Часть девятая (1920-1938 гг.) ИЗГНАННИК

Часть девятая (1920-1938 гг.) ИЗГНАННИК

Убийство генерала Романовского. В Англии, Бельгии, Венгрии. Белоэмиграция во Франции. Похищение генерала Кутепова. Историк Мельгунов. Писатель Шмелев. Парижский «выход». Похищение генерала Миллера.

Пятого апреля 1920 года А. И. Деникин вместе с И. П. Романовским и английским представителем генералом Хольманом, прибыв из Крыма, высадились в Турции - на пристани Топханэ в Константинополе.

Их встретили английский офицер и русский военный представитель при британском и французском командовании в Константинополе генерал В. П. Агапеев. Поехали в здание российского посольства, где Антона Ивановича с нетерпением ожидала жена Ксения Васильевна.

Посольство стало общежитием беженцев. Огромный дом был набит офицерами, чьими-то родственниками, женщинами, детьми. Царили нервозность, накопилась неприязнь к потерпевшему поражение главкому Деникину. Пройдя по коридорам под прицелом глаз соотечественников, Антон

Иванович оказался в двух комнатушках, где с радостью обнял жену и дочку.

Деникин осмотрелся, здороваясь с родными и близкими. Здесь, кроме Ксении Васильевны и Марины, помещались нянька его дочки, дед Ксении Васильевны, ее мать с мужем полковником Ивановым. Тут же жили дети генерала Корнилова — Наталья с малолетним братом Юрой, а также нашла приют барышня Надя Колоколова - дочь командира Архангелогородского полка, которого в Житомире сменял Деникйн. Эту девушку после смерти ее родителей Антон Иванович считал членом своей семьи. Девять человек в двух комнатках!

Где уж тут было разместиться еще и Антону Ивановичу с Романовским. Генерал Агапеев предложил Деникину с ним устроиться во флигеле военного агента. Иван Павлович Романовский пошел на улицу, чтобы послать шофера за своей папкой с важными бумагами, оставленной на катере, который вез их с миноносца на причал.

Возвращаясь, Романовский прошел через вестибюль в биллиардную комнату, которая была пуста, стал пересекать ее. За ним с момента приезда следил высокий, худой поручик Харюзин, одетый в шинель, в кармане которой он сжимал «парабеллум». Поручик заскочил в биллиардную за Романовским, выхватил револьвер и окликнул:

— Генерал!

Романовский обернулся. Харюзин выстрелил в него! Попал около сердца, генерал упал. Вторую пулю поручик всадил ему на полу в шею.

Харюзин выскочил из комнаты и побежал по лестнице наверх, но на этаже выше показалась женщина. Он повернулся и спокойно спустился вниз. Вышел из посольства на улицу и сел в трамвай, отправившись на свою квартиру в Шишли.

Деникин, беседующий с Агапеевым, сразу услыхал выстрелы и недоуменно произнес:

— Однако у вас пальба.

К ним вбежал бледный полковник Б. А. Энгельгард.

— Ваше превосходительство, генерал Романовский убит!

Они бросились в биллиардную. Здесь около умирающего Романовского на коленях стояла Наталья Корнилова. Романовский, не приходя в сознание, умер. Деникин потом отмечал:

«Этот удар доконал меня. Сознание помутилось, и силы оставили меня — первый раз в жизни».

Против генерала Романовского окончательно ополчились в марте 1920 года, объявив его и «жидомасоном». Деникину в Новороссийске донесли, что группа корниловских офицеров собирается убить Романовского, встревоженный генерал Хольман предложил ему переселиться ца английский корабль. Иван Павлович ответил, обращаясь к Деникину:

- Этого я не сделаю. Если же дело обстоит так, прошу ваше превосходительство освободить меня от должности. Я возьму ружье и пойду добровольцем в Корниловский полк; пускай делают со мной, что хотят.

От должности Антон Иванович его в Феодосии освободил, но и это не помогло.

Убийца Романовского поручик Мстислав Алексеевич Харюзин происходил из старой, крайне консервативной дворянской семьи, отец его был бессарабским генерал-губернатором, потом сенатором. 31-летний М. Харюзин окончил Лазаревский институт восточных языков и историко-филологический факультет Московского университета. Закончив Михайловское артиллерийское училище, в Первую мировую войну служил артиллеристом, в Гражданскую был контрразведчиком Белой армии. В этой роли его направляли на Кавказ, в Туркестан, Турцию, в последнее время он вел агентурную деятельность в Константинополе.

Член тайной белогвардейской монархической организации Харюзин считал, что требуется «бороться с жидомасонством», что генерал Романовский «продал армию жидомасонам». На одном из совещаний с единомышленниками, обсуждая поражение ВСЮР, он сказал:

— Деникин ответственен, но на его совести нет темных пятен; генерал же Романовский запятнал себя связью, хотя и не доказанной. На основании имеющихся у меня бумаг можно утверждать, что такая связь существует у Романовского с константинопольскими банкирами, которые снабжали деньгами и документами большевистских агентов, ехавших на работу в Добровольческую армию.

После убийства генерала Романовского Харюзин оставил на своей квартире в Шишли конверт с сургучной печатью:

«СООБЩЕНИЕ. Сообщаю, что 5 апреля 1920 г. в 5 ч. 15 м. дня в биллиардной комнате русского посольства в Константинополе из револьвера системы «парабеллум» мною убит двумя выстрелами ген. Романовский. Подтвердить могут лица, видевшие факт и узнавшие о нем немедленно.

Мстислав Харюзин».

Конверт найдут и вскроют после гибели Харюзина, которая произойдет через несколько месяцев в его командировке к Кемаль-паше, боровшемуся с англо-греческой интервенцией.

То, что Романовского убил русский офицер, засвидетельствовала дама, видевшая с этажа Харюзина, выбежавшего после выстрелов из биллиардной.

Деникин настоял, чтобы на панихиде по Романовскому не было русских офицеров: «После того, как русское офицерство так себя показало». Генерал Агапеев решил, что это касается лишь проезжих, но ему разъяснили: генералу Деникину вообще неприятно видеть форму русского офицера, лучше, чтобы на панихиде никого из них, кроме Агапеева, не было.

Англичане стали весьма отзывчивыми после отстранения с главкомов Деникина, увидев тем более, что он об их ноте, врученной Врангелю, не подозревает. Они ввели в русское посольство полицию и караул из своих новозеландцев, которые встали там, где надлежало пройти Деникину к гробу, и около него.

Возмущенный Антон Иванович также запретил надевать на покойника добровольческую форму, Романовского похоронят 8 апреля 1919 года на Греческом кладбище в казачьей форме.

В ночь на 6 апреля Деникин был на панихиде вместе со своей семьей. Залившись слезами, он отошел в угол комнаты.

Потом тело Романовского увезли в церковь Николаевского госпиталя, а Деникин вместе с женой, дочерью, Натальей Корниловой и се братом сели в поданные англичанами автомобили и в сопровождении британских офицеров отправились на пристань Дольма-Бахчи, чтобы отплыть в Англию.

Долее Деникин не захотел здесь оставаться. Вместе с «главкомом» отбыла и его теперешняя «армия» родни и близких, где было еще два офицера: кроме отчима его жены полковника Иванова, бывший адъютант генерала Алексеева, потом — Деникина, А. Г. Шапрон дю Ларре, произведенный в генералы в марте 1920 года «за боевые отличия».

Уходя из русского посольства, бывший главнокомандующий Белой армии увидел единственного местного русского офицера на его пути — генерала Агапеева. Деникин ни слова не сказал ему на прощание, только «слегка склонил голову». Антон Иванович (который сердится), уплывая навсегда из России, соизволил и там проститься лишь с ротой Ставки, хотя торжественно проводить его в церемониальном строю хотели многие.

Два конечных, драматически тяжелейших события деникинской военной судьбы: уход с главкомов и гибель самого близкого боевого соратника, — словно б сделали другим Антона Ивановича. И то, и другое было беспрецедентным по жесткости и жестокости, но вряд ли это может оправдать христианина Деникина, которым он твердо себя считал. Врангелевская «перевыборная кампания», убийство Романовского лишили Антона Ивановича сил «первый раз в жизни», но разве в бессилии как раз не должно прибегать к главному православному «оружию» — смирению, хоть ты и самолюбив? Ведь даже Харюзин говорил, что у Деникина нет на совести темных пятен.

«Обидеться» на «всю» Белую армию, на русскую военную форму - это и по-детски, и огромная гордыня. Очевидно, «царем» Антон Иванович себя все-таки ощущал, был не только «рабом» при «тачке» власти. Невольно вспоминаются строки о «честолюбце» Деникине из константинопольского письма Врангеля...

Дочь генерала Марина Антоновна, маленькой девочкой поплывшая тогда к британским берегам с обретенным, наконец, в семью папой, так прокомментировала мне его «лучшего друга» генерала Романовского:

- Может быть, он и был масоном, но не все масоны одинаково думают и одинаково себя ведут. Павел I в Голландии как будто стал масоном, в Стокгольме есть его портрет, где он одет в масона. Но Павел I был за автократию...

После константинопольского происшествия генерал Деникин уходит почти на двенадцать лет в молчание и затворническую жизнь, лично не вмешиваясь в общественную жизнь белоэмиграции, он обрек себя на самоизоляцию.

Броненосец «Мальборо» нес Деникиных в Британию сначала по Средиземному морю неторопливо, останавливался на Мальте и в Гибралтаре. Когда вышел в Атлантику, поднялась буря. Больше всех всполошилась нянька маленькой Марины, плача и причитая:

— И никто-то меня не похоронит, и рыбы меня съедят...

Няня раздражала Ксению Васильевну ревностной любовью к ее куколке-дочке, и былая институтка Ася, превратившаяся в крепкую домохозяйку, посмеивалась.

В Англии Деникины во главе «взвода» их родни, близких высадились 17 апреля 1920 года в Саутгемптоне, сели на лондонский поезд. В столице на вокзале Ватерлоо генерала Деникина встретили представитель британского военного министерства генерал сэр Филипп Четвуд с несколькими офицерами и уже вернувшийся сюда генерал Хольман. Здесь также была группа русских военных, дипломатических представителей во главе с поверенным в делах Е. В. Саблиным и общественных деятелей, среди которых выделялся кадетский лидер П. Н. Милюков.

Саблин вручил Антону Ивановичу телеграмму из Парижа, полученную русским посольством на имя Деникина. В ней стояли подписи князя Львова; Сазонова -бывшего главы МИДа императорской России, потом — в правительствах Колчака и Деникина; а также Маклакова и даже Савинкова. Они «в дни тяжких нравственных мучений, переживаемых» генералом, выражали ему глубочайшее уважение, писали:

«Беззаветное высокопатриотичное служение Ваше на крестном пути многострадальной родины нашей, Ваше геройское беззаветное самопожертвование ей да послужит залогом ее воскресения. Имя Ваше сопричтется к славным и дорогим именам истинных начальников земли русской и оживит источник для духовных преемников святого дела освобождения и устроения великой России».

Разместили британцы Деникиных и приехавших с ними вместе в отличных покоях отеля «Кадоган». Лондонская «Таймс» писала:

«Приезд в Англию генерала Деникина, доблестного, хотя и несчастливого командующего вооруженными силами, которые до конца поддерживали на Юге России союзническое дело, не должен пройти незамеченным для тех, кто признает и ценит его заслуги, а также то, что он старался осуществить на пользу своей родины и организованной свободы.

Без страха и упрека, с рыцарским духом, правдивый и прямой, генерал Деникин — одна из самых благородных фигур, выдвинутых войною. Он ныне ищет убежища среди нас и просит лишь, чтобы ему дали право отдохнуть от трудов в спокойной домашней обстановке Англии...»

Влиятельнейшая газета во многом выражала мысли Черчилля, была права и насчет деникинских настроений. Низложенный «царь Антон» дождался безответственного счастья стать «капустным» и объявил себя Саблину «частным лицом»! Сказал, что хотел бы поселиться в тиши английской провинции. Саблин назвал несколько местечек в часе езды от Лондона, Антон Иванович замахал руками.

— Ой, нет, это близко, куда-нибудь подальше!

Поскорее отдохнуть или скрыться от всех этих внимательно рассматривающих его глаз мечтал Деникин? Наверное, все-таки — сбежать. Не мог он отказать во встречах только Уинстону Черчиллю. На следующий день после прибытия, телеграммно поблагодарив британского короля за гостеприимство в его стране, Антон Иванович нанес визит в военное министерство, где Черчилль пригласил генерала на официальный завтрак.

На завтраке Деникин был с супругой, как и Черчилль с его женой, за столом сидели и трое высших чинов министерства. Коснулись в разговоре главкома барона Врангеля. Бывший главком ВСЮР сказал:

— Врангель стоит во главе Вооруженных сил Юга России, ведя борьбу против большевиков. И поэтому ему надо всемерно помогать.

После завтрака Черчилль позвал своего десятилетнего сынишку Рэндольфа.

— Вот русский генерал, который бил большевиков.

Мальчишка уставился на Деникина во все глаза и

почтительно поинтересовался: сколько тот убил большевиков? Деникин расстроил его, сообщив, что лично — ни одного.

В Лондоне Деникин носил единственный свой военный мундир, и то не в комплекте — фуражки не было. Когда начинался дождь, надевал офицерский дождевик без погон, а на голову нахлобучивал клетчатую кепку, на какую пришлось разориться. Денег тоже не было. Когда выгреб здесь из карманов царские рубли, керенки, австрийские кроны и турецкие лиры, обменяли их всего лишь на сумму около тринадцати фунтов стерлингов... Зря притащил сюда Антон Иванович и коробочку с десятикопеечными монетами чеканки 1916 года в 49 рублей, тут они стали английскими грошами.

Ксения Васильевна придерживала привезенное столовое серебро: это НЗ на три-четыре месяца ближайшей жизни в английской глуши. Милюков предложил Деникину переговорить с заведующим выдачей ассигнований из прежних российских государственных сумм, находившихся в заграничных банках, чтобы выручить его семью на пропитание. Антон Иванович нахмурился.

— Не может быть и речи. То деньги казенные, а я -частное лицо.

Милюков также приставал к нему, чтобы генерал официально принял на себя преемство Верховной российской власти от погибшего Колчака, что Указом адмирала на такой случай и утверждено. Деникин отнекивался. Милюков восклицал:

— Что ж будет? Ведь к этой власти придет Керенский! Антон Иванович, по крайней мере, не делайте заявлений о своем отказе от преемства.

Деникин объяснял:

— Никаких заявлений вообще я не намерен делать. Верховной власти от Колчака я не принимал, следовательно, и отказываться не от чего.

Много-«думный» кадет снова наседал, интересуясь: а не отдал ли Антон Иваныч Врангелю эту Верховную власть вместе с военной? А вдруг тогда барон сможет заключить с большевиками мир? Обессиленный Деникин едва отмахивался:

— Не мешайте Врангелю; может быть, он что-то сделает. А я хочу уйти от политики, не вмешивайте меня...

Генерал Хольман подыскал Деникиным недорогое помещение за их счет сначала в Певенси-Бей, потом в Истборне. Предлагали англичане Антону Ивановичу пенсию, а также поселиться в правительственных поместьях бесплатно. Он отказался. Его и так удручило, что принял «милостыню», живя в «Кадогане». Ко всему, Деникин брезгливо наблюдал за британским правительством, явно нацелившимся на укрепление отношений с красной Москвой.

В это лето 1920 года погостили Деникины в имении морганатической супруги великого князя Михаила, расстрелянного большевиками вместе с его секретарем англичанином Джонсоном летом 1918 года под Пермью, -княгини Н. С. Шереметьевской (Брасовой). Великий князь Михаил, пробывший день императором после отречения в его пользу Николая II, по мнению княгини, был все же жив и где-то скрывался, чтобы в «нужную минуту» предъявить свои права на то самое «преемство», которым мучил Антона Ивановича Милюков. Рой гадалок кружил вокруг мистичной хозяйки английского имения, и Деникину казалось, что у него окончательно ум за разум зайдет.

Пребывание принципиального Деникина в приветливой только на вид Англии оборвалось в августе, когда «Таймс» опубликовала ноту лорда Керзона, направленную в Москву наркому иностранных дел Чичерину. Это британское заявление предлагало советскому правительству прекратить Гражданскую войну и декларировало слова Керзона:

«Я употребил все свое влияние на генерала Деникина, чтобы уговорить его бросить борьбу, обещав ему, что, если он поступит так, я употреблю все усилия, чтобы заключить мир между его силами и вашими, обеспечив неприкосновенность всем его соратникам, а также населению Крыма. Генерал Деникин в конце концов последовал этому совету и покинул Россию, передав командование генералу Врангелю».

Было дело в Новороссийске перед самой эвакуацией белых в Крым, когда к Деникину явился один из членов Британской военной миссии генерал Бридж и предложил посредничество его правительства для заключения перемирия с Красной армией. Деникин ответил Бриджу одним словом:

- Никогда!

Теперь англичане, заигрывая с Советами, ловко подтасовали этот факт. 27 августа 1920 года генерал Деникин разразился опровержением в той же «Таймс»:

«Я глубоко возмущен этим заявлением и утверждаю:

1) что никакого влияния лорд Керзон оказать на меня не мог, так как я с ним ни в каких отношениях не находился;

2) что предложение (британского военного представителя о перемирии) я категорически отверг и, хотя с потерей материальной части, перевел армию в Крым, где тотчас же приступил к продолжению борьбы; 3) что нота английского правительства о начале мирных переговоров с большевиками была, как известно, вручена уже не мне, а моему преемнику по командованию Вооруженными Силами Юга России генералу Врангелю, отрицательный ответ которого был в свое время опубликован в печати; 4) что мой уход с поста Главнокомандующего был вызван сложными причинами, но никакой связи с политикой лорда Керзона не имел.

Как раньше, так и теперь я считаю неизбежной и необходимой вооруженную борьбу с большевиками до полного их поражения. Иначе не только Россия, но и вся Европа обратится в развалины».

Все шло к признанию британцами власти московских коммунистов законной российской. В Лондоне Ллойд Джордж обсуждал с советским представителем Красиным возможность установления торговли, и англо-советский торговый договор будет подписан в марте 1921 года.

Поэтому А. И. Деникин сразу после опровержения собрал свой нехитрый скарб в уже вроде обжитом Истборне. Он демонстративно снялся из «спокойной домашней обстановки Англии», какой столь певуче благословляла генерала «отдохнуть от трудов» по приезду все та же «Таймс».

Повел Антон Иванович в новый поход свою неразлучную бригаду со старыми и малыми опять по неспокойной Атлантике на европейскую землю, которая все же не каким-то островом была, а простиралась до самой их родины.

Перебралась семья Антона Ивановича в Бельгию. Здесь Деникин, что уже бывало в его судьбе при сокрушительных ударах, как, например, после удаления из Академии Генштаба, всерьез берется за перо. Покорно чистый, так первозданно бело-«белогвардейский» лист бумаги еще никогда его не подводил.

Деникины поселились в окрестностях Брюсселя в небольшом домике с садом, который давно грезился на покой Антону Ивановичу. Здесь их спутники разъехались. Наталья Корнилова позже выйдет замуж за сблизившегося с ней в этом путешествии генерала Шапрона дю Ларре, они так и останутся в Бельгии, где позже родится у них сын, которого назовут Лавром в честь деда Лавра Георгиевича Корнилова.

Зажил Деникин сам-пятый: кроме жены, дочки, няньки, еще и дед Ксении Васильевны. Антон Иванович начал подготовительную работу к своему главному исследовательскому труду «Очерки Русской Смуты», который составит пять томов, еще в Англии. Теперь писание его стало главным для генерала, но от хозяйства семьи он не устранялся.

Вставал Антон Иванович раньше всех, в семь утра. Открывал ставни, шел на двор за углем и растапливал печи и плиту. Ксения Васильевна варила кофе, подавала завтрак. Потом дружно убирались. Антон Иванович отвечал за подметание полов, дед жены — за вытирание пыли. Приборка кухни, чистка картошки, все, что связано с готовкой еды, лежало на Ксении Васильевне. Нянька хлопотала только с Мариной.

Ксения Васильевна поглядывала за приближающимся к полувеку своей жизни мужем и говорила:

— Моцион ему нужен, засядет за писание, его уже никакими силами не вытянешь погулять.

Антон Иванович был совершенно замкнут домом в брюссельском предместье, но на него обращали внимание. Своим демонстративным отъездом из Англии Деникин, который «бил большевиков» и послал к черту британцев, навел на мысль здешнюю власть, что и ей не поздоровится. Его вызвали в Брюссель в административное учреждение и учтиво попросили дать подписку: на территории Бельгии не будет заниматься активной политикой.

Генерал мрачно бумагу подписал, а вскоре отправил письмо министру юстиции бельгийского правительства Эмилю Вандервельде. Этого известного социалиста Деникин знал с апреля 1917 года, когда тот приезжал к нему в Могилев, в Ставку Верховного на переговоры. В письме Вандервельде Антон Иванович указывал:

Мне невольно приходит на память эпизод из прошлого, как в 1917 году в качестве начальника штаба Верховного Главнокомандующего российскими армиями я принимал у себя в Ставке бельгийского министра Вандервельде. Он был несчастлив тогда, человек без родины, представитель правительства без страны, в сущности такой же политический эмигрант, как теперь многие русские. Ведь Бельгия тогда была растоптана врагами так же, как сейчас Россия. Но мы сделали все возможное, чтобы не дать почувствовать господину Вандервельде ни в малейшей степени тягости его положения. Ибо мы разделяли искренне горе Вашей страны и ее героической армии.

Я не ожидал и не искал внимания. Но был уверен, что русский генерал будет огражден в Бельгии от унижения. Я имею в виду не только свою роль как Главнокомандующего

Вооруженными Силами Юга России — вокруг этого вопроса сплелось слишком много клеветы и непонимания... Но я говорю о себе как о бывшем начальнике штаба Верховного Главнокомандующего, как о главнокомандующем русскими фронтами в мировую войну, наконец, как о генерале союзной вам армии, полки которого в первые два года войны вывели из строя австро-германцев много десятков тысяч воинов.

Все это я считаю необходимым высказать Вам в надежде, что, быть может, к другим деятелям, которых судьба забросит в Бельгию, правительственная власть отнесется несколько иначе.

Вандервельде сразу же ответил Деникину любезным, полуизвинительным письмом.

Конец этого 1920 года, трагического для Белой армии, закончился ее исходом за границу под командой генерала Врангеля в ноябре. Советскими историками достаточно наплетено о ее «разгроме», небывалом красном героизме при штурме Перекопа и т. п. Но о том, что это был планомерный отход белых, мне давно объяснил бывший врангелевский офицер, пушкинист Н. А. Раевский. Он сказал, что зимовать в Крыму они и не собирались, оставили для прикрытия части на перевалах и организованно эвакуировались.

Да и какой «разгром», если теперь даже издание ФСБ и СВР России («Русская военная эмиграция 20-х-40-х годов. Документы и материалы». М., «Гея», 1998 г.) сообщает:

«Эвакуация из Крыма заканчивалась. По оценкам Главнокомандующего Русской армии генерала П. Н. Врангеля, она прошла в «образцовом порядке». Великое мужество офицеров и матросов Черноморского флота, их героизм, проявленный при переходе в Константинополь, отметил 17 ноября 1920 года в своем обращении к генерал-лейтенанту П. Н. Врангелю французский адмирал Дюмениль».

Далее: «Всего армия генерала Врангеля к февралю 1921 года насчитывала около 56 тысяч военнослужащих».

Таким образом, десятки тысяч сплоченного русского войска оказались сначала в Турции, и по всему миру начали поневоле привыкать к русским офицерам, беженцам, всем нашим соотечественникам, выплеснутым Русской Смутой на чужбину. Закипала общественная жизнь белой эмиграции.

Несмотря на это, самый знаменитый военный изгнанник А. И. Деникин продолжал наглухо затворяться в своем домике-окопе, возможно, и потому, что сам он вывел армию в Крым не так «образцово», как Врангель в Турцию. Антон Иванович писал на Рождество в Англию старому знакомцу по югу России генералу Бриггсу:

Я совершенно удалился от политики и ушел весь в историческую работу. Доканчиваю первый том «Очерков», охватывающий события русской революции от 27 февраля до 27 августа 1917 года. В своей работе нахожу некоторое забвение от тяжелых переживаний.

Одиноко переживал Деникин, уже столкнувшийся с европейским «гостеприимством», и потому, что хорошо представлял себе все тяготы русских, оказавшихся за рубежом незваными гостями. А их стало свыше миллиона человек. Главный приток к сибирским беженцам вместе с остатками колчаковской армии, к эмигрантам отступавшего генерала Юденича, белых «северян» генерала Миллера дали черноморские «деникинская» и «врангелевская» эвакуации. С Врангелем из крымских портов ушло 126 судов, на которых поместилось около 150 тысяч человек.

Русская армия генерала Врангеля разместилась в Турции в разных военных лагерях. Кубанский корпус генерала М. А. Фостикова составом в 16 тысяч человек расположился на острове Лемносе. Донской корпус генерала Ф. Ф. Абрамова в 14500 казаков — под Константинополем. В районе Галлиполи стояла главная ударная сила — 1-й армейский корпус из 25000 бойцов. В него входили Корниловский, Марковский, Дроздовский, Алексеевский полки, конная дивизия, артиллерийская бригада, инженерные войска. В Галлиполи развернулись несколько офицерских школ и сеть военных училищ: Корниловское, Константиновское, Алексеевское, Кавалерийское, Сергиевское артиллерийское, Николаевско-Алексеевское инженерное.

Командовал 1-м армейским корпусом генерал Кутепов, он сообщал Деникину из Турции новости. Барон Врангель вывел туда армию, чтобы при первой возможности возобновить войну с советскими, он стремился сохранить и свой правительственный аппарат. Деникин, уже обвыкшийся в европах, предполагал другую перспективу.

Антон Иванович считал, что после ухода армии из родных пределов ее судьба исчерпана. Он видел, что «местные» страны не потерпят у себя под боком такую вышколенную боевую силу, и тем более — врангелевское правительство. Деникин предлагал в переписке с Кутеповым сохранить армию, расселив ее в балканских странах: где славянское, близкое по духу, православное население, — и там предоставить военным «вольные работы». Он отмечал:

Если вам удастся сохранить организационные ячейки, то внутренняя, преемственная связь, которою всегда дорожили добровольческие части, предохранит их от распыления.

По этому пути в итоге пошел и генерал Врангель. К концу 1921 года армию удалось рассредоточить в Болгарии, Королевстве сербов, хорватов и словенцев, куда попала и большая часть кутеповского корпуса. В этих странах казаков и пехоту нанимали в погранстражу, инженерные части врангелевцев артельно трудились на строительстве железных дорог и в рудниках.

Врангель продолжал думать о вторжении в красную Россию, Деникин больше рассчитывал на народное восстание изнутри ее. В возможности этого его тогда убеждал бунт кронштадтских матросов, крестьянское повстанческое движение, охватившее большой район центра России.

«Железный либерал» Деникин делал ставку не на белую интервенцию, как «стальной барон», а по-прежнему на некий «народный гнев». И вот когда он всероссийски воспламенится, умозаключал Антон Иванович, в Россию «должны будут просачиваться бывшие добровольцы, чтобы слиться с общерусским противобольшевистским движением», как свидетельствует белоэмигрант Д. В. Ле-хович, близко знавший семью Деникина, в своей книге.

В октябре 1921 года в Париже был опубликован первый том «Очерков Русской Смуты» Деникина. У Антона Ивановича появился первый гонорар, но все равно жить в Бельгии было дороговато. Глава семьи для дальнейшего существования наметил страну попроще — Венгрию. Обратился весной 1922 года к венгерскому посланнику за разрешением там постоянно проживать.

Венгерский посол немедленно разрешил, считая за честь своей стране принять генерала, о котором трубили газеты его родины со времен, когда Австро-Венгрия воевала с Российской империей. Он предложил перевезти деникинский архив дипканалом. Не мог поверить посол в одно: что «сам» генерал Деникин перебирается в Венгрию только из-за безденежья.

Удалось выправить в Будапешт лишь немецкую транзитную визу. По ней несокрушимый в принципах Деникин отправил в конце мая 1922 года через Германию свою семью, а сам, не переваривавший эту слишком «нордическую» страну, поехал на новое местожительство через Париж, Женеву, Вену.

В Венгрии Деникины сначала поселились под городом Шопрон.

5 июня 1922 года Ксения Васильевна в своем дневнике записала первые впечатления:

«Жизнь здесь действительно гораздо дешевле... да и народ симпатичнее. Пока живем в пансионате за городом, в лесу. Воздух и окрестности чудесные, давно мы не делали таких чудных прогулок... Городок переполнен беженцами из отобранных у Венгрии областей».

Через месяц она здесь не разочаровалась:

«Нравится мне Венгрия, то есть правильнее сказать, Шопрон, ибо больше я еще ничего от Венгрии не видела. Такой обильный край. Столько «плодов земных» я давно не видела. Кругом нас горы, лес. Мы гуляем далеко. Заберемся куда-нибудь на поляну, откуда хороший вид на поля, деревни, лежащий внизу город и на далекое большое озеро. Воздух — не надышишься!.. И бывают минуты, что в мою душу нисходит мир, такой полный, как не бывал со времени до войны... Много здесь народу, говорящего по-русски. Бывшие военнопленные, или, как Антон Иванович их называет, «мои крестники». Говорят по-русски чисто, почти без акцента».

«Крестниками» Деникин звал тех, кого его Железная дивизия брала в плен на Первой мировой войне. Сам он отмечал:

«Общее явление: ни следа недружелюбия после войны (враги!?). Чрезвычайно теплое отношение к русским. Каждый третий комбатант побывал в плену в России, и, невзирая на бедствия, перенесенные в большевистский период, все они вынесли оттуда самые лучшие воспоминания — о русском народе; о шири, гостеприимстве, о богатстве страны... Русский язык благодаря пленным очень распространен... Пленные венгры понавезли с собой русских жен...»

Все это касалось взаимоотношений с простыми людьми, а «сверху» генерал Деникин был обречен на повышенное внимание, где бы в Европе не оказался. Ему нанес визит местный губернатор, но более бойкими явились английские и французские члены миссии по установлению новых границ Венгрии.

Эти офицеры зачастили к Антону Ивановичу, и он так же «союзнически» их принимал. Венгерская администрация продолжала враждебно относиться к представителям победившей их Антанты. За Деникиным приставили филеров, начали перлюстрировать его письма. Пришлось генералу, как в Бельгии, и под Шопроном, где «не надышишься», послать резкое письмо в здешнее военное министерство. Слежку за ним и копание в его корреспонденции прекратили.

Позже Деникины прожили несколько месяцев в Будапеште. Русский дипломатический представитель в Будапеште князь П. П. Волконский отмечал: «Здесь держит себя вдали от всяких дрязг с достоинством и большой простотой генерал Деникин. Мы с ним навестили друг друга». Князь настойчиво убеждал Антона Ивановича сделать визит государственному главе Венгрии адмиралу Хорти. Деникин потом так ото комментировал:

«После года мне показалось это неудобным, и я не пошел. Так и прожили мирно три года».

Полная творческая обстановка опустилась на писате-ля-генерала, когда его семья переехала к живописному озеру Балатон. Здесь завершал Деникин работу над пятитомником «Очерков Русской Смуты». Второй их том вышел в ноябре 1922 года в Париже, третий - в марте 1924 г. в Берлине, как и последующие; четвертый том опубликовали в сентябре 1925 года.

Трудясь над этим своим главным документальным произведением, Антон Иванович крайне нуждался в архивах. Но сундук с делами канцелярии правительства Особого совещания, который Деникин вывез с собой в Константинополь, там и остался, когда генерал срочно покинул его после убийства Романовского. Привезли это сокровище Деникину только в 1921 году в Бельгию. Сундук сохранил журналы Особого совещания, подлинники приказов главкома, переписку с иностранными державами, текущую информацию о новых государствах на окраинах бывшей империи. Но все это было в хаотичном состоянии, масса времени ушла у Антона Ивановича на систематизацию документов, в какой у генерала не было помощников.

Ему требовался и архив императорской Ставки, да те драгоценные залежи оказались у Врангеля. Деникин ни в чем не хотел одалживаться у барона, но окружение нынешнего главкома Русской армии и так хорошо знало, над чем бывший главком мужественно трудится, перебиваясь едва ли не с хлеба на квас. Зам. начштаба Врангеля генерал Кусонский сам предложил Антону Ивановичу пользоваться архивом старой Ставки. А потом Врангель, находясь в Сербии, сделал истинно баронский жест: распорядился, чтобы все дела штаба Деникина за время его управления Югом России перешли к тому на хранение.

Деникинские тома «Очерков», выходящие один за другим, сделались актуальнейшим чтением для русской зарубежной аудитории — очевидцев затрагиваемых в них событий. Много страстей завертелось вокруг эпопеи, емко и талантливо создаваемой А. И. Деникиным. Он, изнемогавший от многочисленной переписки с участниками им изображаемого, позже рассказывал:

«Предлагал мне свое сотрудничество Филимонов, бывший Кубанский атаман. Но перед тем, не дожидаясь описания мною Кубанского периода в «Очерках русской смуты», он напечатал в «Архиве Русской революции» статью-памфлет, в которой пристрастно отнесся к моей деятельности и сказал неправду, которую нетрудно было опровергнуть документально... Встретив полковника Успенского, Филимонов сказал ему:

- Читали? Генерал Деникин, наверно, будет ругать меня в своих «Очерках». Так я, по казачьей сноровке, забежал вперед и сам его поругал. Покуда еще выйдет его книга, а от моего писания след все-таки останется.

Впоследствии, не найдя в моей книге никаких выпадов по своему адресу, что было бы и несправедливо, Филимонов прислал мне письмо, в котором выражал готовность осветить мне кубанские события. Я не воспользовался его предложением, о чем сожалею».

Свое «ударное» сочинение А. П. Филимонов назвал недвусмысленно: «Разгром Кубанской Рады», — заострив его на казни Калабухова. Ох, уж эта кубанская «казачья сноровка»...

Доставалось жене писателя. Ксения Васильевна перепечатывала все деникинские рукописи. Антон Иванович отмечал, что супруга являлась его «первым читателем и цензором, делая свои замечания, часто весьма основательные, в частности, с точки зрения, как она говорила, рядового обывателя». Ксения Васильевна лукавила, она, выпускница Института благородных девиц и Курсов преподавательниц русской истории, была хорошим редактором.

Работа над «Очерками» подходила к концу, их книги появились в сокращении на английском, французском, немецком языках. Материальное положение Деникиных поправилось, шестилетнюю Марину надо было в школу определять, тянуло из однообразной венгерской глуши в столицы.

33-летняя Ксения Васильевна в блеске своей красоты лишь приближалась к «бальзаковскому» расцвету женской прелести, она была выдающейся спутницей в горестях и удачах генерала, уже знаменитого автора «Очерков Русской Смуты». Да и Антон Иванович, шагнувший за свои пятьдесят, с «рыцарскими» седовласыми усами и бородкой, научившийся носить элегантную шляпу, костюм-тройку под галстук, был давно ожидаем в европейских центрах.

Окончательному решению Деникиных покинуть Балатон послужило в середине 1925 года письмо из Бельгии генерала Шапрона дю Ларре, мужа дочери генерала Корнилова. Бывший адъютант Антона Ивановича вместе с женой Наташей настойчиво звали его в Брюссель.

В этот хорошо знакомый им город Деникины вскоре и направились. В 1926 году здесь Антон Иванович закончил свои «Очерки» пятым томом.

Деникинские «Очерки Русской Смуты», всесторонне и досконально анализирующие русскую революцию и Гражданскую войну, являются публицистической, военной, социологической, бытовой и портретной панорамой этого отрезка нашей истории со старорусски-офицерской, интеллигентной, белогвардейской точки зрения. Прекрасно, что написал ее именно главком Деникин, опытный журналист и литератор.

Генерал Врангель попытался с ним посоперничать своими «Записками» (ноябрь 1916 г. — ноябрь 1920 г.) в двух книгах, содержащими так же прекрасную фактологию, но «засушил» изложение. По ним видно, что автор высококультурен и образован, но все же — сугубо военный человек. В основном текст его напоминает язык армейских сводок, там не найдешь психологической глубины, метких, «эмоциональных» оценок, хотя подобные штрихи есть, например, о бароне Унгерне. Аристократический полководец Врангель «изваял» «Записки», еще раз гордо блеснув на прощание своей баронской «шведской сталью».

Деникин, хотя железно водил императорских и белогвардейских «железных», был и очень русским, «капустным» человеком. Отличался он от Врангеля, как Москва-матушка от Петербурга-иностранца. Поэтому и сумел оснастить свое произведение не только генеральской лапидарностью, но и напоить как живой авторской речью, так и языком действующих лиц. Истинного стоит, например, такой «стремительно-эпический» «замес»;

«Власть падала из слабых рук Временного Правительства, и во всей стране не оказалось, кроме большевиков, ни одной действенной организации, которая могла бы предъявить свои права на тяжкое наследие во всеоружии реальной силы. Этим фактом в октябре 1917 года был произнесен приговор стране, народу и революции».

Антон Иванович вложил душу и дарование в свои «Очерки», которые можно назвать и учебником по истории, потому что эти неторопливые пять томов философичны. В них ярко звучит авторское «я», оно самобытно, Деникин мыслит вслух. Он исповедально делает то, к чему призван любой писатель в своих книгах, в своей сверхзадаче — выяснять отношения с самим собой. «Очерки» объемны из-за густоты фактов, но они не многословны, как бывает, ежели дилетант пытается «расшифровать» его чувства, пересказать переживания. Школа журнала «Разведчик» отменно послужила Антону Ивановичу.

Жаль, что российский читатель пока познакомился с полным изданием только двух первых томов «Очерков», которые уже давно не переиздаются. За их публикацию когда-то взялись от Марины Антоновны Деникиной те же люди, что исчезли с договором на издание по-русски ее книги об отце. Наиболее известны лишь отрывки из деникинских «Очерков» в книжной серии «Белое дело», которую осуществляли в Москве издательства «Голос», «Сполохи».

В то же время, книга «Русская военная эмиграция 20-х—40-х годов», изданная в 1998 г. под эгидой ФСБ, СВР, а также Института военной истории Министерства обороны Российской Федерации, ставит в шестерке «ряда серьезных, заслуживающих внимания работ», опубликованных «за прошедшие почти 80 лет за границей», «Очерки Русской Смуты» А. И. Деникина на первое место.

Последний, пятый том «Очерков» был опубликован берлинским издательством «Медный Всадник» в октябре 1926 года. В начале того года Деникины переезжают во Францию — Мекку русской и белой эмиграции.

О начале своей жизни во Франции Антон Иванович написал 17 мая 1928 года в письме к генералу А. М. Драгомирову, возглавлявшему Особое совещание, потом «приговорный» Деникину севастопольский Военный совет, позже — ближайшего помощника П. Н. Врангеля:

В 1926 году весною мы переехали во Францию. Житие наше началось невесело — жене с места пришлось подвергнуться операции. И, вообще, эти два года, как и предыдущие, прошли для нее в постоянном недомогании. Меняем врачей, системы и режимы, а толку мало. Я и Марина не болеем, слава Богу. Живем мы оседло в Ванве. Это — не совсем трущоба, как Вы полагаете. Ване — пригород Парижа, от нас до парижского вокзала Монпарнас всего 10 минут езды по железной дороге. Жена научилась делать шляпы, я продолжаю писать— труд, по беженским условиям, оплачивающийся хуже, чем заводской. Очередная работа моя — очерки жизни и быта старой армии. Необходимо один из очерков посвятить памяти М. И. Драгомирова. Если Вы мне поможете материалами, буду благодарен.

Марина растет и учится очень хорошо: во французской школе идет первой.

Собственно, в Ванве мы живем в общем семь месяцев в году. На лето квартиру свою сдаем и переезжаем в деревню, дешевле и полное благорастворение воздухов. Зовут нашу деревню Камбретон. Живет в ней постоянно поэт Бальмонт, летом — Шмелев, так что, как видите, писательская братия представлена густо.

Во Франции здоровье Ксении Васильевны расстроилось, но ее супруг, привыкший к своей болезненной покойной матушке, не унывал, да и жена, как видно, поправится и возьмется за изготовление шляпок. Но до этого, как и успехов Маринки Деникиной в школе, были другие «дела в шляпе».

В конце 1924 года генерал Врангель отдал приказ о создании Русского Обще-Воинского Союза (РОВС) во Франции, Бельгии, Германии, Австрии, Венгрии, Латвии, Эстонии, Литве, Болгарии, Турции, Королевстве сербов, хорватов и словенцев (с 1929 г. — Югославия), Греции и Румынии. Отделы РОВС в этих странах сплотили бывших офицеров и участников Белого движения. Врангель, живший в Сербии, стал председателем РОВСа и монархистски вошел в подчинение к бывшему Верховному главкому Российскими императорскими армиями великому князю Николаю Николаевичу.

Вокруг Николая Николаевича Романова, жившего во Франции, группировались широкие круги эмиграции, под его именем они старались объединиться в национальную силу. Когда в 1923 году обсуждалась кандидатура великого князя на руководство русским национальным движением, Кутепов, помощник главкома Врангеля, спрашивал в письме о том суждение Деникина. Тот так потом комментировал взаимоотношения с Кутеповым на эту тему:

«Я ответил: Николай Николаевич пользуется популярностью. Это — знамя, которое надо хранить на почетном месте. Но если он выступит официально, то ввиду современной международной обстановки и отсутствия крупных средств и возможностей ничего серьезного ему сделать не удастся. А годы бездеятельности набросят тень и на популярность, и на авторитет. По этому же вопросу у меня хранится переписка с митрополитом Антонием, который, невзирая на глубокое политическое расхождение, питал всегда ко мне расположение. Я не привел им тогда еще один мотив. Н. Н. в силу традиций своего рождения, воспитания, всей своей жизни мог идти только с определенным кругом сотрудников, который (я не говорю об отдельных личностях, а о круге людей и идей), на мой взгляд, был уже обречен.

И вот «знамя» поднялось. Ринулись к нему «знаменосцы», которые, как древние жрецы, про себя не очень-то верили в своих богов, но при народе воздавали им почести и того же требовали от народа, пока это было для них выгодно...

Через некоторое время в письме Кутепов сообщил мне, что Н. Н„ относясь ко мне с большим уважением, хотел бы увидеться со мною и поговорить по многим важным вопросам. Я был поставлен в трудное положение. Разговор мог быть об общей политике и деятельности Николая Николаевича, а также об Общевоинском союзе и, в частности, о Врангеле. По первому вопросу я мог только сказать, что по совокупности обстоятельств я не верю в положительные результаты миссии, взятой на себя

Николаем Николаевичем, вернее, навязанной ему определенными кругами. Но помимо личной обиды Н. Н. такое заявление вносило бы сомнение в его душу, а я придерживался правила — не мешать никому, кто желает бороться за Россию... По второму вопросу ввиду деликатного своего положения в отношении Врангеля я не хотел говорить вовсе...

Я уклонился от свидания, совершенно искренне объявив Кутепову мотивы. Как было передано Николаю Николаевичу, не знаю. Но сознание, что отказ от свидания мог быть воспринят им как личная обида, тяготил всегда мою совесть, тем более что к Н. Н. я относился с уважением».

Деникин и во Франции продолжал держаться подчеркнуто в стороне от деятельности своих бывших боевых соратников. Но бравый Кутепов не мог сидеть сложа руки, как это пристало обдумывающим свои будущие произведения писателям. В марте 1924 года его освободили в Сербии от должности помощника Врангеля, Александр Павлович прибыл в Париж в распоряжение великого князя Николая Николаевича. Здесь генерал организовал боевой отдел РОВСа для подрывной, террористической работы в советской России.

Монархист Кутепов никогда и нипочем не уклонялся от своих убеждений. Например, в февральские революционные дни 1917 года в Петрограде стал широко известен унтер-офицер Т. Кирпичников — один из главных инициаторов восстания Волынского полка. Февралист генерал Корнилов, назначенный Временным правительством командующим войсками Петроградского округа, вручил этому унтеру за «ревподвиги» Георгиевский крест. Но в 1919 году данный унтер попался добровольцам генерала Кутепова. Тот хорошо помнил свой рейд по питерскому Литейному и беспощадные бои с теми самыми волынцами. По приказу Кутепова бывшего унтер-офицера Кирпичникова немедленно расстреляли.

Лейб-гвардеец Кутепов был, так сказать, монархическим воплощением черт характера либерала Деникина. Александр Павлович, с боевыми крестами на груди, носил так же, как Антон Иванович, «рыцарски» подкрученные усы и бородку клином, хотя и смоляные, долго не седеющие. Впрочем, этот стиль был и у антимонархиста Маркова, вообще любим императорскими офицерами. Прямым взглядом широко поставленных глаз Кутепов очень походил на Деникина, он был предельно прямодушен. Поэтому, несмотря на размолвку в Новороссийске с устройством частей в эвакуацию, Деникин и Кутепов остались в эмиграции самыми лучшими друзьями из белогвардейских генералов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.