III

III

В сентябре Елена Ивановна с детьми возвратилась в Петербург, куда только что перевели с фронта и Владимира Дмитриевича¹⁶. В отличие от жены, он задал Владимиру несколько щекотливых вопросов, которые у него возникли во время чтения стихов, воспевающих последовательно ночь, велосипедный фонарь, приютный угол под аркадой и шуршание платья. «Ты случайно не обрюхатил девушку?» Затем последовала короткая лекция о средствах, с помощью которых предусмотрительный джентльмен оберегает женщину от неприятностей¹⁷. Владимир Дмитриевич работал теперь в Азиатском департаменте Главного штаба, помещавшемся прямо за углом от Тенишевского училища, в здании на Караванной улице, мимо которого теоретически его сын должен был ежедневно проходить. Но в ту зиму у Владимира были занятия поважнее школы. Люся с семьей вернулась в свою петроградскую квартиру на солидной Сергиевской улице. Пропуская — иногда по три дня подряд — школу, Владимир встречался с ней в Таврическом саду в конце Сергиевской. Лишенные тайных убежищ Выры, они нашли мучительной новую, снеговую, эпоху своей любви. Они и думать не хотели о встречах под посторонним наблюдением у него или у нее дома, не дерзали снять меблированные комнаты и страдали, скитаясь по улицам, а последние ряды кинематографа и отдаленные зальца музеев давали весьма ограниченный выход их «тайной страсти». В ретроспекции Набоков будет вспоминать постоянные искания приюта как предисловие к позднейшему изгнанию. Эта бесприютность внесла напряжение в их отношения, проявившееся в его стихах, в которых он укорял ее за то, что она любит его меньше, чем он ее, и не помнит так, как он (едва ли выполнимая задача), мгновения, которые они вместе пережили. И все же, судя по одной из многих, по-видимому автобиографических, деталей «Машеньки», в те дни, когда они не встречались, они писали друг другу пронзительно нежные письма, вспоминая «о тропинках парка, о запахе листопада как о чем-то немыслимо дорогом и уже невозвратимом»¹⁸.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.