Святые Петр и Феврония

Святые Петр и Феврония

Эти святые ныне относятся к числу самых известных и почитаемых православных святых. Житие их, написанное иноком Еразмом (Ермолаем), по праву считается одним из лучших памятников средневековой русской литературы. В XVI–XVII веках это было еще и одно из самых популярных произведений – к этому периоду относятся более трехсот дошедших до наших дней списков «Повести о Петре и Февронии Муромских». Муромские чудотворцы прославились своим милосердием и благочестием, и считаются покровителями семьи и брака – поскольку их супружеский союз может служить безупречным образцом брака христианского. День поминовения Петра и Февронии 8 июля (25 июня по старому стилю) с 2008 года отмечается в России как День семьи, любви и верности.

Известно о них, увы, немного. Петр был младшим сыном муромского князя, и престол после смерти отца занял Павел, старший брат Петра. Вскоре Павел умер, и в Муроме вокняжился Петр. Но за несколько лет до начала своего княжения Петр заболел неизлечимой проказой – по народной легенде после того, как убил дьявольского змея, искушавшего жену его брата, и кровь чудовища попала на кожу Петра. Страшные язвы и струпья покрыли его тело. Ни один лекарь в Муромской земле не знал, как лечить болезнь, поразившую Петра. Поиски исцеления привели княжича в Рязанские земли – поскольку было ему видение во сне, что там найдется дева, дочь древолазца (по-нынешнему бортника, добытчика дикого меда), которая одна сможет ему помочь. Сон сбылся – дева-врачевательница нашлась. Звали ее Февронией, и была она из села Ласково. За свое исцеление Петр готов был щедро отблагодарить, но девушка отказалась от даров, взяв с Петра обещание, что если она его излечит, то он на ней женится – никакая другая плата ее не интересовала. Феврония была мудра не по годам и, излечив его, все же оставила на теле его один струп. Исцеленный и счастливый, Петр уехал в Муром, не придавая значения своему обещанию. Все-таки Феврония была князю не ровня. Поэтому держать свое слово не собирался. Все же Петр послал ей дары, однако Феврония их все вернула. Спустя немного времени болезнь снова захватила все тело князя, и тогда он горько пожалел о той легкости, с которой нарушил свое слово. И тогда Петр снова поехал к ней, но в этот раз дал обещание искренне и твердо, и сдержал его, когда стал здоров.

И женился на Февронии, и жили они в счастье и благочестии. Но не нравилось муромским боярам, а тем паче их женам, что жена у князя Петра не княжеского рода. И когда стал Петр князем, бояре поставили его перед выбором – или он оставит жену-простолюдинку и будет править ими, или останется с женой, но Муром покинет. Петр выбрал Февронию и в этот раз. Снарядили им две лодки, и поплыли они от Мурома по Оке. А в Муроме началась смута великая со смертоубийствами, ибо многие бояре считали себя достойными княжеский престол занять, вот только остальные были с этим несогласны. Но мудрейшие из бояр, увидев это опустошительное кровопролитие, постановили послать скорее за Петром и Февронией и уговорить их вернуться.

И вернулись супруги в Муром. И не было ни смуты, ни войны в эти годы. И со временем полюбили люди Февронию. Вели князь и княгиня жизнь благочестивую и достойную. Святые супруги пронесли любовь друг к другу через все испытания. Состарившись же, приняли они оба монашеский постриг под именами Давида и Евфросинии, и хотя жили в разных обителях, умерли в один день и час. Похоронить же себя завещали в одном гробу, заранее подготовив каменную гробницу, в которой бы их разделяла лишь тонкая перегородка. Однако тем, кому выпало исполнить их последнюю волю, такое погребение показалось несовместимым с монашеским званием, и их похоронили в разных обителях. Однако на следующий день тела их оказались в той гробнице, и когда их снова унесли, то потом опять нашли там, где они хотели быть. И тогда наконец была исполнена их воля и похоронили их вместе.

История благочестивых супругов многие годы служила примером всем христианам, и наконец в 1547 году церковный собор канонизировал их. С той поры святой благоверный князь Петр и святая благоверная княгиня Феврония своими молитвами низводят небесное благословение на вступающих в брак.

В 1553 году над местом их погребения в Муроме Иваном Грозным была возведена соборная церковь в честь Рождества Пресвятой Богородицы, и вплоть до 1921 мощи святых находились там, пока большевики не перенесли их в местный музей, где выставили в сопровождении вульгарных комментариев. Храм же был разграблен, в 1924 году закрыт, а в 1939 году и вовсе разобран – уцелела на какое-то время лишь колокольня, использовавшаяся в качестве пожарной каланчи… В 1992-м мощи были возвращены верующим и ныне почивают в соборном храме Свято-Троицкого монастыря в Муроме, во многих российских городах появились памятники святым супругам.

Так или примерно так выглядит история святых Петра и Февронии в изложении православной церкви.

Но так ли все было на самом деле? Князю Петру и его супруге не приписываются никакие подвиги во имя церкви и веры, за исключением того, что сама их жизнь была образцом для подражания. Вот только – был ли князь? Была ли княгиня?

Большая часть сведений о святых супругах, которую может найти современный читатель, взята из упомянутой выше «Повести о Петре и Февронии Муромских». Сия повесть – несомненно, шедевр средневековой литературы – появилась на свет уже после канонизации Петра и Февронии. Причем это было, выражаясь современным языком, заказное произведение – Ермолай-Еразм написал повесть по поручению московского митрополита Макария. Обычно утверждается, причем со ссылкой на летописи, что речь в повести идет о совершенно реальных людях (это понятно – не литературных же персонажей объявлять святыми), которые действительно жили в Муроме и умерли в 1228 году. Вот тут и начинаются некоторые… скажем так, несоответствия. Богослужебная практика православия использует два варианта привязки поминовения святых к календарю – в день их кончины и в день перенесения их святых мощей. Поминовение Петра и Февронии отнесено к 25 июня по старому стилю, хотя в летописях имеются указания на то, что князь и княгиня умерли на Светлую Седмицу, то есть в первую неделю после Пасхи, иначе говоря, это печальное событие имело место в апреле. На это обычно приводится вполне логичное предположение, что поминовение святых в данном случае привязано именно к перенесению мощей – из обветшавшего за три с лишним века Борисоглебского собора в новый храм Рождества Богородицы. Тем не менее, большинство источников тиражирует утверждение, что на 25 июня приходится именно кончина святых супругов.

Однако вот какой вопрос гораздо весомее спора между апрелем и июнем – кто в действительности умер в 1228 году?

Традиционно принято отождествлять Петра из «Повести…» с муромским князем Давыдом Юрьевичем, внуком Владимира Святославича, первого великого князя рязанского, княжившего в Рязани в 1153–1161-м (до Рязани, в 1147–1149 годах Владимир княжил в Муроме). Отец Давыда, Юрий Владимирович, не раз участвовавший в военных походах Андрея Боголюбского, умер в начале 1176 года. Тогда же в Муроме вокняжился его старший сын Владимир (это его обычно соотносят с житийным Павлом, братом Петра), правивший 27 лет, до своей смерти в 1203 году (Лаврентьевская летопись упоминает об этом под 1205 годом, но как произошедшие в то же время названы события, которые достоверно имели место раньше, в 1203–1204 годах).

Дата рождения самого Давыда (как и его брата, и отца, и деда) неизвестна, но, исходя из даты смерти его отца, можно предположить, что к моменту, когда ему самому достался муромский престол, ему было никак не менее 27 лет (и это при условии, что он не помнил отца или и вовсе родился уже после его смерти; впрочем, и Лаврентьевская летопись, и «Повесть…» об этом умалчивают). Весьма вероятно, что он был еще старше на тот момент – ведь умерли Давыд и его супруга в преклонном возрасте, от старости (о том же говорится и в «Повести…»), после 25 лет княжения.

В предположении о тождестве есть, конечно, здравое зерно. Действительно, в то время при крещении не всегда давали то же самое имя, что при рождении. И вполне возможно, что Давыда крестили Петром, а Владимира Павлом. Вот только мне лично не удалось отыскать хотя бы косвенного упоминания о том, чтобы у кого-то из русских князей того времени крестильное имя вытеснило имя, данное при рождении – никто, к примеру, не называл Владимира Святого «в быту» Василием. Да и в житии он именуется Владимиром. То же самое можно сказать об Андрее Боголюбском. Летопись же ничего не сообщает об именах, полученных Давыдом и его братом при крещении (то есть сыновья князя Юрия именуются исключительно Владимиром и Давыдом).

В части биографических данных повесть и летописи изрядно расходятся. В повести, к примеру, нет ни слова о том, что у Петра и Февронии были дети – хотя должно быть, по идее, упоминание не только об их супружеской верности, но и о том, какими замечательными родителями они были. У Давыда же и его жены было трое детей – дочь Евдокия и сыновья Святослав и Юрий. Причем Святослав умер даже раньше родителей (в самом начале 1228 года), а Юрий наследовал отцу (и княжил вплоть до своей гибели в одном из первых сражений с монголами в 1237 году), однако и этот момент, отмеченный в летописи, в житии никак не отражен. С другой стороны, в летописях не называется имя жены Давыда, никак не отмечено там и ее происхождение (хотя, наверное, женитьба князя на девушке простого звания вполне могла удостоиться упоминания), не говорится ничего об изгнании князя и его жены из Мурома, а также о последующей смуте и их возвращении. Зато повесть обходит стороной участие князя и дружины в военных походах на стороне великого князя Владимирского Всеволода Большое Гнездо и сменившего его сына Юрия в 1207, 1208, 1213, 1216 годах, муромской дружины (во главе со Святославом Давыдовичем) в походе владимирцев на волжских болгар в 1220 году.

То есть между «Повестью…» и летописными источниками просто нет явных противоречий. Однако почти нет и полных соответствий. За исключением места действия (Муром) и наличия у князя жены и брата. Все остальное держится исключительно на допущениях. Иначе говоря, с юридической точки зрения тождество далеко не полное. Правда, в «Повести…» говорится, что, принимая в конце жизни монашеский постриг, Петр получил имя Давид. Хотя вроде бы должно быть наоборот…

Надо заметить, что «Повесть о Петре и Февронии Муромских» стоит особняком среди житийной литературы. С одной стороны – она не соответствует уже сложившемуся к середине XVI века канону агиографических произведений. С другой, историческим документом в строгом понимании этого слова «Повесть…» тоже не является. Хотя бы потому, что в тексте ее нет ни одного случая прямой или хотя бы косвенной датировки, ничего внятного не говорится и о периодах времени между описываемыми событиями.

Судя по результату его работы, написавший «Повесть…» Ермолай (в иночестве Еразм) был талантливым писателем. Не всякий сумел бы сплести в единое целое сразу две легенды (об убиении огненного змия и о мудрой деве), да еще и так творчески связать их с теми крохами сведений о муромском князе, которые ему, скорее всего, предоставил заказчик – митрополит Макарий. Однако речь сейчас не о литературных достоинствах повести. Речь о том, что повесть (по сути, художественное произведение) – самый полный источник сведений о Петре и Февронии, используемых в более поздних церковных текстах. Единственным дополнением являются те самые заимствования из летописей, привязывающие легенду к реальности – начиная от сведений об отце муромского князя и заканчивая возможной датой смерти обоих святых.

Вот только… Даже если согласиться с (ничем серьезным в общем-то не подкрепленным) утверждением, что Давыд Юрьевич Муромский и Петр-чудотворец – один и тот же человек, возникает другой вопрос – а заслуживал ли реально существовавший князь Давыд канонизации? Я не говорю о его жене – мы даже не знаем, как ее звали «не в сказке». Кто он был, князь Давыд? Владетель маленького княжества на границе Руси, даже в периоды относительной независимости склонявшегося то к одному сильному соседу, то к другому. Однажды едва не умерший от проказы… А Феврония? Готовая позволить человеку умереть, если он на ней не женится?

По мнению Ключевского, сказание о Петре и Февронии «имеет значение только как памятник, ярко освещающий неразборчивость, с какою древнерусские книжники вводили в круг церковно-исторических преданий образы народного поэтического творчества».

Кто-то, возможно, с этим не согласится…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.