Бусинка восемнадцатая – Шамиль

Бусинка восемнадцатая – Шамиль

– Он мне сказал: «Такую личную неприязнь я испытываю к потерпевшему, даже кушать не могу»…

– Кто он такой, этот потерпевший? Куда он пошёл? Я его в первый раз вижу!

(из к-ф «Мимино»)

Шамиль приехал поступать в бухарский педагогический институт из своего родного села Михайловское, что находилось недалеко от Ташкента. Это было одно из тех немногих сел, где компактно проживали турки-месхетинцы.

Симпатичный, с густыми бровями и темно-карими выразительными глазами, он, можно сказать, был буквально оторван от сохи и отправлен в Бухару: грызть гранит науки и покорять городскую жизнь, очаровывая своим огромным колоритным носом и чувственным ртом местных красавиц.

Крепко сбитое атлетическое телосложение заметно скрашивало и оттеняло его незначительный – ниже среднего – рост.

Как и многие свои сородичи, Шамиль страстно увлекался борьбой – этим самым распространённым и обожествляемым, среди турок, видом спорта. И в этом не было ничего удивительного: сила, ловкость и мужество, наряду с честностью и трудолюбием, являлись одними из главных качеств, прививаемых с детства практически в любой турецкой семье.

И, всё же, главной отличительной особенностью, несомненно, были его глаза. С длинными густыми ресницами.

Его наивно-вопрошающий взгляд, с большими овечьими глазами, всегда имел несколько печальный и грустноватый оттенок, обладая удивительной способностью – притягивать к себе и заставляя собеседника проникнуться жалостью и состраданием. При этом, нельзя сказать, что такие качества, как лукавство и хитрость были ему неведомы. Однако, они лежали на поверхности, как у ребёнка, и угадывались невооружённым взглядом. Впрочем, о своих достоинствах Шамиль и сам был прекрасно осведомлён, что являлось, порой, одним из главных и действенных видов «оружия», когда возникала острая необходимость растрогать и расположить к себе оппонента.

Достаточно сносно изъясняясь по-русски, его речь, тем не менее, отличалась заметным кавказским акцентом и изобиловала целым рядом курьёзных оборотов и уникальных выражений, что вполне органично сочеталось с его оригинальной внешностью.

Как и всякому мужчине, имевшему южные корни, ему была свойственна повышенная импульсивность и чрезмерная возбуждённость. Его эмоциональную речь невозможно было воспринимать без улыбки.

– Чара мы ходили в кино: такой фильм, такой фильм! – округлив свои и без того огромные глаза, захлёбывался он, при очередной встрече.

– Когда? – наивно, уточнял я.

– Чара! – пояснял Шамиль, не улавливая подвоха.

Весь наш курс очень быстро полюбил паренька из сельской глубинки, с наивными глазами и добрым сердцем. Очень скоро и естественно у нас образовался довольно узкий и устойчивый круг близких друзей, состоящий из представителей совершенно различных национальностей: татарин, кореец, турок и таджик.

Избирательная память сохранила сцены частых посиделок, устраиваемых нами в комнате нашего друга, в студенческом общежитии, где мы нередко оставались на ночь, тесня гостеприимного хозяина и его доброжелательных соседей.

Излюбленной темой наших бесед, как правило, являлся противоположный пол. Очень часто, мирные дискуссии незаметно перерастали в жаркие споры с выяснением отношений, выразительной жестикуляцией и всплеском эмоций.

В такие моменты, возбуждённость моего товарища достигала апогея, являя собой исключительное и забавное зрелище.

– Глянусь тебе, Галиб! – страшно выпучив огромные глазища, неистово колотил себя в грудь Шамиль. – Глянусь мамой: я никогда этого не говорил!

– Не верю! – не соглашался я лишь для того, чтобы вновь насладиться этой «пестней».

– Глянусь, слышишь! Чем хочешь, глянусь!

С трудом сдерживая смех, я ещё некоторое время пытался добиться истины, однако, очень скоро махнув на всё рукой, откровенно наслаждался фейерверком эмоций и каскадом неподражаемых оборотов речи.

Поначалу, Шамиль наравне со всеми нами мог смеяться над собственными огрехами. И вообще, поначалу он был прост, открыт и оттого естественен. Со временем же, внезапно предоставленная «свобода» и вольная студенческая жизнь сумеют порядком подпортить его гены. Соблазны городской жизни и страстное желание избавиться от комплекса, заставят его сблизиться с сомнительными личностями, сыгравшими в его жизни далеко не положительную роль. Но это будет значительно позже, а пока…

Пока мы втроём отправились на каникулы в гости к Шамилю, в село Михайловское.

Эта поездка позволит мне не только поближе познакомиться с его семьёй, но и заставит полюбить этот маленький, но гордый и трудолюбивый народ.

Помню, что всю дорогу мы прикалывались над своим товарищем, предвкушая предстоящий отдых.

– А как нам называть тебя перед твоими родными? И вообще, как твоё полное имя? – волнуясь, расспрашивали мы его.

– Шамиль Кятиб Оглы. – гордо произнёс наш друг. – То есть, Шамиль сын Кятиба.

– А можно, мы тебя будем звать «по-нашему», ну как на курсе – «простачок»?

– Ну и скажешь же, ты… – состроил обиженное лицо товарищ и все весело заржали…

Больше всех, мне запомнился дедушка моего друга. Ему было уже немало лет, но держался он бодро и весело, изредка подначивая Шамиля своими колкими репликами, полными иронии и сарказма. И, тем не менее, чувствовалось, что он горд за своих внуков, которые отправились в далёкую Бухару получать диплом и высшее образование. Было видно, что к науке здесь относятся, не менее уважительно, чем к борьбе.

Как я и предполагал, его родители также оказались очень скромными тружениками, с утра до позднего вечера занятые по хозяйству. Мать – добродушная и милая пожилая женщина – постоянно что-то готовила на кухне: она также не скрывала своей радости и от души старалась угодить своей стряпней гостям – друзьям своего младшего сына.

Отец – загорелый и жилистый мужичок, небольшого роста – ни на минуту не находился без дела: то он орудовал кетменем и лопатой, на огромном пространстве своего участка, прокладывая канавки для воды, и перекапывая землю; то его можно было застать на поляне, скашивающим люцерну, для домашней живности; то он чинил какой-то железный агрегат, приспосабливая его к нуждам своего хозяйства. А хозяйство и в самом деле было немалое. Помимо добротно выстроенного большого дома, сада и огорода, на территории их участка находился также курятник, в котором рядом с многочисленными курами и цыплятами, соседствовал важный индюк. Напротив, располагался широкий просторный хлев, где я запомнил лишь корову и здоровенного быка. Помнится, что меня очень удивили размеры последнего.

– Ну, что ты – это же ещё бычок! – смеясь, просветил меня товарищ. – Ему всего полтора года. Мы его зарежем на свадьбу брата.

Свадьба брата должна была состояться на следующий год. Шавкат был старше Шамиля года на два и уже оканчивал последний курс института.

Вечером того же дня, мы одной большой семьёй собрались в огромной комнате, где на полу были разостланы стёганые ватные одеяла, а посредине, раскинут длинный дастархан, заставленный всевозможной снедью, лепёшками и овощами с фруктами. Главным же блюдом на ужин были излюбленные турецкие хинкали.

– Ну-ка, сейчас мы проверим: как вы там учитесь! – лукаво подмигнул нам дедушка, когда перед каждым легло большое блюдо со своеобразными пельменями. – Кто как ест, тот так и учится – подытожил он.

Вскоре выяснилось, что хуже всех академическая наука даётся мне. И в самом деле, восхитительное блюдо оказалось на редкость точным барометром. Единственное, что меня смутило, так это то, что у Шамиля выходила круглая «пятёрка» – его посудина была вылизана начисто.

Словом, погостили мы славно.

Беда придёт очень скоро.

Вначале она постучится в двери дома моего гостеприимного однокурсника, а вскоре затронет и весь этот несчастный народ.

Через год, в самый разгар свадебных тожеств, тот самый бычок насмерть забьёт своими рогами отца моего товарища, когда тот, согласно традиции, попытается зарезать животное. В эту страшную весть мне трудно будет поверить.

А ещё спустя несколько лет, когда наши пути окончательно разойдутся, я узнаю о ферганских событиях и ещё раз вспомню своего студенческого друга. К тому времени, я уже давно буду проживать в Питере, погрязнув в рутине семейных будней.

В 1995 году неожиданный звонок из Воронежа, заставит меня немало поволноваться, когда на том конце провода я услышу до боли знакомый мне говор.

– Это я – Шамиль! Ты помнишь меня?

«Милый мой дуралей» – улыбнулся я про себя. Вслух же, поспешил заверить его:

– Конечно же, помню, дорогой! Как твои дела? Как семья? Где вы живете?

– Все хорошо: нам здесь дали землю и мы потихоньку налаживаем жизнь. Приезжай к нам! Я так хочу тебя увидеть и показать свою семью!

– Обязательно постараюсь! – заверил я его, хотя знал, что вряд ли в ближайшее время такая поездка возможна.

Какая-то непонятная, щемящая душу, тоска сдавила мне грудь, и я с ужасом для себя вдруг почувствовал, что испытываю вполне определённый стыд перед ним, перед его дедушкой, перед родителями, перед всем его народом. Словно, в произошедших недавно событиях, заставивших несчастный народ вновь покинуть насиженные и обжитые места, была непосредственная моя вина. Ведь, это с территории моей родины прогоняли их.

А он вновь совершенно искренне звал меня к себе в гости. И был рад мне, как тогда, когда впервые приехал поступать в институт.

«Боже мой! – подумал я, опуская телефонную трубку. – Двадцать лет прошло. Двадцать лет! Подумать страшно. А ведь, было, вроде совсем недавно, совсем вчера»…

– Совсем чара… – грустно произнёс я вслух.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.