«Пожалую тебя в князья Потемкины»

«Пожалую тебя в князья Потемкины»

Любопытные разночтения мы находим между беловым автографом и опубликованным текстом восьмой главы повести «Капитанская дочка».

Вечером того дня, когда пугачевцы взяли приступом Белогорскую крепость, Пугачев беседует в комендантском доме с Петрушей Гриневым, предлагая ему перейти к нему на службу:

«“Что, ваше благородие?” – сказал он мне. – “Струсил ты, признайся, когда молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку показалось<…> Ты крепко передо мною виноват”, – продолжал он; – “но я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда принужден я был скрываться от своих недругов. То ли еще увидишь! Так ли еще тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с усердием?”» (VIII, 332)

Емельян Пугачев

В беловом автографе (ПД № 841) последняя фраза выглядит иначе:

«…ступай ко мне в службу, и я пожалую тебя в князья Потемкины. Обещаешься ли служить с усердием мне, своему Государю?» (VIII, 882)

В опубликованном тексте – как в первом, так и во всех последующих изданиях «Капитанской дочки» – упоминание о пожаловании в «князья Потемкины», как легко убедиться, отсутствует.

Далее разговор продолжается в том же духе:

«Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны, что я не мог не усмехнуться.

“Чему ты усмехаешься?” – спросил он меня нахмурясь. – “Или ты не веришь, что я Великий Государь? Отвечай прямо” <…>

– Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку.

Пугачев взглянул на меня быстро. “Так ты не веришь”, – сказал он, – “чтоб я был Государь Петр Феодорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? <…> Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья…”» (VIII, 332).

В беловом автографе последняя фраза была на одно слово длиннее: «…и я тебя пожалую и в фельдмаршалы, и в князья Потемкины» (VIII, 882).

Таким образом, дважды на протяжении одной страницы белового автографа Пушкин вкладывает в уста Пугачева обещание пожаловать Петрушу Гринева «в князья Потемкины», если тот будет служить ему «верой и правдою». И в обоих случаях соответствующее место не сохранено в печатном тексте.

Как видим, различие между автографом и печатным текстом здесь очень значительно. Оно не сводимо к формальному моменту – сокращению фразы на одно слово. Из текста устранена чрезвычайно своеобразная историко-культурная реалия, ярко характеризующая историко-бытовую среду, которую Пушкин с такой тщательностью стремился воссоздать в «Капитанской дочке».

Как известно, Пугачев раздавал своим ближайшим сподвижникам «адресные» титулы – т. е. не просто титулы, но титулы вместе с именами Екатерининских вельмож: Чика Зарубин, например, именовался не просто графом, а графом Чернышевым, Чумаков – графом Орловым и т. д.

В народном сознании той эпохи титул сам по себе, без громкого имени, не воспринимался как нечто значительное и уж совсем мало значил в сочетании с именем человека из низшего сословия. Другое дело, если за титулом следовало имя известного вельможи. «“Граф Зарубин” звучит нисколько не хуже, чем “граф Чернышев”», – замечает один из исследователей и поясняет: «По старинной русской традиции считалось, что царь и бояре принадлежат к исключительным родам, что “родословность” и “честь” наследуется, а не жалуется…»[178].

Иными словами: называя себя Петром III, Пугачев должен был иметь в своем окружении не просто графов, князей и фельдмаршалов с какими угодно именами, но именно «графов Чернышевых», «князей Потемкиных» и т. п.

Пушкин был первым, кто обратил внимание на это своеобразное явление. В «Истории Пугачева» он пишет: «В числе главных мятежников отличался Зарубин (он же и Чика) <…> Он именовался фельдмаршалом и был первый по самозванце. Овчинников, Шигаев, Лысов и Чумаков предводительствовали войском. Все они назывались именами вельмож, окружавших в то время престол Екатерины: Чика графом Чернышевым, Шигаев графом Воронцовым, Овчинников графом Паниным, Чумаков графом Орловым» (IX, 28).

Пушкин использовал это свое наблюдение (как и многие другие, добытые им в ходе кропотливого исследования истории пугачевского движения) для психологической и культурно-бытовой характеристики Пугачева в «Капитанской дочке». Использовал, примерял, в какой из фраз, сказанных Пугачевым, это уместнее прозвучит, но в окончательный печатный текст это не вошло.

Почему именно – нам неизвестно. Можно предположить и прямое вмешательство цензуры, проявлявшей особенную щепетильность в отношении собственных имен, и самоцензуру, или же нежелание задевать потомков Потемкина обыгрыванием в столь сомнительном контексте имени их знаменитого предка. Возможны и другие предположения. Утверждать же можно лишь одно: судя по интересу, который Пушкин проявил к рассматриваемому явлению, судя по тому, насколько ярко и своеобразно оно характеризует Пугачева и его среду, причины устранения этой детали из текста лежат не в творческой, а в прагматической, «нетворческой» сфере.

Но если это так, если действительная творческая воля Пушкина состояла в том, чтобы использовать в определенных художественных целях сделанное им наблюдение, мы обязаны с этой волей считаться. Пушкинский текст должен быть восстановлен по беловому автографу. Разумеется, с указанием, что в прижизненных печатных изданиях имя Потемкина отсутствовало, и со всеми необходимыми в данном случае пояснениями. Но это уже вопрос издательской техники.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.