Вместо заключения

Вместо заключения

Женщины были постоянными спутницами жизни поэта; весь «Донжуанский список» его увлечений живо рисует нам богато одаренную в сексуальном плане натуру и пламенный темперамент. Самые разнородные чувства уживались в этом удивительном характере: и «бесстыдное бешенство желаний», внушаемое мессалинами типа Закревской, и нежная, полуплатоническая симпатия к милому подростку, которым была Катенька Вельяшева, и светлое преклонение перед «Мадонной», – Н. Н. Гончаровой, и могучая, отравленная ревностью страсть, которую он испытал к Собаньской, и вечный благоговейный трепет при воспоминании об одной из всех, единственной и таинственной NN.

Поистине, не было сердечной жизни более разнообразной. О женской любви, женской ласке поэт всегда мечтал, как о последнем прибежище, как о надежном щите против превратностей судьбы. Но именно женщина и явилась одной из причин его гибели; скорее всего, даже и не причиной, а поводом. Марина Цветаева очень верно, хотя немного резко, заметила: «Наталья Гончарова просто роковая женщина, то пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти. Смертоносное место. Как Елена Троянская – повод, а не причина Троянской войны, так и Гончарова – не причина, а повод смерти Пушкина, с колыбели предначертанной. Судьба выбрала самое простое, самое пустое, самое невинное орудие – красавицу».

Не будем слишком строго судить жену поэта, как ни жаль нам безвременной кончины его. Многие обвиняли Натали, особенно друзья Пушкина и почитатели его гения, даже такие как Вяземские, Карамзины, Вульфы. Суть этих обвинений хорошо выразила Е. Н. Мещерская-Карамзина: «Собственно говоря, Наталья Николаевна виновна только в чрезмерном легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил ее муж».

Действительно, по молодости лет она, будучи увлечена Дантесом, не смогла разобраться в сложности душевного мира Пушкина (такие выводы просто напрашиваются сами, и читатель, вероятно, тоже придет к ним после прочтения настоящей книги). Но позвольте, а разве все окружение поэта, такое блестящее, такое талантливое, такое умное и проницательное, разве оно сумело понять его гнетущее состояние духа, его пессимизм, его взбудораженность, его страдания и причину его, если можно так выразиться, буйства и жизненной нетерпимости (сильно продвинутый невроз)? Нет, конечно. «Все хотели остановить Пушкина», – как заметил граф Соллогуб, но никто не хотел его понять. Что же они тогда хотели от 25-летней женщины!

Смерть мужа в корне изменила все. Дантес был вырван из сердца, опьянение прошло, и на первое место теперь встали заботы о доме, о достатке, о будущем и настоящем своих детей, детей Пушкина. Ее природная доброта, бесхитростность, тактичность, налет печали и житейская мудрость пленяли всех встречавшихся с ней, заставляя многих менять свое первоначальное мнение, которое сложилось из доносившихся из светских салонов отголосков осуждения и зависти. Уезжая на Кавказ, молодой Лермонтов встретился с Натальей Николаевной у Карамзиных. После беседы с ней он, по словам А. Араповой, сказал вдове поэта: «Я чуждался вас, малодушно предаваясь враждебным влияниям. Я видел в вас только холодную, неприступную красавицу, и только накануне отъезда надо мне было разглядеть под этой оболочкой женщину, постигнуть ее обаяние искренности, которое не разбираешь, а признаешь…»

Заканчивая свою книгу, я хотел бы еще немного рассказать о вдове поэта, начиная с момента последнего его вздоха. Что бы ни говорили о Наталье Николаевне, она горько оплакивала мужа. Ее страдания были таковы, что конвульсии молодой женщины переламывали ее пополам. Она страшно исхудала и, «как привидение, иногда прокрадывалась в ту горницу, где лежал ее умирающий муж». Пушкин постоянно интересовался своей женой, беспокоился за ее состояние. «Бедная жена, бедная жена!» – восклицал он, когда мучения заставляли его невольно кричать.

Секундант поэта, Данзас, так описывает последние минуты своего друга:

«…Госпожа Пушкина возвратилась в кабинет в минуту его смерти… Увидя умирающего мужа, она бросилась к нему и упала перед ним на колени; густые темно-русые букли в беспорядке рассыпались у ней по плечам. С глубоким отчаянием она протянула руки к Пушкину, толкала его и, рыдая, вскрикивала:

– Пушкин, Пушкин, ты жив?!»

Но истины ради должен сказать, что подобное состояние жены поэта было самым естественным и обычным проявлением женских эмоций в момент смерти мужа, пусть даже и не очень любимого. Такая аффектация вполне закономерна. Гораздо труднее страдать и оплакивать, когда кончина близкого человека представляется в воображении. Кн. Вяземская рассказывала, что когда поэт спрашивал ее (т. е. жену. – А. Л.), по ком она будет плакать, Наталья Николаевна отвечала: «По том, кто будет убит». «Такой ответ бесил его, – отмечает далее княгиня – он требовал от нее страсти, а она не думала скрывать, что ей приятно видеть, как в нее влюблен красивый и живой француз».

В первые дни Наталья Николаевна была как «настоящий призрак… на нее невозможно было смотреть без сердечной боли». Она жаждала прочесть все, что касалось ее мужа, жаждала обвинять себя и плакать. Но постепенно она приходила в себя. «… Вчера мы еще раз видели Натали, – писала Софи Карамзина, – она уже спокойнее и много говорила о муже. Через неделю она уезжает в калужское имение своего брата, где намерена провести два года. “Муж мой, – сказала она, – велел мне носить траур по нем два года (какая тонкость чувств! Он и тут заботился о том, чтобы охранить ее от осуждений света), и я думаю, что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года совсем одна, в деревне. Моя сестра поедет со мной, и для меня это большое утешение”». Однако Сергей Львович, отец Пушкина, побывав в Полотняном заводе осенью 1837 года, отметил, что Александрина более огорчена потерей Пушкина, нежели Натали, которая по сообщению ее старшего брата Дмитрия, все же «чаще грустна, чем весела, нередко прихварывает, что заставляет ее иногда целыми неделями не выходить из своих комнат…»

Вернувшись через два года в столицу, Натали вновь оказалась в привычном кругу друзей: Карамзины, Вяземские, Жуковский, Нащокин, Плетнев – все наперерыв старались доказать ей свое участие, облегчить ее заботы. Но душевно Наталья Николаевна уже успокоилась. Яков Грот сообщал Плетневу в 1841 году: «Из ее разговора я с грустью вижу, что в сердце ее рана уже зажила. Боже! Что ж есть прочного на земле?» Накануне рождества 1842 года в английском магазине Наталья Николаевна встретилась с государем, который «милостиво изволил разговаривать с Пушкиной». После этого она снова втянулась в светскую жизнь, хотя понимала, что для многих это послужит поводом упрекнуть ее в легкомыслии и в равнодушном забвении памяти мужа. Но видимо таков был приказ царя, и она не смогла его ослушаться. Наталья Николаевна постоянно танцует в Аничкове, что дает повод Долли Фикельмон воскликнуть, обращаясь к сестре: «Не находишь ли ты, что она могла бы воздержаться от этого?» Но молодой женщине трудно отказать тому, кто заплатил все долги ее мужа и взял на себя заботу о будущем ее детей. Хотя сама Наталья Николаевна питала неприязнь к интимным придворным кругам и старалась появляться при дворе только по приказанию. «Я всегда придерживалась этого принципа, – писала она в 1849 году, – и никогда не бывала в неловком положении». Не совсем искреннее замечание.

Пережитая трагедия оставила след на всю жизнь. Раны зарубцевались, но нервы ее, судя по письмам, были в плохом состоянии. Наталья Николаевна начала курить. «Тихая, затаенная грусть, – пишет А. Арапова, – всегда витала над ней. В зловещие январские дни она сказывалась нагляднее: она удалялась от всякого развлечения, и только в усугубленной молитве искала облегчения страдающей душе».

Что заставляло ее искать прибежища в боге, искать успокоения душевным переживаниям? Может быть, нравственная борьба между прошлым и настоящим. Как ни виновата была она в смерти Пушкина, но пустой красавицей, холодной и равнодушной Наталья Николаевна не была никогда. Жизнь ее научила многому, она закалила ее характер, придав ему какую-то печальную силу с налетом нежной меланхолии, отмеченной Долли Фикельмон еще в первые дни ее замужества. «В ее образе мыслей, – писал о Наталье Николаевне Плетнев, – и особенно в ее жизни есть что-то трогательно возвышенное. Она не интересничает, но покоряется судьбе».

И действительно, судьба руководила всеми ее поступками. К сожалению, современные пушкинисты не только приводят письма и высказывания современников о жизни вдовы поэта, но и начинают домысливать недосказанное, излагать причины ее поступков совершенно не согласуясь с фактами, придавать огромное значение самым обычным, житейским делам. Сохраняя память о Пушкине, Наталья Николаевна продолжала ведь встречаться и с Идалией Полетикой. Они забыли прошлое, хотя у Идалии на всю жизнь осталась ненависть к поэту, а у Натали – затаенная грусть об отце ее четверых детей, погибшем от руки любимого ею человека. Продолжались ухаживания царя. Теперь, после смерти Пушкина, некому было защитить одинокую вдову от настойчивости Николая Павловича. Мы не имеем свидетельств о связи царя с Натальей Николаевной, да и какие могут быть об этом свидетельства? Но если сопоставить некоторые факты… то в 1843 году 44-летний полковник кавалергардского полка Петр Петрович Ланской неожиданно получает звание генерал-майора. Ожидая назначения командиром армейского полка где-нибудь в захолустье, Ланской, однако, через полгода становится командиром лейб-гвардии Конного полка, шефом которого состоял государь. Это была блестящая карьера, и Петр Петрович, только зимой 1844 года познакомившийся с Натальей Николаевной, уже в июле играет свадьбу с вдовой поэта.

«Государь прислал новобрачной бриллиантовый фермуар в подарок, – вспоминает командир кавалергардов Панчулидзев, – велев при этом передать, что от будущего кумовства не дозволит так отделаться». И действительно, Николай I крестил первого ребенка Ланских – дочь Александру, а когда приходил к ним в дом, брал девочку на руки, целовал в щечки и ласково с ней говорил. У государя хранились два портрета Натальи Николаевны. Один, кисти художника Д. Гау, находился в альбоме конногвардейского полка, поднесенном царю П. П. Ланским, а другой – изящная миниатюра, тщательно сохранялся в императорских часах, на внутренней стороне второй крышки. Неисповедимы пути господни. Может, от этого и религиозность Пушкиной-Ланской, и ее сдержанность, и ее меланхолия. Как это ни странно, она потом полюбила Петра Петровича, была нежна к нему, заботлива и верна до конца жизни. И он, со своей стороны, принял все заботы по отношению к детям поэта, был ласков с ними, добр, стремился поддерживать в доме теплую атмосферу дружбы, любви, душевного спокойствия. Во втором браке вдова Пушкина наконец обрела свое семейное счастье.

Можно было бы продолжить рассказ о дальнейшей судьбе и самой Натальи Николаевны, и Александрины, и других женщин, некогда украшавших жизнь Пушкина и даривших ему минуты наслаждения и поэтических грез. Но поэт погиб, и все остановилось вместе с его любвеобильным сердцем. Жизнь, не связанная тончайшими нитями взаимоотношений с великим Пушкиным, теряет всякий интерес для нас, и становится в ряд многих и многих дворянских и недворянских биографий, затерянных в бесконечных анналах нашей истории.

Если уважаемому читателю все же захочется узнать об этом, то к его услугам обширнейшая библиография, огромный мир русской и советской пушкинианы.

А закончить хочу простыми и проникновенными словами Ираклия Андронникова:

«ЛЮБИТЕ ПУШКИНА!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.