ПОСОЛ
ПОСОЛ
Бусыгин возвращался с завода домой, в свой тихий переулок, носящий бог весть почему воинственное название — Артиллерийский. Он очень любит эти минуты: идешь по широким улицам и тополиным аллеям, зорко всматриваешься в жизнь хорошо знакомого Тракторозаводского района. Новый дом или магазин, даже новая клумба цветов у Детского парка — все примечает глаз. Все здесь — свое, родное…
И еще любит Бусыгин эти минуты возвращения домой потому, что можно спокойно обдумать прожитый рабочий день, поразмыслить над тем, что удалось сделать, а что еще остается додумать, доделать; где-то в мыслях и доспорить с кем-то или убедить кого-то…
В тот тихий теплый июльский день он, как обычно, возвращался с работы и весь был поглощен одной мыслью: «А что же, собственно, произошло сегодня в его жизни особенное и волнующее, не дающее ему покоя? Какую новую грань придется ему переступить». Вспомнил он все до мелочей, все по порядку.
Пригласили Николая Александровича на заседание партийного комитета завода. Секретарь парткома говорит, что надо, мол, дать рекомендацию механику-водителю, испытателю машин, коммунисту Николаю Александровичу Бусыгину: его наметили послать в Объединенную Арабскую Республику, на строительство Асуанской плотины.
— Коммуниста Бусыгина хорошо знаем, мастерство его — тоже известно. Прошел человек сквозь огонь, воду и медные трубы… И мужик он — видный, не замухрышка какой, а богатырь — рослый, крепкий, настоящий русский человек… Ты, Николай, не красней, это я к слову… Предлагаю: рекомендовать!
Это сказал член парткома, старый уважаемый коммунист, рабочий с главного конвейера.
— А все-таки поговорить надо, — настаивал секретарь парткома, — дело серьезное.
— Мы что же, министром иностранных дел его назначаем, — улыбнулся все тот же член парткома.
— Не министром, а послом… Бусыгин должен будет не только обучать арабов, как работать на наших тракторах, а представлять советских рабочих, понятно? Вот потому, я думаю, должны мы нашему представителю сказать свое партийное слово: что он должен понести арабам. Это — важное поручение.
Рекомендацию Бусыгину дали единогласно, напутствовали теплыми, дружескими словами: не посрами, мол, Николай Александрович, нашу заводскую марку, будь достойным послом Его величества рабочего класса.
…Вот об этом событии и размышлял Бусыгин. Николай Александрович подтрунивал сам над собой: «Вот, Николаша, без драки попал в большие забияки. Послом заделался… Ваше превосходительство…»
А вообще-то он понимал всю серьезность и ответственность поручения, полученного от завода, партийного комитета. «Завод наш, — размышлял он, — действительно, вроде министерства иностранных дел: в пятьдесят стран посылает свои машины, и почти во все эти государства, малые и большие, шлет также своих посланцев-испытателей, конструкторов, механиков для оказания технической помощи, инструктажа, обучения кадров, на выставки и ярмарки. А посланцев этих не отгородишь каменной стеной от людей, где бы они ни жили, и люди эти пристально присматриваются ко всему, что носит название «советский». Не только по одежде, манерам и техническому мастерству судят о нашем человеке, а по душевному его складу, по образу мыслей… Чей посол, того и почет!»
Бусыгин был обрадован доверием парткома. Немного беспокоила мысль о предстоящей поездке в далекую страну, к совершенно незнакомым людям, языка, обычаев и нравов которых вовсе не знает.
«Ничего, — рассуждал Николай Александрович, — все образуется. С рабочим человеком, где бы он ни был — на этом ли или на другом краю света — общий язык найти можно. Научимся и по-арабски разговаривать».
…В ОАР Бусыгин летит вместе с женой и шестилетним сыном Сашей. В Каире, в торгпредстве, встретил Фазыла Какамбаева, советского торгпреда, милейшего, доброго человека лет шестидесяти, немного грузноватого, но очень живого и подвижного.
Какамбаев вводит в курс дела.
— Ты, Бусыгин, какие языки знаешь? Русский — понятное дело. Чуть-чуть английский? Хорошо! Какой у тебя характер: терпеливый, спокойный? Прекрасно! А на пальцах разговаривать умеешь? Золотой ты человек, товарищ Бусыгин, самородок: все ты умеешь. — А потом с лукавинкой, как бы невзначай: — А какие машины знаешь? — И, выслушав ответ Бусыгина, что, кроме машин с челябинской маркой, знает тракторы минские, харьковские, волгоградские и другие, торгпред совсем повеселел. — Поедешь, товарищ Бусыгин, в Александрию, сначала в Александрию. А уж потом в Асуан. Займешься строительством ремонтной мастерской в Александрийском районе. Устраивайся, осмотрись… Изучай арабский язык. Пока как быть? Так ты же сказал, товарищ Бусыгин, что умеешь разговаривать на пальцах! — И Фазыл Какамбаев заразительно смеется.
Александрия — морские ворота страны. Ей более 2300 лет. Когда-то город славился одним из «семи чудес света» — маяком на острове Фарос. Здесь в наши дни закончилась бесславная карьера последнего египетского короля Фарука.
В этот знойный летний день жизнь в Александрии бурлила.
Как говорили Бусыгину, летом двухмиллионное население города почти удваивается за счет приезжих, ищущих морскую прохладу.
Но Николай Александрович этой прохлады не ощущал. Ему было непривычно душно, жарко. Но долго разбираться в своих ощущениях и самочувствии было некогда: надо приступать к работе.
…Оборудование лежит навалом у площадки будущей мастерской. Резкий ветер несет мелкий, колючий песок. Жарко. Двенадцать молодых египтян одеты в национальную одежду — черные халаты (галабеи). На голове у каждого — белая чалма. Двенадцать пар настороженных черных глаз внимательно смотрят на светловолосого русского, обливающегося потом.
— Ну, начнем? — не очень твердо спрашивает Бусыгин. В ответ — молчание. — А ну, хлопцы, ко мне! — И Бусыгин манит египтян к себе — подходите, мол, смотрите. Подходят, смотрят. Николаю Александровичу становится еще жарче: до чего же трудны эти первые шаги на «дипломатическом поприще!» Но все-таки постепенно осваивается. Находит общий язык. Бусыгин разравнивает песок и прутком чертит: здесь будет стенд, здесь — покрасочная. Показывает — как взяться за дело, с чего начинать.
— Понятно? — спрашивает. — А ну, делай, как я.
И двенадцать молодых арабов делали так, как этот большой, сильный, улыбчивый русский. Построили стенд для обкатки двигателей, мойку, покрасочную. Начали прибывать машины для ремонта.
Бусыгин не только учил парней мастерству, он стремился понять их, установить душевный контакт. Ведь их надо научить делу. Все они пришли из разных мест — кто из порта, кто из деревень, некоторые совсем неграмотные. Но это были вовсе не забитые люди, нет. В каждом жило чувство достоинства.
Был среди учеников Бусыгина молодой араб Ахмед Фавзи, красавец, богатырь, очень смышленый. Все на лету хватал — название деталей, приемы работы, повадки Бусыгина. Удивительно быстро усваивал русский язык.
Под вечер, когда спадал зной, сидят, бывало, в палатке и тихо переговариваются с Ахмедом, мешая арабские и русские слова.
— Из тебя бы, Ахмед, хороший инженер вышел, отличный инженер, у тебя — талант.
— Та-лант, — повторяет Ахмед. — Ин-же-нер… Ты — инженер? — тычет пальцем в грудь Бусыгина.
— Нет, я только недавно вечерний техникум кончил. Не смог учиться в институте — война помешала. Война. Фашисты. Понял?
Ахмед понял, он знает, что такое война, его родина — в состоянии войны, все время в напряжении, в боевой готовности.
— Вой-на, — грустно говорит Ахмед. — Плохо война.
— Чего уж там хорошего! И все равно — родину надо защищать.
— Ро-ди-ну…
— Да, родину. Самое святое. Мы вам поможем, Ахмед. Поможем. Понял?
— Да, да, русский поможем араб. Понял, Ахмед понял.
— Вот и хорошо, что понял.
Ах, если бы не томительная жара, не пыльные бури! Ветер и пыль, словно наждаком соскребают с машин краску, и они остаются «лысыми». Но это все «издержки производства». А главное — рос дружный коллектив, умеющий делать дело. Ремонтировали машины, обкатывали их, испытывали. Каждый из двенадцати парней научился водить трактор, стремясь подражать Бусыгину.
Так продолжалось три месяца. Потом наступила осень, и сразу опустели пляжи и места отдыха. И тогда Бусыгин особенно остро почувствовал, что Александрия — город-труженик, город докеров, судостроителей, металлургов, нефтяников. Город стал ему ближе и понятнее.
Работа пошла слаженнее и продуктивнее. Прошла некоторая неуверенность, которая тревожила совсем недавно.
«Двенадцать апостолов», как в шутку Бусыгин называл своих друзей, уже многое понимали и умели.
Когда через год расставался с ними, грустил, тяжело вздыхал. И парни горевали.
Сыну Сашке исполнилось семь лет — ему надо было идти в школу. А школа была одна — в Каире, в советской колонии. В ней учились и болгарские, и чешские, и польские дети.
В столице Николай Александрович прожил всего несколько дней, не обошлось без приключений.
Как-то собрался с сыном посмотреть чудеса древнего города и вдруг гости — пришли египтяне, спрашивают: нельзя ли поговорить с «механиком господином Бусыгиным».
— А кто вы такие, кто вас ко мне направил?
Оказывается, это рыбаки, а направил их к Бусыгину судовой механик, который учился в Александрии в «школе господина Бусыгина».
— Так, ясно. А в чем дело?
Просьба необычная: на рейде встало рыболовное судно, и все попытки команды запустить мотор остались безуспешными. Вся надежда на русского механика.
— Да я никогда не имел дело с судовыми двигателями.
— Русский механик все умеет, мы это знаем.
Ну, как откажешь, когда рыбаки с такой надеждой смотрят на него!
— Что ж, поехали.
ОАР — страна одной реки. Миллион квадратных километров площади — почти две Франции или три Польши, и всего одна река — Нил.
А вот и старый, неторопливый Нил, широкий, с перекинутыми через него мостами. Невдалеке — группа юношей и девушек, они пели свою любимую песню «Страна моя, страна моя». Эта старая песня стала символом любви к родине.
На моторке Бусыгина доставили на борт судна, и он сразу же полез в машинное отделение. Конструкция двигателя простенькая, разобраться в ней не составило труда. И неисправность обнаружил быстро, вместе с судовым механиком устранили ее буквально за несколько минут.
Заработал двигатель. Заулыбались рыбаки. Пожимают руки, благодарят.
Капитан судна Самир берет Бусыгина под руку, отводит в сторону. Просит:
— Назначьте цену.
— За что?
— За ремонт.
— Да какой же это ремонт, просто товарищеская помощь. — Бусыгину говорить трудно — все-таки с языком не в ладах, еле-еле подбирает слова. Но его хорошо понимают.
— Прошу вас, господин механик, возьмите рыбу, хотя бы немного.
— А что я с ней делать буду? Я ем в столовой, мне рыба не нужна.
Провожали с почестями, с улыбками, тепло благодарили. И немного удивлялись: да что это за люди такие — русские, трудом заработанное и то не берут.
Бусыгин сел в моторку. Ярко светило солнце. Даже на воде было жарко. По глади реки неслышно скользили фелюги, поднявшие высокие просмоленные паруса.
Бусыгин сидел в моторке и улыбался: на душе у него было хорошо.
Оставив жену и сына в Каире, Бусыгин выехал на строительство Асуанской плотины.
На площади в 20 квадратных километров развернулось огромное строительство. Розовый, серый и черный гранит берегов Нила. И эти каменные глыбы увенчаны высокими пальмами, раскидистыми кактусами.
Они могли рассказать о многом. Например, о том, что, когда был основан Древний Рим, Асуану уже шло третье тысячелетие. В Асуане была каменоломня фараонов. Рабы добывали гранит, чтобы соорудить из него усыпальницы фараонам. Здесь трудились когда-то фракийские рабы и среди них, может быть, был легендарный Спартак.
Теперь на этом месте развернулась великая стройка — Асуанская плотина, которая превосходит своим объемом семнадцать пирамид Хеопса.
Но дело не только в размерах, объеме. Пирамиды, когда их возводили, должны были возвеличить египетских царей. Они напоминали о прошлом. Асуанский комплекс — ворота в будущее, осуществление вековечной народной мечты о воде, которая призвана закрыть путь пустыне и широко раскрыть его для плодородия. Асуан — пирамида нашего времени.
Уже с первых дней пребывания в Асуане Бусыгин понял одно очень важное обстоятельство: в слове «Асуан» соединились для египтян надежда на лучшую жизнь и дружба с Советским Союзом.
Сначала он, как и в Александрии, обучал крестьянских парней управлять советской техникой — тракторами, бульдозерами, скреперами. Учебный центр, созданный с помощью Советского Союза, готовил около четырех тысяч человек в год.
Днем и ночью гремели взрывы: это аммоналом взрывали асуанский гранит. Бусыгин со своими учениками грузили гранит в машины и отвозили к телу плотины.
Вокруг вскидывается земля от разрывов, лопаются и рушатся скалы. Арабы что-то кричат, раскрывают рты… Но все это беззвучно, как в немом кино. И вдруг — тишина. Глубокая-глубокая. И сразу же гул машины.
И так — изо дня в день.
Привязался к Бусыгину парнишка, совсем молоденький, черный, улыбчивый. Он продавал на стройке папиросы. Бегал за Николаем Александровичем и все о чем-то просил, а о чем, Бусыгин понять не мог.
— Что он хочет? — обратился он к своим ребятам, с которыми с грехом пополам научился объясняться.
— Учиться хочет. Машиной управлять хочет. Трактором.
— Давайте возьмем парня, а?
И Николай Александрович помогал парнишке освоить челябинский трактор. И научил.
Забыть невозможно тот день, когда полуголый арабский парнишка впервые сам повел машину на строительстве дороги в низовой части канала. Он что-то выкрикивал, смеялся, плакал, пел… А кругом стояли сотни арабов и парни из Сибири, с Волги, Урала, Днепропетровска, Киева и счастливо улыбались. Стоял здесь и главный советский эксперт, Герой Социалистического Труда И. В. Комзин.
Иван Васильевич подошел к Бусыгину. Уж до чего Николай Александрович высок и могуч, а Комзин — и выше, и шире в плечах. А лицо — доброе, улыбка играет на губах, он поглаживает широкой ладонью густые волосы.
— Это вы обучили паренька? — спрашивает Комзин.
— Мы…
— Что значит «мы»? Всей бригадой учили?
— Ага.
— Молодцы. Правильно. Этих ребятишек учить надо делу, вырастут — добрыми людьми будут. — Потом после небольшой паузы: — Вы откуда?
— Из Челябинска. Уралец.
— Вот как… Помню, помню Урал, приходилось строить Магнитку, можно сказать, с первого камушка. Приехал в тридцатом году с молодой женой в степь. Из поезда мы высыпали у какого-то одряхлевшего вагона с надписью аршинными буквами «Магнитогорск». Суровое это было время, трудное.
— Строить везде не легко, — сказал Бусыгин.
Комзин улыбнулся:
— Это верно — не легко. В Магнитке я был молодым инженером. Строил первую домну. Ох, тяжко было!.. После войны Севастополь восстанавливал, Волжскую ГЭС строил. И везде нашему брату нелегко.
Бусыгин окинул взглядом стройку. Камни, камни… Стоят неприступной скалой. Как гигантские кратеры, зияют провалы. Огромная воронка в русле будущего водоотливного канала…
— Здесь, Иван Васильевич, особенно тяжко.
— Это почему же?
— Жара томит. Пылища. Вдали от Родины. Чужой язык, чужой народ…
— Почему же чужой? — Комзин встал со скалы, на которую он присел, выпрямился во весь свой богатырский рост. — Талантливый, умный народ. Мы и сейчас живем по египетскому календарю, они первыми открыли солнечный ход… Мы строим гигантское гидротехническое сооружение. У нас в руках вон какая техника, — он широко раскинул могучие руки, словно распахивал весь солнечный горизонт. — А египтяне еще две тысячи лет назад создавали первые крупные ирригационные каналы, плотины, шлюзы. Вот так, дорогой уралец.
Бусыгин смущенно замолчал.
— Ну, чего смолкли? Понимаю: домой тянет, в Россию. А ты долби эту чертову дорогу. А что делать? Все начинается с дороги, она — ниточка жизни. Эх, деды наши строили дороги — любо-дорого. С какой любовью, камушек к камушку. А какие мосты, виадуки, туннели — и все ведь руками. А мы сегодня должны работать в сотни раз лучше — у нас такая техника и технология, что дедам нашим и не грезилось. Вот, товарищ Бусыгин… Как звать-то? Николай Александрович… Учтите еще вот что: здесь, на Асуане, не только крушится гранит, а еще и ломается психология людей. Понятно? Эх, мне бы ваши годы! Когда сейчас говорят о молодом поколении, это говорят уже не о нас — комсомольцах тридцатых годов, — мы давно сняты с комсомольского учета. Но на земле мы оставляем заметный след. И на Волге, и на Ниле. Река Нил — тоже магистраль человечества, да еще какая! И не горюйте, Николай Александрович, скоро увидите свои Уральские горы, лиственницы и березы. Ну, еще увидимся, Бусыгин.
Николай Александрович с удивлением смотрел, как этот с виду медлительный, грузный, но чрезвычайно легкий на ногу человек зашагал по песку и камню так, словно под ногами у него был пружинистый ковер мхов.
«Скажи, пожалуйста, — размышлял он, — почему этот человек с такой нежностью говорит о Ниле, словно он пережил тут лучшие дни жизни? Он — настоящий строитель. Созидатель. И здесь, далеко от Родины, он тоже строит для людей. Этот неторопливый, глыбистый человек несет в себе огромный и драгоценный опыт и память. Да, именно такие люди прорубаются сквозь дебри тайги, через хребты, идут без тропы по горам, перегораживают могучие реки. Днями на стройках, а по ночам проектируют свои варианты. Строитель, ах, строитель!»
Бусыгин был радостно возбужден встречей с Комзиным и ему уже не казалась столь изнурительной эта война с неподатливой природой Асуана. Он снова был полон жгучего интереса к своему делу. Смотрел на Нил, который, разбиваясь на два рукава, обтекал большой каменистый остров. Смотрел на причудливые берега, на черный, розовый и серый гранит, вылизанный разливами реки. Да, это — работа воды за тысячелетия. А нынче за несколько лет надо здесь создать чудо!
«В России скоро будете», — вспомнил Бусыгин слова Комзина. И как это часто бывало с ним за границей, при слове «Россия» в его воображении появлялась река Миасс или озеро Первое с его широкой гладью. А то мерещился Невский проспект, весь залитый огнями в ненастные сумерки, чернильный асфальт, устланный прилипшими листьями. Россия… Как не похожа ты на Египет!
Через несколько дней Бусыгину дали новое задание: объезжать деревни и участки, где имеется советская техника, и давать консультации, помогать в ремонте. Со своей «летучкой» он буквально исколесил страну. Был и в песках Западной пустыни, и опять в Александрии. Два года колесил по древней земле. И годы эти оставили в душе его глубокий след.
За трудовой героизм на строительстве Асуанской плотины Бусыгин был награжден орденом «Знак Почета».
Николай Александрович с семьей возвратился в Челябинск весной. И не утерпел: выехал за город поглядеть на уральскую весну, по которой истосковалась его душа.
Где-то в угреве, в затишье засветилась солнечная капелька на крохотном зеленом стебельке — весенний первенец мать-и-мачеха. Со всех полевых, лесных и луговых высоток ударились в бег ручьи. Закипели, забурлили речки, даже те, которые летом текут смирно и тихо. Пришла водополица…
Бусыгин хорошо знал эти места — он исходил их и изъездил вдоль и поперек. И теперь, вдыхая свежий, наполненный влагой весенний воздух, вспоминает все, что пережито и пройдено в этом краю: испытания танков, всякие происшествия и невзгоды, дружеские беседы у костра с друзьями… Он шел, не разглядывая дороги. На нем были высокие болотные сапоги и меховая куртка. Под ногами чавкала болотина, без треска сминались изгнившие стволы и перевертывались замшелые коряги. А он все шел, счастливый от мысли, что снова дома, на Урале. Николай Александрович вовсе не примечал лесную суету. Легкий ветерок, подувший со стороны озера, вдруг унес мысли Бусыгина — и к Нарвской заставе, и к Неве, и к тихой Увельке, и к грозному Уральскому хребту. Сколько же это лет прошло? Он полной грудью дышал лесным весенним воздухом. Потом вышел к озеру, оглядел его ширь, окинул взглядом берега и с нежностью необыкновенной не то выговорил, не то подумал: «Ах, Россия».
Николай Александрович вернулся домой, стянул болотные сапоги и долго сидел по-домашнему в шерстяных носках, уж давным-давно прожженных от костров во время рыбалок и охоты. Он наслаждался покоем, отдыхом.
Людмила Васильевна, хлопотавшая на кухне, окликнула мужа: «Николай, ты где бродил?»
— Да так, дышал воздухом.
И через минуту:
— Послушай, человек-бродяга, что это за страна Мали?
Бусыгин удивился, встал с дивана и пошел к жене на кухню.
— Мали? Понятия не имею. А что это ты вдруг, Люда, о Мали вспомнила?
— Возьми на письменном столе — тебе депеша из Москвы, из Трактороэкспорта.
Бусыгин быстро зашагал к письменному столу, взял вскрытый женой пакет и прочел письмо.
Ему предлагалось готовиться к поездке в Мали для консультации и технического обслуживания отечественных тракторов. На подготовку — два месяца.
— Ну, надышался весенним воздухом, Бусыгин? — насмешливо спросила Людмила Васильевна. — На чем поедешь-то: на ослах или на верблюдах?
Николай Александрович решил отшутиться:
— Знаешь, Люда, есть такой старый анекдот про одного неловкого кавалериста, который, сев на лошадь, начал сползать с седла к хвосту, а потом сказал: «Эта лошадь кончилась, дайте другую». Вот и у меня: ОАР кончилась, давайте Мали. — И, увидев, что жена шутку не приняла, спокойно сказал: — Что ж поделаешь, женушка, такая у меня работа…
До столицы Республики Мали — Бамако пришлось добираться через Алжир. Самолет пересек всю Республику Мали от границ Алжира на юго-запад. В общем пролетели территорию, равную двум Франциям.
Даже с высоты в несколько тысяч метров можно было многое увидеть на земле. Бусыгин не отрывался от иллюминатора. Он видел и реки с мощными порогами и водопадами, и плоские равнины, и саванны с отдельными группами деревьев, и пустыни, пустыни, пустыни… Около трех четвертей территории республики занимает район Южной Сахары.
В город Бамако прилетели в самую жару. Город, непривычный для советского человека: он состоит как бы из двух равных частей — скромная малоэтажная «африканская» часть и «европейские» кварталы — комфортабельные особняки, выдержанные в «модернистском» стиле, соединенные между собой широким асфальтированным шоссе, вдоль которого находятся магазины, банки, кафе, кинотеатры.
Когда зной несколько спал, Бусыгин, побывав в советском торгпредстве и устроившись в отеле, пошел взглянуть на город.
Бамако утопает в зелени, она так густа, что создается впечатление, будто идешь под шатром манговых деревьев.
Прекрасная река Нигер, на которой стоит столица Мали, Бамако, оказывается, «река крокодилов». Даже в гербе города изображены три крокодила.
Уже на следующий день Николай Александрович получил задание выехать на автомашине в ряд пунктов, где находится советская техника.
Вот тогда-то он увидел подлинную Африку и ее людей. Его сопровождал переводчик — молодой малиец, крепко сложенный, веселый, улыбчивый. Он — студент московского института имени Патриса Лумумбы. В Бамако он вернулся на летние каникулы, и с большой охотой принял предложение советского торгпредства — поработать в качестве переводчика. Правда, по-русски он говорил не очень хорошо, часто ввертывал французские словечки, но Бусыгин его понимал.
Переводчик охотно рассказывал о жизни и быте малийцев, истории страны, совсем недавно вырвавшейся из колониального рабства.
В окрестностях Бамако Бусыгин увидел первые деревни, круглые шалаши, покрытые соломенными крышами. Он видел массивы земель под арахисом, сорго, рисом, хлопком, кукурузой. Смотрел, как крестьяне обрабатывают почву так называемой «дабой», родом мотыги, острие которой надевается на палку под разными углами. Тягловой силы почти нет. Все вручную! Это особенно удивило Бусыгина: неужели нет здесь лошадей, другого тяглового скота? Переводчик рассказал, что главная масса скота в Мали сосредоточена в северных районах, населенных кочевниками-скотоводами, а здесь, на юге, тяглового скота очень мало.
— Ну, а плуг, обыкновенный плуг, неужели он недоступен крестьянам?
— Нет, — со вздохом ответил переводчик, и грустно добавил: — Се ля ви…
Да, такова жизнь народа, который только-только приступил к строительству новой жизни.
«Эх, сюда бы несколько тысяч тракторов, да обучить этих людей пользоваться машинами!» — размышлял Бусыгин, с болью глядя на тяжкий людской труд.
— Послушай, дружище, — спросил Бусыгин переводчика, — разве нет у вас чего-то наподобие машинно-тракторных станций, чтобы крестьянин мог арендовать технику?
Оказывается, государственных станций очень мало. А частные есть. Но, чтобы обработать один гектар земли трактором, надо заплатить 4 тысячи африканских франков — сумма для крестьянина огромная.
Ехал Бусыгин по стране и думал о том, сколько еще в мире нищеты и тяжкого труда, какие огромные усилия надо приложить, чтобы вывести африканцев на путь светлой жизни. Его душа никак не мирилась с тем, что он наблюдал. Ему казалось, что надо сейчас, немедленно принимать какие-то чрезвычайные меры, чтобы помочь этим людям: дать им больше техники, инструкторов, механизаторов, завезти сюда побольше продуктов, товаров… Он проникался все большей симпатией к этим добрым, трудолюбивым людям и хотелось сделать для них все, что в его силах.
Размышляя так, Бусыгин въехал в какую-то деревню, расположенную близ небольшого городка Сегу — центра округа.
Деревня имела странный вид: она разбита на участки по пять глинобитных хижин, обнесенных глинобитным забором. Николай Александрович спросил переводчика — почему так? Парень засмеялся.
— Чему смеешься?
— Африка, — сказал он загадочно, — наш обычай, африканская жизнь.
Потом выяснилось, в чем дело. Оказалось, что крестьяне живут здесь несколькими семьями. Патриарх-отец, его жены, сыновья и жены сыновей. Каждая жена с маленькими детьми имеет отдельную хижину. Семья сообща обрабатывает принадлежащее ей поле от зари до захода солнца.
«Патриархальные семьи! — удивлялся Бусыгин. — Да такое только в учебниках по истории читал. А теперь — на тебе, живая история».
Все тот же всеведущий переводчик сказал, что уже создаются кооперативы, как правило, на базе одной деревни. Организуются так называемые Ассоциированные сельские объединения.
— Тракторы, комбайны, плуги… Больше, больше, больше, — говорит переводчик. — Только так, только так. Это — спасательный круг.
— Колхозы надо создавать, совхозы, — убежденно говорит Бусыгин, — иначе не проживете.
— Так, так. Правильно, мосье Бусыгин.
— Да какой я тебе мосье, парень.
— Товарищ Бусыгин.
— Ну, это другое дело.
Добрались, наконец, до участка, где находились советские тракторы. Здесь началось строительство дороги, которая дала бы возможность лучше транспортировать к железнодорожным путям основную сельскохозяйственную культуру Мали — арахис. Это — главная экспортная культура, и поэтому малийцам важно, чтобы себестоимость ее была как можно меньше. Нужны дороги!
И тут уж Николай Александрович почувствовал себя, как говорится, в «своей тарелке». Техника, люди — это его дело, и за него он взялся с жаром и большим желанием.
«Надо помочь! Надо им помочь вырваться из этой нищеты!» — с этими мыслями Бусыгин направился к стоящему около глинобитной хижины с остроконечной соломенной крышей челябинскому трактору.
Николай Александрович улыбнулся, словно встретил доброго знакомого. «Ну, трудяга, как тебе живется в этих краях?»
Целая неделя прошла в труде. Бусыгин не только учил малийцев работать и ухаживать за машиной, но и сам садился за трактор и часами работал, ворочал песок, скалы, корчуя низкорослые, крепкие деревья.
И вот опять Бамако.
За окнами — душная тропическая ночь, высокие пальмы, сквозь которые просвечивает черное кружево чужих звезд.
Бусыгин, приняв душ, облачившись в пижаму, сидит в своем номере в гостинице и внимательно рассматривает карту: куда ему завтра ехать, в какой уголок этой страны.
А утром — опять пустыня, песок. Все, что здесь растет, несет на себе отпечаток какой-то недолговечности. Конечно, пустыня — это тоже земля. Но все-таки это не почва, не пахотная земля. Едешь по такой земле и видишь один лишь песок, который подавляет все. Встречаются пересохшие русла протоков.
И вот эту трудную землю надо отвоевать, оросить, построить здесь дороги, поселки. Богатств в этой земле не счесть. Реки — мощные, буйные. Нелегко и не просто здесь строить гидростанции.
С утра до поздней ночи Бусыгин колесил на ГАЗ-69 по трудным дорогам этой страны. Бывало, над пустыней висит огненно-белый шар солнца, кажется, что раскаленные лучи прожигают землю насквозь. В пустыне ветер — и пахарь, и сеятель, кругом песок и песок, только почему-то цвет его различен. Встречаются стебельки испанского камыша, удивительно схожего со степным ковылем. Одногорбый верблюд-дромадер собирает эти жалкие стебельки. В степи изредка встретишь кочевника на том же дромадере. И во время таких встреч Бусыгин задавался вопросом: чем же он питается, кочевник этот? Да, нелегко жизнь эту изменить.
Николай Александрович целый день ходил по песчаным валикам, обливаясь потом. Но уже то приятно, что на том и другом участке есть вода. Крестьяне мотыжат участок с оливковыми саженцами — стало быть, будут здесь скоро плантации, и надо скорее проложить дорогу.
А людей, владеющих техникой, ничтожно мало. И где их взять?
Поздней ночью вернулся в столицу из трудной поездки. Приехал в отель, умылся и лег отдохнуть.
Осторожный стук в дверь.
— Войдите.
Входит портье, говорит по-французски:
— Мосье, к вам пришли гости, ждут вас внизу.
«Какие гости, — недоумевает Бусыгин, — кто меня здесь знает? Может, кто-нибудь из торгпредства?» Одевается, идет вниз и останавливается в изумлении. Все двенадцать старых знакомых пожаловали сюда! Оказывается, группа египетских механиков, обученных Бусыгиным в Александрии, приехала в Мали, чтобы помочь здесь строить дороги. Вот уж поистине — гора с горой не сходится, а человек…
Пошли в бар. За бокалами сухого вина поведали друг другу о том, как прожили эти годы.
— А вы откуда узнали, что я здесь? — спрашивает Бусыгин.
Египтяне смеются.
— Пришли в отель, спрашиваем: «Русские есть?» — «Есть, — говорят, — мосье Бусыгин». — «А где он сейчас?» — «В песках, — отвечает, — обычно возвращается к звездам». Ну, мы и дождались звезд…
Чертовски было хорошо в этот вечер! Вдохновенно пели «Катюшу», полюбившуюся египтянам.
Ахмед Фавзи мечтает побывать на Урале, своими глазами увидеть снег — белый, пушистый снег.
— Учитель, как вам понравилась наша страна? — спрашивает он у Бусыгина.
— Красивая страна, очень красивая. Древняя страна, с большой культурой. Самое лучшее — это люди, — отвечает Бусыгин.
Ахмед доволен ответом, лицо его сияет.
Договорились: будут и здесь, в Мали, работать рука об руку. Бусыгин был у них за переводчика: французским его друзья не владели, а он арабский понимал, да и русскому египетские ребята немного научились.
Так и жили, работали вместе. Где-то отказал трактор или скрепер — и мчат они по пескам, под зноем или на ночь глядя туда, где нужна помощь.
Бусыгину было трудно. Но чувствовал упоение строителя, который создает новую жизнь. Малийский крестьянин наверняка помянет добрым словом тех незаметных механиков, инженеров, консультантов с Урала и Сибири, с Волги и Дальнего Востока, из Белоруссии и Украины, которые, не считаясь ни с чем, в далеком и чужом краю, обливаясь потом, помогали африканцам строить дороги. Не только дороги — новую жизнь.
Распрощавшись с Республикой Мали, Бусыгин через некоторое время выехал в Индию.
Миссия у него была все та же — оказание технической помощи, консультация. Николай Александрович побывал и в районе Мадраса, и в окрестностях Бомбея. В этих районах, куда была поставлена крупная партия челябинских ДЭТ-250, началась странная «эпидемия» — один за другим выходили из строя бортовые редукторы. Надо было выяснить причину аварий.
Напарником Бусыгина был механик из Одессы Дмитрий Назаренко. Приехал он в Индию, как он говорил, «по морским делам», но пришлось «взять другой курс». Это был уже довольно пожилой человек, проведший полжизни на море, а вторую половину — в Одесском порту. Лицо его, обветренное, морщинистое, смуглое, никогда не выражало каких-то эмоций. Назаренко был человеком невозмутимым. Речь свою он то и дело пересыпал одесскими словечками.
Из Калькутты ехали по равнине, плоской, как стол, покрытой жухлой травой, по обочине дороги — низкорослые деревья. Над головой — измученное знойное небо. Пот застилает глаза, ручейками змеится по всему телу. На зубах — привкус песка.
Назаренко с обычной своей невозмутимостью говорит:
— Кошмар, а не жизнь. Еще один такой рейс и бюллетень на полгода обеспечен — от истощения нервной системы. Или я что-то не понимаю? Слушай сюда, Коля… Ну, ты — механик по тракторам, я видел тебя в деле — экстра-механик. Я ж на своем веку повидал механиков, и таких, как Бусыгин Коля, — единицы, можешь мне поверить. Но при чем тут одессит Назаренко?
— Ну, не прибедняйся, — искренно говорит Бусыгин, — и ты в технике — бог, видел тебя в работе.
— Ха! Он мне говорит… Я ж трактор от крокодила не отличаю. Еду на край света, ем пригоршнями песок, и чего ради, спрашивается? Мне в Одессе один умный капитан говорил, что есть два рода дураков: дураки вкрутую и дураки всмятку. Как по-твоему, Коля, к какой компании я принадлежу?
Бусыгин слушал эту воркотню, улыбался, а сам думал о редукторах, которые разлетаются, как фарфоровые блюдца. Что там может быть?
Назаренко будто угадал мысли Бусыгина. Поглядывая из машины на равнину, на ее бедную растительность, на солнце, от которого укрылось все живое, он как бы про себя говорил:
— Кошмарная жизнь. Что люди здесь едят — ничего ведь не растет? Тут разве сто или тысячи тракторов помогут? И помяни мое слово, Коля, эти парни не знают, что такое шестерня.
Но вот потянулись бесчисленные пруды и озерца, у которых ютятся в тени манговых рощ глинобитные хижины. Все чаще и чаще начали попадаться посадки риса, джута, сахарного тростника.
Посреди степи стоят коробки невысоких стандартных каменных домов. Еще дальше на горизонте маячат одиноко стоящие ДЭТы.
Шофер остановил машину. Назаренко и Бусыгин вылезли и пошли навстречу людям, которые бежали к автомашине.
— Коля, слушай сюда, они нас сейчас растопчут, как табун буйволов…
Бусыгин рассмеялся.
— Чудак ты, Назаренко, эти люди ждут нас, как кудесников, факиров, они ждут от нас чуда.
Заговорили. Язык? Смесь английского, русского и хинди, но понять можно.
Русские умылись, перекусили, отдохнули и пошли к тракторам. За ними — огромная толпа.
Осмотрели три ДЭТа, стоявшие в степи неподвижно, словно какие-то доисторические животные: до того они были покрыты пылью, песком.
Назаренко заворчал незлобливо:
— И эти люди хотят, чтобы машины здесь работали. В таких условиях и слон тут ноги протянет, не успев ни разу протрубить своим хоботом… У них это называется «уход первой категории». Грязи — вагон и маленькая тележка.
Бортовые редукторы были сухими, в них не было и следов смазки.
Бусыгин сказал Назаренко:
— Посмотри, чем они заправляют редукторы, каким маслом.
Назаренко вздохнул:
— Мистер Бусыгин вносит рацпредложение… Без него никто ничего не понимает. Без Коли Бусыгина никто не понимает, что заправляют они маслом, которое вытекает, как сухое вино из бутылки, не оставляя ни следа, ни запаха.
Назаренко подошел к человеку, который, по разумению одессита, был здесь главным, и попросил:
— Дружок, покажи мне масло, которым вы редукторы заправляли. — И он жестом показал, как льется масло.
Старший что-то сказал — сердито и категорично.
— Что он говорит? — обратился Назаренко к Бусыгину.
— Он говорит, что заправляли таким маслом, каким следует.
Назаренко пошел под навес, выбрал банку с маслом, спросил старшего:
— Этим?
Тот утвердительно закивал головой. Назаренко капнул на руку масло и обозленно сказал:
— Коля, смотри сюда. Это называется масло. На самом деле — кисель, который любила варить моя бабушка. — Он посмотрел на старшего, покачал головой и тихо сказал: — Эх, ничего, милый друг, ты не кумекаешь по-русски. Поэтому я тебе все популярно объясню. Изверг ты, а не техник, тебе буйволов пасти, а не тракторами командовать. Сейчас наши ДЭТы пойдут, как лайнеры по морю, не будь я одесситом. Назаренко кое-что понимает в механике.
Пока одессит поучал старшего, Бусыгин, накинув комбинезон, начал ремонтировать редуктор. Провозились до позднего вечера. Редукторы заменили, заправили смазкой.
На следующее утро машины запустили, они работали безотказно.
— Поехали, как говорится, с орехами, — посмеялся Назаренко.
Бусыгин собрал трактористов и уже с переводчиком провел с ними инструктаж.
Через два дня русские механики вернулись в Калькутту.
Представитель торгпредства сказал Николаю Александровичу, что из Бокаро написал Виктор Васильевич Костромин и просил прислать Бусыгина к ним на стройку.
Костромина Николай Александрович знал по совместной работе на Челябинском тракторном. Это был еще сравнительно молодой, талантливый конструктор. В Индии он так же, как и Бусыгин, был в командировке уже несколько месяцев. А сейчас находился на строительстве крупного металлургического завода в Бокаро.
Что же такое Бокаро?
Вот что узнал Бусыгин.
Ему рассказали, что Индия еще не видела подобного — сооружается завод, мощность которого будет доведена со временем до десяти миллионов тонн стали ежегодно. Чтобы получить конкретное представление о масштабах развернувшегося строительства, достаточно сравнить эту цифру с объемом выплавляемой стали по всей Индии — 7 миллионов тонн.
И еще узнал Бусыгин примечательную предысторию строительства предприятия.
В 1962 году Соединенные Штаты предложили Индии помощь в строительстве завода в Бокаро. Однако Вашингтон ставил ультиматум: в течение первых десяти лет эксплуатации предприятия полными хозяевами его должны стать монополии США. Это вызвало в Индии бурю возмущения. Индийское правительство обратилось за помощью к Советскому Союзу, и правительство СССР дало согласие на оказание содействия Индии в строительстве стального комплекса Бокаро.
На огромный пустырь между деревушкой Бокаро и небольшим городком Час приехала группа советских инженеров и рабочих.
…Экспресс дальнего следования «Черный бриллиант» покинул Калькутту и стремительно мчался по плоской равнине.
Американский журналист, совершивший длительную поездку по Индии, утверждал, что через 25 лет после провозглашения независимости Индия де остается сугубо аграрной страной. Он писал:
«Пересеките индостанский субконтинент по железной дороге, и вас неотступно будет преследовать зрелище бескрайних полей, которые полуобнаженные крестьяне обрабатывают мотыгами или с помощью пары быков. Отдельные очаги промышленности выглядят на таком фоне как что-то случайное, чуждое этой земле».
Поверхностному наблюдателю так могло показаться. А вот Бусыгину, с его опытным глазом заводского человека, исколесившего полсвета, видно было другое: чем дальше на восток уносил его «Черный бриллиант», тем чаще он видел заводские корпуса, пирамиды угля, фабричные трубы.
Экспресс приближался к станции Дханбад — центру самого крупного в Индии бассейна коксующегося угли.
А вот и Дханбад.
Бусыгин оглядывается, присматривается к шумной толпе на вокзальной площади, прислушивается к гортанным выкрикам носильщиков, сигналам велорикш.
Костромин разыскал Бусыгина в этой гудящей толпе, пригласил в машину.
Виктор Васильевич Костромин, пока автомашина тряслась на узкой немощеной дороге, рассказывал Бусыгину о жизни в Бокаро.
— Все нужно было делать заново, на голом месте. Первое время не знали, где взять камень для строительства, где найти песок. Подводили воду. По ночам не могли сомкнуть глаз из-за духоты. Не одну неделю пришлось сидеть без света, пока не провели несколько километров электропередач.
В Бокаро пока работает группа геологов. Советских механиков всего трое: Костромин — специалист но ДЭТ-250, Аркадий Павлович Бомбежко — инженер-конструктор с Жодинского завода большегрузных самосвалов и молодой рабочий из Могилева, скреперист Виктор Беленков. Живут в небольшой гостинице, двери номеров выходят прямо на улицу, под бетонный навес.
Техники много, а специалистов мало, работают от зари до зари.
Бусыгину отвели комнатку в «бетонном бункере», как здесь прозвали отель. Николай Александрович привел себя в порядок.
Незаметно подкрался вечер. Над степью опустились сумерки и пришла долгожданная прохлада.
Вся советская колония собралась, чтобы отметить приезд Бусыгина.
Когда Николай Александрович остался наедине с Костроминым, он его прямо спросил:
— Ну, выкладывайте, зачем я вам понадобился в Бокаро?
— Измучились, — коротко ответил Костромин.
— А в чем загвоздка?
Виктор Васильевич начал рассказывать о делах.
Они сидели под навесом, пили глотками холодную воду в жестяных банках, которую то и дело вытаскивали из холодильника.
Государство покупало в Советском Союзе технику, а фирма «Кхемка» обязывалась за 8 процентов стоимости машин обслуживать технику на время гарантийного срока. Машины эксплуатировали так называемые контрактары — они получали от государства плату за каждый час работы. Работали в три смены, плохо ухаживали за техникой, и машины то и дело выходили из строя. Мука-мученическая. Подойдешь к трактору — фильтры без масла, а если и есть масло — оно грязное, горючее не той марки — форсунки засоряются, ленты разрегулированы, на электрической панели приборы не в порядке… Вот такая картина.
— Слушай, Бусыгин, — говорит Костромин, — у тебя какая задача здесь?
— Кадры готовить, механизаторов, за нашей техникой следить.
— Правильно. А техника эта и кадры твои где должны работать?
— Как это где? На каменных и песчаных карьерах.
— Все правильно. Ну, а камень и песок на чьей земле?
Бусыгин в недоумении смотрит на Костромина.
— Не знаешь? А я знаю: земля эта — частная собственность, понимаешь, частная, ее еще купить надо у сотен владельцев этой земли. Вот в чем пока загвоздка, дорогой Бусыгин. Так что ты учи пока свои кадры, так, как сам знаешь. А землю не трогай, боже упаси. А то ты мужик с широкой натурой, привык по советской земле шагать, а она кругом своя. Боюсь, сядешь на бульдозер, как шандарахнешь по этой богом обиженной земле и… дипломатический скандал. Понял?
И Бусыгин учил, не трогая частную собственность.
По ночам не мог сомкнуть глаз от духоты, хотя без передышки крутились фены, похожие на пропеллеры самолетов.
Чем только ни занимался Бусыгин в эти трудные, дни: ровнял площадку бульдозером, работал на экскаваторе, автомашине, возил песок, камень. И учил, учил, учил… Площадка была с большим уклоном, и искусство бульдозериста состояло в том, чтобы сделать ее идеально ровной. Бусыгин демонстрировал отточенную, ювелирную технику срезания слоя грунта, он поражал учеников своим искусством и заряжал их своим энтузиазмом, культурой работы.
— Русски карош! — говорили его парни.
— Конечно, хорош, — улыбался Бусыгин. — А если хорошо, так делай, как я.
После обеда Николай Александрович принимал душ. Вода находилась в баках, водопроводные трубы прокладывались по раскаленному песку, и душ был горячий. И все-таки душ.
Бусыгин уехал из Бокаро, когда началась пора муссонных дождей.
С Костроминым Николай Александрович встретился через несколько лет в Челябинске, на родном заводе. С большим интересом слушал он рассказ конструктора о Бокаро. Мертвая степь вознеслась сотнями тысяч тонн смонтированных конструкций, громадой цехов, искристым потоком льющегося чугуна. Тростниковая деревушка Бокаро преобразилась, разрослась двухэтажными домами, стала городом. В нем нет трущоб и узких улиц, прокладываются широкие проспекты. Есть здесь и кинотеатр, и больницы, и даже детская железная дорога со станциями «Москва» и «Ташкент». Один из районов называется «русским», здесь живут семьи советских специалистов; двухэтажные коттеджи окружают бананы, деревья сажали сами жители «русского поселка».
Слушая рассказ Костромина, Николай Александрович чувствовал удовлетворение, переживал радость от сознания своей причастности к тому, что происходило в далекой Индии, в жаркой равнине штата Бихар. Он понимал: в Бокаро создается не только основа национальной индустрии дружественной страны, но и выковывается дружба двух великих народов.