ЧИСТКА. ГОЛУБАЯ КРОВЬ

ЧИСТКА. ГОЛУБАЯ КРОВЬ

В большом зале гостиницы «Астория» шла чистка партийной ячейки дорожно-транспортной ЧК.

На мягком продавленном диване полулежал Вася Васильев. Рука на перевязи — зацепила пуля в стычке с махновцами. Рана небольшая, но вредная — никак не заживала! Павел Бочаров и Никандр Фисюненко — в первых рядах. Там же и Платонов. А перед столом — Юзеф Бижевич и Вячеслав Коренев. Их перевели в Сечереченск. Бижевич уже прошел чистку — он бледен и разгорячен.

За председательским столом — рабочий с прокуренными рыжеватыми усами. Толстыми корявыми пальцами перелистывает бумажки в папке. Очки подняты на лоб. Опускает их, когда нужно посмотреть записи.

К столу комиссии вызвали Семена Григорьевича Леонова. Он встал лицом к залу. Высокий, черный, словно грач, с огромными черными усами.

Сиплым голосом председатель расспрашивает о родителях, о прежней работе в киевском арсенале, о политической подготовке, о поведении в ЧК…

Я смотрю на Леонова с восхищением. И не потому, что он теперь мой начальник в отделе борьбы с бандитизмом. Под его руководством чекисты вели жесткую битву на перегонах и станциях от Диевки до Сухаревки. Самый трудный участок: глубокие выемки, овраги, поросшие кустарником, — раздолье для грабителей. Бандиты караулили поезда на подъёмах. На ходу вскакивали на тормозные площадки и взламывали вагоны…

— Кто прошел? — Я даже вздрогнул от голоса Иосифа Зеликмана. Они с Морозовым с дежурства завернули на чистку.

— Как же вы, товарищ Леонов, Ивана Лебедева не уберегли? — слышится сипловатый говорок рабочего.

Это трагическая история. Махновцы остановили поезд на перегоне — хотели быстро уехать, удирая от настигавших чекистов. Кинулись к машинисту. А на паровозе был Иван Лебедев, пожилой механик.

— Чого треба? — надвинулся он на бандитов, влезших в будку. В руках у него был молоток на длинной ручке.

— Повезешь дружину батьки! — крикнул махновец, суя обрез под нос Лебедеву. Тот отвел руку и сел на стульчик машиниста, молча закурил.

— Жить хочешь, то поедешь! — злобился махновец, тыча машиниста стволом обреза.

В будку поднялся Платон Нечитайло, именовавший себя Черным Вороном. Звероподобный, обросший бандит закричал:

— Почему стоим? Поехали!

Иван Лебедев вертел в руках молоток:

— Ехало не везет.

А внизу бесновались махновцы:

— Трогай, шкура!

— Повесить красную сволочь!

Машинист высунулся из окна будки, глянул на родные поля. Солнце только вставало. Легкая позолота лежала на крышах мазанок отдаленного хутора. А из-за левады, распластавшись над землей, летели к железной дороге красные всадники. В лучах раннего солнца пламенел стяг над конниками. Лебедев усмехнулся и указал молотком:

— Вон смерть ваша!

Нечитайло выстрелил в машиниста. Тот уронил голову на подлокотник. А на бандитов навалились конники, и пошла страшная сеча…

Обо всем этом рассказывал Леонов в притихшем зале. Рабочий тяжело вздохнул, теребя рыжеватый ус.

— Жаль Ивана. Мальчонками пришли с ним в мастерские. Две девочки остались. И жена… Все собирался в партию. Так и не успел…

Винить Леонова в этой скорбной истории не было основания. И мы понимали, что председатель вспомнил о ней, прочитав в папке рапорт на Леонова за эту операцию.

Борьбе с бандами Семен Григорьевич отдавался без остатка. Была ли у него личная жизнь, никто не знал. Он или в ЧК на допросах, или на операции, или выслеживает матерого налетчика…

Его всегда видели мы в буденовке и длинной кавалерийской шинели до пят с малиновыми бархатными «разговорами» поперек груди. Сапоги начищены до блеска. Он не признавал сумок и портфелей — вся канцелярия за обшлагом шинели. Позднее Леонов сменил буденовку на кубанку с малиновым верхом. И если все чекисты, как правило, старались не выделяться среди населения, быть менее заметными, то Леонов походкой солдата, одеждой бойца, смелым поведением большевика подчеркивал: «Я чекист!..»

— Старшенькая Ивана, Нюся, без работы ходит. Не берут — малая, дескать. Взрослым работы не хватает. Помогли бы. — Рабочий с укором смотрит на Леонова. — А семья бедует — кусок хлеба не каждый день.

— Помогу… Это оплошка. — Леонов переступал с ноги на ногу, тяжело сопел, словно нес огромную тяжесть.

— Кому дать слово? — Рабочий нагнул голову, высматривая поверх очков желающих выступить.

Я поднял руку.

— Выходи сюда! — сипнул председатель чистки.

Я волновался, но велико желание мое было сказать теплое слово о боевом товарище.

— Недавно я вместе с Леоновым. Но это же герой! Вот махновцы пустили под откос поезд. И на подводах казенное добро — на хутора. Выехали мы на место налета. Дело было под утро — клюют чекисты носами. А Семен Григорьевич — весь внимание. И только застучали буфера вагонов на остановке, Леонов на ходу распахнул двери теплушки и вихрем — под откос! Длинная шинель его, как крылья, разметнулась. Маузер над головой. Граната в другой руке.

— Сто-о-ой!

Бандиты издали увидели великана нашего в малиновой кубанке и в страхе побежали:

— Цыга-а-ан!

И не попытались сопротивляться. Вот какой наш Леонов!..

Когда я спускался в зал, ребята хлопали мне. Каждый мог припомнить не один пример храбрости Леонова.

Председатель комиссии по чистке, разглядывая сквозь очки содержимое папки, спросил:

— За что вам дали выговор, числящийся в учетной карточке?

Вопрос — словно внезапно разорвавшаяся бомба: Леонов и выговор! Сперва я подумал, что рабочий ради шутки так сказал. Но председатель, пощипывая усы, смотрел серьезно, выжидающе.

Семен Григорьевич ответил басисто, с хрипотцой:

— За неосторожное обращение со спиртными напитками…

И надолго замолчал, рассматривая свои грубые пальцы со следами металла. Никто из сидящих в зале не принял всерьез его объяснение: чекисты в Сечереченске не замечали Леонова даже выпившим!

Васильев приподнялся, осторожно поддерживая раненую руку и с места заговорил:

— Послушайте. Вот операция с Совой. Он ее разработал. Главарь шайки по кличке Сова — бывший петлюровский офицер — технически образован. Поезда останавливает аккуратненько. Житья не стало! Леонов послал меня в банду — я маленько умею притворяться. «Просись на квартиру к самогонщице в Амур-Песках», — научил Леонов. Мы знали, что бандиты берут у нее горилку. Словом, устроился я. Ну и застукали! Сову наповал. Остальных живьем взяли. Погода морозная — пропустили по стаканчику. А Семен Григорьевич — ни капли!

— Что ты защищаешь, Васильев? Леонов признался! — Это голос Бижевича. — А за эти стаканчики нужно вас привлечь!

Председатель комиссии переспрашивает Леонова:

— За пьянку, значит, взыскание?

— Та ни. Орлик подвел…

Бижевич вскочил, пробежал за трибуну:

— Брось, Леонов, придуриваться! Мы на чистке партии. Ленин требует очистить партию от мазуриков, от обюрократившихся, от нечестных, от нетвердых коммунистов и от меньшевиков, перекрасивших фасад, но оставшихся в душе меньшевиками. Куда отнести тебя, Леонов? У тебя наклонности к анархии. Кому нужна твоя бравада, когда ты идешь во весь рост на бандитов?.. Вот тут Громов прославлял тебя. У тебя показное геройство. Ты, как анархист!

— Я?! — Леонов вздернул голову, глаза налились кровью. Он широко шагнул к Бижевичу, рука его потянулась к маузеру. Между ними встал Коренев:

— Полундра!

— Так не пойдет, товарищи! — Председатель комиссии сдвинул на переносицу очки и углубился в бумаги. Обратился к Леонову:

— Что же это за спиртные фокусы, уважаемый?

Семен Григорьевич трудно дышал, сдерживая гнев. Грубые пальцы перебирали малиновые «разговоры» на гимнастерке.

Я понимал, что Бижевич завидует Леонову и желает расправы над ним. Повод удобный — чистка! Наверное, и другие понимали это — смотрели на Юзефа Леопольдовича с осуждением.

Леонов заговорил нетвердым баском:

— Был у меня дружок в личном эскадроне Буденного. Вместе в германскую сидели в окопах. Вшей парили. Потом нога в ногу рубались с буржуями. Сперва с поляками, потом — с немцами. А потом с петлюрами да махнами…

— Тут не вечер воспоминаний! — снова вмешался Бижевич. — Отвечай прямо: пил?..

Семен Григорьевич повысил окрепший голос:

— Жениться решил мой товарищ. Красивая такая жинка. В бога верила — возьми ее за рупь с полтиной! Прижала хлопца: в церковь — и никаких! Он повертелся, зажурился и покорился — молодиця на большой с присыпкой! Меня приглашает по старой дружбе. А насчет церкви — молчок. Как отказать боевому другу?.. Никак не можно! Приезжаю из части в село. Они уже в церкви. И злость меня хватила: буденновец — к попу! Ну, с обиды — хлоп стакан горилки натощак. Меня и повело. Сажусь на Орлика и до церкви. Через паперть перемахнул. Люди, понятно, шарахаются. А в зале темно, ладаном воняет, и свечки светят. Мой Орлик заржал с перепугу! Непривычен по церквам ходить. А попик спешит молодых окрутить. Я, понятно, — с коня. Привязал к подсвечнику. И молодоженов поздравил, оттолкнув попика. И снова на Орлика та и гайда на улицу…

— Вот вам анархия в чистом виде! — Бижевич оглядывал всех, приглашал разделить его возмущение. Но в зале добродушно улыбались.

Леонов скосил голову, зло глядя на Бижевича:

— Ну, выдали мне выговоряку. Не за посещение свадьбы. Ни! За лошадь, бо нагадила в церкви.

— Надо было мешок подвязать! — крикнул Морозов.

Леонов ответил вполне серьезно:

— Не догадався — спиртное сбило с панталыку.

В зале громко смеялись.

— Желаю говорить! — Вячеслав Коренев на ходу поправлял голенища «бутылками» и брюки с напуском. Чуб выбивался из-под новенькой буденовки. Ворот рубахи расстегнут, чтобы виднелась тельняшка. У трибуны стянул с головы буденовку, хлопнул ею по ладони:

— Наш парень этот Леонов! По-морскому действовал. Чего смотреть на длинногривых?.. Они — дурман для народа! Я был послан колокола сымать. Сверху ба-бах! Бабы орут. А мне что? Потому — дурман! Это не позор, а слава Леонова. И нечего тут долго размазывать — выговор дали ему зря! Побольше бы таких братишек — мировую революцию в два счета зажгли бы!..

— Смотри, кто в товарищи к Леонову шьется! — Никандр Фисюненко даже привстал, чтобы лучше разглядеть Коренева.

А к столу пробирался Зеликман. Пригладив рыжую копну волос, заговорил с горячностью:

— Вы читали, товарищи, насчет ГОЭЛРО? Надеюсь, читали. Тридцать электростанций построить в России. Тридцать! Сегодня ноль, а завтра — тридцать! Черт-те как заманчиво. Мужика посадить на трактор. За это стоит побороться. Наш паровоз, вперед лети! В коммуне — остановка. Нет, не остановка. Мы пойдем дальше…

— Иося, ближе к делу! — остановил его Васильев.

— А то не дело, если коммунист верхом на жеребце въезжает в церковь? Очень большое дело, товарищи! Очень большое. Оно на руку бандитам. Это никуда не годится! Это я говорю вам — Иосиф Зеликман. Вот заменили продразверстку на продналог — вздохнул крестьянин. Доверием к мастеровому проникся. А ты, товарищ Леонов, дал подножку этому самому союзу рабочих и крестьян. Понимаешь, что я говорю?.. В Одессе восемь месяцев жили с керосином, а на пасху большевики дали электричество. Почему? Чувства народа уважают!..

— Понятно! — Рабочий пристукнул по столу тяжелой рукой. — Кому еще слово?..

Бочаров проковылял между рядов, тяжело опираясь на палку.

— Наказывали Леонова, конечно, не за выпивку. Мне это ясно. Его партия осудила за анархистские замашки. И я расцениваю проступок Леонова именно так. И если в коннице как-то можно было простить выходку Леонова, то мы в ЧК не имеем права! Чекист — это как святой!

— Это ты брось — делать с меня святого! — крикнул Коренев.

— Ты, Коренев, вот что: в кильватер к Леонову не пристраивайся! Разные вы люди. — Бочаров навалился на трибуну, трость прислонил к столу президиума. — И тебе, Бижевич, скажу. Бывали мы с тобою в смертельных переделках. Боевой товарищ, ничего не скажешь! Но, извини, дури в твоей башке — хватит на десятерых! Накинулся на Леонова. Да он был уже наказан за проступок! А у нас он показал себя с лучшей стороны.

Бижевич опять вышел к председательскому столу. Горячо перечислял леоновские «грехи», загибая нервные пальцы на руке:

— Мухина не разоблачил вовремя — раз! Налеты бандитов на железную дорогу усиливаются — два! Погиб беспартийный машинист Иван Лебедев — три! Семья бедствует…

Морозов подсказал с усмешкой:

— Сымай сапоги, Юзеф Леопольдович! Пальцев на руках все равно не хватит.

В зале дружно засмеялись, а Бижевич закончил твердо, рубанув воздух кулаком:

— Не оправдал Леонов звания члена большевистской партии!

Добрый смех ребят тотчас погас: подобного заключения не ожидали.

— В одном прав Бижевич — нужно высоко держать звание чекиста, — заговорил Платонов, проходя вперед. Статный, в ловко пригнанной одежде, аккуратно подстриженный, он невольно вызывал уважение. — Можно много говорить и ничего не делать. Будто бы пустой ложкой во рту ворочать. Леонов — боевик! Но времена меняются, товарищи. Настает пора большого ученья. С этим у Семена Григорьевича слабинка. А то, что было раньше — он получил за то сполна…

Я переживал, наверное, больше всех. Лихой, сообразительный, беззаветно преданный революции Леонов и вдруг заявление — не оправдал!

Недавний эпизод из моей жизни запомнился особо. Как обычно, я пришел в отдел пораньше. Леонов был на месте, просматривал сводку происшествий за ночь. Я поздоровался. Он поднял голову:

— Громов, как же это вы вчера прохлопали бандита?..

— Так он же вдруг вылез через крышу!

— Ты должен все угадать заранее. Пошли к начальнику!

В кабинете Платонов сказал:

— Считаешь, получится опер?

Семен Григорьевич широко заулыбался, почесывая затылок:

— Усы бреет. Девятнадцать — стукнуло. А що треба?

— Ну, если усы… — Платонов тоже засмеялся, потирая белые руки. Видимо они уже договорились заранее о моем назначении оперативным уполномоченным ЧК. — Сам-то он как, не возражает?..

Леонов хлопнул меня по плечу:

— Не возражает! В партию вступил в техникуме. Есть хватка и чутье большевистское.

— Аминь! — Платонов подписал приказ о моем повышении.

И еще помню. В комсомольской ячейке ЧК обсуждали в ноябре 1920 года речь Владимира Ильича Ленина, которую он произнес на третьем съезде РКСМ. Горячо спорили: как можно учиться, если столько бандитов гуляет на воле! Юденича, Колчака, Деникина, Врангеля разбили, но врагов затаившихся не меньше пока. Чекисты это хорошо знали. Леонов, присутствовавший обычно на молодежных собраниях от партийной ячейки, задумчиво говорил в тот раз мне:

— Учиться, брат, положено. Ленин мудро и далеко видит. И мне вроде положено. Однако не могу. Учиться — это личное. Слабым грамотеем останусь, но уничтожу десяток бандитов. Это уже не личное. Другие после меня спокойно учиться станут. Может, дети мои, может, вы все… И я доволен буду: не зря жизнь прошла!

И его слова не расходились с делами. А теперь вдруг такой поворот. Неужели вычистят из партии?..

Леонов покраснел, как кумач, не поднимает головы. Усы его обвисли, и черный чуб разлохматился.

А Бижевич твердит свое:

— Селянам послабление делает.

Семен Григорьевич басовито отозвался:

— Не храбрись, Бижевич. Без народа мы, как мухи без еды, передохнем! И с бандитами возимся долго потому, что мало берем в помощники народ…

Поднялся за столом рабочий, пригладил редкие волосы, снял совсем очки. Не торопясь, вынул старенькую щербатую расческу, провел ею по рыжеватым, прокуренным усам.

— Мое слово короткое. Товарищи правильно оценили недочеты Леонова…

— Даже Бижевич? — Васильев вскочил и глянул в зал: «Да что же делается?»

Председатель комиссии хмыкнул, подмигнул Кореневу, сидевшему ближе к столу:

— Якый прыткий! Повторяю, по-большевистски крыли, до поту. Почувствовали, Семен Григорьевич, чи ни?

Леонов только крякнул и еще ниже опустил голову.

— Оставить в партии! — крикнул Морозов.

— Оставить! — громко поддакнул Васильев.

— Выговоряку теж скостим. Чи так я кажу? — Председатель впервые за вечер улыбнулся, открыв белые ровные зубы. Дождавшись пока уляжется шум, вызванный его решением, рабочий обратился к Леонову:

— Скостим-то скостим, но впредь, товарищ дорогой, не ошибайся! Должность у тебя важная. Народ доверил чекистам меч свой. Секите им с разбором. По врагам революции бейте.

— Постараюсь… не ошибаться. — Леонов смущенно теребил длинные черные усы, и увлажненные глаза его светились радостью.

— А тебе, товарищ Бижевич, советую теплоту пустить в свое сердце. Настоящий человек должен иметь теплое сердце!

Слова председателя потонули в дружных хлопках всего зала.

Федор Максимович Платонов вернулся из Харькова, где он участвовал в совещании руководителей Всеукраинской ЧК. Там обсуждался единственный вопрос: как скорее и окончательно ликвидировать бандитизм?..

Петлюра, Махно, Зеленый — позади! Но в лесах и глухих селах Украины засели мелкие группы белогвардейцев, местных националистов, анархистов, уголовников, просто любителей легкой наживы — «голубая» кровь, как определил когда-то в Рязани мой первый учитель Денис Петрович Нифонтов. Они занимались разбоем, уничтожали партийный и советский актив, громили кооперативы…

В Галиции образовалась «Украинская военная организация», которая пыталась объединить всех буржуйских недобитков против нас. В Варшаве окопался Борис Савинков — подбирает террористов и засылает в Россию. В Болгарии генерал Кутепов с белым офицерьем ждет своего часа.

Платонов расхаживал по кабинету, заложив руки за спину. Он словно рассуждал сам с собою:

— Советская власть крепит смычку города с деревней. А банды — палки в колеса. Потому большевистская партия требует: кончать с бандитизмом! Обеспечить народу мирный труд. Вот что говорит Владимир Ильич: «Надо быть искусным, осторожным, сознательным, надо внимательнейшим образом следить за малейшим беспорядком, за малейшим отступлением от добросовестного исполнения законов Советской власти… Малейшее беззаконие, малейшее нарушение советского порядка есть уже дыра, которую немедленно используют враги трудящихся…» Что это значит, товарищи чекисты?.. Это значит, мы, борясь с врагами, не должны следовать присказке: «Лес рубят — щепки летят!»

Выступление Платонова вызывало обычно споры. Так вышло и в тот раз.

— Опираться на незаможных селян, на молодежь, на жинок — вот путь к быстрому разгрому бандитизма! — говорил о своем, выношенном в раздумьях, Леонов. — Если селяне сами ополчатся на бандюков, то, считай, три четверти дела сделано! И ошибок, о которых беспокоится дорогой Ильич, будет меньше. Население знает бандитов как облупленных!

— Смелее и чаще бить их надо! — подал реплику Бижевич. — Очистить села от подозрительных лиц. В Сибирь, чтобы и духу не было!

Мы понимали настроение Юзефа Леопольдовича: он получил извещение о том, что на кордоне контрабандисты убили его последнего брата. Бижевичу горячо сочувствовали, но почти никто в ЧК не одобрял его ожесточения.

Иосиф Зеликман — в Одессе головорезы Мишки-Япончика задушили его мать и сестренку — говорил, пытаясь убедить Бижевича:

— Понимаешь, Юзеф Леопольдович, в бандах есть обманутые. Атаманы красивыми посулами задурманили кое-кого. А других страхом удерживают. Односельчане лучше знают, кто кат, а кто — не по своей воле…

— Верно, Иося! — Леонов взбил свой черный, чуб. — Не обижайся, Юзеф Леопольдович, но ты неправ — всех под одну гребенку… Знаю Андрея-заику. Под Знаменкой бродит в банде. Его из поезда утащили. Вот на глазах Володи Громова. Мухин обманул, будто бы убежал заика. Андрей дрожит весь, а ходит — запугали потому что…

Леонов совсем недавно ликвидировал опасную банду кулацких сынков, опираясь на местное население, и говорил, что называется, по горячим следам.

В оперативный пункт ЧК — как-то рассказал он — заглянула черноглазая, с толстыми косами дивчина.

— Хто у вас начальник? — спросила она Морозова.

— А що?

— Веди к начальнику! — Глаза у девушки быстрые, решительные. Когда узнала, что Морозов и есть начальник, то представилась:

— Зина Очерет, комсомолка. Помогать вам хочу!

— А що ты умеешь?

Зина сморщила лицо, неуловимым движением поправила хустку-косынку и страдальческим голосом бабушки спросила Тимофея Ивановича:

— А вам чого треба?

Перед Морозовым предстала женщина в возрасте. Он растерялся, а Зина засмеялась заразительно:

— Ну, как? Годится?

Так семнадцатилетняя комсомолка Очерет стала разведчицей ЧК. В крестьянской одежде, с узелком она уходила в рейды по бандитским селам и хуторам Екатеринославской губернии. Однажды вернулась в изодранном платье, исцарапанная и с разбитыми губами.

— Бандюки… приставали… убежала! — А успокоившись и вытерев слезы, рассмеялась и принялась прихорашиваться:

— Я ему все глаза выцарапала! Укусила руку. Як вин визжав, мов те порося!

Комсомолка принесла весть о том, что банда собирается в воскресный день напасть на станцию Снижиревку.

— Атаман казав: по головному шляху нас не ждут, а мы навалимся негаданно! Вместе с селянами войдем в поселок.

Леонов и Морозов с оперативной группой выехали на шлях. В Снижиревке к ним добровольно пристали пять железнодорожников.

— Обридлы байдюки, як та хвороба. Пора кончать! — пояснили они свой поступок.

Леонов охотно взял их с собою. Ночью в субботу чекисты залегли на обочине дороги в кустах. Выставили дозоры. На рассвете часовые услышали скрип колес: возов двадцать с сеном!

— Куда едете, громадяне?

Дядько свесился с арбы и, широко позевывая, лениво отозвался:

— А що таке? В Снижиревку на заготпункт…

Дозорные пропустили обоз, и опять тоскливо запели плохо смазанные колеса.

Поравнялись с засадой.

Семен Григорьевич вглядывался в арбы с сеном. Местный железнодорожник ящерицей подполз к нему и жарко зашептал:

— Тот дядько на первой арбе — бандитский главарь!

Леонов приказал остановить обоз для осмотра. И тут из-под сена на дорогу посыпались налетчики. Они стреляли вразнобой.

Из засады палили пачками. Часть грабителей убили, а остальных взяли живьем.

Среди пойманных опознали Луку Пономаренко, нашего знакомого из Полог. Допрашивал его Василий Михайлович Васильев. И тогда выяснилось, что в Пологах главным наводчиком был начальник почты, человек со шрамом на лбу, а Мухин ему помогал. Мы пожалели, что поторопились расстрелять Мухина.

— Как фамилия почтовика? — спросил Морозов.

— Гавриил Квач.

— Дэ вин зараз?

— А хто ж його знав… Мэнэ заманив… Тащут силком! — хныкал Пономаренко, пытаясь разжалобить Васильева.

Окончательное решение принимал Леонов. И он приказал:

— Пономаренко — в трибунал!

Придурковатая медлительность Луки моментально пропала. Маленькие глазки засветились лютой ненавистью:

— Всех вас повесят! Вашу комсомолку — первой! На части раздерут. Ее добре приметили…

Разгром этой крупной банды еще раз убедил Леонова и других чекистов нашей группы в необходимости более широкого привлечения жителей к борьбе с разбоем и террором…

— Я поддерживаю Семена Григорьевича! — горячился, как обычно, Иосиф Зеликман. — Крестьяне поворачиваются лицом к Советской власти — продналог сделал свое дело. Опираясь на бедноту, в каждом населенном пункте, прилегающем к железной дороге, нужно иметь своих помощников. На крупных узлах — большевистский актив. Одни чекисты — песчинки в море!..

— Дело ваше решать, Федор Максимович, но революционная бдительность превыше всего, — вмешался Бижевич. — Допустим массу людей к секретам — болтунов хоть отбавляй! Капитализм оставил нам добра — вспомните Панко Крука. Урок!

Панко Крук действительно позорное пятно в нашей жизни. Речистый светловолосый парень несколько раз помогал чоновцам ловить беспризорников. Его зачислили в заградительный отряд на станции Пятиматка. Родители Крука приторговывали на вещевом рынке Сечереченска, на Озерке.

Бижевич был против этого парня. Но протест его не приняли во внимание. И вот однажды в пассажирском поезде, идущем из Одессы, Крук задержал подозрительного мужчину с тяжелым баулом. Панко повел его в оперативный пункт ЧК. По дороге задержанный стал упрашивать:

— Отпусти! Сахарину дам.

Панко заколебался. А мешочник уже сунул ему в руку золотую пятерку. Крук и совсем размяк.

— Чого натолкал в торбу?

— Муки выменял… Семья большая и все больные, — плакался задержанный и дал чекисту еще одну золотую монету. — Отпусти ради бога!

Крук вернулся с мешочником на перрон, провел в вагон и усадил в купе:

— Доедешь надежно. Я скажу своим ребятам…

В Сечереченске заградительный отряд опять проверял пассажирский поезд и вновь задержал мешочника.

Досмотр вел Бижевич. В тяжелом бауле под кусками сала, в тайнике чекисты обнаружили несколько килограммов сахарина, много золотых монет царской чеканки, разбитые золотые оправы икон.

— Обманул, сопляк проклятый… Штоб ты подавился моим сахарином… Штоб твои детки наглотались иголок, — бурчал задержанный, злобно поглядывая, как чекисты составляют опись обнаруженных ценностей.

Бижевич поднял голову:

— Кто обманул? Какой сопляк?

Валютчику терять было нечего. И он все рассказал.

Бижевич ликовал, арестовывая взяточника. Панко Крук по приговору коллегии губчека был расстрелян.

Но и Бижевича валютчик Измаил Петерсон провел как мальчишку. Чекисты, отобрав у арестованного ценности, отвели его в комнату предварительного заключения.

— До ветра треба! — сразу же попросился Петерсон в уборную.

Конвоир по неопытности доверился, а матерый спекулянт, когда привели его в туалет, без шума выдавил доску на ту сторону уборной — и до свиданья! Хватились валютчика — где там! Лишь к концу двадцатых годов судьба столкнула меня с Петерсоном. Но об этом дальше…

Юзеф Леопольдович, обжегшись, как говорится, на молоке, стал дуть и на воду. Он отстаивал келейные методы работы органов государственной безопасности, считал, что секретность — и лишь она одна — спутник работы чекистов.

Но тогда, на совещании у начальника дорожно-транспортной ЧК, Бижевич не получил поддержки.

— Красная армия демобилизуется, и сил чекистов недостаточно, чтобы самим ликвидировать бандитизм на Украине, — говорил в заключение Платонов. — Коллегия губернской ЧК создает мощный отряд под командованием Александра Попруги. Отряд будет дислоцироваться в Нижнеднепровске. На первом Всеукраинском совещании чекистов при Центральном Комитете КП(б) Украины принято решение создавать повсеместно из молодежи добровольческие коммунистические отряды особого назначения. Бандитизму наступит конец — партия всерьез берется за это…

Опираясь на трость, поднялся Павел Бочаров. Бледное лицо его порозовело.

— Прошу послать меня в самый пораженный бандитизмом район.

Бижевич скептически усмехнулся.

— Направить его в Гусиниху — там каждый бандит.

— Если можно, давайте Гусиниху, — отозвался Павел.

Мысленно я даже упрекнул друга: «Не храбрись! Ведь едва на ногах держишься…»

Наше совещание было прервано самым неожиданным образом. Дежурный чекист ввел в кабинет молодую женщину в ярком ситцевом платье. Брови подрисованы. Губы густо напомажены. Голос хриплый, как у пропойцы. Глаза — шальные.

— Вон он, сволочь! — Она смело шагнула к Вячеславу Кореневу и залепила ему звонкую пощечину.

Дежурный запоздало схватил ее за руку. Она взвизгнула:

— Не смей крутить руки!

Большинство чекистов знали ее — Зойка Рыжая! Работала она стрелочницей, поведения была легкого.

— В чем дело? — Платонов недовольно смотрел на дежурного чекиста.

Зойка вынула из-за пазухи мятые керенки, давно не имевшие хождения, и бросила их на стол Платонова.

— Вот он дал мне! Что это?.. Подлюга, обманул честную женщину, сунул фальшивки. Поблагодарил, называется! А я, дура, в темноте поверила: чекист все-таки…

— У вас все? — опять спросил Платонов.

— Нет, не все, гражданин начальник. Не все! Сегодня вижу: с женой идет. Чин-чинарем, как фон-барон. Фу-ты, ну-ты! «Подойти да ткнуть ему в харю бесстыжую эти керенки», — подумала я. Но я, честная женщина, понимаю: спорчу жизнь человеку. Засунула руки в рукава и решила: «Иди, хамлет!» Вот, знайте с кем работаете!..

Коренев сидел весь красный, глаза его блудливо бегали по сторонам. Ничего не попишешь, правда! С огромной болью в голосе Бижевич сказал:

— Эх, Коренев!

— По-моему, все ясно. — Платонов прошелся саженными шагами по кабинету. — Прений открывать не будем!

«Братишку» отчислили из ЧК…

Вовлечение местного населения в борьбу с бандами было одобрено коммунистической партией. «Селянская правда», газета Екатеринославского губкома КП(б) Украины, сообщала о том, что беднота на своем втором губернском съезде решила:

«…немедленно приступить к организации в каждом уезде одного кавалерийского эскадрона и одной роты на тачанках».

На бой с контрреволюционным отребьем поднялась молодежь и комсомольцы села.

Просьбу Павла Бочарова руководство ЧК удовлетворило. Перед отъездом в Гусиниху он заглянул ко мне, посмеиваясь:

— Ну, Володя, давай лапу!

Павел был с толстой тростью, прихрамывал.

В лазарете пролежал больше месяца — врачи едва отходили простреленную ногу. Мне было жаль товарища, и я заикнулся, мол, отдохнул бы… Павел резко перебил:

— Не отпевай меня, Гром, раньше смерти! Знаешь, Володя, хочется доказать таким, как Бижевич, что население само расправится с бандитами. Подучить его надо, и никаких варяг не потребуется. В самом уезде найду таких помощников! С умом только начать… Как считаешь, Володя, получится у меня?..

Смотрю на Бочарова и припоминаю, каким был он в Рязани. Где его бесшабашная удаль? Она стала его умной храбростью. С годами он научился сдерживать свой порыв. ЧК научила его организованности. После долгого молчания я ответил:

— Получится, Паша! Я верю тебе. Ты ведь такой…

— Ну-ну, запел! Спасибо на добром слове.

Наваливаясь на трость, Бочаров покинул мою комнату.

И вскоре из уезда пошли хорошие вести о коммунистическом отряде. Павел быстро собрал актив, повел его в жаркие схватки с врагами.

Как-то грабители после налета на железную дорогу съехались в село Софиевку, по своему обыкновению запьянствовали. Изрядно захмелев, они хватали и насиловали молодиц. Из села к Бочарову примчался паренек:

— Выручайте!

Бочаров отрядил гонца к чекистам Александра Попруги. С двух сторон охватили Софиевку — двести бандитов полегли под пулями и саблями славных комсомольцев.

В районе станции Девлаково бесчинствовала банда Мелешко, бывшего штабс-капитана царской армии. Советских активистов он сжигал на кострах или вешал вниз головой. Вокруг новоявленного пирата собралось 150 отчаянных головорезов. Базировались они в селе Широкое-Архангельское и его лесистых окрестностях. Громили станции, грабили поезда, магазины и обозы.

Чтобы сберечь людей, Павел Бочаров договорился с Тимофеем Морозовым о совместных действиях. Они разработали план ликвидации банды, главными исполнителями его стали добровольцы из местных жителей.

У Морозова способным активистом был коммунист железнодорожник Иван Лесницкий, смелый, осмотрительный.

— Тебе, Иван, идти на разведку. Бери с собою Зину Очерет. Да пригляди за ней: горячая больно.

Переоделись помощники чекистов. И зашагали по дороге пожилой селянин со своей дочкой — погорельцы! Так и в Широкое-Архангельское попали. Местные бедняки надежно укрыли разведчиков, снабдили подробными сведениями о каждом бандите и его родственниках, о явочных квартирах и «схронах» — тайных базах пиратов. Выбрав удобный момент, когда головорезы съехались, Лесницкий послал Зину к Морозову:

— Пора!

Созданный Бочаровым местный отряд самообороны во взаимодействии с чекистами уничтожил банду Мелешко. А самого пирата удалось взять живым. Его судил ревтрибунал.

В окрестностях Гусинихи орудовала свора кулаков с обрезами. Убивали комнезамовцев[1] и активистов сельских Советов, сжигали магазины и склады с государственным хлебом. Банда была крупная. Днем грабители занимались крестьянскими делами, а ночью — разбоем! Сельские Советы установили патрулирование деревень. Никакого толку!

— Давайте мы займемся этими головорезами! — предложил Бочарову составитель поездов Прохор Дерзач. Этот парень был родом из Екатеринослава. Низенький, широкий в плечах, со светлыми умными глазами. Сперва он трудился на заводе Гантке (ныне завод имени Карла Либкнехта). Когда на Украину пришли немецкие оккупанты, Прохор беззаветно бился с ними. Для усиления советского актива в Гусинихе губком КСМУ послал Дерзача на станцию. Он поступил в бригаду по ремонту пути, а позднее стал стрелочником. Сообразительный комсомолец освоил также и специальность составителя. К нему относились с уважением. Он стал правой рукой Бочарова.

Однажды Дерзач и его ребята затаились в клунях, брошенных сараях, под мостом, который вел со станции в поселок Гусиниху. А время было морозное. Одежонка на добровольцах подбита рыбьим мехом. Однако ребята крепятся. Первый раз засады ничего не дали. На следующую ночь маневр повторили. И им повезло. Далеко за полночь на мосту показался человек в кожухе и в валенках. Оглядывается, прячет что-то под полою. Нетерпеливые было тронулись. Но Павел сдержал их:

— Пусть ближе подойдет!

В свете луны они увидели под полой обрез. Как только бандит поравнялся с засадой, ему преградили путь.

— Руки в гору! — Незнакомца окружили и связали.

— Эге, Фрол! — Дерзач признал сынка местного богатея.

На допросе Фрол перетрусил, увидя чекиста Бочарова, и сразу выдал организацию «Вильна Украина».

— Девятого декабря готовят налет на Гусиниху. Разделают под орех! — откровенничал Фрол, стараясь выторговать себе жизнь.

Ребята на коней — и в ЧК. Банда была выслежена, окружена и разбита.

И вот в Екатеринославе, в клубе имени В. И. Ленина состоялся митинг в честь второго конгресса Коммунистического Интернационала Молодежи.

От нас, транспортных чекистов, послали меня, Леонова и Бочарова. Зал бурлил. Песни звенели. И чаще других «Паровоз».

Мы дети тех, кто выступал

На белые отряды,

Кто паровозы оставлял,

Идя на баррикады…

На трибуну поднялся Семен Григорьевич Леонов. Подкрутил воинственные усищи и басовито предложил:

— Просьба наградить орденами юных героев борьбы с бандитизмом и контрреволюционерами!

Бурными аплодисментами были встречены его слова.

Позднее командующий войсками Харьковского военного округа Август Иванович Корк наградил четырех лучших из лучших помощников ЧК орденом Красного Знамени.

В торжественной обстановке был вручен боевой орден и моему замечательному другу и товарищу — Павлу Бочарову. А еще через неделю мы проводили его в Москву в специальную школу ОГПУ.

Кабинет затенен розовыми тяжелыми шторами. За столом откинулся на спинку стула рано полысевший, с рыхлым лицом военный. А напротив, в кожаном глубоком кресле, — штатский. Бородка клинышком. Пенсне на черном шнурке. В костлявых пальцах вертит золотой брелок карманных часов.

— Если я правильно понял, уважаемый пан полковник, агент не подведет? — спросил штатский.

— Не беспокойтесь.

— Мы, французы, любим быть уверенными. А может, русского послать? Теперь их столько в Париже! Генерала можно завербовать для переброски…

Военный горячо возразил:

— За спиной нашего агента школа дефензивы. Годы работы во втором отделе нашего Генерального штаба. Разведчик классный. Дважды уходил от чекистов Дзержинского. Можно пригласить: сами взглянете.

Француз согласно наклонил голову, придерживая пенсне, спросил:

— Эти повстанцы… как его… Тютюника, готовы?

— Господин Савинков передал Тютюнику свою организацию на всей Украине.

— Организацию, — презрительно протянул француз.

— Если через полгода Петлюра не вступит на Украину, мы прекратим их содержать.

Бесшумно отворилась дверь, задрапированная тяжелым бархатом. Порог переступил стройный блондин с усами. На нем все с иголочки: мундир, погоны, новые сапоги с высокими голенищами и коваными каблуками.

— Поручик Войтович…

Полковник прервал его доклад:

— Садитесь, Сигизмунд Казимирович.

Войтович присел на край дивана, опасаясь измять отутюженный костюм. Установилась минутная тишина. В углу кабинета часы отбивали быстрые секунды.

— Как ваша нога, поручик? — И для гостя поспешное пояснение: — На границе подстрелили.

Офицер вскочил:

— Изредка беспокоит, пан полковник!

— Да сидите же, поручик! Беспокоит, говорите… Может, воздержимся от поездки?..

Поручик опять встал, вытянул руки по швам:

— Готов выполнить приказ!

Штатский улыбнулся и, растягивая слова, переспросил:

— Какой приказ? Воздержаться?

Хозяин кабинета угодливо усмехнулся. В слабом свете блеснул его золотой зуб.

— Дорогой гость изволит шутить.

Штатский уверенно прошелся по ковру и остановился напротив поручика:

— Итак, ваша задача: разведать пропускную способность железных дорог Украины. Узнать состояние охраны мостов через реку Днепр. Создать агентурную сеть. Союзные армии должны знать настроение большевистского юга. Детали объяснит уважаемый полковник.

— Прорывайтесь в Сечереченск. Чем больше город, тем надежнее можно затеряться. Не мне вас учить, Сигизмунд Казимирович. Нам известно: большевикам удалось привлечь на свою сторону холопов. Наобещали горы богатства, а скотине — было бы пойло! Это следует знать и учитывать. Отсюда ваши методы и ваши средства. Хотя годы, проведенные в России, а позднее в войсках барона Врангеля и Булак-Булаховича, дали вам опыт и знание местных условий, но я счел своим долгом высказать эти соображения.

Многословная речь полковника рассчитана была явно на француза: вот какой разведчик идет в красную Россию. Цените и не скупитесь!

— Усы, поручик, — долой! — Полковник погрозил пухлым пальцем с перстнем. — О, мы знаем вашу слабость! Дам увлекать усами…

Штатский грубовато прервал полковника:

— В России, как вам должно быть известно, сейчас много людей в армейской форме. Вам следует быть в полувоенном костюме.

— Не извольте беспокоиться. Костюм готов. Документы верные. Переходить границу вот здесь. — Полковник взял поручика под локоть, отвернул светлую шторку и указал точку на карте.

— Места вам знакомые.

Гость закурил, внимательно изучая Войтовича. А польский полковник продолжал:

— Кое-кто из старых агентов уцелел. Список их запомните, вам назовут. Дадут явки и пароли. Но рассчитывайте на свои силы, поручик.

— С нами бог! — Войтович поднялся. — Приказ будет выполнен, пан полковник.

Генштабист проводил агента до дверей. Француз же лишь повернул голову и поправил пенсне.

…Темной дождливой ночью в глухом лесу был обнаружен еще теплый труп молодого советского пограничника. Удар был нанесен широким ножом в спину. Других следов нарушения границы не осталось. И днем поиски не увенчались успехом. Пограничника похоронили с воинскими почестями.

Тогда же из Москвы в Сечереченск пришла шифровка — через границу прорвался шпион. А еще через три дня на стол председателя губчека легла фотография бравого польского поручика с приметными светлыми усами…