Глава 13. Совращение

Глава 13. Совращение

Время шло. Фрейд все реже посещал своих больных, предпочитая принимать их у себя на Берггассе. Это место было уже довольно многонаселенным там жили он и женой, шестеро детей, няня и гувернантка. В декабре 1895 года к ним вскоре после рождения Анны приехала Минна Бернейс – и осталась там навсегда. Климат в этой темной и тесной квартире на втором этаже нельзя было назвать очень здоровым: если дети заболевали, инфекции не проходили неделями. «В нашем доме, – говорил Фрейд, – живет какая-то болезнь, которая отказывается проявиться полностью». Возможно, виною всему была канализация – в доме был всего один туалет с ванной.

В личном пользовании Фрейда была приемная, начинавшаяся сразу от парадного входа, а также соединенные с ней коридором врачебный кабинет с кушеткой и кабинет для научных занятий. В 1896 году семейству Фрейдов стало немного полегче: в квартире часовщика на первом этаже произошел газовый взрыв. Часовщик переехал, а Фрейд после ремонта стал принимать пациентов внизу, возвращаясь наверх по вечерам и допоздна засиживаясь над научной работой. В мае того года ему исполнилось сорок лет, но он все еще не достиг большой известности.

О том, как он лечил своих пациентов в то время, известно мало. Возможно, он все еще прикладывал им руки ко лбу, чтобы очистить от вредных мыслей, – это немногим отличалось от использования хрустального шара «экстрасенсами». Он мог прибегать и к гипнозу, хотя считал, что у него есть лучший план. Со времен Анны фон Либен и других ранних пациенток он разрабатывал новый метод «свободной ассоциации», согласно которому больные должны были, не сдерживая себя, рассказывать о своих снах или реальной жизни. Предполагалось, что (с небольшой помощью аналитика) эти мысли помогут найти главную причину расстройства. Это впоследствии стало общепринятым способом анализа бессознательного, где, по словам Фрейда, скрывается давно забытая личность ребенка. «И я вытаскиваю его на свет божий, – пишет он Флису в 1897 году, – он упирается, а человек, который сначала был таким хорошим и благородным, становится подлым, лживым или упрямым симулянтом – пока я не указываю ему на это и таким образом даю возможность преодолеть эти качества».

«Свободные ассоциации» – это первый неправильный перевод, который тем не менее прижился Фрейд имел в виду не «ассоциации», а «неожиданные идеи», хотя на практике разницы между ними почти незаметно. Этот подход, при котором в кажущихся бессвязными фразах ищут закономерности, позволяя пациентам безостановочно говорить все, что им вздумается, стал чем-то вроде революции и оказал влияние на современную психотерапию.

В 1895 году Фрейд, все еще нащупывавший верный путь, использовал в «Этюдах по истерии» выражение «психический анализ». В марте следующего года в статье, опубликованной во Франции, этот метод был впервые назван «психоанализом».

В это время, весной 1896 года, новая система получила новое направление развития. Фрейд уже сделал секс ее основой, а теперь предложил простое и жестокое объяснение того, почему люди заболевают истерией и навязчивыми неврозами: все они в детстве подвергались совращению. У Флиса была универсальная теория биоритмов, а у Фрейда – универсальная теория совращений.

Идея о том, что жизнь человека делится на предсказуемые циклы (или влияния носа на половую жизнь), могла казаться верной или неверной, но особой эмоциональной реакции не вызывала. Но для того, чтобы заявить, что все психоневротики были жертвами совращения, требовались убедительные доказательства, потому что это не могло не возмутить многих.

В то время совращение малолетних не считалось серьезной проблемой. В Англии инцест был признан преступлением лишь в 1908 году; что же касается изнасилования, то чаше обвиняли жертву, чем насильника. Родители, а точнее, отцы среднего класса, были моральным каркасом общества. Если между ребенком и взрослым происходило половое сношение, это считалось отвратительным отклонением, которое старались замалчивать. Этот аргумент часто использовали для оправдания факта, что инцест и совращение малолетних вообще предпочитают оставлять за рамками закона.

В «Этюдах по истерии» уже затрагивается тема совращения малолетних. Брейер упоминает о двенадцатилетнем мальчике, у которого болело горло и которому было трудно глотать. Брейер считал, что это истерическая реакция на случай в общественном туалете, когда какой-то мужчина попросил его заняться с ним оральным сексом. Случай Катарины был связан с отцом-совратителем, в случае Девушки с зонтом тоже содержались намеки на совращение. Однако лишь в октябре 1895 года Фрейд сказал Флису, что напал на след «обязательной причины» истерии: она должна быть вызвана «первым сексуальным опытом (до пубертации), сопровождающимся отвращением и страхом». Если жертва вместо испуга испытывала удовольствие, это заканчивается навязчивым неврозом. В отличие от истерии это заболевание широко распространено по сей день. Жизни больных ломаются какими-то личными ритуалами – например, постоянным мытьем рук (пример наиболее известен, но есть и сотни других видов), – которые нужно выполнять, чтобы избежать страшных последствий. Фрейд был уверен, что психоанализ может вылечить оба заболевания, и писал Флису: «Это вызывает во мне чувство скромной радости: все-таки сорок лет я прожил не зря».

Идея плохих поступков по отношению к невинным детям была понятной. Как и физиологическая модель мозга, она была основана на физической реальности, как и хотел Фрейд. Пока он не рассказывал Флису ни о каких клинических деталях. Для того чтобы он мог сделать какие-то выводы, история болезней должны выли быть достаточно длительными и объемными. Ранние примеры психоанализа довольно кратки, но едва ли Фрейд мог увидеть истеричку в понедельник и объявить о ее излечении в пятницу. Такое отсутствие точной информации немного озадачивает. В письме о статье «Неврозы защиты», посланном Флису на Новый 1896 год, добавляются детали о теории совращения, но не о совращенных.

В период между Рождеством и весной 1896 года Фрейд написал три статьи. В первой, опубликованной во французском журнале в марте (посвященной «ученикам Ж.М. Шарко»), он дает некую фактическую информацию, «чтобы противопоставить ее скептицизму, с которым я, вероятно, столкнусь». Он сделал «Полный психоанализ» тринадцати случаев истерии и шести – навязчивого невроза. Некоторые были связаны с действиями старшего брата, некоторые – с неизвестными взрослыми. Эти факты не слишком убедительны, и их приходится принимать на веру.

Во второй статье, опубликованной в мае в Германии (именно тогда на немецком языке впервые был употреблен термин «психоанализ»), упоминались те же тринадцать случаев, семь из которых были связаны с действиями старшего ребенка в семье (чаще брата по отношению к сестре). Среди взрослых, по словам Фрейда, чаще всего можно было упомянуть няней, гувернанток, слуг и учителей.

Чтобы вызвать истерию, эти совращения должны были включать в себя «непосредственное раздражение гениталий (в виде процессов, напоминающих копуляцию)». Фрейд заявил, что в двух из тринадцати случаев первое совращение произошло «в самом начале воспоминаний о жизни вообще», в возрасте полутора и двух лет. Несмотря на то что в этих описаниях прослеживаются истории отдельных людей, ни один случай и его лечение не описываются должным образом.

Третья статья, «Этиология истерии», была более серьезной: объемной, подробной и адресованной непосредственно коллегам, венским медикам. Фрейд представил ее в виде лекции Ассоциации психиатрии и неврологии в апреле, а вскоре после этого опубликовал «Эта лекция, скорее всего, была импровизированной или основывалась на очень кратких заметках. Фрейд сообщил Флису, что „записал [ее] полностью“ в мае. Так что любая ссылка на лекцию в строгом смысле является ссылкой на статью.». Это стало его официальной заявкой на изобретение. Председателем собрания в тот вечер был Ричард фон Крафт-Эбинг, профессор психиатрии университета. Его труд о сексуальных извращениях, «Сексуальная психопатия» (1886), пользовался большим авторитетом, хотя и был запрещен в Англии как очередная «грязная книжонка с континента». У Фрейда было несколько экземпляров этой книги. Крафт-Эбинг занимал высокое положение в обществе. Его услугами пользовались короли; крон-принц Рудольф был его пациентом. К нему сначала обращалась и Анна О.

Лекция Фрейда, начиная с приветствия «Господа!» и заканчивая словами «этот новый путь к знанию», выражала его идеи четким и понятным языком. Он говорил о восемнадцати случаях «чистой истерии» и «истерии, совмещенной с навязчивыми желаниями» – на один меньше, чем в первой, «французской» статье.

В каждом из этих восемнадцати случаев анализ (предположительно, он имел в виду анализ именно этих заболеваний) выявлял связь с сексуальными проблемами. Фрейд повторяет свою идею о ранних воспоминаниях: если проводить анализ «так глубоко, как только можно погрузиться в человеческую память», он «неизменно» поможет заставить пациента вспомнить, что именно вызвало невроз. С этим было связано предположение, что «даже детские годы полны случаев легкого эротического возбуждения».

Голос Фрейда был сухим и сдержанным. Риторика была в содержании, а не в исполнении. Через полчаса он дошел до сути своей работы:

В основе каждого случая истерии заключается один или более случаев преждевременного сексуального опыта, случаи, которые произошли в раннем детстве, но могут быть восстановлены в памяти с помощью психоанализа, невзирая на большой промежуток времени, прошедший с тех пор.

Фрейд назвал это «открытием caput Nili [источника реки Нил] в невропатологии». Энтони Стэдлен (психотерапевт и скептичный исследователь истории психоанализа), отмечая претенциозный тон статьи, утверждает, что Фрейд делал заявку на бессмертие в медицинской науке еще до того, как ему исполнилось сорок. Как подчеркивает Стэдлен, Фрейд сравнивает свое обнаружение «специфической этиологии» истерии с открытием Робертом Кохом бациллы-возбудителя туберкулеза, совершенным за четыре года до того и вызвавшим восхищение всего мира. Газета «Нью-Йорк таймс» назвала это «величайшим научным открытием века». Фрейд мечтал о таком же признании.

Какова же была реакция невропатологов Вены? В ответ на вопрос «Представить ли вам фактический материал, полученный мною из анализов?» они, очевидно, сказали бы: «Да, конечно». Но Фрейд уклонился в другую сторону, чтобы предвосхитить ожидаемые им «многочисленные возражения». Материал так и не был представлен. Ближе к концу лекции Фрейд снова приоткрыл завесу над реальными фактами, как фокусник, утверждая, что у него есть «доказательства, которые, знай вы всю историю болезни, были бы вам совершенно ясны». Это звучит уклончиво и в то же время оскорбительно. У Фрейда были доказательства, которые он не намеревался представлять. Там не было ничего сравнимого по убедительности с историями из «Этюдов по истерии».

Ему не удалось произвести большого впечатления на собрание. Фрейд не нашел к аудитории нужного подхода, как и десять лет назад к венским врачам. «Эти ослы» приняли все с «ледяным холодом», – сообщает он Флису, который тоже боролся с ослами, не принимавшими его идею о неврозе назального рефлекса. «К черту их!» – добавляет он.

Крафт– Эбинг, знавший на собственном опыте, что идеи в психиатрии часто являются продолжением личности психиатра, обидел Фрейда тем, что сказал, будто «это звучит как научная сказка». Почти те же слова Фрейд сам использовал под Новый, 1896 год, когда описывал теорию совращения Флису. Он назвал бумагу «Неврозы защиты (Рождественская сказка)». Он мог в личном письме употребить такие слова, потому что они были чем-то вроде условного языка друзей. Впрочем, в теории совращения всегда был элемент сказочности.

В завершающие минуты лекции Фрейд снова похваляется, что его выводы «основаны на трудоемком индивидуальном обследовании пациентов, что во многих случаях заняло сто или более часов работы». Цифра поразительная. На пятнадцать случаев вместо восемнадцати (учитывая его оговорку «во многих случаях») это составляет более полутора тысяч часов психоанализа. Позднее, работая только аналитиком, Фрейд мог шесть дней в неделю проводить по восемь часовых сеансов в день. Даже если предположить, что его рабочие дни были заняты только этими случаями и не прерывались отдыхом, этот анализ занял бы у него семь или восемь месяцев до января 1896 года, когда он написал первую статью о девятнадцати пациентах. И за более длительный срок такая работа невероятна. Кроме того, он занимался и другими случаями – к нему обращались не только истерики, да и среди истериков наверняка некоторые прекращали лечение или оказывались не подходящими для исследований.

Это утверждение ничем не подтверждается и в переписке с Флисом. В течение 1895 года Фрейд работал то много, то мало. В начале года его очень отвлекали проблемы с собственным носом и сердцем, а также операция у Эммы Экштейн (возможно, она была одним из этих восемнадцати истериков, потому что, по словам Фрейда, когда какой-то Эмме было двенадцать, ее через одежду ощупывал продавец). В апреле он рассказал Флису, что теперь у него «очень редки» случаи невроза, хотя месяц спустя у него было очень много таких пациентов. Летом, когда он отдыхал в «Бельвю» и в горах, практика Фрейда приостанавливалась. А до 8 октября в письмах нет никакого указания на теорию совращения. Только в тот день он сообщил Флису, что считает секс до пубертации «обязательной причиной» истерии.

Проводил ли он в то же время свои восемнадцать или девятнадцать анализов, долгие месяцы ничего не говоря об этом своему другу? И мог ли он одновременно достичь самых ранних воспоминаний в каждом из них? 16 октября, восемь дней спустя после первого сообщения, он объявляет, что «разгадал загадки» и два типа невроза, истерия и навязчивые неврозы, «в основном побеждены».

Возможно, Фрейд просто использовал некоторые обстоятельства жизни пациентов в своих целях – потерянное время, утраченную любовь, неприятные воспоминания своей вины. Он услышал достаточно, чтобы заинтересоваться самыми личными воспоминаниями – детским стыдом и удовольствием, которые большинство носит в себе, не полностью забывая и по-настоящему не помня. Такие воспоминания были и у самого Фрейда, как он вскоре признался. Возможно, он начал анализировать более ранние случаи, которыми занимался еще до того, как психоанализ получил свое название. Быть может, он делал ретроспективный анализ, обдумывая идеи до тех пор, пока не смог объединить их и представить результат в виде «научной теории». Не исключено, что к этим сточасовым случаям Фрейд отнес и старых пациенток вроде Фанни Мозер и Анны фон Либен. Он посвятил им достаточно много времени, и они могли поделиться с ним сексуальными воспоминаниями, о которых он ничего не писал. Неизвестно, что происходило за дымовой завесой Фрейда.

Многие годы после его смерти никто не ставил под сомнение его утверждения о том, как он создал свою теорию. Переписка с Флисом была недоступна, да и в любом случае с Фрейдом не спорили. Теперь есть реальные предположения, что Фрейд создал теорию совращения на основе творческих догадок. Возможно, именно так и создаются научные открытия, но Фрейд-то говорил совсем об ином. Он утверждал, что скрупулезно накапливал фактический материал. Такие сомнительные утверждения вредят самому психоанализу вне зависимости от того, верна теория совращения или нет.

Доказательства заключались в людских воспоминаниях. Это допускало любую неточность, потому что детские воспоминания отрывочны и их трудно проверить. Фрейд признал в своей апрельской лекции, что это сложно. «До применения анализа, – писал он, – пациенты ничего не помнят об этих [сексуальных] сценах». Аналитику приходится убеждать их. «Только сильнейшее принуждение со стороны врача может заставить их воспроизвести их».

Когда эти воспоминания поднимаются на поверхность, пациенты испытывают «сильные ощущения», которые вызывают у них чувство стыда, а впоследствии утверждают, что «как будто не вспоминали» Фрейд видел в этом доказательство истинности воспоминаний: зачем пациентам отрицать то, что они сами придумали? Другими словами, чем сильнее сопротивление, тем более прочно эти воспоминания заперты в бессознательном. «Позже позиция Фрейда немного изменилась. К 1900 году он уже говорил пациентам, что „самые ранние детские воспоминания“ „невозможно получить в первозданном виде“. В 1918 году он стал говорить еще более уклончиво. „Эти детские сцены во время лечения не воспроизводятся в виде воспоминаний. Это продукты реконструкции“.»

Эта идея в более широком смысле стала основным оружием психоаналитиков, которое они использовали в качестве уничтожающего аргумента в споре с «неверующими»: ваши нападки на доктрину свидетельствуют об эмоциональном сопротивлении, и вам самим нужно подвергнуться психоанализу, после которого вы поймете, как вы заблуждались.

Что же касается предположения, что он сам закладывает эти мысли пациентам в головы, Фрейд отмел его в своей лекции как «безосновательное». Он защищал свою теорию (как в тот вечер, так и всегда) уже известным нам способом только те, кто использует психоанализ (а в 1896 году это был только сам Зигмунд Фрейд), достаточно компетентны, чтобы судить об этой «смутной области знаний». То есть вы поймете, если вы Фрейд. Но вы не можете ничего понять, если вы не Фрейд – или хотя бы не Флис.

Теория подразумевала авторитарный подход к пациентам: так видел работу аналитика сам Фрейд. Его ранние работы содержат множество тому свидетельств. Еще в «Этюдах по истерии» он заявляет, что нужно смело говорить пациентам, о чем они теперь должны думать, потому что «это не повредит». Воспоминания о преждевременном сексуальном опыте «нужно извлекать [из пациентов] по кусочкам». Сопротивление пациентов надо подавлять, «подчеркивая нерушимость наших убеждений».

Флис, из первых рук знавший обо всех этих подробностях, не публиковавшихся в статьях, видео, как работает деспотичный Фрейд. У него была кузина, фрейлейн Г. де Б., истеричка, отца которой Фрейд подозревал в совращении дочери. Она страдала от экземы вокруг рта. В связи с этим, а также по другим причинам Фрейд решил, что в детстве ее принуждали к фелляции.

Когда я предложил ей это объяснение, она не стала возражать, но потом она сделала ошибку, спросив самого отца, который при первых же намеках с негодованием вскричал «Ты что, хочешь сказать, что это был я?» – и поклялся в своей невиновности.

Теперь она яростно сопротивляется, утверждает, что верит ему, но начинает лгать и давать ложные клятвы, что объединяет ее с отцом. Я пригрозил, что отправлю ее назад. В процессе лечения я убедился, что она уже практически верит в это, хотя и отказывается признавать!

Этот рассказ начинался словами «Habemus papam!» – «У нас есть Папа!». Радость Фрейда очевидна – он заполучил очередного совратителя.

Так и работал психоанализ. Если бы Фрейд был более откровенным с венскими невропатологами, он мог бы рассказать им про этот случай. Неприятные воспоминания Г. де Б. были не столько ее воспоминаниями, сколько толкованием событий Фрейдом. Он «предложил» ей объяснение, и она «не стала возражать». Она не сказала ему: «Я помню, как отец вошел в спальню и…» Фрейд основывался на уликах: одна – это экзема вокруг рта, нервный тик, выражающийся в сосательных движениях губ и затрудненность речи в детстве (как будто с «полным ртом»).

Возможно, Крафт-Эббинг пробормотал себе под нос: «Сказки!» Не исключено, что он даже поинтересовался, какая польза от того, что Фрейд настроил женщину против отца на основе в лучшем случае сомнительных доказательств. Но Фрейд не считал себя виноватым в том, что в интересах лечения восстанавливает таким образом детские воспоминания. Полных детских воспоминаний не бывает, и реконструкцию он считал единственным способом обнаружения столь важного факта совращения.

В «Покрывающих воспоминаниях» (1899) он предположил, что наши скудные воспоминания раннего детства – не то, чем они кажутся. Ничем не примечательные события как бы загораживают более серьезные, но неприемлемые воспоминания. Даже эти слова слишком ясны по сравнению со сложной идеей, которую пытался передать Фрейд. «И действительно, можно усомниться, – пишет он, – есть ли у нас воспоминания о детстве, или же мы владеем только воспоминаниями, относящимися к детству».

«В моей памяти сохранилось около тридцати различных событий, происходивших со мной до пяти лет, каждое из которых занимало не более получаса. Большая часть не представляет никакого интереса. Одно из них: мне в качестве шарады показывают тюремную камеру в пригородной тюрьме. Это делает полицейский, которому мой отец сообщил о несчастном случае на каком-то пустыре, в котором участвовали я и мальчик-рассыльный на велосипеде. Что это был за несчастный случай, я не помню. Я вижу только каменный пол, деревянные нары, железные прутья, помню сладкий страх перед преступлением и наказанием. Может, это покрывающее воспоминание, за которым таится что-то неприятное? Читая Фрейда, пусть даже скептически, вы невольно встречаетесь со стрелами, направленными прямо в вас.»

От раздумий о людских воспоминаниях до создания тех, которые, согласно «толкованию», у них должны быть, не один шаг. Уверенность Фрейда в собственных силах поразительна.

Возможно, теория совращения вызывала у многих сомнения. Но тем не менее это было четкое заявление, которое можно было подтверждать или оспаривать. Подписываясь под ним, Фрейд наверняка знал, что рано или поздно другие обнаружат (или не обнаружат) те же доказательства, что есть у него. Любое отклонение от истины будет замечено. Поэтому (как предполагают) он верил в свою теорию. Но он все же сфабриковал доказательства, говоря о сотнях часов, проведенных с пациентами. Где еще он согрешил против истины? Предположительно, он был настолько убежден в том, что разгадал загадку невроза, что чувствовал себя вправе немного приукрасить данные, дабы убедить сомневающихся. Это интуитивное ощущение собственной правоты сопровождало его всю жизнь. Сильной стороной Фрейда было воображение, а не факты.

В частных беседах он вскоре стал выражаться менее уверенно, чем с психиатрами. В 1896 и 1897 году он грустно сообщает Флису о случаях истерии, еще не завершившихся удачным лечением. 9 октября 1896 года он уже пишет: «Я не очень доволен своими случаями». 17 декабря: «Пока не закончен ни один случай». 3 января: «Возможно, к [Пасхе] я закончу работу над одним случаем». 7 марта: «Я все еще не закончил ни одного случая и по-прежнему борюсь со сложностями лечения и понимания».

На Берггассе приходили невротики, ложились на кушетку, смотрели перед собой, выговаривались, рождали в мозгу Фрейда все новые сомнения. Сложности с теорией совращения были только частью его жизненных проблем. В октябре 1896 года умер его отец, вероятно, от рака, и это оказало на него большое влияние.

В течение некоторого времени, в конце 1896 года, его комментарии воспоминаний пациентов становятся жестче. Подробности, которые он сообщает Флису, становятся довольно неприличными, почти порнографическими. 6 декабря 1896 года он пишет: «Она извлекла из своего бессознательного воспоминание о сцене, которая произошла, когда ей было четыре года. Ее отец, охваченный сексуальным возбуждением, лизал ноги кормилицы». 17 декабря: «Поверишь ли ты, но нежелание [пациента] пить пиво и бриться объясняется воспоминанием, в котором няня сидит podice nudo [с оголенными ягодицами] в неглубоком тазу с пивом, чтобы ее лизали и так далее?» 3 января 1897 года рассказ идет о кузине Флиса и фелляции. 12 января он просит друга: «Ты не мог бы попытаться найти случай детских конвульсий, происхождение которых можно проследить до сексуального совращения, а точнее lictus [лизания] или пальцев в анусе? Потому что недавно я обнаружил, что могу с полной уверенностью объяснить приступ пациента, напоминающий эпилепсию, тем, что няня так использовала с ним свой язык».

В свете его новых идей отцы стали основными совратителями своих детей. В то же время (24 января 1897 года) он сообщает, что «ранний период до полутора лет становится еще более значительным». 11 февраля он открыто пишет о своем собственном отце, смерть которого в прошлом октябре, возможно, позволила ему так изменить свое отношение. Фрейд пишет рваным слогом, ассоциации следуют одна за другой:

Истерический озноб = достают из теплой постели. Истерическая головная боль с ощущением давления на темени, висках и т. п. характерна для сцен, в которых голову держат неподвижно для совершения неких действий во рту. (Позже сопротивление фотографу, который хочет поместить голову в зажим.)

Имелся Ли в виду тот зажим, в котором удерживалась его собственная голова в студии фотографа, когда ему было восемь лет? В следующем предложении он как бы снимает с себя подозрения, говоря о своем брате и сестрах:

***

К несчастью, мой отец был одним из таких извращенцев и виновен в истерии моего брата (все его симптомы свидетельствуют об этом) и нескольких младших сестер «Оба эти абзаца после слов „теплой постели“ были исключены из первого издания переписки Фрейда с Флисом. Джонс вскользь упоминает об этом в своей биографии.».

Такие смелые заявления выходили за рамки тихой буржуазной семейной жизни. Коллеги Фрейда тоже едва ли могли понять его. Профессиональная изоляция – это то, о чем он станет писать впоследствии. В то же время это стремление к одиночеству было в его характере. Он видел в себе человека, которого судьба вынуждает идти по своему собственному пути. В марте 1896 года он выразил это более многословно в одном из писем к Флису: «Я… борюсь с враждебностью и живу в такой изоляции, что можно было бы подумать, будто я открыл величайшую истину». В апреле он пишет: «Из всех советов, данных тобою мне, я наиболее полно последовал тому, который касается моего одиночества». Сам Флис, не менее одинокий, считал, что они в этом одинаковы. В мае Фрейд все еще рассуждает о своем одиночестве, на этот раз обвиняя коллег: «Я так изолирован, как только могу быть. Меня все словно сговорились оставить, потому что вокруг меня образуется пустота».

Со смертью отца ощущение одиночества растет. «Каким-то из темных путей за порогом сознания, – пишет он Флису, – смерть старика на меня очень повлияла… Я чувствую себя совершенно выбитым из колеи».

Его исследования сексуальных проблем вызвали отчуждение и в семейном кругу. В феврале 1897 года он рассказывал Флису о своем интересе к появлению у маленьких детей чувства отвращения к экскрементам. Его шестому и последнему ребенку, Анне, в то время было четырнадцать месяцев. «Почему я не иду в детскую и не экспериментирую с Анной? Потому что я работаю по двенадцать с половиной часов в день и у меня на это нет времени, да и женщины не одобряют моих исследований».

В апреле он все еще размышлял над идеей, будто истерические фантазии могут появляться от того, что дети слышат в возрасте шести месяцев. Оскар Рие, врач его детей, настойчиво просил его отказаться от этой линии исследований. «Вероятно, – написал Фрейд, – ему это было поручено». Это снова были шокированные женщины.

Им не понравилось бы и письмо, которое он отправил Флису в мае 1897 года. Там говорится: «недавно мне снилось, что я испытываю слишком страстные чувства к Матильде», его старшей дочери, которой в то время было девять. Сон, по словам Фрейда, был, «конечно», исполнением желания сделать «Pater [отца] источником невроза» и тем самым «положил конец моим непрекращающимся сомнениям». Но этого не произошло. Вопрос о том, кого следует винить в совращении детей, равно как и все остальные, оставался неразрешенным.

Флис давал ему пример того, как жить, не мучаясь сомнениями. Они время от времени встречались – где-нибудь в городе или в сельской местности. Двое бородатых мужчин гуляли по окрестностям: коренастый Фрейд в хорошо скроенном пальто, его более стройный друг в плаще, полный новых открытий о носах, сексуальности и золотых числах 28 и 23, которые управляют жизненными ритмами. Флис также сталкивался с враждебностью коллег. В конце 1896 года он рассказывал на лекции в Берлине о своих биоритмах и «двадцатитрехдневном периоде, о котором вы услышите сегодня впервые». Фрейд, прочитав опубликованный текст, воскликнул, что «за двадцать минут [он] открывает все тайны вселенной». Берлинская аудитория восприняла идеи Флиса с меньшим энтузиазмом. Замечания о важности времени рождения вызвали смех, и Флис потерял контроль над собой:

Я вижу, господа, что это предположение сомнительным образом стимулирует ваши мышцы, ответственные за смех. Но я могу сказать вам, что мы говорим о великом законе природы, и обещаю, что придет время, когда величие этого закона поразит вас как громом.

Суть системы Флиса заключалась в том, что важные изменения в деятельности организма, в том числе рождение и смерть, происходят по повторяющимся схемам, которые можно предугадать с помощью запутанных расчетов, основанных на двадцатитрех– и двадцативосьмидневном циклах. В 1979 году специалист по истории науки Фрэнк Дж. Саллоуэй писал, что теория Флиса отнюдь не была основана на упрощенной математике, иначе ее ошибочность была бы очевидна для Фрейда. Теории Флиса были сложны и построены на логических принципах. Однако его оценка клинических данных была искажена оптимизмом и чрезмерной уверенностью в себе, и он старался находить именно то, что искал. Периодичность во флисовском глобальном смысле оказалась химерой. Но хотя многие современники высмеивали его теорию, на некоторых она производила впечатление.

Фрейд, со своей стороны, полностью уверовал в теорию Флиса и тем самым практически принял то, что противоречило его собственным идеям, поскольку, согласно теории периодичности, существует рад биологических правил, объясняющих поведение человека безо всякой психологии. Фрейд хотел, чтобы его собственные теории были применимы в обеих сферах – теле и разуме, – и надеялся, что можно совместить эти две области. Иногда Фрейд выражался так, словно он готов отказаться от своей точки зрения в пользу друга. Ему очень нравилась идея периодических законов, которым подчиняются все функции организма. «Возможно, с твоей помощью, – писал он в июне 1896 года, – я обрету твердую почву под ногами, перестану искать психологические объяснения и предпочту им физиологию».

В интерпретации Фрейда теория периодичности кажется любительской. Он анализировал события в семье, чтобы проверить, соответствуют ли они рассчитанным Флисом закономерностям. Обычно это легко удавалось – даже если этим новым событием было всего лишь появление нового зуба у Анны. На все существовали «критические» или «особые» дни. У даты смерти отца Фрейда тоже были связи со значимыми цифрами. Когда старший сын Фрейда Мартин написал стихотворение за день до того, как у него заболело горло, Фрейд счел это стихотворение проявлением «эйфории перед особым днем», то есть «особым» днем болезни. Месяц спустя мальчик написал еще одно стихотворение и лишился двух зубов. Фрейд записал и это, надеясь обнаружить какую-то закономерность. Жена Оскара Рие родила ребенка. «Говорят, – написал Фрейд Флису, – что ты заранее определил время рождения и пол ребенка» Так Флис-материалист был окутан мистическим ореолом. За профессиональным восхищением скрывались и личные чувства Фрейда. Ему нравилась мужская дружба, а Флис был его другом. Несомненно, Флису импонировало то, что его теория встречает такой прием, но не появлялось ли у него чувства неловкости или даже снисходительного презрения по отношению к наивному интересу друга к его великой системе?

Фрейда все еще беспокоила дата собственной смерти. Это было связано не только с сердцем. Некоторые годы в будущем были «плохими». Он еще в 1894 году рассказал Флису, что умрет от сердечного приступа между сорока и пятьюдесятью годами, то есть между 1896 и 1906 годами. Когда сердце перестало его так сильно беспокоить, возрастом смерти стал пятьдесят один год (столько ему должно было исполниться в 1907 году). Фрейд писал Флису об «этом известном возрасте», который, что более вероятно, был придуман Фрейдом, а не рассчитан Флисом.

Такие мысли появлялись благодаря предрассудкам относительно чисел, существующих у евреев. Считается, что для мужчин-евреев пятьдесят второй день рождения имеет особое значение. Фрейд понимал (как он позже говорил Юнгу), что «мой мистицизм имеет явно еврейское происхождение», но для того, чтобы дать волю подобным предрассудкам, человек, гордившийся своим рациональным взглядом на жизнь, должен был страдать от определенного невроза.

В более позднем возрасте он все еще думал о дате смерти, например, на шестьдесят втором году жизни, то есть в 19171918 годах. Ему впервые пришло в голову, что этот возраст опасен, в 1899 году, и вместо пятьдесят второго дня рождения он стал бояться наступления шестьдесят второго. Причина, как однажды Фрейд объяснил Юнгу, была проста. В 1899 году ему дали новый телефонный номер – 14362. Фрейду показалось вполне вероятным, что цифра 62, стоявшая после 43, его возраста в то время, может означать конец его жизни. К тому же он считал 1899 год для себя особенно значимым потому, что завершил книгу «Толкование сновидений», которую считал важнейшей работой всей своей жизни.

Новые доказательства: когда он отдыхал со своим братом Александром в Греции в 1904 году, ему постоянно попадались на глаза числа 61 и 62, и это было «действительно странно». В гостинице он боялся самого худшего и почувствовал огромное облегчение, когда ему предложили номер на первом этаже: так низко номер 62 едва ли может быть. Но ему дали номер 31, то есть половину от 62, почти столь же неприятное число. Такая бессмыслица знакома любому человеку с навязчивыми невротическими состояниями, который во всех мелочах, подобно Фрейду, видит указание на собственную смерть.

В 1905 году его дочери Матильде вырезали аппендицит, но операция прошла неудачно, и она очень тяжело заболела. Фрейд, охваченный беспокойством, ходил по кабинету, и вдруг ему захотелось разбить маленькую мраморную фигурку Венеры на полке. Он бросил в нее тапок, сбил статуэтку на пол и разбил ее. Позже он назвал это актом жертвоприношения, призванным отогнать зло и сохранить жизнь дочери. Именно бессознательное помогло ему сделать такой точный бросок и не разбить ничего другого.

***

В 1897 году, полный неуверенности в себе и в своей работе, Фрейд приближался к критическому периоду своей жизни. Теория совращения все еще была в зачаточном состоянии. Он спешил ухватиться за любые доказательства реальности сексуального совращения детей. В результате психоанализа один пациент с «навязчивыми идеями» был убежден, что в детстве его совратила няня. Он поспешил в родной город, чтобы предъявить няне, уже старушке, обвинение, и получил «полное подтверждение». Фрейд некоторое время не виделся с этим пациентом и узнал об этом от некоей госпожи Ф., которой все рассказал профессор С. Тем не менее Фрейд использовал историю и переслал Флису. Если бы у Фрейда были лучшие доказательства, он бы, без сомнения, ими воспользовался.

Теория совращения имела массу ограничений. По Фрейду, чтобы вызвать невроз, совращение должно произойти в раннем детстве, у детей, которые еще не владеют долговременной памятью, и психологическая травма оказывается у них в подсознании. Совращение более старших детей, обладающих такой же памятью, как взрослые, не считается, хотя более ранние события могут скрываться за более поздними воспоминаниями.

В апреле 1897 года на Берггассе пришла молодая женщина – одна из множества неизвестных пациентов, которые на миг возвращаются к нам из прошлого в письмах Фрейда. Она вызвала подозрения Фрейда тем, что сказала, будто ей «не хочется ранить других людей». Он поинтересовался, каких людей, затем поднял тему секса, и вскоре она начала говорить о том, как бывают виноваты даже самые благородные люди. Тут Фрейд внезапно произнес: «Что ж, давайте говорить начистоту. Мои анализы показывают, что виноваты обычно близкие родственники: отец или брат».

Она тут же во всем созналась и рассказала, что, когда ей было от восьми до двенадцати лет, отец регулярно брал ее к себе в постель и ласкал ее. Фрейд сказал ей, что «такие же и худшие вещи» наверняка должны были происходить с ней и в более раннем возрасте – то есть совращение, которое вполне подходило к его теории. Как он сообщил Флису, убедить в этом женщину было совсем просто.

С классификацией совратителей, как и с поиском доказательств теории, тоже возникали проблемы. В статьях 1896 года в качестве виновников фигурируют братья, няни и учителя, но не отцы. Он обвиняет отцов только в письмах Флису: если точнее, 6 декабря 1896 года в том письме, где «чрезвычайно развращенный отец» лижет ноги няни. К январю 1897 года отцы начинают появляться в письмах регулярно. Мисс Г. де Б. подозревают в фелляции, упоминается «отвратительный человек», ласкавший свою дочь, а в феврале речь идет уже о скелете в шкафу самих Фрейдов.

Отцы– совратители становятся для Фрейда стереотипным образом совратителей малолетних. Позднее, говоря о теории совращения, он будет иметь в виду именно их. Но в то время, когда образ отцов появился в письмах к Флису, теория совращения существовала уже год, а с пациентами он работал еще дольше. Как же получилось, что отцы-совратители так долго оставались вне его поля зрения? Никто не спрашивал Фрейда об этом -никто бы не осмелился.

Была ли здесь связь со смертью его отца? Якоб Фрейд умер в конце октября 1896 года, за шесть недель до первого письма об отцах-совратителях". В «хорошем сне» в ночь после похорон (позже Фрейд говорил, что до похорон), рассказанном Флису, Фрейд был в парикмахерской, куда обычно ходил каждый день подстригать бороду, и увидел там надпись: «Будьте добры, закрывайте глаза». Фрейд решил, будто это означало, что нужно исполнять свой долг по отношению к мертвым. Есть предположения, что это как-то связано с закрыванием глаз на инцест, совершенный его отцом. Обвиняя его, Фрейд как бы забывал об этом запрете. Может, именно смерть отца позволила ему рассказать обо всем Флису? Если так, то это объясняет и изменение его позиции в отношении отцов вообще он подозревал о виновности отцов и раньше, но не упоминал об этом, поскольку такие идеи были слишком тесно связаны с его собственной семьей.

Что привело его к подобным обвиняющим выводам, мы не знаем до сих пор. Может, одна из сестер обмолвилась о чем-то во время похорон или в эмоциональные часы после? У Фрейда было пять сестер. Старшая, Анна, которой в момент смерти отца было тридцать восемь лет, жила в Нью-Йорке со своим мужем Эли Бернейсом, братом Марты, преуспевающим бизнесменом. Скорее всего, на похоронах ее не было. Паула, тридцати двух лет, самая молодая, тоже была в Нью-Йорке. Там она за год до того вышла за другого эмигранта из Австрии, Валентина Винтерница, с которым Фрейд никогда не был знаком. Остальные три сестры, вероятно, были в это время в Вене или, по крайней мере, в Центральной Европе. Роза (тридцати шести лет) была в близких отношениях с Зигмундом. Она за пять месяцев до того вышла замуж за венского юриста Генриха Графа Митци (тридцати пяти лет) уже десять лет была замужем за дальним родственником, Моруцем Фрейдом, торговцем коврами из Румынии. Зигмунд писал Флису, что «все мы от нее далеки. Она всегда сама отдалялась от нас и была довольно странной», добавляя, что ее три дочери – истерички, а муж, возможная причина этого, «полуазиат» и явно тоже извращенец.

И наконец, там была Дольфи (тридцати четырех лет), незамужняя. Эту сестру, «самую милую и самую лучшую», Фрейд любил больше остальных, как он однажды сказал Марте Наверняка она жила с родителями Дольфи ухаживала за Якобом до самой его смерти – незамужняя дочь, страдающая молча.

Кто из «нескольких младших сестер» подвергался преследованиям отца (если верить словам Фрейда) можно только догадываться. Предположительно, Дольфи была одной из них, а вместе с ней Паула, которая была на два года младше, и Митци, на год старше Фрейд не предоставлял Флису никаких доказательств. Возможно, никаких серьезных доказательств и не было. Фрейд стремился обнаружить любой намек на совращение детей в любой семье к поэтому навлек на себя эту трагедию постоянные мысли о ничем не доказанном и, возможно, никогда не существовавшем насилии или совращении внутри его собственной семьи.

Похоже, что Фрейд никогда даже не думает о том, что он мог подвергнуться совращению, как и сестры. И тем не менее отсутствие воспоминаний – еще не доказательство. Он уже утверждал, что воспоминания нуждаются в восстановлении. В конце концов он занялся своей собственной памятью. Весной или летом 1897 года он начал проводить самоанализ. Начался новый этап психологической драмы, в которую он превратил свою жизнь. Одним из мотивов, возможно, было желание избавиться от сомнений по поводу того, что Якоб сделал или не сделал. Единственный случай совращения в детстве, о котором он рассказал Флису, касался лишь служанки, но не Якоба.

И все же его собственные симптомы, встреться они у его пациента, скажем, в 1896 году, вызвали бы в нем определенные подозрения. В письмах к Флису он употребляет такие слова, как «величайшие глубины моих собственных неврозов». Эрнест Джонс, преданный спутник Фрейда на протяжении тридцати лет, писал, что в 1890-е годы тот «страдал от серьезного психоневроза», добавляя, что Фрейд «позже, несомненно, поставил бы себе диагноз истерии тревожности».

В личном письме Джеймсу Стречи в 1951 году Джонс выражается более четко. (Стречи переводил работы Фрейда как раз в то же время, когда Джонс писал его биографию.) Странно, пишет Джонс, что Фрейд «считает, будто его отец совратил только его брата и нескольких младших сестер, и этим объясняет их истерию. В то же время он тогда сам страдал от сильной истерии. Все это очень интересно».

В конце концов Фрейд совершенно отказывается от теории совращения. Мрачные истории о совращении малолетних становятся частью подсознания его пациентов (или его самого), иконами воображения девочек, влюбленных в отцов, и мальчиков, влюбленных в матерей. Извращенные страсти в респектабельных домах были забыты. Отец фрейлейн Г. де Б. пострадал ни за что. Фрейда ввели в заблуждение – или он ввел себя в заблуждение сам. Эти рассказы об ужасных служанках или еще более ужасных отцах (или большая их часть – Фрейд оставил для себя лазейку ", столь трудолюбиво восстановленные или придуманные, были названы детскими фантазиями.

В течение следующих десяти лет Фрейд рассматривает детство именно в этом свете. Тайной детей является мастурбация. В детстве остаются удовольствия, а также страхи и ревность, которые человек проносит с собой через всю жизнь. Именно это, а не совращение малолетних составляет мир, который Фрейд позже отдает во владение психоанализа.

Начиная с весны 1897 года в письмах к Флису начинает прослеживаться изменение его взглядов. 2 мая он говорит о приукрашивании фактов"; 7 июля – о том, что «мы сталкиваемся с фальсифицированными воспоминаниями и фантазиями»; 14 августа он был в горах с семьей, «мучимый серьезными сомнениями относительно своей теории неврозов». К 21 сентября, через день после того, как он вернулся в Вену с очередного отдыха, на этот раз в Северной Италии, борьба ухе завершилась: «Я больше не верю в свою neurotica».

Разочарование было огромным. Он писал Флису, что рассчитывал на «полный успех».

Мечты о вечной славе были так прекрасны – как и о богатстве, полной независимости, путешествиях и избавлении детей от жестоких проблем, лишивших меня детства… Теперь я могу по-прежнему жить тихо и скромно, в заботах и попытках запастись чем-то на черный день. Мне приходит на ум одна история из моего собрания еврейских рассказов: «Ребекка, снимай платье, ты уже не невеста». Несмотря на все это, я в прекрасном настроении и рад, что ты хочешь снова увидеться со мной, как и я с тобой.

Эти признания предельно откровенны. Три года спустя Фрейд сказал Флису, что он не ученый, а авантюрист. Значит, теория совращений была неудавшейся авантюрой.

В последние годы эта изменение взглядов обсуждается исследователями снова и снова. Фрейд приводит Флису много причин: среди них невозможность довести ни один анализ до настоящего вывода, широкая распространенность истерии (согласно теории, совращение малолетних приводит к их истерии лишь при наличии других способствующих этому факторов, а значит, совращение должно происходить в невероятных масштабах). Кроме того, во всех случаях нужно было обвинять в извращенности отца, в том числе моего собственного". Фрейд как будто сначала решил обвинить во всем отцов, а потом пожалел об этом.

Разочарованный несостоявшейся теорией, потрясенный тем, какие последствия она имеет для его собственной семьи, Фрейд не знал, по какой дороге ему пойти, и начал тщательное исследование самого себя – «самоанализ», – от чего тоже немало пострадал. Многие исследователи предполагали, что Фрейд пережил «творческую болезнь», которая ослабила его, но сделала мудрее.