Бунт, расправа и ножницы

Бунт, расправа и ножницы

Михаил Сергеевич Горбачев позже старательно уверял, что перевод Ельцина в Москву в 1985 году совершился не по его инициативе: «Лично я знал его мало, а то, что знал, настораживало». Эти слова кажутся странными. Если бы генерального секретаря Горбачева, затеявшего перестройку, что-то настораживало, Ельцина бы в аппарат ЦК не взяли. Горбачев был человеком малопьющим, Лигачев пьяниц на дух не выносил. Если бы им сказали, что Ельцин изрядно закладывает за воротник, он бы не только в Москву не попал, но и в Свердловске не усидел. Но Ельцин был одним из тех, кого Горбачев сразу призвал под свои знамена в Москву. Буквально через десять дней после избрания Михаил Сергеевич приискал Ельцину место в аппарате ЦК.

Бориса Николаевича приметил еще Юрий Андропов в бытность его генеральным секретарем. Может быть, с подачи свердловских чекистов, может, какие-то другие причины заставили его обратить внимание на свердловчанина. Андропов принял решение его выдвинуть. Михаил Сергеевич это сделал. Поначалу ему Ельцин точно нравился. Горбачев сделал его хозяином Москвы.

Москва должна была стать витриной перестройки – и как можно скорее. Горбачев резонно предполагал, что моторный Ельцин, человек со стороны, способен быстро добиться успеха, стать примером для всей страны, продемонстрировать колеблющимся реальные результаты перестройки.

Борис Николаевич не сомневался, что справится с задачей. Принялся за новое дело со всей свойственной ему энергией. Исходил из того, что ключ к решению всех проблем – это кадры. Надо решительно убирать неумелых и разленившихся чиновников, ставить вместо них новых и дельных работников.

На пленуме горкома Ельцин произнес невиданную по тем временам речь – о бюрократизме и показухе, о том, что московская парторганизация оказалась вне зоны критики. Впервые за десятилетия первый секретарь горкома говорил о провалах и о бедственном положении столицы. Назвал причины – старое мышление руководителей и оторванность партийного аппарата от жизни. Его речь напечатала «Московская правда». За скучной городской газетой утром выстроились очереди. Читали, не веря своим глазам.

Вся Москва обсуждала Ельцина, которого еще никто не знал. С этого момента и началась его слава. Как странно: Ельцин никогда не умел говорить так складно и легко, как Горбачев. И речи Михаилу Сергеевичу писали лучшие в стране мастера. Но по прошествии лет никто не вспомнит ни одной речи генерального секретаря, поразившей людей. А выступления Ельцина всякий раз производили неизгладимое впечатление.

Борис Николаевич выступал напористо и смело, а Горбачеву оставалось следить за реакцией общества и либо поддерживать смельчака, либо журить за излишнюю прыть. В таком тандеме они могли бы продержаться долго. Однако скоро выяснилось, что Ельцин не намерен играть роль «горбачевского авангарда» и намерен добиваться собственного места на политическом небосклоне. Одновременно выявился его стиль как политического деятеля: резкие неожиданные шаги, нежелание идти на компромисс, готовность рисковать, ставить все на карту, чтобы не ограничиваться отдельными выигрышами, а «снять весь банк».

Ельцин ездил на метро и в троллейбусе, чтобы увидеть, как в час пик чувствуют себя горожане. Появлялся в магазинах и строго спрашивал у продавцов и директоров, куда делись выделенные им продукты. Он совсем не походил на других партийных чиновников и сразу стал очень популярен. Москвичи почувствовали его искреннее желание улучшить их жизнь. Хотя было и другое – он хотел отличиться, доказать, что способен изменить жизнь в городе.

Ельцин сменил двадцать три из тридцати трех первых секретарей райкомов. Приезжая на бюро горкома, ни один первый секретарь не знал, кем вернется назад. Сначала это производило колоссальное впечатление на москвичей, которые видели, что сметается целая генерация партийных чиновников, не вызывавших у людей никаких чувств, кроме презрения. Потом острота впечатлений притупилась. Прежние чиновники исчезали. Появлялись новые, но точно такие же. На Ельцина в ЦК пачками шли жалобы от обиженных чиновников. Его поведение искренне возмущало партийных коллег. Они считали, что московский хозяин подрывает основы власти. И в ЦК им были недовольны: где обещанные перемены?

А он сам не понимал, что делать: секретари менялись, а жизнь оставалась прежней.

Эти годы оказались разрушительными для здоровья Бориса Николаевича.

«Ельцин стал срываться, – писал тогдашний начальник Четвертого главного управления при Министерстве здравоохранения СССР академик Евгений Чазов, – у него нарушился сон (по его словам, он спал всего три-четыре часа в сутки), и в конце концов попал в больницу. Эмоциональный, раздраженный, с частыми вегетативными и гипертоническими кризами, он произвел на меня тогда тяжкое впечатление. Но, самое главное, он стал злоупотреблять успокаивающими и снотворными средствами, увлекаться алкоголем.

Рекомендации консилиума о необходимости прекратить прием алкоголя и седативных препаратов Ельцин встретил в штыки, заявив, что он совершенно здоров и в нравоучениях не нуждается. Его жена поддержала нас, но на ее просьбы последовала еще более бурная и грубая по форме реакция. К сожалению, жизнь подтвердила наши опасения, и через десять лет этот сильный от природы человек стал тяжелым инвалидом…»

Ни сам Ельцин, ни кто-либо другой так и не сумели толком объяснить, почему он осенью 1987 года вдруг взбунтовался. Глядя из сегодняшнего дня, мы знаем, что он интуитивно поступил правильно: бунт со временем и сделал его народным любимцем и первым президентом России. Но никто, в том числе он сам, тогда и представить себе не мог такого фантастического поворота событий.

Никакой здравый расчет в тот момент не мог подвигнуть его на выступление против генерального секретаря и вообще против партийного руководства. Он рискнул всем: и карьерой, и здоровьем, и чуть ли не всей жизнью. И потерял тогда почти все! Его считали конченым человеком, который сам себя погубил.

Так что же, бунт Ельцина был ошибкой недальновидного человека, которого потом случайно подхватила волна народной симпатии и сделала своим лидером? Впоследствии люди из его окружения будут утверждать, что им действительно руководят инстинкты. При этом он сам не в состоянии объяснить, почему действует так, а не иначе…

Ельцин, несомненно, всю свою политическую жизнь руководствовался определенной логикой. В книгах, написанных за него Валентином Юмашевым, чувствуется желание как-то обосновать действия Бориса Николаевича. Но попытки перевести на простой арифметический язык хитроумные ельцинские построения не очень удачны. Во всяком случае, это какая-то совершенно иная, нестандартная логика, которая не раз приводила его к весьма неожиданным и странным решениям.

После выступления на пленуме против всевластия Егора Лигачева и секретариата ЦК Борису Николаевичу устроили выволочку. Если бы он раскаялся и покаялся, проявил готовность быть верным вассалом, Горбачев, может быть, еще и помиловал бы его. Но он уже увидел, что покорным Ельцин все равно не будет. Так зачем же ему держать под боком такого смутьяна да еще и популярного в народе? В стране может быть только один популярный политик – сам Михаил Сергеевич. Горбачев позвонил Ельцину и сказал, что его политическая карьера окончилась.

И Борис Николаевич сорвался.

Горбачев пишет, что ему немедленно доложили о чрезвычайном происшествии: «Ельцин канцелярскими ножницами симулировал покушение на самоубийство, по-другому оценить эти его действия было невозможно. По мнению врачей, никакой опасности для жизни рана не представляла – ножницы, скользнув по ребру, оставили кровавый след… Врачи сделали все, чтобы эта малопривлекательная история не получила огласки. Появилась версия: Ельцин сидел в комнате отдыха за столом, потерял сознание, упал на стол и случайно порезался ножницами, которые держал в руке…»

Мнение академика Чазова: «Произошел нервно-эмоциональный срыв затравленного человека, который закончился тяжелой реакцией, похожей на суицид. И все же это не был суицид, как пытались представить некоторые недруги Ельцина. И тогда, и спустя годы, не упоминая имени Бориса Николаевича, мне приходилось обсуждать эту ситуацию со специалистами-психиатрами, и все они в один голос говорили, что это больше похоже на инсценировку суицида. Люди, собирающиеся покончить с жизнью, говорили они, выбирают более опасные средства… Для меня ситуация была ясна – это совершено в состоянии аффекта человеком, который в тот момент думал, что рушатся все его жизненные планы…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.