V

V

Для Набокова двумя наиболее жесткими ограничителями человеческого сознания были тюрьма настоящего — наша неспособность получить непосредственный доступ к реальному, пережитому нами прошлому и тюрьма нашего я — наша неспособность вырваться из камеры нашего сознания или проникнуть в сознание других людей. Ему хотелось верить, что обе эти преграды преодолеваются в смерти, тогда как в жизни он постулировал префигурацию обеих форм трансценденции: первую — в памяти, вторую — в любви, особенно в верной супружеской любви, где в надежном убежище частной жизни двое могут позволить себе открыться друг другу в абсолютной близости и доверии. В «Машеньке» он еще не разрабатывал эту скрытую тему, но она несомненно присутствует там, когда Ганин воссоздает свое прошлое и потому оказывается победителем. Хотя Ганин и понимает, что вернуться к Машеньке в этой жизни уже невозможно, его успешное воскрешение своей любви и своего прошлого дает ему силы, чтобы уверенно шагнуть навстречу любому будущему.

После женитьбы, со времени «Машеньки» и «Возвращения Чорба», Набоков в своей прозе снова и снова определял тюрьму настоящего через тему невозможности возвращения. Мы не знаем, была ли Вера его вдохновительницей в этом, но одно очевидно: сам по себе его брак дал ему вторую из тех главных тем, которые определяют все его творчество. Позднее он будет склонен сокрушаться по поводу слишком скудных художественных результатов своей бурной любовной жизни в молодые годы. Тем самым он дает понять, что по контрасту его брак действительно много дал для него как художника. Ибо, чтобы обозначить не тюрьму настоящего, но тюрьму своего я, он теперь сосредоточивает внимание на изоляции индивидуума в любви или в браке — в той единственной сфере, где эту изоляцию можно преодолеть. Намек на отрицание такой возможности есть даже в «Машеньке» с ее положительными ответами, где счастливый Алферов не догадывается, что его соседу Ганину ведома такая страсть к его жене и такая близость с прошлым, которые ему, Алферову, недоступны. Но в «Короле, даме, валете» мы находим лишь отрицание представления о любви как о преодолении одиночества души.

Когда Марта умирает, убитый горем Драйер даже не догадывается, что за ее недавними улыбками, обычно столь редкими, столь драгоценными, скрывались планы убийства. Перед смертью на ее лице зажигается последняя и самая прекрасная улыбка — в момент, когда она думает о счастливой жизни вдвоем с Францем²⁹. Но если Драйер жестоко обманут в это последнее мгновение нежности, которую, как ему кажется, они испытывают друг к другу, то и Марта умирает, так и не догадываясь об отвращении и ненависти, которые она вызывает у своего любовника. Она никогда не могла бы представить, что Франц, узнав в самом конце романа о ее смерти, от облегчения взорвется истерическим смехом.

Незадолго до финала «Короля, дамы, валета» на балтийском курорте, где Марта и Франц задумали совершить свое убийство, они встречают счастливую пару — Владимира и Веру Набоковых[102], и гармония их отношений столь явно противостоит тайным диссонансам короля, дамы, валета. После этого романа Набоков с необыкновенной изобретательностью и силой будет изображать пары, чья отчужденность друг от друга лишь подчеркивается отдаленностью от идеала подлинно взаимной любви, — тема, которая породит некоторые из его наиболее характерных и незабываемых образов. Чуткая Лужина понимает, что в голове ее мужа происходит нечто ужасное, однако, как бы она ни хотела его защитить, она не может представить себе те причудливые идеи, которые приводят его в состояние неотвратимого ужаса. Слепой Кречмар в романе «Камера обскура» полагает, что они с Магдой живут в уютном уединении, и не подозревает, что в том же доме живет ее любовник Роберт Горн, ест вместе с ними и даже спит в постели, к которой Магда не подпускает Кречмара, ссылаясь на его нездоровье. Бедная Шарлотта Гейз отдает свое сердце Гумберту Гумберту, не зная отвратительной тайны, которая заставляет его разделить с ней кров, а потом сделать вид, что он делит с ней и ее судьбу.

В других случаях — как, например, в «Возвращении Чорба» — мужчину и женщину, действительно соединивших свои судьбы, разъединяет смерть; Синеусов в «Solus Rex», который проводит время, сочиняя беспомощное письмо своей умершей жене; Круг в романе «Под знаком незаконнорожденных», который чувствует, что его ум и его философия рушатся перед лицом Ольгиной смерти; Хью Персон, который во сне убивает любимую женщину.

В тех же редких случаях, когда двое действительно преодолевают одиночество в теплоте любви, Набоков не подпускает нас близко к своим героям. Федора и Зину ждет верная супружеская любовь, но нам позволено увидеть лишь барьеры, которые вначале мешают им встретить друг друга, а потом не дают их любви развиваться так свободно, как она могла бы развиваться. Лишь в самом конце эти барьеры почти сняты, но тут роман завершается: Федор не позволяет нам увидеть ни одного мгновения из своей жизни с Зиной. В «Бледном огне» муж и жена Шейды счастливо прожили в браке сорок лет, но мы извлекаем обрывочные сведения об этом лишь из комических домыслов завистливо шпионящего за ними гомосексуалиста Кинбота, который считает, что Джон Шейд охотнее проводил бы время с ним, а не с Сибиллой. В романе «Смотри на арлекинов!» Вадим Вадимыч вспоминает самые откровенные подробности трех своих несчастливых браков, но, как только речь заходит о его любви к «Ты», он немедленно опускает занавес. Лишь в особой интимности гармонического супружества, подчеркивает Набоков, чуткая любящая натура может преодолеть границы своего «я», чтобы впустить в свою жизнь другого человека, и это возвещает, как, безусловно, показывают три наших примера, возможность спасения от одиночества души за пределами смерти.

Хотя «Король, дама, валет» предвосхищает зрелое искусство Набокова в значительно большей степени, чем «Машенька», сам по себе этот роман нельзя считать удачей Набокова.

Несомненно, Набоков здесь научился придавать воображению своих персонажей подвижность и цвет: трое в одном купе железнодорожного вагона, и каждый пребывает в своем изолированном мире; Франц, глядящий на яркий расплывчатый Берлин, Марта в предсмертном бреду. Он рисует несколько замечательно выразительных и драматических столкновений характеров, особенно в первых сценах между Мартой и Драйером в их берлинском особняке. Однако эти яркие вспышки, высвечивающие характеры, бледнеют после первых глав, когда сюжет начинает развиваться вопреки психологической мотивировке. Несмотря на изначально составленное мнение о Марте и Драйере, несмотря на все накопленные временем примеры того, что супруги узнают об измене последними, маловероятно, чтобы такой наблюдательный человек, как Драйер, каждый вечер, приходя домой после работы, заставал бы свою жену в обществе племянника и при этом ничего бы не заподозрил. И несмотря на блестящую иронию и живость эпизодов, в которых участвуют Драйер и изобретатель и поводом для которых служат механические манекены, сами эти манекены передвигаются по романной сцене довольно нескладно и надоедают читателю при всей их связи с темой жесткого автоматизма, противопоставленного идеальной гибкости сознания.

В этом романе Набоков стремится дистанцироваться от своих персонажей, необходимость чего он ощущал после уютной непосредственности «Машеньки». Здесь он впервые пытается определить, что есть человек, показывая, как люди превращают себя в недочеловеков (тема механических фигур), и намекая на нечто сверхчеловеческое в них (творческая узурпация божественного в попытке эти фигуры оживить). Однако механические фигуры еще не предлагают того убедительного решения, которое он найдет в следующем романе. Намного удачнее оказались его поиски новых способов формального контроля над ресурсами прозы. Он то и дело вмешивается в плавный ход событий, словно бы для того, чтобы перевернуть мир вверх дном или взглянуть на него откуда-то извне. Странно отходит вдаль картина в окне набирающего скорость поезда; проснувшись, герой не знает, на какой уровень реальности он попал; душевнобольной квартирный хозяин, стоя на четвереньках, смотрит промеж ног на себя в зеркало и считает Франца не более чем игрой собственного воображения; внезапно в поле зрения попадает безликая толпа, и безликий человек в толпе, наблюдающий первых летних ласточек, оказывается Драйером; перемещение происходит прежде, чем мы понимаем, что все ориентиры сместились, — все это свидетельства попыток Набокова нащупать ручки дверей, которые он скоро отворит и за которыми откроются новые типы художественной реальности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.