V. ЛЮДИ, ПОМНИТЕ!

V. ЛЮДИ, ПОМНИТЕ!

Летом 1919 года Антанта направила Колчаку новые партии оружия, обмундирования, боеприпасов. Французская военная миссия передала две эскадрильи самолетов, одна из которых уже бомбила в августе военные эшелоны красных на станциях Курган и Лебяжье.

Колчак стремился создать боеспособные дивизии, которые смогли бы пойти в контрнаступление против Красной Армии: на каждых десять солдат приходилось почти по одному офицеру и по три унтера. Было преимущество перед Советами и в коннице. Колчак лично инспектировал армию, раздавал направо и налево кресты, повышал в чине.

В сентябре колчаковские войска перешли в контрнаступление. Ощутительные удары были нанесены тридцатой советской дивизии. Несмотря на упорное сопротивление, которое оказывали «штурмовым» казачьим войскам 2-й белой сибирской армии 262-й Красноуфимский полк, 266-й рабочий стрелковый полк имени Малышева и другие части, красным все-таки пришлось отступить; отступили и полки 29-й дивизии.

Но отступление войск Восточного фронта продолжалось недолго. Все резервы противника к концу октября были израсходованы. Попытки Колчака окружить и уничтожить советские части путем кавалерийских рейдов кончились провалом.

Закрепившись на Тоболе, 3-я Красная Армия была пополнена силами, вооружением.

В селе Мокроусово, в большом каменном доме купчихи Кетовой, расположился штаб 2-й колчаковской армии[33].

Рано утром к дежурному вошел человек в черном одеянии. Он степенно расселся на стуле и любезно попросил:

— Доложите обо мне господину полковнику Бугрову!

Унтер, дежурный, подошел к черному и впился в него глазами.

— По какому делу, откуда?

Незнакомец отвернул полу поддевки, погладил курчавую бородку и важно ответил:

— Это тебя не касается, господин унтер!

— Как, не касается?

— Да так. Веди скорее к их благородию, полковник Бугров скажет, кто я, если ты уж очень любопытен.

Унтер струсил: «Черт его знает, может, тайный агент какой!» Он повел незнакомца в штаб.

В приемной их встретил дежурный офицер. Он пренебрежительно посмотрел на пришельца, выслушав доклад унтера, сказал:

— Обождать в коридоре, в приемную не входить. Ясно?

— Так точно, — скороговоркой гаркнул унтер и быстро вышел с посетителем в коридор.

— Ты что же, знакомый полковнику будешь?

— Есть немножко, — ответил уклончиво незнакомец.

— А случаем, не от красных, не с той стороны?

— Любопытен ты очень, а еще в особом отделе служишь.

Открылась дверь, негромко сказали:

— Заходите, Елионский!

Да, это был Елионский! Скрываясь от красных, он долго жил в глухой деревушке Медвежье, недалеко от станции Голышманово. Русая бородка, картуз. С приходом колчаковцев он стал героем: его включили в список пострадавших от коммунистов.

— Здравия желаю, ваше благородие, — весело приветствовал он полковника.

— Здравствуй, Елионский! Ну, садись, рассказывай.

— Сведения, ваше благородие, отменные и проверенные.

— Не набивай цену, Елионский.

Псаломщик пододвинул стул поближе.

— Разрешите, по карте покажу, ваше благородие?

— Показывай!

— Так вот, приехал я отсюда. Здесь стык 29 и 30-й дивизий красных, причем стык почти не прикрыт. Вот здесь, по дороге на Медвежье, лес. Тут может свободно пройти эскадрон или сотня незамеченной. Эта дорога ведет к штабу второй бригады 29-й дивизии красных. Все части бригады ведут бои. А штаб сейчас прикрыт только взводом разведки и штабной командой. Можно, ваше благородие, его не только разгромить, но и захватить ночью, прямо с комиссарами. Я берусь провести.

— Прекрасно, Елионский. Если это так и операция удастся — награда тебе обеспечена. И погоны.

— Я готов, ваше благородие. Момент превосходный.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вечером кавалерийский эскадрон особого карательного отряда 2-й белогвардейской армии вышел рысью из Мокроусова. Впереди, рядом с капитаном Лисихиным, в дождевике, в надвинутой на глаза фуражке, ехал Елионский.

Штаб второй бригады 29-й дивизии располагался в пустовавшем поповском доме. Комбриг Николай Павлович Захаров и комиссар Александр Алексеевич Юдин только что вернулись из передовых частей, пили чай и негромко разговаривали.

— Молодцы, кавалеристы. Завтра же надо написать о их боевых делах листовки и отправить во все подразделения и части бригады, да и в «Красном набате» об этом следует дать, — говорил Юдин.

Было уже за полночь, когда во дворе штаба щелкнул одинокий сухой револьверный выстрел. Комбриг, переглянувшись с комендантом штаба бригады, сказал:

— Товарищ Иванов, идите, проверьте, в чем дело?

Не успел Иванов выйти за дверь, как в коридоре раздался крик:

— Белые! Нас окружили!

Юдин первым выскочил в коридор, в руке он держал маузер.

Красноармейцы бросились за ним.

— Тащи скамейки, закладывай дверь!

Раздались выстрелы, посыпалась штукатурка с пола и стен. Но дверь забаррикадировать не удалось. Белые были уже в коридоре.

В темноте завязалась упорная рукопашная схватка. Люди не знали, где свои, где чужие. Юдин стрелял из маузера через окно во двор по кавалеристам, окружившим штаб. Рядом с ним был комбриг.

— Свяжитесь по телефону с полками, — приказал он.

— Нет связи, товарищ комбриг, — доложил телефонист.

— Отходите в угловые комнаты, а там в сад! — скомандовал Юдин.

— Передайте команде, Иванов, пробиваться через окна в сад, а сам немедля в кавполк, мигом, — комбриг не договорил. Дом вздрогнул от взрыва гранаты. Рядом упало несколько красноармейцев.

— Идите, товарищ комиссар, — настойчиво звал телефонист. Но Юдин стрелял. Вот по коридору пробежало еще несколько человек, один из них вполголоса попросил:

— Товарищ комиссар, идите!

Юдин, не оборачиваясь, ответил:

— Отступать в угловые комнаты! — и выстрелил в перебежавшего от дерева к дому белогвардейца.

— А вы как, товарищ комбриг, товарищ комиссар?

Снова взрыв. Волна отбросила его в глубь коридора. Колчаковцы ринулись из коридора во внутренние комнаты.

Очнулся Юдин от выстрела, который прогремел возле самого уха. Попытался встать на ноги, но тут же получил сильный удар прикладом в грудь. Упал.

И вот они во дворе, окруженные белыми. Человек в дождевике и высоком картузе снует и снует среди пленных. Через плечо у него клинок, сбоку револьвер.

— Елионский, где тут комиссар?

— А вот он, господин капитан!

— Этот?

— Этот — комиссар Юдин.

— Обыскать.

Двое солдат начали шарить в карманах у Юдина.

— А это комбриг, господин капитан!

— А-а-а, это же бывший офицер!

Бешеный удар в зубы.

— Поручик, стройте эскадрон!

— Елионский, заберите документы! Быстро, быстро, господа!

Эскадрон спешно построился. Конница скрылась в лесу.

Между двумя кавалеристами шли комиссар и комбриг. Каратели торопили, беспрестанно хлестали пленных, матерно ругались. Они явно боялись погони. Сзади шел раненый комендант штаба бригады Иванов. От потери крови лицо его было мертвенно-бледным, ноги не слушались. Он еле-еле передвигался. А удары плетьми все сыпались и сыпались. Гимнастерка намокла от крови, в глазах — черные круги.

— Господин капитан, разрешите этого кокнуть? — сказал унтер, возглавлявший взвод.

Капитан вяло опросил:

— Который?

— А вон, во второй паре!

— Я бы их всех кокнул… Да вон тех птиц, — он показал на комиссара и комбрига, — велено доставить в полной сохранности. А этого? Этого можно в расход.

Раздался выстрел.

Рассвет. На лесной поляне сделали небольшой привал. Пленных окружили тесным кольцом и рассматривали, как диковинку. Вьюном вертелся среди офицеров Елионский. Колчаковскому холую казалось, что на плечах его сияют офицерские погоны, а в карманах звенят золотые.

Через день прибыли в Мокроусово.

Люди выходили из домов, а некоторые смотрели на проходящую колонну через заборы. А в середине колонны избитые, истерзанные, окровавленные пленники.

— И что это за хреновина, русские русских истребляют! — ругались старики, сидя на завалинках.

Некоторые смельчаки пытались подойти к пленным, но каратели отгоняли их плетьми и громко орали:

— А ну, посторонись!

А шествие все двигалось и двигалось. Впереди пленных все так же шли комбриг Николай Павлович Захаров и комиссар бригады Александр Алексеевич Юдин. Лица обоих были в страшных кровоподтеках. Без ремней, без фуражек и босиком они шли по улицам Мокроусова, еле переставляя ноги.

Колонна двигалась к центру села, к дому, где находился штаб.

— Ну, вот, и до места, кажется, дошли, — тихо проговорил Юдин, поддерживая комбрига, — крепись, командир.

Их втолкнули в темный, сырой подвал. Там были люди. Юдин поздоровался. Вразнобой ответило несколько голосов. Это были пленные красноармейцы из 29-й дивизии. Они сразу узнали комиссара второй бригады и обступили его.

— Садитесь, товарищ комиссар, — освободив чурбан, единственное сидение в подвале, сказал один из них.

— Что же, товарищи, закручинились? — бодро спросил Юдин.

— Каждый день расстреливают, товарищ комиссар!

— Не горюй, браток, а за Советы, за революцию умереть не стыдно. На миру и смерть красна. Правильно, товарищ комбриг? — обратился комиссар к Захарову.

— Правильно, Александр Алексеевич! Одного только простить себе не могу: резерв возле штаба бригады придержать надо было. Тогда не случилось бы этого.

Под вечер массивная железная дверь отворилась, и белогвардеец в черной папахе рявкнул:

— А ну, кто комиссар Юдин, выходи!

Александр Алексеевич подошел к Захарову, поцеловал его в разбитые губы.

— Прощай, командир, прощайте, товарищи! — вышел за дверь. Его провели во флигель.

В маленькой комнатушке за столом сидел полковник Бугров.

— Садитесь, господин Юдин, так, кажется, вас зовут? Нас интересует один вопрос, от ответа на который зависит ваша жизнь, Юдин. Покажите расположение вашей Третьей армии, базы снабжения, расположение штабов 29 и 30-й стрелковых дивизий. Это для вас большого труда не составит.

— Только и всего? Тогда, пожалуйста. Все штабы находятся по ту сторону фронта, а в штабах готовится вам гибель…

Полковник Бугров побагровел от злобы, а Юдин продолжал:

— Запомни, господин полковник, раз и навсегда запомни: пощады я просить у тебя не буду, предателем быть не собираюсь. Разговор считаю законченным.

Юдина повели к другому дому, расположенному в глубине двора, у конюшен. Александр Алексеевич осмотрелся кругом: не двор, острог. Если удастся бежать — за стены не выберешься.

Вошли в дом. В комнатах пахло винным перегаром. В воздухе стоял табачный дым.

— А-а, комиссар пожаловал. Ну, со мной разговор особый будет, — проговорил пьяно офицер. — На вопросы отвечай кратко и ясно. Понял?

Юдин молчал. Он узнал капитана, возглавлявшего эскадрон карателей.

— Где штаб армии?

— Я отвечать не буду.

— Не будешь, гад! — капитан ударил комиссара чем-то тяжелым. Юдин упал.

Очнулся весь мокрый, с тяжелым звоном в голове.

Солдат поднял Александра Алексеевича и посадил на табурет.

— Будешь говорить, господин комиссар?

Юдин молчал. Мысли его были далеки от происходящего. Он вспомнил себя мальчишкой. Свою родную деревеньку Васильки. Вспомнил флот. Прошло полжизни, а может быть, и вся жизнь. И вся жизнь — трудная, холодная, неласковая. Зато создан полк «Красные орлы», зато гордо реет над Родиной красный флаг. За это он, Юдин, не пожалеет своей жизни. Не пожалеет.

— Молчишь, комиссар?

И снова зверские, дикие удары.

Поздно вечером избитого в кровь Юдина втолкнули в подвал.

Ночью вызвали на допрос комбрига Захарова.

Когда его приволокли обратно, он не мог говорить: кровь шла через нос, рот, уши. Под утро комбриг, крепко сжав руку комиссара, тихо сказал:

— Прощай, Александр. Не чаял, что свидимся. Я умираю… Сволочи, из меня предателя хотели сделать, не вышло…

Больше ничего не сказал Николай Павлович Захаров, бывший офицер старой русской армии, орденоносец[34], командир бригады 29-й стрелковой дивизии красных. Кровь хлынула у него горлом.

На рассвете комбриг умер.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

В полдень дверь вновь отворилась.

— Юдин, на выход!

Александр Алексеевич подошел к мертвому командиру, наклонившись, поцеловал его в холодный лоб. Потом обратился к оставшимся в подвале красноармейцам:

— Прощайте, товарищи, не трусьте. Уж если умирать, так героем. Лучше смерть, чем предательство.

Красноармейцы молча жали ему руку. Они прощались со своим любимым вожаком, уходящим на смерть. И сейчас, избитый и окровавленный, он находил в себе силы улыбаться, подбадривать людей.

— Быстро! — рычал офицер.

Комиссар вышел на волю. Яркое осеннее солнце ослепило его. Перед подвалом стоял взвод солдат.

Подошел капитан.

— Ну, что, Юдин, одумался?

— Веди, гад, и знай: большевики смерти не боятся.

Капитан отошел, сказал что-то щербатому офицеру. Тот построил взвод в колонну по два. В середину поставили комиссара. Процессия вышла из ворот Кетовского дома и направилась к площади.

Около церкви толпился народ. Комиссара подвели к телеграфному столбу. Сверху свисала веревка. Подошел Елионский.

— Не узнаешь?

— Узнаю.

— Будь благоразумен.

— Отойди, сволочь!

Юдин заговорил громко, на всю площадь:

— Товарищи! Враг беснуется, и в этом его слабость. Скоро Красная Армия освободит ваше село. Бейте беляков, помогайте Красной Армии. Да здравствует Советская власть!

Двое солдат торопливо накинули на шею комиссара веревку. Щербатый офицер подбежал к столбу, ухватился за конец веревки, дернул ее на себя.

— Отомстите за нас, товарищи! — успел еще крикнуть Юдин.

Люди, стоявшие поблизости, попятились, побледнели, у многих на глазах блестели слезы.

Все было кончено.

— Разойдись! — зычно орали солдаты, разгоняя крестьян.

Люди расходились, с опаской и затаенной злобой поглядывая на палачей. Рядом с Юдиным был повешен и мертвый Захаров.

Сутки висели тела комиссара и командира на площади. Только на вторые четверо мужиков по приказу штаба подъехали к столбу и отвязали веревки. Тела отвезли в каменную кладовую, что стояла за церковью, а на следующий день вместе с другими расстрелянными красноармейцами закопали в общую яму.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

26 октября 1919 года село Мокроусово было освобождено от колчаковцев частями 30-й стрелковой дивизии.

Около братской могилы состоялся митинг. Выступали бойцы, командиры, комиссары, выступали пламенно, горячо, клялись отомстить врагам за смерть товарищей, командира и комиссара.

Потом прозвучал троекратный ружейный салют.

Через день красноармейцы ушли дальше на восток.

Маршал Советского Союза Ф. И. Голиков посетил село Мокроусово Курганской области, где погиб его боевой друг А. А. Юдин.

* * *

Изведала тяжесть застенков и жена Александра Алексеевича Юдина — Мария Ивановна. Вернувшись после разгрома Колчака в Курган, она работала заведующей детским домом в Введенке, была активисткой в местной партийной организации. В феврале 1921 года на Введенку налетели банды кулацко-эсеровских мятежников. Вместе с группой коммунистов-Мария Ивановна была расстреляна.

Вот что написала о гибели Марии Ивановны племянница А. А. Юдина Л. Живкова:

«Озверевшие бандиты окружили школу, где шло собрание. Захватили семь человек коммунистов и сочувствующих партии. Я не могу без содрогания вспоминать эту картину. Совершенно голые люди маленькой группкой шли по снегу. Среди них женщина, избитая в кровь, с распущенными, смерзшимися от крови косами. Это была она, моя любимая тетя Маша. Маленькая, но смелая. Она пела песню: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов».

Да, дорогой ценой была завоевана наша родная Советская власть!

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ГАКО — Государственный архив Курганской области.

СПА — Свердловский партийный архив.

ГАТОТ — Государственный архив Тюменской области в Тобольске.

ЦГАСА — Центральный государственный архив Советской Армии.

ПАКО — Партийный архив Курганского обкома.