Глава седьмая НАПРЯЖЕНИЕ НАРАСТАЕТ
Глава седьмая
НАПРЯЖЕНИЕ НАРАСТАЕТ
В годы Первой мировой войны Луначарский занимает интернационалистическую позицию и выступает против шовинизма. Он считал, что Верхарн и Метерлинк шовинисты, и в статье «Верхарн в Швейцарии» остро критикует французского поэта за его реферат, прочитанный в Лозанне, и осуждает бельгийского драматурга за национализм. Анатолии Васильевич выступил и против Андреева, Арцыбашева, Гумилева, Кузмина, Сологуба, утверждавших необходимость «освежения застоявшегося искусства войной».
9 января в Женеве он выступает на митинге и утверждает, что «Россия должна сейчас воспользоваться бессилием правительства и усталостью солдат, чтобы с помощью революции произвести коренной переворот».
Под воздействием ленинской критики Луначарский все более отдаляется от Богданова. В конце марта 1917 года в ответ на предложение Луначарского обсудить создавшееся в России положение В. И. Ленин писал из Парижа: «Просто переговорить нам с Вами, без всяких формальных совещаний, я был бы очень рад и считал бы это для себя лично (и для дела) полезным». На VI партийном съезде Луначарский был снова принят в большевистскую партию.
В 1917 году в России произошла Февральская революция — Николай II отрекся от престола, руководить страной стало Временное правительство. Весть о Февральской революции ошеломила Луначарского: она состоялась без него, без Ленина, без партии большевиков… В этом было что-то не вполне согласующееся со всеми устоявшимися марксистскими представлениями об историческом процессе. Оставив семью в Швейцарии, 9 мая 1917 года Луначарский приехал в Петроград и сразу же включился в политическую борьбу. Фракция объединенных социал-демократов избирает его членом Первого Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, который состоялся 3–24 июня 1917 года. Луначарский выступил с идеей ликвидации Государственной думы и Государственного совета, предлагая передать всю власть в России «трудовым классам народа».
В дни июльского кризиса Луначарский отстаивает позиции большевиков при обсуждении военного вопроса. Он вошел в редакцию созданной Горьким газеты «Новая жизнь». Временное правительство обвиняет его в государственной измене, и 23 июля 1917 года его арестовывают, и он сидит в тюрьме «Кресты». Его заочно избирают почетным председателем на VI съезд РСДРП(б) и кандидатом в члены Учредительного собрания. Выйдя из заключения 8 августа, он в тот же день на Петроградской конференции фабрично-заводских комитетов выступил с речью против арестов большевиков. 20 августа Луначарский начинает руководить фракцией большевиков в Петроградской городской думе. Во время Корниловского мятежа выдвигает идею передачи власти от Временного правительства Советам. В августе 1917 года Луначарский начинает работать в газете «Пролетарий», из которой вскоре выросла газета «Правда», и в журнале «Просвещение». Он ведет широкую культурно-просветительскую и пропагандистскую деятельность, выступает за развитие пролетарских просветительских обществ и за созыв их конференции. В сентябре 1917 года Луначарского избирают председателем культурно-просветительской секции и заместителем петроградского городского головы. Он становится членом Временного совета Российской республики.
В конце мая 1917 года Анатолий Васильевич, выйдя с заседания городской думы, где он занимался вопросами культуры, столкнулся со своим будущим сослуживцем по Наркомпросу большевиком П. И. Лебедевым-Полянским. Они без всякого предисловия (как, мол, поживаете) и обычных вежливых фраз, отмененных по случаю революции, стали обсуждать «текущий момент», предполагаемое развитие событий и «светлое будущее» после окончательной победы революции и прихода большевиков к власти. Луначарский строил планы и предсказывал, как потом оказалось, довольно точно. По его социальным прогнозам выходило, что после победы пролетарской революции Ленин станет премьер-министром, Троцкий — министром иностранных дел, а он, Луначарский, займется Министерством народного просвещения и, вероятно, даже возглавит его. В отношении себя Анатолий Васильевич с самого начала профессиональной революционной деятельности был ориентирован на проблемы культуры и искусства, в этом духе и прогнозировал свое будущее. День оказался богат на случайные встречи. Только Луначарский расстался с Лебедевым-Полянским и сделал несколько шагов в сторону кафе «Привал комедиантов», как его окликнул давний знакомый — Дмитрий Иванович Лещенко. Луначарский сказал:
— У меня назначено деловое свидание с Коллонтай в кафе «Привал комедиантов». Давайте поужинаем там? Мы с Коллонтай сегодня выступаем на митинге в цирке.
По дороге Анатолий Васильевич вспомнил:
— Дмитрий Иванович, а как ваша библиотека изданий, посвященных крупнейшим художникам мира, цела ли?
— В основном цела.
— Ленин, когда в 1906 году жил у вас на конспиративной квартире в Петербурге, был увлечен вашей роскошной библиотекой. Он как-то рассказывал, что у вас до утра не мог заснуть, все рассматривал книги по истории искусства. Ленин сказал мне тогда, что это увлекательная область знания, в которой много работы для марксиста, и сетовал на то, что у него нет времени заняться историей искусства, а мне советовал не упускать эту тему из виду.
— Я и не знал, что Ленина так увлекли книги из моей библиотеки.
Луначарский и Лещенко спустились в уютно обставленное подвальное помещение и сели за столик около входа, так как Анатолий Васильевич боялся разминуться с Коллонтай. Они осмотрели небольшой зал и сами стали объектами пристального внимания. У самой эстрады, на которой играл скрипач, за столиком сидели Борис Савинков и Михаил Кузмин. В противоположном углу кафе были сдвинуты два стола вместе, и их занимала большая компания, в которой явным заводилой был Владимир Маяковский, рядом с ним все время находился Осип Брик. Маяковский через зал поздоровался с Луначарским.
В это время музыка смолкла, скрипач сошел с эстрады, а его место занял Игорь Северянин. Он прочел стихи «Ананасы в шампанском». Маяковский немедленно вытащил из пиджака карандаш и на салфетке написал:
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй.
Маяковский пустил салфетку с двустишием по рукам вначале за своим столом, а потом она стала путешествовать и по всему кафе, вызывая то бурный восторг и аплодисменты, то негодование и возмущенные возгласы.
Опять заиграл скрипач, и Маяковский стал постукивать по столу пальцами левой руки в такт музыке. Кузмин, поощряемый Савинковым, встал из-за столика, поправил золотое пенсне и прочитал свое четверостишие:
Дважды два — четыре,
Два плюс три — пять.
Остальное в мире
Нам не надо знать.
Вновь аудитория кафе зашумела, споря и аплодируя. Между тем Лещенко заказал подошедшему официанту чай, пирожки и бутерброды, а Луначарский попросил чашечку кофе и газеты. И пока официант выполнял заказ, они оглядывали публику, следили за оживленной жизнью кафе и переговаривались. Луначарский пошутил:
— Русская поэзия вступила в стадию кофейно-эстрадного существования.
Погладив небольшие, аккуратно подстриженные усики, Лещенко серьезно ответил:
— Эстрада может расширить аудиторию поэзии.
Помолчав, он добавил:
— Никак не могу забыть ваш рассказ об увлечении Ленина моими альбомами. А меня наш старый партийный товарищ Мария Эссен убеждала, что Ленин не любит живопись и в музеи не любит ходить… Недавно я фотографировал Ильича для конспиративного паспорта… Сколько ему и нам еще подполий предстоит?
— Думаю, немного…
Между тем Маяковский встал и, не выходя на эстраду, громовым голосом, перекрывающим гомон и смех, звон посуды и шарканье ног, стал читать антивоенные стихи. В обращенных к солдату строфах стихотворения «К ответу» поэт спрашивал:
Когда же в лицо им бросишь вопрос:
За что воюем?
Стихи вновь раскололи аудиторию. Кто-то выкрикнул: «Пораженец! Предатель!» Кто-то крикнул: «Браво!» Раздались аплодисменты. Мандельштам воскликнул с упреком:
— Маяковский, зачем вы читаете стихи в кафе? Вы же не румынский оркестр!
Маяковский, никогда не пасующий в споре, неожиданно смутился и мрачно промолчал. Однако пауза длилась недолго, из-за столика встал высокий худощавый человек лет тридцати и, чуть-чуть щурясь, простодушно сказал:
— Я — скрипка из румынского оркестра. Ничего зазорного в этом не вижу. Поэта ничто не может унизить, если он поэт. Буду читать!
Это был Николай Яковлевич Агнивцев. Он был пьян. Энергично откинув голову назад, отчего его длинные волосы взлетели вверх, Агнивцев пришел в себя и приветствовал публику каким-то замысловатым жестом, высоко подняв над головой правую руку:
Как-то где-то и когда-то
Приглянулся свыше мер
Белокурой королеве
Чернобровый офицер.
И, сводя вопросы чести
Приблизительно к нулю,
Офицер и королева
Изменили королю…
Стихотворение было длинным. Агнивцев читал выразительно и громко: Его не перебивали.
Когда же он закончил, то сказал:
— Теперь скрипке румынского оркестра нужна канифоль!
С этими словами он лихо выпил рюмку водки и сел под одобрительные аплодисменты. Однако их перекрыла короткая реплика, раздавшаяся из-за стола футуристов:
— На фронтах — умирают, на заводах — бастуют, дети — голодают, а он о шашнях королевы стихи пишет!
Тем временем на эстраду выбежал с красным бантом на голове и с кастрюлей в руке французский комик Мильтон. На нем была зеленая юбка, прикрытая фиолетовым фартуком. Пританцовывая, он запел:
Да, я кухарка
И тем горжусь!
Держу я марку,
Не дешевлюсь!
Из одного конца зала раздались аплодисменты и смех, а от стола футуристов донеслись выкрики: «Это не демократично! Кухарка — тоже человек!», «Ирония здесь неуместна!»
Луначарский заметил:
— Действительно, зачем иронизировать по поводу кухарки?! По прогнозам Ленина, кухарка скоро будет принимать участие в управлении государством. Впрочем, возможно, это сказано в запальчивости и метафорически.
Мильтон закончил танец, включавший акробатические элементы, и удалился.
Луначарский, листая газеты, принесенные официантом, сказал Лещенко:
— Дмитрий Иванович, чувствуете, как нарастает напряжение в обществе? По одной литературной полемике в этом кафе можно прогнозировать революционный ход событий.
Жуя бутерброд и запивая его чаем, Лещенко возразил:
— Ход событий одновременно революционный и контрреволюционный. Шуточное ли дело: самодержавия давно уже нет, а Ленин вынужден уйти в подполье!
Последние дни были столь напряженными, что Луначарский не всегда успевал поесть, недосыпал и, что особенно непростительно, даже не успевал прочесть газеты. По старой привычке он сейчас просматривал газеты разных направлений. Ход событий он знал, и его интересовали не столько сообщения и факты, сколько отношение к ним, и главное — культурные программы и позиции газет разных направлений.
В большевистской газете «Рабочий и солдат» он обратил внимание на стихи Демьяна Бедного «Приказано, да правды не сказано»:
Нам в бой идти приказано:
«За землю станьте честно!»
За землю? Чью? Не сказано.
Помещичью, известно!
Нам в бой идти приказано:
«Да здравствует свобода!»
Свобода? Чья? Не сказано.
А только — не народа!
Нам в бой идти приказано —
«Союзных ради наций».
А главного не сказано:
Чьих ради ассигнаций?
Кому война — заплатушки,
Кому — мильон прибытку.
Доколе ж нам, ребятушки,
Терпеть лихую пытку?
В правой газете «Биржевые ведомости» Луначарский нашел отповедь Демьяну Бедному: «В шестнадцати строках этой песни содержится вся соль, весь яд той большевистской проповеди, которая разложила столько частей нашей армии. Это стихотворение — ответ на все речи и усилия Керенского, Савинкова, Лебедева, Филоненко и других, стремящихся возродить мощь нашей армии, возродить ее дух, поколебавшийся под влиянием таких вот, как эта песня, „ядовитых посевов“».
Неожиданно для себя Луначарский нашел в плехановской газете «Единство» резкую критику стихотворения Маяковского «К ответу». В статье «Футурист-интернационалист» говорилось: «Если до сих пор только скучные прозаики победно боролись с „империализмом“ Милюкова, французов, англичан, то теперь за это дело взялся футурист Маяковский». И далее шли нападки на стихотворную технику.
Луначарский передал газеты Лещенко, тот стал их просматривать. Луначарский же вынул из портфеля сложенный листок бумаги, развернул его и продолжил ранее начатое письмо жене, все еще живущей в эмиграции:
«…При редакции „Новой жизни“ состоялось собрание имеющего скоро выходить нового социалистического сатирического журнала „Ткач“. Редактор его, футурист социал-демократ Брик. В литотделе участвуют футурист социал-демократ Маяковский, А. М. Горький-Пешков, твой слуга, Э. Кроткий, О. Л. д’Ор, Базаров, Левидов и другие. В художественном — Бенуа, Петров-Водкин, Альтман, Маяковский — тот преталантливый молодой полувеликан, зараженный кипучей энергией, на глазах идущей в гору и влево, — Лебедев и др.».
Письмо он опять не закончил. В дверях кафе появилась молодая, невысокого роста изящная женщина — Александра Михайловна Коллонтай. Она обвела взглядом зал, кивнула и помахала рукой каким-то знакомым за дальним столиком. Наконец она увидела Луначарского, звонким громким голосом поздоровалась с ним и его спутником, а потом вытянулась по стойке «смирно», как шталмейстер, задорно и торжественно объявила:
— Цирк «Модерн» ждет! Сегодня на арене чемпионы митингов Луначарский и Коллонтай выступают против меньшевиков и эсеров!
За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации
Крик из окопа: «Не стреляйте! Здесь же люди!»
* * *
Вл. Соловьев утверждал: «Национализм так же разъедает нацию, как эгоизм — личность».
* * *
В 1914 году Уэллс сказал: «Мировая война доведет нас до полного маразма. Мир можно ожидать году в восемнадцатом-девятнадцатом. Немецкие войска не займут Париж, Лондон или Москву, и, наоборот, никто не войдет в Берлин — просто тот, кто будет окончательно истощен, сдастся на милость победителя».
* * *
Попав в окопы мировой войны, английский поэт Оуэн был потрясен не трудностями и смертями, а антиэстетичностью войны: трупы, испражнения, грязь, вонь, нечистоты, кровь. Поэта преследовал образ раненого, у которого глаза от боли вылезли из орбит.
* * *
Во время Первой мировой войны композитор Игорь Стравинский в Риме познакомился с художником Пабло Пикассо. Когда композитор возвращался в Швейцарию, итальянский таможенник нашел у него рисунок и спросил, что это такое.
— Мой портрет работы Пикассо.
— Но это похоже на план — какие-то кружки, линии…
— Это план моего лица. Не более.
Таможенник решил, что это план стратегического сооружения, и конфисковал рисунок. Если этот борец сохранил рисунок, то он и его дети стали богачами.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.