IV

IV

31 января, через три дня после возвращения из Праги, Набоков переехал в пансион «Андерсен», в просторную светлую комнату с отличным письменным столом и «нескрипучими шкафами» на третьем этаже дома номер 21 по Лютерштрассе. Хозяйкой пансиона была испанка из Чили, и Набокова вполне устраивала и ее стряпня, и ее спокойное отношение к жизни: он мог вставать в одиннадцать часов утра после ночи работы, не заботясь о немецких правилах приличия²⁷.

В конце 1923 года Вера Слоним перепечатала на машинке набоковский «Удар крыла» и взялась за «Трагедию господина Морна». В течение следующих сорока лет она будет перепечатывать все его сочинения, предназначенные к публикации, включая и такие строки о возлюбленной Себастьяна Найта:

Клэр же, во всю жизнь ее не сочинившая ни строки, ни прозаической, ни стихотворной, так хорошо понимала (и это было ее личное чудо) каждую частность его борений, что слова, которые она печатала, становились для нее не столько носителями их прирожденного смысла, сколько кривыми, разрывами и зигзагами, отображающими медленное — наощупь — перемещение Себастьяна²⁸.

Набоков, очевидно, надеялся, что в течение ближайших нескольких месяцев ему удастся почти полностью избавиться от репетиторства. Одним из источников его доходов был русский корреспондент «Westminster Gazette» и «Times» Владимир Коростовец, который имел возможность неплохо оплачивать перевод своих статей о советских и эмигрантских делах на приемлемый английский. В этом случае Вера не только перепечатывала переводы, но и многие из них выполняла сама²⁹.

Более привлекательный способ заработка Набоков видел в сочинении пьес и сценариев³⁰. За последний год лирическая продукция начала убывать, по мере того как Набоков все больше переключался на повествовательные формы — будь то стихи, проза или драма. Хотя сейчас кажется, что проза всегда была естественной сферой приложения его таланта, в феврале 1924 года это не было столь очевидным. Из драматических произведений, которые Сирин написал соло, короткие стихотворные драмы не сулили коммерческого успеха. С другой стороны, живой, безудержно веселый «Морн» мог бы завоевать подлинную популярность, если бы были благоприятные условия для его постановки. Но Сирин работал также и в соавторстве с Лукашем с прямым расчетом на конкретный театральный рынок.

В двадцатые годы Берлин славился своей оживленной и пестрой театральной жизнью и особенно — своими кабаре. Первым и, несомненно, наиболее процветающим из русских кабаре в Берлине была «Синяя птица» Якова Южного. Родившаяся в конце 1921 года, «Синяя птица» была прямым потомком знаменитой московской «Летучей мыши»; она просуществовала более десяти лет, оказала влияние на прочие берлинские кабаре и театры и часто выступала с гастролями в Европе и Северной Америке. Ее программа, которую обновляли дважды в год, могла состоять, например, из десяти скетчей (сценок из русской жизни и русских песен, экзотических фантазий, шуток и гротесков), которые разыгрывались хорошо подобранной актерской труппой в смелых стилизованных декорациях и костюмах, созданных по эскизам таких художников, как Челищев. Связкой между скетчами служил конферанс Южного — то по-домашнему теплый, то язвительный — на смеси русского и комически ломаного немецкого, которая, как и сама программа, в равной степени импонировала и русской и немецкой аудитории³¹.

Набоков и Лукаш написали свой первый сценарий пантомимы для «Синей птицы» — «Вода живая» в конце 1923 года. Ее исполняли более месяца начиная с января 1924 года. Набоков надеялся получить за эту работу долларов сто — двести³². Кроме того, он весьма самонадеянно запросил у Якобсона тысячу долларов за «Агасфера» — полусценарий-полулибретто, который они с Лукашем закончили в конце января. Якобсон так полностью с ними и не расплатился. Еще один композитор, Александр Илюхин, заказал Лукашу и Сирину «Кавалера лунного света». Сценарий для этого балета-пантомимы, написанный ими в феврале 1924 года, был прост — этакий современный танец смерти: залитая лунным светом терраса, принцесса, которую пользуют четыре вполне прозаических врача, закутанный в плащ кавалер Смерть, стремительно проносящийся по темной сцене и в конце концов уносящий с собой сопротивляющуюся принцессу³³.

Когда Набоков вернулся из Праги, его пригласил на обед Иосиф Владимирович Гессен, пообещавший ему всяческую поддержку. Часть доходов «Руля», полученных за чрезвычайно удачные для него 1922–1923 годы, была вложена в «Наш мир» — иллюстрированное воскресное приложение, которое начало выходить в марте 1924 года. Сирин печатал в нем стихи, загадки, крестословицы и, возможно, также некоторые неподписанные анаграммы, логогрифы, метаграммы. Однако после ревальвации марки, когда жизнь в Германии вздорожала и все больше русских эмигрантов переезжали в Париж, крупные предприятия потеряли интерес к русским клиентам, и «Руль» быстро скукожился (все меньше новостей и все меньше рекламы), а цена его в других странах резко подскочила: во Франции он стал в три раза дороже любой местной газеты. Доброжелатели «Руля» шутили, что он превратился в «самую маленькую и самую дорогую в мире газету», которой в скором времени предстоит тяжелая борьба за существование³⁴.

Гессен предложил Сирину выступить у него дома с чтением «Морна» перед избранной публикой; среди приглашенных был режиссер И.Ф. Шмидт с супругой, известной актрисой Еленой Полевицкой, которую надеялись привлечь к постановке пьесы. План Гессена осуществить не удалось, и вместо этого Набоков 8 марта прочитал «Морна» в доме госпожи Лакшиной, где присутствовали Айхенвальд, Алданов и другие литераторы. Сирин безуспешно пытался заинтересовать издателей своей пьесой и планировал публичное чтение³⁵.

В литературных вечерах на любой вкус недостатка не было. С отъездом из Берлина наиболее известных писателей умирали созданные ими литературные объединения, а на их месте возникали новые кружки, стремившиеся заполучить к себе тех немногих писателей, которые еще оставались в Германии. Сирин, чей талант по-прежнему развивался очень быстро, стал ведущим поэтом русского Берлина.

По крайней мере одно из его выступлений не предназначалось для публики. По воспоминаниям Глеба Струве, на квартире его друзей, Владимира и Раисы Татариновых, Сирин читал очень «вольные» стихи, которые он не мог ни напечатать, ни читать публично. Намного более респектабельным был первый вечер Друзей русской культуры 25 марта (концерт, чай и литературные чтения, продолжавшиеся до двух часов ночи в зале Флюгвербанд на Шенебергер Уфер, 40), где Сирин был звездой первой величины. Шесть дней спустя в кафе «Леон» на очередном заседании Литературного клуба, образовавшегося в конце 1923 года вокруг Юлия Айхенвальда, он читал «Трагедию господина Морна»³⁶.

В начале 1924 года Набоков написал «Порт» — рассказ, интересный разве что тем, что в нем отразилось чувство бесприютности, которое он, русский, испытал в Марселе. Намного больше удался ему написанный в марте рассказ «Благость». Герой рассказа, скульптор, унылым ветреным днем ожидает свою подругу под сенью Бранденбургских ворот, понимая, что между ними почти наверняка все кончено и она не придет. Промозглый ветер и разочарование мало его трогают. Глядя на бедную старушку, которая тщетно ждет покупателей у лотка с открытками, он чувствует нежную хрупкость каждой вещи, глубокую благость всего, что его окружает, радость в каждой частице жизни — в железном гудении ветра, в кружке кофе, которую протягивает старушке солдат с гауптвахты, в подоле ее смешно подтянутой юбки. «Я понял, что мир вовсе не борьба, не череда хищных случайностей, а мерцающая радость, благостное волнение, подарок, не оцененный нами». В этом великолепном рассказе точно найденные детали и безрадостная ситуация, в которой находится герой, придают достоверность вспышке лирического прозрения³⁷.

В рассказе «Месть», написанном весной 1924 года, Набоков недалеко ушел от Боккаччо: пожилой профессор биологии, несправедливо подозревающий свою молодую жену в измене, до смерти испугал ее, положив рядом с ней в кровать лабораторный скелет³⁸. Возможно, рассказ предназначался для экранизации. В этот период Набоков сообщает матери, что он занят работой над сценариями: «Пишу с Лукашем, пишу с Горным, пишу с Александровым и пишу один. Посещаю кинематографических дев»³⁹.

Он добавляет, что кинодевы называют его «английским принцем» из-за маленькой короны на нагрудном кармане его университетского блейзера. Заметив корону, прохожие обычно останавливали его и спрашивали, не офицер ли он Британского флота. В глазах других эмигрантов гардероб, который он привез из Кембриджа и еще не до конца сносил, придавал ему вид английского спортсмена. И вполне в духе английской литературной традиции он не оплатил счета от портного при отъезде из Кембриджа — о чем тот напомнил ему, когда Набоков послал письмо о цветном слухе редактору одной из английских газет⁴⁰.

До сих пор не удалось установить, закончил ли Набоков хотя бы один из своих сценариев, но известно, что в апреле он написал рассказ «Картофельный эльф»⁴¹. Действие этого рассказа, так же как и «Мести», происходит в Англии. Цирковой фокусник приводит домой своего партнера, двадцатилетнего карлика. Жена фокусника, желая отомстить мужу за его жестокость, изменяет ему с карликом, который возомнил, что она его любит. Узнав правду, он испытывает горькое разочарование и удаляется от мира. Несколько лет спустя жена фокусника находит карлика, чтобы сообщить, что у нее был от него сын, нормальный мальчик, который на днях умер. Но она не в силах сказать ему о смерти ребенка и убегает прочь. Карлик бросается за ней вдогонку, желая узнать адрес сына, но его сердце не выдерживает напряжения и он падает на панель. Один из самых слабых рассказов Набокова, «Картофельный эльф» по крайней мере обнаруживает его кинематографическое чутье: четкое деление на сцены, резкие зрительные контрасты (акробат и карлик, имитация фокусником предсмертной агонии и его спокойное лицо после внезапного «исцеления»)[84]. Представляя пятьдесят лет спустя английский перевод этого рассказа, Набоков забыл, когда и почему он его написал. Датировав его 1929 годом, он заметил: «Хотя я никогда не думал, что из этого рассказа может получиться сценарий или что он даст пишу воображению какого-нибудь сценариста, в его структуре и повторяющихся деталях есть кинематографическое видение»⁴². Он забыл о том, что сам работал над сценарием фильма «Любовь карлика» в июле 1924 года — через три месяца после того, как рассказ был написан, и сразу, как только он привлек внимание читателей «Русского эха».

В конце апреля Набоков все еще не дождался денег от Южного, но с прежним оптимизмом смотрел в будущее. Как только он получит 1000–1500 марок за сценарий или пьесу, писал он матери, он немедленно приедет в Прагу и увезет ее в Аскону на итальянско-швейцарской границе, где среди литературно-художественной богемы можно прожить «за одну марку в день». Реальность оказалась более скромной: он получил очередные 40 марок от Коростовца и 30 марок за рассказ в «Руле»⁴³.

Публичные чтения почти не приносили Сирину денег, зато давали возможность общения и позволяли почувствовать, что культурная традиция продолжает жить. 20 апреля Русский литературный клуб в Берлине почтительно отметил столетие Байрона, устроив вечер в Флюгвербанде. Выступали Ю.И. Айхенвальд и Л.И. Львов, Сирин прочел несколько стихотворений по-английски и в своих переводах, но остальные литераторы русского Берлина на вечере так и не появились — не помогла даже любовь Пушкина к Байрону. 29 апреля на очередном заседании Союза русских театральных работников Владимир Сирин читал свои стихи и недавно переработанную пьесу «Полюс». Еще одна группа — Друзья русской культуры — взяла на себя задачу сохранения культурных традиций, которую, по мнению большинства эмигрантов, нельзя было доверить Советской России. 11 мая она организовала утомительную программу в Флюгвербанде: в 20.30 начался концерт русской музыки, на полночь были назначены поэтические чтения при участии Сирина, а затем танцы до четырех утра. К торжественному празднованию 8 июня 125-й годовщины со дня рождения Пушкина Сирин написал стихотворение о роковой дуэли поэта. В том же месяце неподалеку от Курфюрстендам открылся Русский литературно-художественный кружок, который постоянно устраивал всяческие культурные и общественные собрания; 18 июня в первом литературном вечере кружка участвовали Сирин и Лукаш⁴⁴.

Лукаш и Сирин по-прежнему выступали вместе и в другой роли. В начале июня они написали какой-то киносценарий, и оптимистически настроенный Сирин, которому заказали сценарии сразу три режиссера, надеялся получить за каждый от одной до трех тысяч долларов. «Но я понял, что нужно действительно творить для кинематографа, а это не так легко»⁴⁵.

«Творить» скетчи для «Синей птицы» Сирин даже не пытался. Когда он приходил к Лукашу, тот, устроив ребенка на подоконнике, принимался расхаживать по комнате, попыхивая трубкой. Сирин сидел с папиросой в руке, и любая идея тут же шла в дело⁴⁶, Набоков запомнил цикл скетчей под названием «Locomotion»[85].

В одном из них… действие происходило на железнодорожной платформе. Появлялся красноносый носильщик, который катил на тележке очень большой и очень плохо закрытый чемодан. В какой-то момент чемодан открывался и из него чуть было не вываливался скелет, но носильщик ногой заталкивал его обратно и шел дальше. В другом скетче к парикмахеру приходил дико косматый мужчина. Клиента играл актер маленького роста, и его голова была спрятана под воротником, а сверху крепилась голова манекена, чье лицо почти полностью скрывали густые длинные бакенбарды и очень длинные волосы. Парикмахер долго-долго его брил, и когда работа была закончена, совсем крошечная голова манекена выглядывала, словно набалдашник с большущими ушами… Для третьего скетча фоном служила Венеция. По берегу канала брел слепец, постукивая тростью. Зрители видели кромку воды и луну, отражавшуюся в воде. Слепец подходил все ближе и ближе, и в самый последний момент, когда он уже заносил ногу над водой, он доставал платок, сморкался и, повернувшись кругом, уходил, постукивая тростью… Каждый из номеров программы продолжался около пяти минут и сопровождался музыкой и песенками, в которых объяснялось и комментировалось все происходящее. Тексты песен я тоже писал. Кажется, мне довелось увидеть только одно представление… платили хорошо⁴⁷.

В феврале Набоков получил сентиментальное, полное упреков письмо от своей французской гувернантки Сесиль Миотон⁴⁸. Вспомнив свою поездку к ней в Лозанну и умирающего лебедя на берегу Женевского озера, которого он тогда увидел, — образ, навсегда для него связанный с нею, Набоков написал рассказ «Пасхальный дождь», принятый «Русским эхом» в начале июня, но опубликованный только в пасхальном номере следующего, 1925 года⁴⁹. Героиня рассказа — бывшая французская гувернантка, вернувшаяся из России и теперь тоскующая по стране, которую она презирала, пока жила в ней. Накануне русской Пасхи она раскрашивает яйца в подарок знакомым — пожилой русской чете, на которую собирается излить свою сентиментальную ностальгию. Но ее знакомые не хотят делиться с ней своими воспоминаниями, и разговора не получается. Разочарованная, она уходит в слезах и не решается зайти на пасхальную службу в местный православный храм. Когда, пошатываясь от слабости, она бредет по улице, ей попадается на глаза умирающий лебедь, который пытается перевалиться через борт лодки. Домой она возвращается совершенно больная — у нее воспаление легких. Несколько дней она проводит в бреду: перед ней, как в калейдоскопе, мелькают образы пасхального Петербурга. Но все предзнаменования скорой смерти оказываются ложными: на шестой день болезни она приходит в сознание, беззвучно смеется дождю за окном и чувствует, «что воскресла, что вернулась издалека, из тумана счастия, чудес, пасхального великолепия».

В этом рассказе впервые у Набокова звучит тема «алфавита», важная для его зрелой прозы⁵⁰. Когда героиня неправильно пишет на пасхальном яйце буквы «ХВ», то есть «Христос Воскресе», это предвосхищает и ее воскресение из мертвых.

Другой рассказ — «Случайность», отвергнутый «Рулем» («Мы не печатаем анекдотов о кокаинистах»), взяла у Набокова рижская газета «Сегодня», тесные контакты с которой установил Лукаш⁵¹. Герой рассказа — русский эмигрант, вынужденный служить официантом в вагоне-ресторане международного поезда, — пристрастился к наркотикам, чтобы заглушить тоску: его гнетет работа и мучает тревога за оставшуюся в России жену, от которой вот уже пять лет нет известий. В ту самую ночь, когда он совершает в ресторане самоубийство, в другом вагоне этого же поезда едет его жена, которая, бежав из России, разыскала адрес мужа и теперь надеется через несколько часов увидеться с ним в Париже. В фокусе этого рассказа, так же как и рассказов «Месть» и «Картофельный эльф», — совпадение и ирония судьбы: только цепь случайностей, слишком напоминающая Томаса Гарди, мешает встретиться в поезде мужу и жене.

Четвертый рассказ на ту же тему, написанный в десятых числах июня, уже гораздо серьезнее — «Катастрофа»; в своем английском переводе Набоков дал ему название «Подробности заката» («Details of a Sunset»)⁵². Подобно трем предшествующим рассказам, «Катастрофа» может быть положена в основу кинофильма. Она также заканчивается смертью: Марк — пышущий здоровьем молодой немецкий бюргер, выпивает ровно столько, чтобы оступиться и попасть под омнибус в тот самый день, когда ему предстояло узнать, что невеста ушла от него к другому. На этом сходство с более ранними вещами заканчивается, ибо «Катастрофа» не только тоньше и правдоподобнее передает иронию судьбы, но и предвосхищает будущего Набокова. Подробное описание фона — фриз, освещенный закатным солнцем, искра, бегущая по трамвайному проводу, — создает ощущение тайны, красоты и пространства вокруг угасающего дня, ощущение мира гораздо более широкого, чем городок Марка с его парикмахерскими и пивными. Прием ложного развития фабулы, уже использованный в «Благости», станет отличительным знаком Набокова: здесь, хотя мы можем предположить, что омнибус лишь оглушил Марка, мы постепенно замечаем, что мысли, которые все еще проносятся в его сознании, обретают смысл только в том случае, если он умер. И впервые Набоков приоткрывает в финале рассказа тайную дверь, выводящую нас из одного плана бытия в другой. Мы воспринимаем смерть персонажа не как статичный факт нашего трехмерного мира, а как бы повторяем таинственный прыжок в бездну, который совершает умерший.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.