ИНСТРУКЦИЯ ЦРУ

ИНСТРУКЦИЯ ЦРУ

Выйдя из отеля «Кайзерхоф», я полной грудью вдохнул пропитанный бензиновыми парами воздух, который показался мне намного свежее, чем тот, что был в гостинице. Я был доволен, и моя радость имела основания: во-первых, я освободился от страха, а во-вторых, теперь мне был известен план Зако, судьба которого в какой-то степени зависела и от меня.

Однако я не обнаружил возле отеля Вете и его машину, и от моего хорошего настроения не осталось и следа. Я успокаивал себя, говоря, что он ждет меня где-нибудь за углом, но его не оказалось нигде. Так я пешком дошел до Ринга.

«Хорошо же они меня охраняют!» — с раздражением подумал я.

Вскоре беспокойство мое усилилось. Я вспомнил, что охранники генерала Зако обнаружили их возле отеля.

Уж не случилось ли с ними какой беды?

Остановив такси, я поспешил домой, решив, что, если Вете и Янош в ближайшее время не объявятся, мне нужно будет что-то предпринять. Вставив ключ в замок своей квартиры, я услышал звонок телефона, требовательный и долгий.

Вбежав в комнату, я поднял трубку:

— Алло!

Услышав голос Яноша Ракоци, я не знал, смеяться мне или сердиться.

— Вот как вы меня охраняете! — съязвил я.

— Ох, какое счастье, что ты жив! — Эти слова Вете произнес с таким чувством, что сердиться на него мне сразу же расхотелось.

— Живой, что мне сделается?! — пошутил я.

— Мы так боялись за тебя! — вполне серьезным тоном произнес он.

Вернувшись домой, Ракоци все подробно рассказал мне. Он сильно волновался и потому говорил сбивчиво.

— Мы тебя ждали на том месте, где и договорились. Я разглядывал витрины. Лаци нырнул в подворотню, Дюси сидел за баранкой, не выключая мотора. Вдруг из отеля вышли четверо мужчин. Боже мой, как же мы перепугались! Неподалеку стоял их «опель». Трое вели четвертого и, подойдя к машине, затолкали его туда. Наша машина находилась от них на каком-то расстоянии, и мы, не разглядев все как следует, почему-то решили, что схватили тебя. Дюси тут же дал газ, и мы помчались за «опелем»… Когда же мы разглядели, что схваченный — не ты, радости нашей не было конца. Но если бы ты только видел, что за бандитские рожи были у тех троих!

В тот вечер мы отпраздновали наше благополучное возвращение из логова хищников.

Я позвонил Ференцу Надю домой, чтобы сообщить о сделанном ему предложении. Умолчать о нем я не мог, тем более что оно наверняка дошло бы до него и по другим каналам. Рассказав все как было, я обратил внимание Надя на то, что его политическое реноме может быть подмочено, если его имя будут упоминать рядом с именами фашиствующих бандитов.

Мне удалось убедить его. Ференц Надь со своей стороны попросил меня поехать в Будапешт и от его имени установить контакт с руководителями вновь созданной партии мелких сельских хозяев, в первую очередь с Белой Ковачем, бывшим первым секретарем партии.

— Объясни, пожалуйста, что я им нужен, так как со своими здешними связями могу пригодиться. Особенно хорошо я бы смог представлять их интересы в ООН.

Я пытался возражать:

— Мне необходимо подготовиться к этой поездке, да и здесь у меня есть кое-какие дела.

Короче говоря, я хотел каким-то образом отстраниться от этого поручения, считая, что от моего пребывания в Австрии больше пользы, и к тому же в тот момент меня отнюдь не воодушевляла поездка на родину, где меня в любой момент подстерегала опасность разоблачения. На родине я был известен многим, а, судя по информации, в руки мятежников действительно попали кое-какие секретные документы.

Однако мне не удалось отговорить моего друга Фери от его намерения.

— Разумеется, эта командировка нисколько не ущемит тебя материально, я уже распорядился о выделения тебе определенной суммы. В ближайшие два дня тебя посетит один мой американский друг, который уладит этот вопрос.

Я понимал, что, если откажусь выполнить это поручение, моему авторитету будет нанесен сильный удар. Вместо меня это задание дадут другому человеку, а я лишусь возможности получать важную информацию. Да и вообще, было неизвестно, можно ли извлечь из этой опасной поездки какую-либо пользу.

Однако ни к какому выводу я не пришел. На второй день после моего телефонного разговора с Ференцем Надем мне позвонил некий мистер Хазельтин и попросил меня заехать к нему в шикарный отель «Бельвью».

Мистер Хазельтин назвал себя Джимми, сообщил, что является сотрудником радиостанции «Свободная Европа». Я же после его первой фразы понял, что он — агент ЦРУ. Мимоходом замечу, что позже мне удалось выяснить, кем он был на самом деле.

Он снабдил меня подробными инструкциями и передал десять тысяч австрийских шиллингов, что по тем временам было большой суммой.

Возникло странное и запутанное положение, когда Миклош Сабо, политический эмигрант, проживающий в одной из стран Запада, он же разведчик Венгерской Народной Республики, по поручению бывшего премьер-министра Ференца Надя и на деньги ЦРУ отправлялся в Венгрию, где все еще бушевал контрреволюционный мятеж.

Перед отъездом у меня состоялась встреча с моим старым приятелем дядюшкой Герцогом. Она произошла в штаб-квартире социалистической партии при очень счастливых для меня обстоятельствах — там я познакомился с вице-канцлером Питтерманом, в ту пору председателем этой партии, который задал мне несколько интересных вопросов, касающихся общего положения Венгрии. Мы обменялись информацией и личными мнениями, а когда Питтерман узнал от дядюшки Герцога о том, что я собираюсь выехать в Венгрию да еще с таким заданием, он проявил ко мне еще больший интерес.

— Смелое предприятие, но, как говорится, счастье улыбается смелым, — пошутил он.

— Если судьба будет ко мне благосклонна, я живым вернусь обратно в Австрию, — отшутился я тем же тоном.

— Когда вернетесь обратно в Вену, обязательно навестите меня, — попросил он.

— Есть большая новость, — сказал дядюшка Герцог, когда вице-канцлер вышел. — Очередная конференция Социалистического интернационала, проведение которой намечалось в Лондоне, состоится в Вене, чтобы на ней присутствовала Анна Кетли. Селиг уже находится здесь и хотел бы встретиться с тобой.

На следующий день, 2 ноября, мы втроем завтракали в кафе «Ландесман».

Имре Селиг, эмигрант, генеральный секретарь социал-демократической партии, также поинтересовался моей предстоящей поездкой. Теперь я уже был доволен тем, что согласился на эту поездку. Раз уж западные государственные деятели и эмигранты-политики в такой степени интересуются сегодняшним положением дел в Венгрии, то это что-нибудь да значит. Правда, я не был твердо уверен в том, что от этого будет польза родине, но надеялся, что будет.

3 ноября я в сопровождении Дьюлы Вете и Ласло Томана тронулся в путь. Без особых приключений мы прибыли в Будапешт на старенькой, но надежной автомашине «стандард».

Остановились мы в отеле «Беке». Я быстро помылся, однако для отдыха времени не осталось. Освежившись, сразу же поспешил на улицу Шеммельвейс, в дом номер 1, где надеялся встретиться с главной фигурой вновь организуемой партии мелких сельских хозяев — Белой Ковачем, что, собственно, мне и было поручено.

По всему зданию сновали взад и вперед какие-то люди.

— Бела Ковач? — услышав мой вопрос, задумчиво переспросил какой-то молодой мужчина. — А, собственно, кто это такой? — Выслушав мое объяснение, он сказал: — Возможно, он находится в здании парламента. Тильди, например, вы там можете встретить.

Такое объяснение показалось мне вполне реальным.

Мне ничего не оставалось, как поехать в парламент.

У подъезда стояла охрана, из чего я сделал вывод, что, видимо, здесь царит хоть какой-то порядок. Однако о Беле Коваче и здесь никто ничего не знал. Тогда я сказал, что хотел бы поговорить с Золтаном Тильди, но тот оказался болен. Я нисколько не удивился, так как хорошо знал, что в самый трудный период, когда следует принимать какие-нибудь важные решения или же нести какую-то ответственность за что-то, Тильди всегда неожиданно «заболевает», действуя по излюбленному принципу: «Если я что-то не решаю, то, следовательно, и не несу за это никакой ответственности».

Услышав названное мною имя Йожефа Богнара, люди оживились, закивали мне, дав понять, что с ним я могу встретиться. Куда-то позвонили, и через несколько минут ко мне подошел человек, который провел меня в кабинет к министру торговли.

С Богнаром мы были старыми приятелями. Если бы меня попросили как-то охарактеризовать нашу встречу, то я сказал бы, что он принял меня сдержанно-дружелюбно.

Однако о Беле Коваче и он ничего не слыхал. Разговаривали мы с ним о пустяках, так как ни один из нас ничего не знал о действительных чувствах другого.

Как бы то ни было, а мне необходимо было разыскать Белу Ковача. Таково было мое задание, которое в конечном счете исходило от ЦРУ. Не скрою, меня самого разбирало любопытство, чем же сейчас занимается бывший государственный министр, бывший секретарь партии мелких сельских хозяев, который, просидев несколько лет в тюрьме, лишь недавно очутился на свободе.

Я вернулся в здание на улице Шеммельвейс, где за полтора часа моего отсутствия ничего не изменилось. Все так же по всему зданию сновали кажущиеся деловыми незнакомые люди. На свои вопросы я, как и до этого, получал невразумительные ответы.

Не зная, что делать, я стоял в растерянности на темной улице. Неожиданно ко мне подошел невысокого роста человечек и на хевешском диалекте сказал:

— Я еще в здании заметил тебя, дядюшка Миклош, и сразу же узнал, только не хотел там заговаривать. — Он показал большим пальцем в сторону многоэтажного дома. — Я слышал, что ищешь Белу Ковача? А с какой целью, позволь узнать?

Всмотревшись получше в его лицо, я без особого труда даже при тусклом уличном освещении узнал Йожефа Адорьяна, владельца виноградников Дьендьешрате, бывшего депутата парламента.

— Я очень рад, Йошка, что ты меня окликнул. Там, наверху, я ни одного знакомого лица не увидел.

— А я тебя там и заметил. И узнал сразу же. Решил, что выйду на улицу и остановлю.

— Я на самом деле ищу Белу. Специально приехал из Вены…

— Я так и подумал, — перебил он меня.

— Как доверенное лицо Фери Надя.

— В таком случае идем… У Белы сейчас как раз проходит собрание партийного актива. Я сам хочу туда попасть.

Пройдя по темным, словно вымершим улицам, мы подошли к дому, в котором жил Бела Ковач. В холле дома я встретил всех тех, кого не нашел на улице Шеммельвейс. Не было тут многих старых партийных функционеров, хотя я слышал, что они живы. Однако здесь находились бывший бургомистр Будапешта Йожеф Кеваго, бывший губернатор области Шомодь Ференц Видович, председатели «Крестьянского союза» Шандор Киш и Янош Хорват, председатель молодежного движения партии мелких сельских хозяев в период коалиции Иштван Б. Рац и многие другие. Громко и приветливо поздоровавшись с пришедшими, Бела Ковач взял меня под руку и увлек за собой в кабинет.

Когда же дверь за нами закрылась, он повернулся ко мне и мы обнялись. Потом мы молча долго смотрели друг на друга как два старых приятеля, которые по одному взгляду могли понять то, чего не выскажешь словами.

— Ты знаешь, я им всем не доверяю, — тихо проговорил Бела, показывая мне на кресло.

— Видимо, у тебя есть на это причины.

— Кеваго, например, мысленно сам себя уже назначил на пост генерального секретаря. Видович охотнее всего поставил бы себе памятник. Как будто, кроме них, других пострадавших и нет вовсе.

— Ты полагаешь, они рвутся на твое место?

Вместо ответа он спросил меня:

— Ты живешь за кордоном? Давно?

— Вот уже год.

— А до этого?

— Жил в Венгрии.

— А Вац?

— В Марианостре.

— А Рек?

— В Киштарче, живет там вместе с Лаци Дюлаи.

— Лаци не приехал. У него точно такое же мнение об этих людях и их делах, как и у меня. Нет, они не рвутся на мое место. Скорее всего, хотят спрятаться за мою спину.

— Меня к тебе прислал Фери. Он предлагает тебе свои услуги. Он считает, что мог бы быть полезным тебе в ООН.

— Выходит, вы опять дружите?

— Насколько могут дружить два человека, один из которых сидит в тюрьме, а другой живет в Америке и даже купил себе ферму в штате Виргиния.

Бела внимательно посмотрел на меня, и только тогда я обратил внимание на то, как сильно он изменился. Из глубины его умных глаз исходило какое-то внутреннее спокойствие.

— Ты знаешь, я словно приговорен к смертной казни. Очень высокое давление… да и прочие болячки… Так что мне уже нечего бояться… Те, что собрались в соседней комнате, сейчас делят между собой портфели. В правительстве Имре Надя мне следует взять какой-либо портфель или же стать государственным министром. Я думаю, путь, который предлагает Фери, не тот путь… — Неожиданно он замолчал и погрузился в свои думы. — Ну что ж… передай ему, что я обнимаю его. Он действительно может быть полезен венгерскому народу, только сначала необходимо найти способ, как это сделать.

Ковач казался уставшим от нелегких забот. Он встал, протянул мне обе руки, а потом, словно передумав, обнял:

— Спокойной ночи!

Через некоторое время, давая интервью одному американскому журналисту, Бела Ковач сказал:

— Я понимаю старания Америки, когда она ведет борьбу против коммунистов, но никак не могу понять ее тогда, когда она поддерживает связь с венгерскими феодалами и фашистами, удерживая тем самым нас от установления связей с нею. Передайте американскому народу, что мы ожидаем помощи от американской демократии, а не от реакции, которая хотела бы завоевать венгров на свою сторону.

Таким был Бела Ковач, пожелавший мне спокойной ночи и обнявший меня на прощание.

Та ночь была для меня действительно спокойной. Добравшись благополучно до отеля, мы проспали до самого утра. Проснулись мы от сильного грохота.

Со сна я сначала подумал, что это гремит гром, однако адский грохот, от которого дрожали стены, не прекращался ни на минуту, а, напротив, становился все громче и громче.

Проснулись и мои помощники, в изумлении сели на своих кроватях.

— Это танки, — убежденно заметил Вете.

— Что же теперь будет? — взволнованно спросил я.

— Сначала мы позавтракаем, — как ни в чем не бывало ответил Вете.

В отеле, несмотря ни на что, текла обычная оживленная жизнь. В ресторане нас вежливо обслужили.

Позавтракав, мы попробовали было выглянуть из отеля, чтобы посмотреть, что делается на Бульварном кольце, однако наше любопытство пресекла автоматная очередь.

Включив радио, мы узнали, что в стране сформировано революционное рабоче-крестьянское правительство, возглавляемое Яношем Кадаром, которое попросило у Советского Союза помощи для подавления контрреволюционного мятежа. Услышав эту новость, я почувствовал себя сказочным королем, у которого один глаз смеется, а другой плачет. У меня возникла твердая уверенность в том, что отныне Венгерской Народной Республике не страшна никакая опасность. Правда, я и до этого не сомневался в том, что русские друзья не оставят нас в беде. Не видать стратегам «холодной войны» победы как своих ушей, а их мечты о том, что в ходе эскалации им удастся нарушить единство социалистических стран, так и остались несбыточными; не удалась очередная тщетная попытка империализма подорвать веру развивающихся стран в Советский Союз и социалистическую систему в целом, не удалось ослабить коммунистическое и рабочее движение в мировом масштабе.

И вновь передо мной встал вопрос: как быть? Мне казалось, что было бы лучше всего, по крайней мере для меня, чтобы я остался на родине. Это было самое простое и приятное решение, особенно если принять во внимание все то, что я до этого пережил. Вряд ли кто-нибудь мог упрекнуть меня за такое желание.

Было над чем подумать… Мысли теснились в голове, не давали мне покоя.

«Остались ли здесь в органах безопасности надежные люди? А если и остались, то есть ли среди них хоть один, кто находится в таком положении, как я? Правда, здесь, на родине, живут мои родные и близкие… Нужно подумать и о них! Я им нужен! И именно ради них я должен, обязан вернуться обратно. Ради их безопасности и счастья, ради лучшей жизни я не могу отделить себя от родины, от венгерского народа. Только находясь за рубежом, я по-настоящему могу хоть что-то сделать для отечества…»

Я боролся с самим собой. Разумеется, я не имел ни малейшего представления о том, что же буду делать, снова оказавшись на Западе. И все-таки я имел право надеяться на то, что там я смогу принести гораздо большую пользу, чем оставшись здесь, в Будапеште.

Солдат может бояться, на это он имеет право. Он может скрываться, маскироваться, но он не имеет никакого права покидать поле боя, каким бы оно ни было, без приказа сверху. Размышляя таким образом, я пришел к окончательному решению: я обязан вернуться в Австрию.

Больше оставаться в отеле «Беке» мы не могли. Рано или поздно, у всех иностранцев должны были проверить документы. В этом случае я или должен был расконспирировать себя, или же со мной поступили бы как с врагом и были бы безусловно правы. Дело в том, что в связи с контрреволюционными событиями в стране моя связь с Центром была нарушена, а в существовавшей в тот момент ситуации я не имел возможности восстановить ее. Следовательно, мне снова пришлось бы уходить в подполье, находясь на родине, и скрываться от властей социалистического государства, бойцом которого я был.

В эти трудные для меня часы требовалось принять важное, единственно правильное решение. И чем больше я над этим думал, тем яснее мне становилось, что именно я должен был сделать. 5 ноября я послал Дьюлу Вете и Ласло Томана на поиски более надежного для нас жилья, чем отель «Беке».

К вечеру они вернулись с хорошим известием. Не знаю каким образом, но они добились того, что мы все трое спокойно могли на какое-то время обосноваться в больнице «Рокуш».

Однако попасть туда оказалось все же непросто. Пришлось пробираться до больницы короткими перебежками, прижимаясь к стенам домов. Самым тяжелым участком оказался квартал, расположенный между улицей Доб и проспектом Ракоци. На улице Доб нас просто-напросто обстреляли, а проспект Ракоци вообще был похож на поле боя. Но уж раз мы рискнули, делать ничего иного не оставалось.

Пребывание в больнице «Рокуш» я не забуду до конца своих дней. До сих пор удивляюсь мужеству и стойкости врачей и медицинских сестер больницы, которые, забывая о себе, ухаживали за ранеными.

Однажды, а произошло это 7 ноября, в коридоре хирургического отделения появилась группа мятежников.

— Где тут русские? — спросили они. Их вопрос не предвещал ничего хорошего.

— Здесь только раненые. Вы понимаете? Раненые, национальность которых не имеет для нас никакого значения! — Эту фразу произнес профессор Кубани. Услышав шум, он вышел из операционной в перепачканном кровью халате и попытался утихомирить бунтовщиков.

— Коммунисты и русские — это не люди! — нагло выкрикнул главарь мятежников, мужчина средних лет, с заросшим щетиной лицом и квадратным подбородком.

Он ткнул профессора дулом автомата в живот, держа указательный палец на спусковом крючке. Все мы понимали, что жизнь профессора в тот момент висела на волоске. Так же, как и жизнь раненых советских солдат, что оказались в больнице. Если эти бандиты ворвутся в палату, они перестреляют всех раненых, которые окажутся невенграми.

Нужно было что-то предпринять, и притом немедленно.

— Послушайте, дружище, — заговорил я, подойдя к главарю и сунув ему под нос свой австрийский паспорт. — Как видите, перед вами австрийский журналист. Вот, читайте: журналист. Мои друзья, тоже журналисты, к тому же не венгры по происхождению, как я сам, а немцы. Хорошо же вы будете выглядеть, если во многих газетах появятся заметки, в которых будет говориться о том, что ваша революция является отнюдь не очищающей, а скорее кровавой и жестокой.

Бандит с недоверием посмотрел на меня и перевел дуло автомата с профессора на меня. Нижняя губа у него дергалась то ли от нервного тика, то ли от гнева и злости. Я невольно подумал, что мне пришел конец. Бандит вырвал из моей руки паспорт и начал внимательно его рассматривать. К моему счастью, он увидел в нем несколько западногерманских, швейцарских, французских и других виз. Это, видимо, и отрезвило его. Опустив дуло автомата к полу, он пробормотал:

— Русские — не люди, но вы о нас все равно ничего плохого не пишите, а сюда мы еще вернемся.

— К сожалению, мы вынуждены будем оставаться здесь до полного окончания боев, — поспешно произнес я.

— Не беда, — махнул рукой бандит, — мы все равно победим!

Когда мятежники удалились, все с облегчением вздохнули. Не знаю, что чувствовал в тот момент профессор Кубани, а я еле стоял на ногах от внезапно охватившей меня слабости.

Мятежники, наводнившие в те дни столицу, настолько обнаглели, что спокойно убивали и грабили кого им только заблагорассудится. В этом мы убедились в первое же утро, когда, выглянув из окна больницы, которое выходило на универмаг «Корвин», увидели нескольких типов, которые оттаскивали к стене чьи-то трупы. На этот раз убитые были в гражданском, на их лицах были видны следы жестоких побоев.

— Кто занимается такими вещами? — задал я далеко не умный вопрос, как будто этим мог воспрепятствовать всему бесчеловечному и жестокому. Скорее всего, я произнес его для самого себя, как бы в защиту собственной личности.

— Сторонники Дудаша, что засели в здании редакции газеты «Сабад неп».

Но спине у меня пробежал мороз.

Йошка Дудаш! Тот самый, который был моим связным и моим боевым товарищем в борьбе против гитлеровцев! Тот самый, который после освобождения столицы советскими войсками в числе первых пришел на завод и возглавил его работу!

Вот тебе и друг называется! Вот так сюрприз преподнесла мне судьба! Невольно возник вопрос, каким образом человек мог пасть так низко?

Я понял, что мне следует избегать встречи с ним. Приехав в Будапешт, чтобы повидаться с руководителями партии мелких сельских хозяев, я сильно рисковал, но встреча с одержимым террористом-маньяком Дудашем, прославившимся своей жестокостью, отдававшим направо и налево приказы убивать, была более чем опасной. Она могла закончиться для меня только смертью. Уж к кому-кому, а к Дудашу-то наверняка попали бумаги из секретных архивов органов государственной безопасности.

С этого момента я должен был по-настоящему скрываться.

8 ноября бои немного стихли. Настал подходящий момент для моего возвращения обратно. Вете привел машину из гаража отеля «Беке», и мы тронулись в путь. На перекрестке улиц Шандора Броди и Сенткирай стоял советский танк. Наверняка он был поставлен для защиты здания Будапештского радио. Радио было единственным средством информации в те тяжелые дни, с помощью которого правительство Кадара могло поддерживать связь с населением страны.

Сам танк мы смогли бы объехать, но нашему автомобилю преградила путь его пушка, перекрывшая дорогу подобно стальному шлагбауму.

Что оставалось делать? Если бы не Вете, не знаю, как мы вышли бы из положения. Он не растерялся. Не могу без улыбки вспомнить, как он, открыв дверцу машины и высунувшись наполовину, жестами начал объяснять, что ему позарез нужно проехать. Сначала советские солдаты с удивлением смотрели на нас, на нашу машину с маленьким австрийским флажком, но потом один из них приподнял ствол пушки вверх и мы спокойно проехали под нею.

Как известно, даже в самые трудные периоды жизни у человека бывают комические эпизоды. Вот такие, как тогда у нас с советским танком. Я мог бы причислить к их числу и еще один, если бы за той историей не скрывалась более глубокая и серьезная причина.

3 ноября по дороге в Будапешт мы неподалеку от местечка Дорог подъехали к венгерскому сторожевому посту. Нас, естественно, остановили, попросили закурить. На обратном пути мы остановились в том же месте. Начальник сторожевого поста, венгерский лейтенант, начал разговор:

— Господа, мы торчим здесь и даже не знаем, зачем торчим. Мимо нас то проследует танковая колонна, то промчатся грузовики, украшенные национальными флагами. Все едут по направлению к Дьеру. А нам что делать? Стрелять в них или не стрелять? А если стрелять, то в кого именно?..

Учитывая то, что по документам я числился австрийским гражданином, я ответил уклончиво. Но, будь на то моя воля, я точно сказал бы ему, в кого он должен был стрелять, и не сейчас, а недели за две до этого…

Когда мы приехали в Мошонмадьяровар, уже стемнело. Там мы узнали, что дальше без специального разрешения, выданного советским военным комендантом, нас никто никуда не пропустит.

Поскольку мы были австрийскими журналистами, нас встретили предупредительно-вежливо и объяснили, что комендантский час не разрешается нарушать никому.

В одной из старых гостиниц города нам предложили скромный ужин, а затем расположили в удобных номерах. И все-таки я чувствовал себя почему-то неспокойно. Вероятно, действовал инстинкт самосохранения, как у человека, привыкшего работать в опасных условиях.

Во время ужина к нам подсел молодой человек, который назвался Ференцем Мольнаром. После нескольких фраз и двух-трех бокалов вина он без всякого перехода спросил у меня и Вете:

— А если я вслед за вами подамся в Вену, вы мне там поможете устроиться?

Мы переглянулись, понимая, что за этим вопросом кроется серьезное намерение.

— Само собой разумеется, — ответил я. — Мы не можем оставить человека в беде. Но только как нам самим выбраться отсюда?

— Тогда идите в свою комнату, а я приведу к вам человека, который вам поможет.

Примерно через полчаса парень вернулся вместе с пожилым грузным мужчиной.

— Имени у меня не спрашивайте, — сказал мужчина. — Я офицер полиции. В настоящее время прикомандирован к советской военной комендатуре. Фери сказал мне, что вы попали в затруднительное положение.

Говорил он тихо и спокойно, словно рассказывал нам о том, какая завтра будет погода, а это спокойствие вселяло в нас какую-то надежду.

— Вам необходимо уехать отсюда сегодня же ночью, — продолжал он. — Наш начальник просто тянет время и не пропустит вас до тех пор, пока не получит соответствующего разрешения от вышестоящей инстанции.

И опять я оказался перед выбором, что делать — ждать или во что бы то ни стало ехать?

— Без пропуска мы и пятисот метров не пройдем, — сказал я.

— Это верно, — кивнул мужчина и сунул мне в руку какие-то бумаги: — Я принес чистые бланки. Заполните их, а потом я сам вас провожу.

На рассвете после многочисленных проверок мы приехали в Хедьешхалом. Сердце мое билось учащенно, да, видимо, и у моих спутников тоже, когда наша машина затормозила перед зданием погранзаставы. Я знал, что впереди меня ждал трудный и опасный путь, но заглянуть в будущее никому не дано. Я боялся, но не терял надежды.

Об этом я и думал, когда, внимательно проверив документы и вместе с нами распив бутылку абрикосовой палинки, начальник погранзаставы лично поднял перед нами шлагбаум.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.