Экваториальный лес

Я поставил палатку на каменном склоне

Абиссинских, сбегающих к западу гор

И недели смотрел, как пылают закаты

Над зеленою крышей далеких лесов.

Прилетали оттуда какие-то птицы

С изумрудными перьями в длинных хвостах,

По ночам выбегали веселые зебры,

Мне был слышен их храп и удар копыт.

И однажды Закат был особенно красен,

И особенный запах летел от лесов

И к палатке моей подошел европеец,

Исхудалый, небритый, и есть попросил.

Вплоть до ночи он ел, неумело и жадно,

Клал сардинки на мяса сухого ломоть,

Как пилюли проглатывал кубики магги

И в абсент добавлять отказался воды.

Я спросил, почему он так мертвенно бледен,

Почему его руки сухие дрожат,

Как листы? – «Лихорадки великого леса», —

Он ответил и с ужасом глянул назад.

Я спросил про большую открытую рану,

Что сквозь тряпки чернела на впалой груди,

Что с ним было? – «Горилла великого леса»,

Он сказал и не смел оглянуться назад.

Был с ним карлик, мне по пояс, голый и черный.

Мне казалось, что он не умел говорить,

Точно пес, он сидел за своим господином.

Положив на колени бульдожье лицо.

Но когда мой слуга подтолкнул его в шутку,

Он оскалил ужасные зубы свои

И потом целый час волновался и фыркал

И раскрашенным дротиком бил по земле.

Я постель предоставил усталому гостю,

Лег на шкурах пантер, но не мог задремать,

Жадно слушая длинную, дикую повесть,

Лихорадочный бред пришлеца из лесов.

Он вздыхал: «Как темно! Этот лес бесконечен,

Не увидеть нам солнца уже никогда!

Пьер, дневник у тебя, на груди под рубашкой?

Лучше жизнь потерять нам, чем этот дневник.

Почему нас оставили черные люди?

Горе! Компасы наши они унесли!

Что нам делать? Не видно ни зверя, ни птицы.

Только шорох и посвист вверху и внизу.

Пьер, ты видишь костры? Там, наверное, люди!

Неужели же мы наконец спасены?

Это карлики… сколько их, сколько собралось…

Пьер, стреляй! На костре человечья нога!

В рукопашную! Помни, отравлены стрелы!

Бей того, кто на пне, он кричит, он их вождь!

Горе мне, на куски разлетелась винтовка…

Ничего не могу… повалили меня.

Нет, я жив, только связан! Злодеи, злодеи,

Отпустите меня, я не в силах смотреть!

Жарят Пьера, а мы с ним играли в Марселе,

У веселого моря играли детьми.

Что ты хочешь, собака? Ты встал на колени?

Я плюю на тебя, омерзительный зверь!

Но ты лижешь мне руки, ты рвешь мои путы?

Да, я понял, ты Богом считаешь меня.

Ну бежим! Не бери человечьего мяса,

Всемогущие боги его не едят.

Лес! О лес бесконечный! Я голоден, Акка,

Излови, если можешь, большую змею». —

Он стонал, он хрипел, он хватался за сердце,

А наутро, почудилось мне, задремал,

Но когда я его разбудить попытался,

Я увидел, что мухи ползли по глазам.

Я его закопал у подножия пальмы,

Крест поставил над грудой огромных камней.

И простые слова написал на дощечке:

«Христианин зарыт здесь, молитесь о нем».

Карлик, чистя свой дротик, смотрел равнодушно.

Но когда я закончил печальный обряд,

Он вскочил и, не крикнув, помчался по склону,

Как олень, убегая в родные леса.

Через год я прочел во французских газетах,

Я прочел и печально поник головой:

Из большой экспедиции к Верхнему Конго

До сих пор ни один не вернулся назад.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.