоть это поможет, с надеждой думал я. Но скоро такая жизнь меня задолбала — через неделю я уже ковылял с палочкой по Нью-Йорку. Еще неделю я кочевал по больницам, проходил тест за тестом, уже смирившись, что прогноз каждый раз будет неутешительным. По словам Барта, я страдал от дисфункции той системы, которая отвечала за купирование болевого синдрома в моем теле; с точки зрения механики с моим позвоночником все было в порядке — во всяком случае, не было ничего такого, что можно было бы исправить с помощью операции.

Что ж, справедливо, думал я. Итак, выбор у меня невелик — только заползти на свою чудовищных размеров кровать и тихо сдохнуть. Проще всего было бы устроить себе передоз — во всяком случае, таблеток для этого у меня было более чем достаточно. Правда, тут тоже были варианты. Моя обычная дневная доза включала: 90 миллиграммов морфина (от боли), 40 миллиграммов оксикодона (до кучи), дюжину таблеток сомы (для снятия мышечного спазма), 8 миллиграммов ксанакса (для снятия тревоги и беспокойства), 20 миллиграммов клонопина (очень солидно звучит название), 30 миллиграммов амбиена (от бессонницы), 20 таблеток кваалюда (мне просто нравится кваалюд), грамм или даже два кокаина (просто чтобы поставить мозги на место), 20 миллиграммов прозака (от депрессии), 10 миллиграммов паксила (для подавления приступов паники), восемь миллиграммов зофрана (от тошноты), 200 миллиграммов фиоринала (от головной боли), восемь миллиграммов валиума (чтобы привести в порядок нервы), две столовые ложки сенокота (от запоров), 20 миллиграммов салагена (от сухости во рту) и напоследок пинта односолодового виски, чтобы пропихнуть все это в желудок.

Спустя месяц я в полубессознательном состоянии валялся на кровати, и вернул меня к реальности голос Джанет, пытавшейся дозвониться до меня по внутреннему телефону.

— Вас спрашивает Барт Грин, — сообщила она. — Он на первой линии.

— Спросите, что ему нужно, — пробормотал я. — Я на совещании.

— Очень смешно, — дерзко фыркнула Джанет. — Доктор Грин говорит, что у него к вам срочное дело. Так что либо вы возьмете трубку, либо я сама приду к вам и сделаю это за вас. Но предварительно спущу весь ваш кокс в унитаз.

На мгновение я онемел. Откуда ей все известно? Я обшарил комнату взглядом в поисках скрытой камеры и, естественно, ничего не обнаружил. Неужели Герцогиня и Джанет шпионят за мной? С ума сойти. Тяжело вздохнув, я сунул флакон с порошком в карман, обреченно снял трубку и угасающим голосом прошептал в нее:

— Привет!

— Привет, Джордан, — в голосе Барта слышалось сочувствие. — Как ты там?

— Как нельзя лучше, — прокаркал я. — А ты как?

— О, я отлично, — успокоил меня добрый доктор. — Послушай, я не звонил тебе в последние дни, зато мы постоянно общались с Надин. Так вот, она беспокоится о тебе. Говорит, что ты неделями не выходишь из комнаты.

— Нет, нет, — пробормотал я. — Со мной все прекрасно. У меня просто открылось второе дыхание.

На минуту в трубке повисло молчание. Потом я снова услышал голос Барта:

— Как ты себя чувствуешь, Джордан? Я имею в виду, на самом деле?

— Хочешь услышать правду, Барт? — Я тяжело вздохнул. — Так вот, я сдаюсь. Мне конец. Я больше не в состоянии терпеть эту боль… Знаю, это не твоя вина, и не думай, я не держу на тебя зла. Я понимаю, ты сделал все, что в твоих силах, — возможно, это просто расплата за мои прошлые грехи. Как бы там ни было, сейчас это уже неважно.

Но Барт не стал меня слушать.

— Возможно, ты просто хочешь сдаться, Джордан, но я — я сдаваться не собираюсь! И не сдамся, пока ты не поправишься полностью. А ты поправишься! И поэтому ты прямо сейчас стащишь свою задницу с кровати, пойдешь в детскую и хорошенько посмотришь на своего сына и дочку! Может, у тебя и нет сил бороться ради себя самого — тогда как насчет того, чтобы сделать это ради них? Иначе твоим детям суждена безотцовщина — это я так, на тот случай, если ты об этом забыл. Кстати, когда ты в последний раз с ними играл?

Глаза у меня защипало. Я попытался справиться с собой, но тщетно.

— Я больше не могу, — шмыгая носом, пробормотал я. — Боль просто адская, Барт. Она вгрызается в мои кости. Я не хочу больше так жить. Эх, знал бы ты, как я скучаю по Чэндлер… а Картера я ведь даже не успел толком узнать! Но эта боль… она не отпускает меня ни на минуту. Разве что когда я только открою глаза. А потом она снова наваливается на меня и терзает так, что хочется выть. Я уже все перепробовал, только все без толку.

— Именно поэтому я и звоню, — перебил меня Барт. — Появилось новое средство, которое я и собираюсь попробовать на тебе. Это не наркотик, к нему не возникает привыкания, и у него нет побочных эффектов. Результаты просто ошеломляющие — я хочу сказать, в случаях, подобных твоему, когда затронута нервная система.

Он немного помолчал, потом глубоко вздохнул:

— Слушай меня внимательно, Джордан. Фактически с твоей спиной все в порядке. Сращение прошло отлично. Проблема в том, что где-то был задет нерв и он отказал — или, точнее, дает о себе знать без всякой на то причины. У здорового человека боль служит своего рода предупреждением, давая телу понять, что что-то не в порядке. Но иногда, обычно после серьезной травмы, случается нечто вроде короткого замыкания. В этом случае нервные окончания продолжают подавать сигнал даже после того, как процесс выздоровления завершен. Сильно подозреваю, что это как раз твой случай.

— И о каком лекарстве речь? — с изрядной долей скепсиса в голосе поинтересовался я.

— Обычно его назначают при эпилепсии для предотвращения припадков, но иногда оно помогает и при хронической боли. Не хочу тебе врать, Джордан, — на быстрый эффект не стоит рассчитывать. Препарат еще не получил одобрения Федеральной службы по надзору в сфере здравоохранения в качестве обезболивающего средства, так что тебе предстоит стать одним из первопроходцев. Я уже заказал его — через час оно будет у тебя.

— Как оно называется?

— Ламиктал, — ответил Барт. — Как я уже сказал, побочных эффектов нет, поэтому ты вряд ли даже заметишь разницу. Прими две пилюли перед сном, и посмотрим, что будет.

На следующее утро я проснулся около половины девятого — как обычно, один в своей огромной постели. Герцогиня, скорее всего разъяренная, как ведьма, уже отправилась в конюшню. К полудню она вернется, все еще возмущенно фыркая и ворча себе под нос, после чего спустится вниз и займется тем, что станет придумывать себе новые наряды. Их у нее уже столько, что в один прекрасный день она сможет открыть небольшой магазин.

Итак, я лежал, тупо разглядывая немыслимо дорогой балдахин из белого шелка над кроватью, и покорно ждал, когда же вернется боль. И думал, что вот уже шесть лет, как я терплю эту пытку. Странно, лениво подумал я, в левой ноге все еще не стреляет… и жжения в нижней части тела тоже как будто нет. Я осторожно спустил ноги с постели и медленно встал, подняв руки над головой. И ничего не почувствовал. Сделал несколько наклонов — по-прежнему ничего. Нет, боль не стала меньше — ее просто не было!. Ощущение было такое, словно кто-то повернул выключатель и отключил ее. Боль просто-напросто исчезла.

И вот я просто стоял там в одних трусах и ждал. Сколько прошло времени, не знаю. А потом я опустился на пол, уронил голову на край матраса и заплакал. Эта боль украла у меня шесть лет жизни, три из которых были настолько мучительны, что я буквально чувствовал, как она высасывает из меня все силы. Из-за нее я стал наркоманом. Погрузился в депрессию. Делал такое, на что никогда не решился бы в нормальном состоянии. Если бы не мое пристрастие к наркотикам, я бы никогда не утратил контроль над «Стрэттон».

Разве не они стали причиной многих моих дурных поступков? Не будь я под кайфом, стал бы я спать с проститутками? Могло ли мне прийти в голову прятать деньги в швейцарском банке? И уж конечно, я бы никогда не допустил, чтобы продажи у «Стрэттон» стремительно пошли вниз. Спохватившись, я мысленно одернул себя. Конечно, было бы заманчиво свалить все на наркотики, но, как это ни печально, пришлось признать, что во многом виноват я сам. Оставалось утешаться тем, что с этой минуты я постараюсь жить честно — и начну с того, что займусь «Стив Мэдден Шуз».

Не успел я принять это решение, как дверь распахнулась. На пороге стояла Чэндлер.

— Доброе утро, папочка! Пришла поцеловать, где у тебя бо-бо, — нагнувшись, она чмокнула меня пониже спины, сначала с одной стороны, потом с другой, после чего прижалась губами к моей пояснице, чуть повыше того места, где красовался шрам.

Я уставился на свою дочь. Когда же она успела вырасти? Пока я пребывал в наркотическом забытьи, Чэндлер успела распроститься с памперсами. Личико ее утратило младенческую пухлость, и хотя ей не было еще и трех, разговаривала она совсем не так, как обычно разговаривают дети в ее возрасте. Сморгнув слезы, я улыбнулся.

— А знаешь, малышка, вот ты поцеловала, где у папы было бо-бо, и все прошло!

— Правда? — спросила Чэндлер, недоверчиво округлив глаза.

— Да, малышка. Чистая правда, — подхватив дочку под мышки, я поднялся на ноги и со смехом подбросил ее вверх. — Видишь? У папы больше ничего не болит. Ну, разве не здорово?

— И ты снова будешь играть со мной во дворе? — все еще не веря, спросила она.

— Ну, конечно, а как же? — Я закружил ее по воздуху. — С этого самого дня я буду играть с тобой каждый день, обещаю! Но сначала давай найдем мамочку и порадуем ее новостями!

— А ее нет, папочка, — уверенным тоном заявила Чэндлер. — Она катается на Липеаре.

— Да? Ну что ж, в следующий раз составлю ей компанию. А сейчас пойдем отыщем Картера, идет? — Чэндлер радостно согласилась, и мы отправились на поиски Картера.

Увидев меня, Герцогиня буквально рухнула с лошади. В полном смысле этого слова. Лошадь дернулась в одну сторону, она — в другую, и вот она уже лежит на земле, кашляя и отплевываясь. Я поведал ей о своем чудесном исцелении, и мы радостно поцеловались. Это был чудесный, блаженный миг. А потом у меня вдруг вырвалось:

— Давай возьмем отпуск и проведем его на яхте. Отдохнем немного, расслабимся…

Но почему в этих словах прозвучала такая ирония?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.