III

14 июня, в тот самый день, когда Набоков возвратился из Лондона в Париж, умер его друг Владислав Ходасевич, которого он считал «крупнейшим поэтом нашего времени». Последний раз Набоков виделся с Ходасевичем месяц назад. Когда он снова зашел к нему 21 мая, состояние больного раком Ходасевича было настолько тяжелым, что он не смог принять друга. Набоков был на его похоронах и написал великолепный некролог для «Современных записок»¹⁹.

Набоков не надеялся, что сможет летом 1939 года вывезти семью на отдых, но его переводчикам удалось пристроить что-то из его вещей (возможно, рассказ «Картофельный эльф», напечатанный позднее в том же году в журнале «Esquire»), и неожиданно появилась возможность попутешествовать. Оставив за собой парижскую квартиру, Набоковы отправляются в конце июня в Савойские Альпы. Они заранее зарезервировали номера в пансионе «Бриандон» в поселке Сейтене, однако по приезде нашли их неподходящими, и хозяйка пансиона подыскала им приятные тихие комнаты в доме своих знакомых. Дмитрия почти так же, как его отца, радовали иные края, иная фауна — чего нельзя было сказать о еде. После второго приступа расстройства желудка у сына родители решили спуститься с гор. Они купили железнодорожные билеты до Канн, однако никаких определенных планов у них не было. В поезде попутчики-французы предупредили Набоковых, что устроиться в Каннах в разгар сезона невозможно. Почему бы не выйти во Фрежю?

Так они и сделали. Набоков повел Дмитрия на пляж, а Вера тем временем отправилась на поиски жилья в Сан-Айгюльф. Пока ее не было, сам Набоков успел найти приятный русский пансион под названием «Родной». Они сняли две комнаты, которые были свободны до начала августа, а затем энергичная хозяйка пансиона — наполовину полька, наполовину русская — устроила их в частный дом неподалеку, где они заняли весь первый этаж. И здесь, и там они жили рядом с широким песчаным пляжем, на котором все лето проводили почти каждый день²⁰.

В Сейтене Набоков переработал «Изобретение Вальса» специально для Русского театра, который к концу года планировал поставить пьесу²¹. В конце июля он также получил последний номер «Современных записок», где был напечатан его прочувствованный некролог Ходасевичу и еще одна вещь, которую Ходасевич тоже оценил бы по достоинству.

На протяжении тридцатых годов и Ходасевич, и Набоков, защищая друг друга от нападок парижских критиков, пришли к убеждению, что их противниками — и особенно Адамовичем, наиболее влиятельным из них, — двигало не что иное, как зависть. За последние пять лет Набоков написал несколько прекрасных стихотворений, но ни одно из них не увидело свет. Казалось, публиковать их не имеет смысла: хотя даже Адамович вынужден был признать, что Набоков пишет блестящую прозу, он по-прежнему безоговорочно отвергал его поэзию, и другие критики ему вторили. После смерти Ходасевича Набоков написал еще одно стихотворение — «Поэты». Чтобы поймать Адамовича в ловушку, он использовал необычный для своих зрелых стихов размер, подписался псевдонимом «Василий Шишков» и отправил стихотворение в «Современные записки»²².

Его розыгрыш удался лучше даже, чем мистификация Ходасевича, придумавшего в 1936 году Василия Травникова. Адамович не разглядел подсказки, зашифрованной в самом имени «Василий Шишков», которое перекликается с «Василием Травниковым», напоминая о нем не только своим звучанием, но и значением, вернее, даже двумя значениями[158]. 17 августа «Последние новости» опубликовали рецензию Адамовича на последний номер «Современных записок», в которой автор задает вопрос: «Кто такой Василий Шишков? …талантлива каждая строчка, каждое слово… Не могу, к сожалению, привести всего прекрасного этого стихотворения — по недостатку места, но еще раз спрошу — кто это, Василий Шишков? Откуда он? Вполне возможно, что через год-два его имя будут знать все, кому дорога русская поэзия»²³. В конце августа, когда уже был подписан пакт Молотова — Риббентропа и с оглушающим грохотом подступила угроза войны, Набоков, прочитав рецензию Адамовича, не смог удержаться, чтобы не устроить себе легкую разрядку, придумав игривый ответ на многократно повторяющийся вопрос: «Кто это, Василий Шишков?» Он тут же принимается за рассказ «Василий Шишков», который на этот раз был напечатан под его обычным псевдонимом Сирин²⁴.

В этом небольшом, любопытном произведении молодой поэт Василий Шишков, поймав Сирина на каком-то литературном вечере, обращается к нему с просьбой прочитать его стихи. Чтобы проверить искренность Сирина, Шишков дает ему бездарные вирши, наскоро состряпанные в тот же день. Удовлетворенный откровенным неодобрением известного писателя, он вручает ему тонкую, потрепанную тетрадь со своими подлинными стихами, которые приводят Сирина в восторг. Шишков приглашает Сирина участвовать в затеваемом им необычном эмигрантском журнале. Когда его затея проваливается, он просит Сирина позаботиться о его стихах в случае его исчезновения. С тех пор о нем больше ничего не слышно: он исчезает, растворившись без следа.

Рассказ таинственным образом отражает и настроение шишковского стихотворения (мы, поэты, не в силах больше выносить жизнь, «переходим с порога мирского в ту область… как хочешь ее назови: пустыня ли, смерть, отрешенье от слова»), и уход — сначала в поэтическое молчание, а потом в смерть — Ходасевича. Прелесть рассказу придает не только дерзость набоковской затеи, но и искусно созданный характер отчасти наивного, отчасти хитрого Шишкова — своего рода эмигрантского Рембо, а также ответ Набокова критику его собственной литературной деятельности: «На так называемом читательском суде я чувствую себя не обвиняемым, а разве лишь дальним родственником одного из наименее важных свидетелей».

Когда рассказ был напечатан, Адамовичу ничего не оставалось, как признать, что его провели. Он попытался оправдать свои похвалы: «В пародиях и подделках вдохновение иногда разгуливается вовсю и даже забывает об игре». Добродушно-великодушный победитель, Набоков ответил много лет спустя, уже после того, как Адамович с запозданием воздал ему по заслугам: «Я от души желаю, чтобы все критики были столь же благородны, как он»²⁵.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.