V

V

Мне уже приходилось подробно объяснять предлагаемые мною решения задач «Защиты Лужина»⁴. Позволю себе изложить здесь мои основные выводы.

Одна группа сцеплений в романе настойчиво связывает открытие юным Лужиным шахмат с его дедушкой, другая — ассоциирует лужинского отца с женщиной, которая столь стремительно входит в жизнь героя. Любопытно, что оба этих узора начинают разворачиваться вскоре после смерти деда и отца героя.

Задолго до «Защиты Лужина» Набоков в своих стихах, рассказах и дневниковых записях размышлял о тайнах загробного мира. Впоследствии он будет прямо вводить в свои романы героев, которые умирают в ходе повествования, но и после смерти участвуют в жизни других персонажей. Раздумывая в «Бледном огне» над загадками жизни после смерти и над влиянием потустороннего мира на наш, он написал ключевые слова — «не текст, но текстура». Мне представляется, что Набоков предлагает нам вычитывать в головоломных узорах самой ткани романа «Защита Лужина» то, что мы не найдем в тексте: покойный дед Лужина каким-то образом приводит внука к шахматам, а покойный отец соединяет сына с женщиной, на которой тот женится.

Дед Лужина был скрипачом и композитором, «довольно, впрочем, сухим и склонным, в зрелые годы, к сомнительному блистанию виртуозности». На музыкальном вечере в годовщину смерти деда Лужина скрипач, исполнявший его музыку, во время перерыва сказал, что он предпочел бы партию в шахматы продолжению концерта: «Комбинации как мелодии. Я, понимаете ли, просто слышу ходы… Игра богов. Бесконечные возможности». «Вас ждут, маэстро», — говорят скрипачу, но его хвалебная песнь шахматам уже успела вдохновить Лужина: этот мальчик, который до сих пор лишь бежал от жизни, теперь жаждет научиться игре в шахматы, хотя еще ничего не знает о ней. Пройдет не так уж много времени, и он станет гроссмейстером и на вершине шахматной карьеры будет бороться за право вызвать на матч чемпиона мира. Странным эхом звучат слова «человечка», который пришел за Лужиным («Вас ждут, вас ждут, маэстро»), чтобы отвести его в зал, где ему предстоит состязаться с Турати. В этой лучшей лужинской партии музыкальные образы проносятся над шахматной доской — от «скрипок под сурдинку» первых осторожных ходов до «музыкальной бури» и «фуриозо» кульминации партии. Эти и другие переклички, связывающие шахматы с дедом Лужина, намекают, что после своей смерти дед заметил быстроту реакции внука, его дар обороны, его любовь к повторяющимся комбинациям и подсказал мальчику заняться шахматами, которые должны стать заменой и выходом его собственной страсти к виртуозной комбинационной игре.

Отец Лужина, автор нравоучительных книг для мальчиков, человек сентиментальный и обожающий слащавые разрешения конфликтов, мечтает, чтобы его сын стал художником или музыкальным гением. Узнав, в чем состоит подлинный талант Лужина-младшего, он понимает, что сын навсегда останется для него загадкой. Мальчика отнимает у отца импресарио Валентинов, но незадолго до смерти старик Лужин задумал повесть «Гамбит», чтобы восславить — и приукрасить — шахматную карьеру сына. Меньше чем через месяц после смерти отца в жизнь Лужина неожиданно вошла замечательная женщина — и именно в этот момент повествование делает резкий скачок назад, к отцу Лужина, к его воспоминаниям о годах, проведенных сыном с Валентиновым, к его замыслу повести «Гамбит», к его смерти. И только после этого остановленное действие возобновляется, и женщина, беседующая с Лужиным, говорит: «Я жалею, что не знала вашего отца… Он, должно быть, был очень добрым, очень серьезным, очень любил вас» (Лужин промолчал). Подобно тому как музыкальные образы, не смолкающие в описании партии Лужина с Турати, свидетельствуют о незримом присутствии старого композитора, его деда, так же и здесь резкий перебив хода повествования указывает на странное вмешательство опытного беллетриста Лужина-старшего в сцену знакомства его сына с будущей женой.

Сначала кажется, что эта женщина предлагает Лужину ту самую взрослую жизнь, которой лишили его страсть к шахматам и Валентинов, расчетливо подавлявший нормальное развитие мальчика. Однако Лужин не в состоянии справиться одновременно с самым трудным турниром и с первым пробуждением его социального «я». После припадка его словно бы отводят назад в детство. Невеста, с которой Лужин «в новеньких ночных туфлях из мягкой кожи» прогуливается по санаторскому саду, почему-то думает «о читанной в детстве книжке, где все неприятности в жизни одного гимназиста, бежавшего из дома со спасенной им собакой, разрешались удобной для автора горячкой (не тифом, не скарлатиной, а просто горячкой), и нелюбимая дотоле молодая мачеха так ухаживала за ним, что он ее вдруг начал ценить и звать мамой, и теплая слезинка скатывалась по щеке, и все было очень хорошо». Лужинская невеста не может вспомнить название книги, но она верно чувствует, что ее сентиментальный тон почти точно определяет новую атмосферу, окружающую Лужина в санатории: на самом деле это книга Лужина-старшего «Приключения Антоши». В квартире Лужиных, где они поселились после свадьбы, в спальне висела гравюра: «вундеркинд в ночной рубашонке до пят играет на огромном рояле, и отец в сером халате, со свечой в руке, замер, приоткрыв дверь» — точно так в самых своих сокровенных мечтах рисовал сына Лужин-старший. И когда Лужин в последний раз погружается во мрак, единственное, что может придумать его жена, — это вновь и вновь уговаривать его сходить на могилу отца.

Не в силах при жизни завершить повесть о своем сыне в свойственных ему праздничных тонах, Лужин-старший после смерти, кажется, выбрал эту жалостливую и чуткую женщину в качестве простого решения всех проблем в жизни своего сына: Лужин может оставить себе свои шахматы, но ему также нужно дать возможность познать радости взрослой любви. Однако когда эта женщина входит в жизнь Лужина, она разрешает его трудности не лучше, чем отец, когда он наконец обнаружил в мальчике талант, о котором он столь горячо мечтал: напряженный конфликт между любовью Лужина к невесте и его страстью к шахматам лишь приводит его к болезни. После этого срыва Лужин-старший, кажется, решил, что если сын не способен стать взрослым мужчиной и шахматным чемпионом, то лучше вернуть его к той защищенности, которую в детстве он, несмотря на все старания родителей, так и не почувствовал. Лужин в бреду шел по Берлину в усадьбу своих воспоминаний, теперь он приходит в себя в санатории, где его невеста и его врач (чья ассирийская борода напоминает Лужину мужика, которого отец послал за ним после его первого бегства в усадьбу) убеждают его забыть шахматы, заменив их детским счастьем в уюте дома, куда ему предстоит переехать после свадьбы. Как все прожекты Лужина-старшего, такое решение просто не учитывает всей сложности жизни; Лужин не ребенок, не взрослый, и он не может жить без шахмат.

Другие развивающиеся линии романа наводят на мысль, что после того, как в жизнь Лужина вошла его невеста, его дед предпринимает ответный ход, заставляя Лужина воображать комнату, где он проводит вечера в обществе невесты и ее родителей, в виде шахматной доски с выстроенными на ней силами противника. Однако внутренний конфликт ведет Лужина не к разрыву с невестой и возвращению к шахматам, но к помутнению рассудка. Последовавшее за этим выздоровление героя, его новый дом и благотворное повторение прошлого представляется делом рук его отца, однако дед, подлинный виртуоз, обращает этот новый ход против своего же соперника, ибо он подводит Лужина, вновь проживающего детство, ко второму открытию им шахмат. Эту основную линию он украшает яркими ответвлениями, усложняя тему, словно бы издеваясь над наивным противником.

Над отцом и сыном стоят еще более могущественные силы, которые используют их конфликт в своих далеко идущих целях. Дед стремится развить шахматную тему в жизни Лужина, отец отстаивает линию жены и дома. Ни тот ни другой не хотят его гибели. Однако сама их стычка с позволения высших сил неизбежно толкает Лужина к смерти, которая одна только способна принести ему облегчение. Поощряя шахматные способности Лужина и его новый интерес к жизни, эта всеобъемлющая дуга судьбы создает новый синтез из оппозиции тезиса деда (Шахматы или Искусство) и антитезиса отца (Жена и Дом или Жизнь). Осуществляя свой замысел, высшие силы на последнем этапе жизни Лужина подчиняют себе противоборствующие повторения его прошлого и поднимают его комбинационный талант на сверхъестественный уровень, откуда он способен разглядеть узоры времени: новый триумф его странного сознания, который, однако, имеет следствием такую душевную растерянность, что он не видит для себя другого выхода, как расстаться со своей нелепой жизнью.

Быть может, по ту сторону смерти комбинационный гений Лужина получит бо?льшую свободу — подобно тому как его отец и дед уже, кажется, получили более богатые возможности для своих более скромных талантов. При внимательном рассмотрении структуры «Защиты Лужина» указывают,

что смерть Лужина может означать возвращение «домой», в прошлое, где изначальная благость всего сущего должна каким-то образом проявиться за пределами жизни, что не упрощает сложности жизни по эту сторону. Возможно, из пустоты смерти он пробудится к миру, в котором прошлое станет и его раем, домом, защитой и тем новым уделом его искусства, где он сможет бесконечно исследовать узор времени.

На этом уровне «Защита Лужина» подводит нас к мысли, что существует, возможно, некий замысел судьбы, точнее иерархии судеб, который дает нам максимальную возможность стать самими собой, даже если в перспективе смерти наши жизни могут показаться жалкими и мучительными, игрушками в руках бессмертных⁵.

Конфликт между стерильным «искусством» деда и подслащенной жизнью отца разрешается, по-видимому, благодаря таинственной искусности, которая мерцает где-то за пределом земного бытия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.