V

V

Еще задолго до того, как Германию охватила депрессия 1930 года, русский Берлин все больше и больше пустел, и вечер 27 февраля, когда Сирин читал первую главу «Соглядатая» в шумном, битком набитом, прокуренном зале кафе Шмидта, был первым, организованным Союзом русских писателей за последние несколько месяцев¹⁹.

Кроме того, в конце февраля в спокойной обстановке Кружка Айхенвальда Набоков прочел свою статью «Торжество добродетели». Один абзац в «Соглядатае», пародирующий исторический детерминизм Маркса, вероятно, послужил толчком к созданию этой сатиры на советскую литературу, которая начинается с подражания советскому жаргону и заканчивается вопросом: «Стоило ли человечеству в продолжение многих столетий углублять и утончать искусство писания книг… когда так просто вернуться к давным-давно забытым образцам, мистериям и басням?»²⁰

В марте 1930 года в Париже начал выходить журнал «Числа», открыто бросавший вызов «Отечественным запискам». Первый номер журнала, редактором которого был Николай Оцуп, а вдохновителями — его друзья Адамович и поэт Георгий Иванов, вызвал скандал из-за одной небольшой заметки — рецензии Иванова на четыре последние книги Сирина²¹.

Хотя романы Сирина и могут показаться чем-то новым для русской литературы, начинает Иванов (паля из любимых орудий Адамовича, но без его артиллерийской сноровки), однако по-французски и по-немецки так пишут почти все. За этим следовала неприцельная пальба оскорблениями. Сирин — пошляк-журналист. Он — самозванец-простолюдин из кинематографа, выдающий себя за графа, кухаркин сын, черная кость, смерд. В поэзии его учителями были князь Касаткин-Ростовский, Ратгауз и Дмитрий Цензор (все поэты незначительные), в прозе — до тех пор пока он не открыл для себя немцев и французов, он подражал Каменскому и Лазаревскому[110].

Возмущенные отклики на атаку Иванова несколько месяцев не замолкали в эмигрантской прессе, а когда они наконец стали утихать, на защиту Иванова встала Зинаида Гиппиус, и снова поднялся шум²².

Набоков догадывался о причинах злобной брани Иванова. Несколько месяцев назад жена Иванова, поэтесса Ирина Одоевцева, послала Набокову свой первый роман с дарственной надписью: «Спасибо за „Король, дама, валет“», словно в ответ на его последнюю книгу, якобы подаренную ей. По мнению Веры Набоковой, «это подношение должно было бы положительно повлиять на рецензию моего мужа на книгу Одоевцевой. Однако если оно и возымело какое-то действие, то скорее прямо противоположное», Набоков ответил на непрошеный дар — роман, несомненно, слабый — публикацией разгромной рецензии. Иванов пришел в дикую ярость и набросился на обидчика. Набоков «рассматривал возможность дуэли, но внял тем, кто уверял его в недуэлеспособности Иванова»²³.

Теперь, когда начала выходить отдельными выпусками «Защита Лужина», а первый сборник рассказов позволял судить об эволюции писателя, критики заинтересовались Сириным и целый год усиленно его обсуждали. Любопытно, что эта ситуация предвосхитила ту, что возникла в конце 1950 годов, когда ярко вспыхнула звезда Лолиты: долгие годы восхищения среди немногих ценителей литературы, неожиданная слава, открытие старых вещей, громкая хвала и непомерно резкая хула.

Крайности оценок лишь забавляли Сирина. Иванов сначала обвинял его в подражании тем писакам, которые работали в былые времена на иллюстрированные еженедельники, потом — в копировании всех французских писателей подряд; с другой стороны, Левинсон, русский, глубоко вобравший в себя французскую культуру, находил сиринское творчество удивительно свежим, а его стиль — «чрезвычайно индивидуальным, несмотря на его толстовские истоки». Один автор статьи в варшавской газете нашел рецензию Иванова блестящей, другой же назвал Иванова Сальери. Один парижский критик заявил, что Сирин не способен создавать живые характеры, в то время как другой поставил Лужина в один ряд с толстовскими Наташей и Пьером. Некоторые рецензенты не видели в Набокове русского писателя, другие заявляли, что он неожиданно дал ответ на вопрос, способна ли русская литература — эмигрантская или советская — удержаться на том высоком уровне, которого она достигла в XIX веке²⁴.

Всю жизнь Набоков неосознанно собирал материал для самого значительного из всех написанных им по-русски произведений — романа «Дар». В 1930 году идея романа еще не зародилась у него, а жизнь стала все чаще поставлять для него материал. В главе 5 «Дара» он трансформирует рецензии на «Защиту Лужина» в фарсовый Вавилон, обрушившийся на первую из книг Федора, растревожившую стаю критиков, среди которых будет и свой Адамович (названный Христофором Мортусом, но сохранивший его странности и страхи), автор рецензии, вызвавшей критическую свистопляску.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.