ЕДИНЫЙ ФРОНТ
ЕДИНЫЙ ФРОНТ
Было три часа после полуночи, когда подпоручик Салиев вел арестованных жителей квартала Ючбунар. Полицейские участки были так переполнены, что для этой группы арестованных уже не находилось места.
Город освещала ясная луна. На площади и улицы пали тени высоких каменных зданий, что Придавало спящему городу некую таинственность. От реки Владаи тянул ветерок, который нес запахи гниющих трав и тины. Подпоручик с красными от пьянства глазами, бренча саблей по тротуару, гнал арестованных, срывая на них злобу за еще одну бессонную ночь. Арестованные не ожидали ничего доброго для себя, а потому не считали нужным спешить, хотя их и подгоняли: пьяный офицер — руганью, полицейские — прикладами.
Остановились перед серым зданием полицейского участка. Подпоручик нетерпеливо нажал кнопку звонка. Тяжелая дверь раскрылась, и на пороге появился полицейский. Увидев подпоручика и арестованных, он закричал:
— Зачем ты их сюда привел? Разве тебе не говорили, что нет мест? Куда я их дену?
Подпоручик выругался и пошел искать начальника. Дежурный начальник дремал за столом. Сиплым громким голосом подпоручик разбудил его:
— Разрешите доложить. Два часа я уже плутаю с группой арестованных. Негде их оставить. Это просто безобразие. Куда ни придешь — нет мест. Что с ними делать?
Начальник, протирая глаза, глядел ошалело па подпоручика, все еще не соображая, о чем он ведет речь.
— Скоро начнет светать, — продолжал Салиев, — а в приказе сказано, что днем нельзя производить арестов, чтобы не раздражать общественное мнение…
— Общественное мнение, говоришь? Вот чепуха! Сколько человек у тебя?
— Семнадцать.
— Эге… не мало. Не можем взять к себе. А в училище не пробовал?
— Нет.
— Там наверняка есть место.
— Не думаю, училище было переполнено еще с прошлой ночи.
Начальник многозначительно поглядел на поручика.
— Ты что же, думаешь, мы так и будем без конца держать их, чтобы они хлеб ели?.. Такого намерения у нас нет. Отведи их в училище, а там видно будет. Да скорее, пока еще не рассвело…
Подпоручик направился к выходу, но начальник его окликнул:
— Так ты говоришь, семнадцать человек ведешь?
— Семнадцать.
— Так вот что. Я думаю, не стоит их вести в училище…
— А как же?
— Внизу грузовой автомобиль, свободный. Погрузишь…
— Как и в прошлую ночь?
— Точно так…
— Без следствия и допроса?
— Следствие, допросы… У тебя, подпоручик Салиев, видно, нервы не в порядке. Спеши, через час солнце взойдет…
Подпоручику, охваченному нетерпением как можно скорее сбыть арестованных, совет начальника отнюдь не показался ужасным.
Через несколько минут перед полицейским участком уже тарахтел грузовик.
— Садитесь, — приказал подпоручик, — отвезем вас в гимназию. Так приказано.
Когда все погрузились, подпоручик сел в кабину шофера и приказал ехать в Искырское ущелье.
— Туда, где были в прошлую ночь, помнишь?
Шофер кивнул.
Грузовик летел на полной скорости.
Медленно рассветало, вырисовывались силуэты деревьев, кое-где дымили трубы, слышался лай собак. Подпоручик тревожно вглядывался в чуть розовеющий горизонт. Еще немного, и солнце взойдет…
— Быстрей, быстрей! — торопил он шофера.
Пять часов. Грузовик остановился в закрытой со всех сторон лесистой ложбине. Где-то внизу с ревом катил свои воды Искыр. Скалистые вершины осветились первыми лучами летнего солнца. Издалека донеслись звуки колокольчиков и лай собак, охранявших стадо. Пробуждались села, раскинутые на зеленых склонах Искырского ущелья. Начинался день, полный труда и забот.
Подпоручик Салиев отдал команду;
— Первую группу — в лесок. Вторую — под скалы! Третью — к реке.
Полицейские бросились к арестованным.
А они, уже давно понявшие, что их ждет, тесно сгрудившись, запели «Интернационал». Полицейские взбесились.
— Бей их! Чего ждете? — заорал подпоручик и сам первый разрядил свой пистолет.
Загрохотали выстрелы. Послышались стоны и голоса: «Да здравствует коммунизм!»
— Скорей! Скорей! — кричал подпоручик.
Уже замолкла песня, уже не слышалось ни голосов, ни стонов. А выстрелы все гремели, палачи боялись самой тишины.
Обливаясь кровью, пала последняя жертва. Полицейские поспешно выкопали яму, свалили туда убитых и так же быстро, как мчались сюда, помчались обратно в Софию.
Аресты, убийства продолжались…
Васил Коларов, тогдашний генеральный секретарь Коммунистического Интернационала, вернулся в Болгарию и убедил руководство Центрального Комитета в необходимости немедленного изменения курса. К началу августа 1923 года Центральный Комитет определил свою новую линию. Было решено войти в блок с Земледельческим союзом и предложить единый фронт Социал-демократической партии[27] в совместной борьбе против фашизма.
Георгий Димитров писал в газете «Работнически вестник»:
«Разве кто-нибудь решится сегодня серьезно утверждать, что в момент, когда трудящиеся массы и вся трудовая интеллигенция находятся в таком бедственном положении и подвергнуты таким тяжким испытаниям и страшным опасностям, их партии не могли бы подать друг другу руки для совместной борьбы и действовать единым фронтом против наступления капитала, во имя единой конкретной программы по жизненно важным вопросам зарплаты, рабочего дня, пропитания, земли, жилищ, налогов, репараций и проч.?»
Димитров писал дальше:
«Единый фронт на практике вовсе не означает ни отступления от своих общих партийных принципов, ни партийной обезлички, он означает лишь принятие общей конкретной антикапиталистической платформы в защиту трудящихся масс и совместную борьбу за проведение в жизнь этой платформы».
Димитров предупреждал:
«Тяжело и горько придется тем партиям или вождям партий, которые, желая быть представителями трудового болгарского народа, имели бы неразумность выступить, исходя из своих партийных и личных расчетов и соображений, за сохранение своей коалиции с капиталистами, против единого фронта труда! Этим они сами подпишут себе политический смертный приговор!»
Из противного лагеря на это отвечали:
«Управление страной должно принадлежать не невежественному народному большинству, не толпе, а интеллигентному капиталистическому меньшинству, избранному управлять…»
Чтобы не допустить образования единого фронта, реакция пыталась поссорить партии.
«Предложение коммунистов о едином фронте — это ловкий маневр хороших тактиков, направленный на внесение смуты в Социал-демократическую партию и дезорганизацию ее рядов…»
«Коммунисты отступают от своей программы, — лукаво говорили другие, — в их рядах наступило разложение, они раздумывают о том, как спасти свои головы и шкуру».
Некоторые издевались: «Это моральное падение болгарских коммунистов».
«Единый фронт труда, — отвечал Димитров, — необходим для того, чтобы обеспечить трудовому народу хлеб, жизнь, права, свободы и будущее. Единый фронт необходим для того, чтобы оградить трудящиеся массы, всю трудовую интеллигенцию и все некапиталистические элементы от эксплуатации, ограбления и угнетения со стороны капиталистического меньшинства, сорвать задуманную им военную или фашистскую диктатуру и создать свою собственную, действительно народную власть.
Единый фронт необходим для того, чтобы предотвратить возможные новые военные авантюры и опасности, гарантировать политическую свободу, национальную независимость и мир стране, так же как и братские отношения с соседними народами.
Единый фронт трудящихся масс, наконец, необходим для того, чтобы двинуть вперед общественное развитие к полному освобождению народа и страны от ига капитализма».
Страх и злоба в лагере реакции росли:
«Еще сейчас, еще сегодня, еще в этот момент необходимо ликвидировать коммунизм в Болгарии. Если упустим нынешний удобный момент, то совершим непростительную ошибку, которую, может быть, придется искупить большими жертвами».
«Эти преступники еще недостаточно наказаны, есть только одно разумное средство против них — полное их уничтожение!»
Раздавались требования выбросить из парламента коммунистов-депутатов.
«Когда мы настаиваем на том, чтобы не допускать коммунистов в парламент, мы руководствуемся не чувством ненависти, которое нам совершенно чуждо, а высшими государственными и общественными интересами…»
А их «высшими государственными и общественными интересами» были: режь народ! копи богатство! живи привольно!
Реакция разгромила все клубы Коммунистической партии, Рабочего профессионального союза, кооперации «Освобождение». Разгромила и захватила редакции и типографии всех коммунистических газет, арестовала свыше двух тысяч коммунистических деятелей, запретила собрания, ввела военное положение.
Георгий Димитров ушел в подполье. Голова его была оценена в сто тысяч левов.
Сентябрь 1923 года. Погода стояла тихая, солнечная. На бульварах Софии падали первые пожелтевшие листья, на базарах продавали жареную кукурузу, сочные груши, яблоки, виноград…
Мать Димитрова — Парашкева — и жена его Любица целыми днями прислушивались, не постучит ли в ворота полиция. Сколько раз она стучалась, рылась, искала! Но Димитрова и след простыл. Центральный Комитет партии работал нелегально.
В тот вечер на улице Бачо Киро было оживленно. Среди множества праздных людей сновали шпики. В высоком желтом здании, стоявшем на этой улице, находилась небольшая частная химическая лаборатория. Хозяйка дома Настя Исакова принимала гостей. В комнатах второго этажа веселилась молодежь. Сын хозяйки играл на пианино, а когда уставал — заводил граммофон.
В нижнем этаже — как говорится, под шумок — собрались члены Центрального Комитета Коммунистической партии: Тодор Луканов, Тодор Петров, Никола Пенев, Антон Иванов. Ожидали Георгия Димитрова и Васила Коларова.
Настя время от времени подходила к окну, отодвигала тяжелую портьеру и поглядывала на улицу. Ее беспокойство росло еще и потому, что напротив находилась квартира важного полицейского агента.
Вечерело. В глубине улицы блеснула электрическая лампа. Настя задернула занавеску и направилась к молодежи. Но в этот момент снизу послышался стук в дверь. Неужели полиция? Настя испуганно оглянулась и быстро пошла вниз. Стук в дверь повторился.
— Есть ли тут люди?
— Отворите, люди, — произнес все тот же голос.
Настя улыбнулась, облегченно вздохнула — то был знакомый голос. Настя повернула дверной ключ, и в ту же минуту порог переступили два офицера. Настя испуганно отскочила, но один из офицеров, тот, что повыше и с бородой, сказал:
— Не бойся, Настя, не бойся!
Голос был тот же, который только что звучал из-за двери, — голос Димитрова.
— Проходите быстрее, — сказала Настя, — напротив живут гады, наблюдают.
— За это им платят, Настя, — усмехнулся Димитров и снял саблю. Следом за ним шел Коларов.
Настя заперла дверь и повела гостей темным коридором в комнату, где их ожидали члены ЦК.
Появление Коларова и Димитрова внесло оживление, все расселись за столом, покрытым льняной скатертью, и приступили к работе.
С верхнего этажа долетали звуки пианино и песни. Настя стояла у окна за тяжелой портьерой и, чуть приоткрыв ее, поглядывала на улицу. Там было спокойно и пусто.
В тот вечер заседание Центрального Комитета было коротким, но бурным. По генеральному вопросу — должна ли партия пойти на вооруженное восстание — существовало разногласие. Этот вопрос ставился уже во второй раз.
Коларов и Димитров поддерживали линию на восстание.
— Другого пути для партии нет! — говорили они. — Мы обязаны принять брошенный нам вызов и поднять на решительный бой народные массы, которые во многих местах поднимаются уже стихийно… Партия должна как можно скорее перейти к вооруженному восстанию для свержения фашистской диктатуры! Если мы не сделаем этого сейчас, мы примем историческую ответственность перед болгарским народом. Время терять нельзя! Народ ждет только сигнала! Нужно твердое и последовательное руководство… Мы обязаны обеспечить это руководство…
Организационный секретарь партии Тодор Луканов считал такое решение преждевременным. Никола Пенев колебался.
— Товарищи, — говорил Коларов, — будущее народа поставлено на карту! Мы должны принять решение — 22 сентября объявить восстание! Цель восстания: свергнуть узурпаторское правительство Цанкова, пришедшее к власти через военно-фашистский переворот 9 июня, и установить рабоче-крестьянское правительство. Коммунистическая партия будет действовать совместно с Земледельческим союзом. Надо назначить главный военно-революционный комитет по руководству восстанием из представителей Коммунистической партии и Земледельческого союза!
— Я поддерживаю товарища Коларова! — сказал Димитров.
В комнате стлался табачный дым, было душно. Все молчали.
— Что же, товарищи, будем голосовать? — спросил Коларов.
— Да, голосовать, — ответил Тодор Петров.
— Да, голосовать, товарищи! — поддержал Димитров.
Тодор Луканов глядел задумчиво, душу его раздирали противоречия. Он не знал, что предпринять. Ясно ему было только одно: надо выполнить демократический принцип — поставить предложение на голосование. Оглядев товарищей, он сказал взволнованно:
— Кто за восстание 22 сентября? Поднимите руку!
Димитров, Коларов, Тодор Петров и Антон Иванов подняли руки. Никола Пенев заявил, что он остается при особом мнении. Тодор Луканов оказался в одиночестве.
Восстание было назначено в ночь с 22 на 23 сентября 1923 года.
В тот же вечер, до полицейского часа, члены Центрального Комитета оставили квартиру.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.