В. А. Лопухина

В. А. Лопухина

«Это было весною: уселись в длинные

линии, запряженные каждая в 6-сть лошадей,

и тронулись с Арбата веселым караваном.

Солнце склонялось к Воробьевым Горам,

и вечер был в самом деле прекрасен».

Лермонтов – «Княгиня Литовская».

Это было весной 1832 года.

Компания молодежи с Поварской, Большой и Малой Молчановки собралась ехать в Симонов монастырь ко всенощной – молиться, слушать певчих, гулять.

Был теплый весенний день. Цветущие ветки сирени склонялись из-за заборов на широкую зеленую улицу. Линейка, запряженная шестеркою лошадей, завернула с Поварской на Молчановку. Из большого дома на углу Молчановки и Серебряного переулка высыпала толпа молодежи.

Черный арап Ахилл в пунцовой чалме подсаживал на линейку молоденькую девушку лет шестнадцати. Из-под шляпки, завязанной большим бантом под самым подбородком, выглядывало открытое и приветливое юное лицо с живым, свежим румянцем и черным родимым пятнышком над бровью.

Линейки одна за другой спустились вниз по Серебряному переулку и выехали на Арбат.

Около девушки с родинкой оказался невысокий юноша со смуглым и неправильным, но очень выразительным лицом. Юноша был Лермонтов, девушка с родинкой – Варенька Лопухина.

Минувшей зимой шестнадцатилетнюю Вареньку привезли в Москву «на ярмарку невест». Она только одну зиму выезжала и еще не успела утратить ни свежести деревенского румянца, на сельской естественности и простоты. Это делало ее не похожей на московских барышень, у которых все было рассчитано: каждый жест, поза, улыбка.

Варенька была пылкая, восторженная, поэтическая натура. Деревенский досуг она, как Татьяна Ларина, заполняла чтением. К иностранным романам, которыми зачитывались современницы Татьяны, к началу 30-х годов, прибавился еще один – русский роман в стихах «Евгений Онегин», а среди героев, в которых влюблялись сельские мечтательницы, явился новый – Онегин. Татьяна Ларина сделалась идеалом для цельных и самобытных натур. Ее искренность, правдивость вызывали восторженное поклонение, а смелая откровенность, с которой она первая признается в своем чувстве, – подражание.

Сельское уединение и романы сделали Вареньку мечтательной. Но эта мечтательность умерялась природной живостью, веселостью и общительностью. Свою склонность помечтать Варенька не выказывала, а, наоборот, стыдилась ее, как слабости.

Варенька была блондинка с черными глазами. Это придавало ее лицу оригинальную прелесть, резко отличая от других женщин. Каждая перемена настроения, мимолетное чувство и мелькнувшая мысль отражались на ее подвижном лице. В минуты внутреннего подъема оно становилось прекрасным, а порой Варенька могла показаться совсем некрасивой.

В ней была обаятельная простота, свойственная глубоким и цельным натурам. Варенька была всеобщей любимицей. Дети поддразнивали ее: «У Вареньки родинка, Варенька уродинка».

Варенька иногда приезжала погостить в Москву. Лермонтов знал ее с детства и привык не обращать на нее никакого внимания. Отсутствие «томной бледности» и безискусственность обращения делали ее несколько прозаической в глазах романтически настроенного юноши. Он откосился чуть-чуть свысока к этой скромной девушке.

Осенью 1831 года, вернувшись из Середникова, Лермонтов застал Вареньку в Москве. Он написал ей тогда стихи в альбом, как писал всем окружающим барышням. Это был долг вежливости. Стихи были вольным переводом из Байрона и ничего общего не имели с его чувствами, которые в то время всецело были поглощены Наташей. У себя в тетради это стихотворение, посвященное Вареньке, он отделил виньеткой и внизу, непосредственно под ним, продолжал свои стихотворные объяснения с Наташей Ивановой.

Оказавшись рядом с Варенькой на линейке. Лермонтов был недоволен и готовился проскучать всю дорогу.

Только выехав за город, когда вечерний воздух освежил путешественников, они незаметно для себя разговорились. Совершенно неожиданно для обоих нашлось много общих тем и любимцев среди героев прочитанных книг… Суждения Лермонтова были резки и противоречивы. То, что он говорил, не всегда было понятно Вареньке, но она слушала его с интересом. Он нашел в ней внимательную слушательницу. Это льстило его самолюбию. Ее разговор был жив, прост и довольно свободен.

До всенощной пошли осматривать монастырь, стены и кладбище. Лазали по крутой лестнице на площадку западной башни. Отсюда расстилался прекрасный вид на Москву и ее окрестности. В лучах заходящего солнца блестели купола старинных церквей.

В древние времена Симонов монастырь был сторожевой крепостью. С этой дозорной башни наблюдали за приближением по каширской дороге крымских татар.

Стоя на площадке башни, Лермонтов и Варенька вспомнили недавно прочитанный обоими новый роман Лажечникова «Последний Новик, или завоевание Лифляндии в царствование Петра Великого».

В романе Лажечникова описана западная башня Симонова монастыря. В вечерний час сюда приходил древний старец-схимник в тяжелых веригах. Он любовался видом на Москву и Коломенское.

Лермонтов следовал за Варенькой, потому что неловко было уйти, не кончив разговора, а разговор был таков, что мог продолжаться до бесконечности. Он продолжался И во время всенощной. Вечером опять гуляли и очень поздно вернулись домой.

После поездки в Симонов, монастырь участились визиты Лермонтова к Лопухиным. Никто не обращал на это внимания. Лопухины и Арсеньева были коротко знакомы, чуть не родственники, и жили по соседству.

Весной 1832 года Лермонтов только что пережил мучительную любовь к Ивановой. Он, как Онегин, чувствовал себя разочарованным в любви и в женщинах.

Автобиографическая повесть Лермонтова «Княгиня Литовская», где описан этот период его жизни, вся в духе пушкинского романа. Об этом свидетельствует и эпиграф из «Евгения Онегина», это сказывается в самом чередовании глав и развитии сюжета, не говоря уже о том, что фамилия героя – Печорин – явно соответствует фамилии Онегин (название русских рек: Печора – Онега). В рукописи есть очень характерная обмолвка. Образ пушкинского героя стоит перед Лермонтовым в период его творческой работы, и рука невольно пишет: «Евгений». Заметив ошибку, Лермонтов исправляет: «Печорин».

Варенька, вероятно, как и Лермонтов, находилась под впечатлением пушкинского романа и невольно смотрела на окружающий мир глазами Татьяны. Сельская мечтательница полюбила со всей пылкостью цельной и непосредственной натуоы. Новая лирическая ситуация ничего об щего не имела с предшествующей. Больше того, она была прямо противоположна ей.

Спокойным, самоуверенным, несколько снисходительным тоном юноша-поэт беседует со своей новой героиней. Любовь к ней он считает коротким эпизодом:

К*

Мы случайно сведены судьбою,

Мы себя нашли один в другом,

И душа сдружилася с душою;

Хоть пути не кончить им вдвоём![252]

В течение минувшей зимы Лермонтов разрабатывал в лирическом плане тему демона. Теперь он опять возвращается к ней, но звучит она совсем по-иному. В теме демона нет ни прежней мрачности, ни прежней страстности и отчаяния. Это не переживания, а поза демона. В эту позу юноша Лермонтов сразу становится по отношению к своей новой героине. Когда они оба покину? этот Мир обмана, она станет ангелом, а он – демоном:

Клянися тогда позабыть, дорогая,

Для прежнего друга все счастие рая!

Пусть мрачный изгнанник, судьбой осужденный,

Тебе будет раем, а ты мне – вселенной![253] –

декламирует он перед Варенькой.

Этой встречей в потустороннем мире Лермонтов подменяет обещание земной любви.

Варенька пытается проникнуть в тайну его разочарованности, заглянуть в глубину его души, утешить его, но Лермонтов ревниво оберегает свое прошлое:

К*

Оставь напрасные заботы,

Не обнажай минувших дней;

В них не откроешь ничего ты,

За что б меня любить сильней,

Ты любишь – верю – и довольно;

Кого, – ты ведать не должна…

Он объясняет свое поведение тем, что не хочет показать, как черно в его душе, и тем омрачить ее душу.

Промолвив ласковое слово,

В награду требуй жизнь мою;

Но, друг мой, не проси былого,

Я мук своих не продаю[254].

С наступлением лета Лопухины поехали погостить в подмосковную к Столыпиным. Сюда же приехала ненадолго и Арсеньева с внуком перед его отъездом в Петербург. Уединенные прогулки в аллеях середниковского парка еще больше сблизили Лермонтова и Вареньку.

Все это описано в «Княгине Лиговской». «У Жоржа была богатая тетушка, которая в той же степени была родня и Р-вым. Тетушка пригласила оба семейства погостить к себе в Подмосковную недели на две, дом у нее был огромный, сады большие, одним словом, все удобства. Частые прогулки сблизили еще более Жоржа с Верочкой; несмотря на толпу мадамов и детей тетушки, они как-то всегда находили средство быть вдвоем: средство впрочем очень легкое, если обоим этого хочется.

Между тем в университете шел экзамен. Жорж туда не явился…»[255]

Оставив Московский университет, Лермонтов решил поступить в Петербургский. Варенька тяжело пережила разлуку. Она, как Татьяна, первая сказала о своей любви, обещала ждать возвращения Лермонтова и никогда не принадлежать другому.

Лермонтов уехал с твердым решением забыть Вареньку, Правда, он был растроган ее волнением и слезами, но он не верил больше в постоянство женской любви и был убежден, что она скоро его забудет, как и он ее. Горький опыт своей любви к Н. Ф. Ивановой юноша перенес на Вареньку.

Отъехав от Москвы, он написал в тетради со стихами, которую вез с собой:

Из ворот выезжают три витязя вряд,

увы!

Из окна три красотки во след им глядят:

прости!

Напрасно в боях они льют свою кровь –

увы!

Разлука пришла – и девичья любовь

прости! –

Уж три витязя новых в ворота спешат,

увы!

И красотки печали своей говорят:

прости! – [256]

Лермонтов ехал в веселом, бодром настроении. Новый город манил его, новые люди и новые впечатления ожидали впереди.

Я жить хочу! Хочу печали Любви и счастию на зло;

Они мой ум избаловали И слишком сгладили чело.

Пора, пора насмешкам света Прогнать спокойствия туман;

Что без страданий жизнь поэта?

И что без бури океан? – [257]

Только проехав Новгород, Лермонтов вспомнил о Вареньке. Но он вспомнил о ней лишь для того, чтобы оттолкнуть. Лермонтов ревниво оберегает От нее свою душу, не хочет допустить Вареньку в ее глубину, куда она стремится проникнуть со своей любовью. Все первые стихотворения Лермонтова, связанные с Лопухиной и относящиеся к лету 1832 года, напоминают своим тоном холодного превосходства проповедь, которую читает Онегин Татьяне в саду у Лариных.

К*

Мой друг, напрасное старанье!

Скрывал Ли я свои мечты?

Обыкновенный звук, наззанье,

Вот все, чего не знаешь ты.

Пусть в этом имени хранится.

Быть может, целый мир любви –

Но мне ль надеждами делиться?

Надежды… о! они мои.

Мои – они святое царство

Души задумчивой моей –

……………………………………..

Беречь сокровища святые

Теперь я выучен судьбой;

Не встретят их глаза чужие,

Они умрут во мне, со мной!..[258]

Оттолкнув Вареньку так резко, Лермонтов немного раскаивается. Ему становится жаль ее, и он объясняет свое нежелание открыть ей тайники своей души тем, что не хочет омрачить ее;

Певца твоя ласка утешить не может: –

Зачем же он сердце твое потревожит? – [259]

говорит он несколько мягче в следующем стихотворении.

Приехав в Петербург, Лермонтов прощается с Варенькой.

Прости! – мы не встретимся боле…

Он говорит ей:

Мгновение вместе мы были,

Но вечность ничто перед ним:

Все чувства мы вдруг истощили,

Сожгли поцелуем одним;

Прости! – не жалей безрассудно,

О краткой любви не жалей: –

Расстаться казалось нам трудно;

– Но встретиться было б трудней! – [260]

В этом стихотворении Лермонтов предсказывает судьбу этой женщины, которой суждено было любить его всю жизнь:

Прости! – твое сердце на воле….

Но счастья не сыщет в другом.

Оказавшись пророком относительно Вареньки, он заблуждался относительно себя.

Легко расставшись с Лопухиной, Лермонтов всю жизнь о ней тоскует.

Роман Лермонтова, относящийся к весне и лету 1832 года, имел для него огромное значение. Он долгие годы питал его лирику, дал содержание для его романа «Герой нашего времени» и поэмы «Демон». Сюжет любви Печорина и образ Веры из «Княжны Мери» непосредственно связаны с Лопухиной. Новая лирическая ситуация, создавшаяся весной 1832 года в Москве, даст материал для дальнейшего развития лирической темы поэмы «Демон».

Чувство, пробужденное в душе Лермонтова Варенькой, затрагивало лучшие струны его души и чем дальше, тем больше пускало корни в его сердце, заполняя его до краев. То же самое было и с героем Лермонтова – Жоржем Печориным: «Чудное дело! Он уехал с твердым намерением ее забыть, а вышло наоборот (что почти всегда и выходит в таких случаях)». Лермонтов делает психологический анализ чувств своего героя, которые в известной степени близки его собственным. Сверху он мелко надписывает: «Впрочем Печорин имел самый несчастный нрав: впечатления сначала легкие постепенно врезывались в его ум всё глубже и глубже, так что впоследствии эта любовь приобрела над его сердцем право давности, священнейшее из всех прав человечества»[261].

В Петербурге, через некоторое время после приезда, вдали от обеих своих героинь, Лермонтов сравнивает их друг с другом. В стихотворении, обращенном к Вареньке, он рисует ее портрет, отталкиваясь от портрета Наташи:

Она не гордой красотою

Прельщает юношей живых,

Она не водит за собою

Толпу вздыхателей немых.

И стан ее не стан богини,

И грудь волною не встает,

И в ней никто своей святыни,

Припав к земле, не признает…

В этой первой части стихотворения изображена не столько Варенька, сколько сияющая своей гордой красотой, окруженная поклонниками Наташа Иванова, – картина, которую много раз мучительно наблюдал Лермонтов, и тема, которой он не раз касался в своих стихах.

Дальше, рядом с образом Наташи, впервые встает живой образ Вареньки:

Однако все ее движенья,

Улыбки, речи и черты

Так полны жизни, вдохновенья,

Так полны чудной простоты.

Но голос душу проникает

Как вспоминанье лучших дней,

И сердце любит и страдает,

Почти стыдясь любви своей[262],

– вырывается наконец из-под пера Лермонтова первое подлинное признание в любви Лопухиной.

В одном из первых писем в Москву, написанном Софье Александровне Бахметевой, Лермонтов шлет привет всем своим друзьям в расчете на догадливость Софьи Александровны, которая передаст его привет Вареньке. Лермонтов делает прозрачный намек на Вареньку, имя которой не считает возможным называть. «У тетушек моих целую ручки, и прошу вас от меня отнести поклон всем моим Друзьям…» После слова «друзьям» – выразительное многоточие. За многоточием следует: «во втором разряде коих Achille, арап»[263]. Ахилл был слугой Лопухиных. Несколько лет спустя Лермонтов опишет его в поэме «Сашка». Он даст очень яркий портрет этого черного слуги, с которым у его героя Сашки своеобразная внутренняя связь и взаимное понимание. Арап исполняет все интимные поручения Сашки:

Проворный, хитрый, с смелою душой,

Он жил у Саши как служебный гений,

Домашний дух (по-русски домовой);

Как Мефистофель, быстрый и послушный,

Он исполнял безмолвно, равнодушно,

Добро и зло.

Арап Лопухиных Ахилл был, вероятно, в какой-то мере замешан в роман Лермонтова с Варенькой. Этот «служебный гений», которого Лермонтов считает среди своих друзей, должен был не раз выполнять небольшие, но ответственные поручения. Поклон Ахиллу был своеобразным приветом Вареньке.

Предрассудки светского общества не позволяли Лермонтову писать молодой девушке, и после того, как чувство к ней овладевает его сердцем, он начинает засыпать письмами ее сестру.

Письма к Марии Александровне предназначались, в сущности, для ее младшей сестры. Их надо читать между строк.

2 сентября 1832 года Лермонтов писал: «Знаете ли, милый друг, как я стану писать к вам? Исподволь. Иной раз письмо продлится несколько дней: придет ли мне в голову какая мысль, я внесу ее в письмо; если что примечательное займет мой ум, тотчас поделюсь с вами. Довольны ли вы этим?» – спрашивает он, конечно, не Марию Александровну, а ее младшую сестру, от которой он так ревниво оберегал свой внутренний мир, не желая делиться с ней ни своими страданиями, ни надеждами, ни мечтами. Теперь он обещает посылать ей письма-дневники, хочет, чтобы она знала каждую промелькнувшую в его сознании мысль, обещает засыпать ее письмами и стихами.

Всякая связь с Москвой, всякая встреча с приехавшими из Москвы приводят его в восторг: «…Москва моя родина, – пишет он, – и такою будет для меня всегда: там я родился, там много страдал, и там же был слишком счастлив!». «Родился, „страдал“ и „слишком счастлив“ – подчеркнуто, все это имеет скрытый смысл, хорошо понятный Марии Александровне. Письмо, полное внутреннего трепета, Лермонтов заканчивает просьбой: „Р. S. Мне бы очень хотелось сделать вам небольшой вопрос, но не решаюсь написать. Коли догадаетесь, хорошо, я буду доволен; а нет – значит, если бы я и написал, вы не сумели бы на него ответить. Это такого рода вопрос, какой, быть может, вам и в голову не приходит“»[264].

Мария Александровна удовлетворила просьбу Лермонтова, повидимому, не сразу и, получив от него упрек в недостатке понимания, пишет ему 3 октября: «Поверьте, я не утратила способности вас понимать, но что же вам сказать? Она хорошо себя чувствует, выглядит довольно веселой, вообще же, ее жизнь так однообразна, что многого о ней не скажешь: сегодня, как вчера. Я полагаю, что вы не огорчитесь, узнав, что она ведет такой образ жизни – ведь это охраняет ее от всякого искушения; что же касается меня, я пожелала бы ей немного рассеяться; как это можно, чтобы молодая особа слонялась из комнаты в комнату, к чему приведет такая жизнь? Только к тому, чтоб стать ничтожным созданием. Ну что? Разгадала ли я вас, этого ли удовольствия вы от меня ждали?»[265]

Письмо Лермонтова к Лопухиной, написанное после того, как он поступил в школу прапорщиков, полно волнения и тревоги.

Поступление в военную школу на два года отрывало его от Москвы и от Вареньки. Он умоляет Марию Александровну писать ему. Теперь это не простая любезность, а «благодеяние» и «подвиг человеколюбия»: «…между мною и милою Москвой, – пишет Лермонтов, – стоят непреодолимые преграды, и, кажется, судьба с каждым днем увеличивает их. …Теперь я более, чем когда-либо, буду нуждаться в ваших письмах; они доставят величайшее наслаждение в моем будущем заключении и послужат единственною связью между тем, что было, и тем, что будет; мое прошлое и будущее и теперь уже идут в разные стороны, и между ними барьер из двух печальных, тяжелых лет… Возьмите на себя этот скучный подвиг человеколюбия – И вы спасете мне жизнь»[266].

Из последующих писем ясно, что переписка шла очень оживленно в течение первого года. Но уже на второй год письма с обеих сторон становятся реже, хотя и не теряют прежней искренности и тепла. Так, летом 1833 года Лермонтов не писал два месяца, пока был в лагере, а перед тем долго не получал писем от Марии Александровны, и она на него за что-то сердилась. Во всяком случае прежние письма-дневники прекратились.

Лермонтов чувствует себя изменившимся и не знает, что будет с ним еще через год. «Узнаете ли вы меня, и захотите ли узнать? А я какую роль буду играть? Приятно ли будет это свидание для вас, или оно смутит нас обоих?»[267] – спрашивает он Марию Александровну в письме от 4 августа 1833 года, и не столько ее, сколько Вареньку.

Тон писем становится более нервным. Московские друзья Лермонтова чем-то недовольны им. Он то упрекает их в молчании и молит написать, в чем-то раскаивается, старается заслужить прощение, то сам подолгу не пишет.

Юноша Лермонтов рос и менялся в новых условиях. Эту перемену замечали в кем окружающие, и каждый объяснял по-своему. Шан-Гирей говорит, что за годы пребывания в школе прапорщиков в Лермонтове исчезли следы домашнего воспитания и постоянного пребывания в женском обществе.

Лермонтов становился другим, и это отдаляло его от Вареньки. Долгая разлука делала соединявшую их нить все тоньше и тоньше. Нужна была новая встреча, чтобы дать новую пищу чувству. Переписка, да к тому же односторонняя, не могла заменить живого общения. Писал только Лермонтов, через третье лицо, и ничего в ответ не получал от Вареньки.

Ксгда в начале 1834 года Шан-Гирей привез ему поклон от нее, Лермонтов был огорчен и разочарован.

Прощаясь с Шан-Гиреем, ехавшим в Петербург, Варенька с влажными глазами, но с улыбкой сказала: «Поклонись ему от меня; скажи, что я покойна, довольна, даже счастлива».

Лермонтов выслушал это, как показалось Шан-Гирею, хладнокровно и не стал расспрашивать. Шан-Гирей обиделся на Лермонтова за это кажущееся безразличие к Вареньке. На его упрек Лермонтов отвечал: «Ты еще ребенок, ничего не понимаешь!» Шан-Гирею было в это время только 16 лет[268].

То, что произошло весной 1835 года, становится понятным из простого сопоставления фактов.

22 ноября Лермонтов кончил школу. Молодой, только что выпущенный офицер, который два года был лишен общества, закружился в вихре развлечений. На одном из первых балов. Лермонтов встретился с Сушковой и в течение декабря инсценировал роман с ней. Об этом романе заговорили в Петербурге. В первых числах января о нем стало известно в Москве. Алексей Лопухин, брат Вареньки, побывавший в это время в Петербурге, привез целый ворох новостей в любящую побасенки Москву. Все эти новости разнесли по городу и разукрасили московские сплетницы.

Лермонтова тянуло в родную московскую обстановку, в освежающую и очищающую атмосферу чистой молодой любви, «…возле вас, – писал он Марии Александровне, – я нашел бы себя самого, стал бы опять, каким некогда был, доверчивым, полным любви и преданности…»

Он робко просил между строк поклониться Вареньке: «Поклонитесь всем, кому сочтете нужным…»[269], – писал он, заканчивая просьбу многоточием.

Ответом на полученные из Петербурга вести об ухаживании Лермонтова за Сушковой была помолвка Вареньки. Это было сделано очень быстро и решительно. В следующем письме Лермонтова к А. М. Верещагиной (без даты), где он сам подробно рассказывает свою историю с Сушковой, поэт уже пишет об этом.

Знакомая из Москвы рассказала ему, что «М-lle Barbe выходит замуж за г. Бахметева. Не знаю, должен ли я верить ей, но, во всяком случае, я желаю M-lle Barbe жить в супружеском согласии до празднования ее серебряной свадьбы и даже долее, если до тех пор она не пресытится»[270], – писал Лермонтов среди прочих новостей о родных и знакомых.

В мае Варенька вышла замуж за человека, который был на двадцать лет старше ее. Ей, как Татьяне, «все были жребии равны». Родные поспешили устроить этот брак до новой встречи ее с Лермонтовым, который упорно хлопотал об отпуске.

Лермонтова не считали подходящим мужем для Вареньки. В Москве его называли «сорви-головой», не были уверены даже, что он кончит школу и будет произведен в офицеры. Ко всему этому, после истории с Сушковой, присоединилась репутация Дон-Жуана. С самого начала родные надеялись, что двухлетняя разлука вылечит обоих, и теперь воспользовались слухами о его петербургских похождениях, чтобы повлиять на Вареньку. Не дождавшись приезда Лермонтова в отпуск, она вышла за человека, который мог быть ей отцом.

По словам ближайшего свидетеля этого романа Шан-Гирея, Варенька была несчастна. Она продолжала любить Лермонтова всю жизнь, как и он не переставал любить ее до конца.

Продолжение романа Лермонтова с Лопухиной можно проследить по рукописям «Демона».

Перед нами большая тетрадь. Прекрасная, плотная бумага сшита белыми толстыми нитками, как обычно сшивал Лермонтов свои тетради. Обложка пожелтевшая, порванная и потом кем-то подклеенная.

Рукопись переписана чужим ровным писарским почерком. Но обложка сделана самим поэтом. Сверху крупно надпись: «Демон». Внизу слева мелко: «1838 года сентября 8 дня». Заглавие старательно выведено и заключено в овальную виньетку. Такие виньетки часто встречаются в его юношеских тетрадях.

Сверху мелко надписано П. А. Висковатым: «Из рукописей Варвары Александровны Лопухиной (Бахметевой), сохранившихся у брата Алексея Александровича Лопухина». Почерк Лермонтова мы встречаем в двух местах рукописи: на одной из страниц поэмы и в самом конце, Строки, написанные Лермонтовым в тетради, подаренной им любимой женщине, среди бездушно выписанных писарем страниц, приобретают особый смысл и значение. Онц воспринимаются с волнением – точно чужое письмо, случайно попавшее вам в руки, невольно подслушанный разговор, нечаянно открытая чужая тайна.

Писарь писал черными чернилами, Лермонтов пишет другими. Очевидно, он просил сделать пропуск в определенном месте и потом, принеся тетрадь домой, вставлял строки, на которые хотел обратить особое внимание того, кому предназначалась рукопись.

Страница, написанная рукою писаря, кончается стихами:

Облаков неуловимых Волокнистые стада…

Переворачиваем страницу: почерк Лермонтова! Поэт старается писать ровно и красиво, но по привычке, как всегда, строчки, написанные его мелким, неровным почерком, устремляются вверх и загибаются вниз.

Час разлуки, час свиданья, –

Им ни радость ни печаль:

Им в грядущем нет желанья

И прошедшего не жаль.

В день томительный несчастья

Ты об них лишь вспомяни,

Будь к земному без участья,

И беспечна как они, –

утешает Лермонтов Вареньку в неудавшейся жизни.

А дальше почерком писаря -

Лишь только ночь своим покровом…

И т. д.

По окончании поэмы снова появляется рука Лермонтова. Конец поэмы отделен чертой, как обычно делает Лермонтов в своих тетрадях, когда дальше идет что-то совсем иное.

Под чертой, следом за поэмой, Лермонтов пишет:

Посвящение поэмы «Демон»

Я кончил, – и в груди невольное сомненье:

Займет ли вновь тебя давно знакомый звук, –

Стихов неведомых задумчивое пенье, –

Тебя, забывчивый, но незабвенный друг?

Лермонтов виделся с Лопухиной в Петербурге в 1838 году! куда Варвара Александровна приезжала с мужем, по дороге за границу. Об этом рассказывает Шан-Гирей. Варвара Александровна очень изменилась, побледнела и похудела; «и тени не было прежней Вареньки, только глаза сохранили свой блеск и были такие же ласковые», – пишет Шан-Гирей в своих воспоминаниях. Он передает свой разговор с ней:

– «Ну как вы здесь живете?»

– «Почему же это вы?»

– «Потому, что я спрашиваю про двоих».

– «Живем, как бог послал, а думаем и чувствуем, как в старину»[271].

За Лермонтовым послали в Царское Село, где он в то время жил и где стоял его полк. Это была их последняя встреча.

Лермонтов не раз дарил Вареньке «Демона». Сохранился лист с посвящением Лопухиной. Так же, как и рукопись 1838 года, он хранится в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

Лист переписан писарской рукой, но композиция продумана Лермонтовым. Сверху крупно: «В………. А………… Б».

Число точек соответствует числу букв имени Варвары Александровны.

Немного ниже, справа, четыре строки:

Прими мой дар, моя Мадонна…

Под ними левее:

Я кончил..

Буква «Б» раздраженно перечеркнута карандашом, и карандашом же крупно написано: «Л».

Получив рукопись от переписчика, Лермонтов перечеркивает начальную букву фамилии Вареньки, которую она носила по мужу, и пишет первую букву ее девичьей фамилии. Он делает это, вероятно, быстрым, непроизвольным движением руки, не думая о последствиях, каким его герой Жорж Печорин бросает в горящий камин визитную карточку Верочки и ее мужа.

Во время экспедиции в Чечню, летом 1840 года, Лермонтов имел при себе большой альбом в темном коричневато-лиловом коленкоровом переплете с выбитыми на нем цветами[272]. Стремление к внутренне близкому и родному, но недосягаемо далекому существу – вот лейтмотив альбома. Эта тема находит свое воплощение в образах сосны и пальмы, которые чередуются с впечатлениями походной жизни.

Альбом начинается стихотворением «Живой мертвец». «Живой» зачеркнуто и сверху надписано: «Новый».

Желаю, плачу и ревную,

Как в старину…

Перевернем страницу:

Покоя, мира и забвенья

Не надо мне!

И дальше:

На севере диком стоит одиноко…

Потом что-то перечеркнуто карандашом, и снова повторяется тема про сосну.

В центре страницы рисунок: пальма на скале. Едут два всадника – Печорин и княжна Мери. Справа сухое дерево с одним суком. Через несколько страниц – снова «На севере диком» – вариант. Несколько страниц написаны карандашом. Это предисловие к «Герою нашего времени». Тут же черновой набросок: «У гр. В. был музыкальный вечер».

Рисунки окружающей природы и походной жизни, кавказские пейзажи, русский лагерь; едет арба, и на этом фоне одна тема с вариациями: «Сосна и пальма». Когда перелистываешь альбом, точно присутствуешь при рождении темы «Валерика» – хотя этого стихотворения здесь и нет.

Я к вам пишу: случайно! право,

Не знаю как Я для чего.

Я потерял уж это право.

И что скажу вам? – ничего!

Что помню вас? – но, боже правый.

Вы это знаете давно.

И вам, конечно, всё равно.

Но я вас помню – да и точно,

Я вас никак забыть не мог![273]

До настоящего времени не было портрета Варвары Александровны Лопухиной, который давал бы приблизительное представление об этой женщине, которую до конца дней любил Лермонтов. За последние годы Пушкинским домом в Ленинграде приобретен ее акварельный портрет[274], до сих пор остававшийся неизвестным. С портрета смотрит живая Варенька. Она держится очень прямо, что придает всей ее фигуре какую-то стремительность. Вдохновенный, наполненный большим внутренним содержанием облик дышит исключительным очарованием. Над бровью отчетливо выведена родинка.

Под портретом подпись карандашом: «Работа М. Ю. Лермонтова. Поэта». И дальше рукою Висковатого: «Работа несомненно М. Ю. Лермонтова и изображает Варвару Александровну Бахметеву, рожд. Лопухину. Пав. Висковатый».

В 1839 году у Варвары Александровны родилась дочь Ольга. Лермонтов видел девочку. Висковатый предполагает, что под этим впечатлением написано стихотворение «Ребенку».

О грёзах юности томим воспоминаньем,

С отрадой тайною и тайным содроганьем,

Прекрасное дитя, я на тебя смотрю…

О, если б знало ты, как я тебя люблю!

Как милы мне твои улыбки молодые,

И быстрые глаза, и кудри золотые,

И звонкий голосок… Не правда ль? говорят,

Ты на нее похож…. Увы! года летят:

Страдания ее до срока изменили;

Но верные мечты тот образ сохранили

В груди моей…[275]

Висковатый рассказывает о сильном впечатлении, которое произвела на Лермонтова встреча с девочкой. Он долго ласкал ребенка и потом, не в силах сдержать слез, вышел в другую комнату[276].

В. А. Лопухина умерла в 1851 году и похоронена в Москве в соборе Донского монастыря.