Таковы хорошие друзья Солженицына

Таковы хорошие друзья Солженицына

После опубликования газетой «Нью-Йорк таймс» статей Семена Владимирова и Жореса Медведева в Агентство печати Новости обратилась супруга Александра Солженицына Наталья Решетовская. Она передала свою статью АПН с просьбой переслать ее в «Нью-Йорк таймс».

Газета «Нью-Йорк таймс» 9 марта 1973 года опубликовала это письмо.

Сегодня, когда Жорес Медведев на правах «старого друга» вторгается в нашу семейную историю на страницах «Нью-Йорк таймс», я вынуждена вмешаться, тем более что сам Александр Солженицын одобрительно молчит.

В своей статье «В защиту Солженицына» ученому-геронтологу Медведеву явно изменяет память. Маленькая деталь: он заявляет, что наш бракоразводный процесс длился три года, хотя на самом деле — полтора. Полноте, Жорес Александрович, неужели Вы забыли, как 3 мая 1970 года привезли к нам на дачу под Наро-Фоминском особого сорта картофель? Ведь тогда ничто не предвещало семейной драмы. Более того, всего за неделю до Вашего визита, празднуя 25?летие нашего брака, мой муж поднял тост за то, чтобы мы «до гроба оставались вместе». В конце того же года у Натальи Светловой родился его ребенок.

У меня нет никакого желания вдаваться в подробности дуэли Семен Владимиров — Жорес Медведев о том, беден Солженицын или богат. Замечу лишь, что мой муж, безусловно, имеет значительное количество валюты и может свободно конвертировать её в сертификаты и советские рубли. Деньги у Солженицына есть, и я бы на его месте не делала заявлений о бедственном финансовом положении. Согласитесь, в устах обладателя более чем одного миллиона долларов это звучит немножко смешно.

«Даже Лев Толстой, возможно, не жил в таком комфорте!» — саркастически восклицает далее в своей статье Медведев, пытаясь поставить под сомнение факты о солженицынских квартирах и машинах. Но у Льва Толстого не было двух семей, Жорес Александрович! Раз Солженицын приобрел вторую семью, то, естественно, купил и вторую машину, а третью недавно продал. Отсюда две машины у «двух солженицынских Наталий», как нас окрестила западная пресса. Понятно, что даже из Нобелевской премии в 78 тысяч долларов как-нибудь можно купить не одну машину и не две…

Есть и домик в живописном месте у речки Истьи, существование которой Медведев почему-то так нервозно отрицает. Что до валютных магазинов, куда, как почудилось Медведеву, «с 1970 года пускают только иностранцев», то они открыты для всех, кто имеет валюту, в том числе для Солженицына и для меня.

Медведевская мания преследования особенно дает себя знать, когда он рисует жуткую картину возможного ареста моего мужа на квартире у Светловой за то, что у него якобы нет пермита на проживание в Москве (прописки). Но ведь Солженицын годами жил в другом месте — и тоже без прописки! Не только дом, но и рабочий кабинет пустует у Солженицына в Рязани, где он прописан. Ясно, что разглагольствования об аресте и прописке — трюкачество автора. Да будет известно геронтологу Медведеву, что для здоровья, как и для творчества, нужна тишина, свежий воздух и поэтому квартира в Москве и квартира в Рязани Солженицына не устраивают — он живет в дачных условиях.

Но довольно об этом. Я категорически возражаю тем, кто пытается подменить моральную ответственность Солженицына за его поступки материальной ответственностью, в какой бы цифре она ни выражалась — в 10 тысячах долларов или в половине его состояния. Я возражаю как Медведеву, так и Владимирову, возражаю всем и каждому, кто полагает, что семейная трагедия Солженицына и Решетовской, Глеба и Нади Нержиных — так мы названы в романе «В круге первом» — может быть разрешена торговой сделкой. Никакими миллионами не компенсировать потери веры в человека. Мне выпала горькая доля через самого Солженицына познать, что такое ложь и насилие. А ведь ложь и насилие он провозгласил «величайшим злом в мире» в своей нобелевской лекции.

Медведев дважды дает понять, что я — «нереальная жена» Солженицына. Реальной он считает Светлову, о знакомстве с которой мужа я узнала лишь за три с половиной месяца до рождения их ребенка. И теперь псевдодрузья Солженицына, как и он сам, идут против совести, пытаясь предать забвению, затоптать нашу совместную нелегкую жизнь. Жизнь длиною в четверть века, где была война, опасности, где мы теряли и находили друг друга, где была тюрьма, свидания через решетку и, наконец, долгий период, проведенный бок о бок, когда всё в нашей семье было поставлено на службу ему и его работе, когда я помогала ему во всём. Я вела его секретарское хозяйство, подбирала корреспонденцию, интервьюировала людей для его книг, печатала рукописи. Я настолько ушла в его работу, прониклась его интересами, что в 1969 году оставила должность доцента в институте — с согласия Солженицына.

Как он оценил всё это, видно из четырехчасового интервью американскому корреспонденту, где он вспомнил бабушку, дедушку, мать, отца, жену Наталью Дмитриевну Светлову и «светловолосого сына Ермолая». А нашей жизни не было? Четверть века перечеркнуты разом.

Один из персонажей «Августа Четырнадцатого», некий Варсонофьев учит: «Мы всего-то и позваны усовершенствовать строй своей души». А как же с совершенствованием души самого автора «Августа Четырнадцатого»? Ведь у него образовались гигантские «ножницы» между социально-литературным планом правдоискателя и ложью в личной жизни.

Он называет гласность условием здоровья всякого общества, а от меня требует умолчания в ответ на клевету и не пресекает её сам. Он ратует в защиту русской православной церкви от государства, а поступает далеко не как христианин. Он скорбит о том, что, посадив человека в тюрьму, о нем забывают, а сам бросает в пустоту одинокой старости человека, которому писал: «Ты спасла мне жизнь и больше, чем жизнь».

Когда же через неделю после его Нобелевского лауреатства я наложила на себя руки, и меня разбудили лишь через двое суток, его друзья, стараясь спасти его репутацию, придали трагедии комедийный характер. Сорок дней назад отчасти из-за этой истории ушла из жизни раньше времени моя мама. Сейчас на моих руках две тети-старушки, 95 и 84 лет — те самые, кто регулярно высылал Солженицыну посылки в самые тяжелые годы его заключения.

В унисон с западной прессой Медведев дает понять, что решение Верховного Суда РСФСР, отказавшего Солженицыну в разводе, — некая уловка властей, «беспрецедентный случай». Истина, однако, в том, что на бракоразводном процессе я оказалась как бы ответчицей за его грехи. Я сопротивлялась юридическому насилию судебного развода, которое муж подкреплял очернительством моего имени. После того, как Солженицын лично обратился в Верховный Суд, изложила свои аргументы там и я. Я считаю, что советский суд оказался гуманнее Солженицына, бравировавшего на процессе супружеской неверностью. Ведь аморальные поступки не могут облегчить, а лишь отягощают положение того, кто их совершил.

Один из советских литераторов закончил свою рецензию на «Один день Ивана Денисовича» словами великого русского критика Белинского: «В наше время преклонят колено только перед тем художником, жизнь которого есть лучший комментарий его творения…» Эти же слова взяты эпиграфом к сборнику статей и документов о Солженицыне, вышедшему на Западе в 1970 году. Увы, в таком комментарии этот человек предстает далеко не правдолюбцем.

Солженицын взял с собой, как скрупулезно запомнил Медведев, большой старинный письменный стол — подарок одного из читателей. Но Александру Исаевичу Солженицыну еще предстоит начать жить, да и писать за этим столом по правде. Пока же он превратил свою жизнь в шахматную партию, где играет сразу и за белых, и за черных.

Правда о том, как протекала наша совместная жизнь, о Солженицыне — на страницах моих мемуаров. В ответ на измышления западной прессы и иных «старых друзей» я буду вынуждена опубликовать отдельные главы в ближайшее время.

Наталья Решетовская.