II

II

Вступление наше к слову о торговле началось доказательствами отсталости земледелия в России и происшедшего от того совершенного разъединения жизни земледельческой с промышленною. Та и другая жизнь, к их обоюдному вреду, разошлись по разным путям. Здесь не место доискиваться: кто виноват и кто в ком должен искать освежения при встрече?

Передовые сословия, развивая себя в роскоши, мало вникали, в своем жалком и несчастном забвении, в то, что они действуют не только во вред свой, но даже и во вред грядущего поколения, во вред своих собственных детей. Внося в свою жизнь ненужные предметы роскоши, они в то же время, кроме немногих мыслящих деятелей, оставляли сельскую жизнь коснеть без всяких современных улучшений.

Что из всего этого оказалось, когда пришлось сводить итоги? За все усвоенные нами для употребления привозные товары потребовалось уплатить сырыми произведениями русской земли, посредством отпуска их за границу, а как роскошь шла вперед, не оглядываясь на народ, не справляясь со средствами земли и не улучшая ее растительности, то и оказалось, что земля уже не в силах наконец оплачивать роскошь передовых сословий. Вот откуда берет свое начало расстройство в благососгояниях; иначе говоря, начало это кроется в разъединении жизни между большинством и меньшинством. Сверх материального зла, отсюда же происходит и другое, более важное зло - это ложность всех общественных положений.

Отрадно думать, что все эти затруднения могут облегчиться и стать доступными исправлению, когда мыслящее общество проникнется сознанием своей ошибки и, в своем стремлении к исправлению ее, твердо решится обрезать роскошь и придумает способы постоянного сближения с большинством. Форма этого сближения самая простая: надобно только, чтобы в меньшинстве возродилась сердечная забота об улучшении деревенского быта; забота эта будет в силах освежить и облагородить меньшинство, и в то же время она распространит у нас свет современных земледельческих усовершенствований, кои с другими облегчениями непременно воздействуют благотворно на жизнь большинства. Без этого нет общею роста, значит, нет и выхода из затруднений.

Не то же ли самое явление мы видим теперь и в Европе, но только в ином виде раскрывающееся и от других причин происходящее? В Европе жизнь промышленная также разъединилась с природною практическою жизнью, что означает треск и гром банкротств, влекущих за собою разорение, упадок духа и извращающих многие людские положения до степени непредвидимой запутанности и ложности? Все это значит, что торговля Европы перешла пределы потребности, товаров появилось более чем нужно, излишество их произведено не натурою вещей, а от несоразмерного пользования кредитом и бессознательной уверенности в сбыте. Вместе с тем число предприятий увеличилось до степени тягостного излишества, и большая часть из них не привилась к жизни, по той причине, что самое появление их выражало не потребность, а корыстолюбивые увлечения.

Кроме этих причин, выплыли теперь наружу и другие явления, столь же вредно действующие на общечеловеческие интересы. В жизнь европейского народонаселения, разумея это слово в пространном смысле, вторглась, под личиною благовидности и даже пользы, грубая сила; это - сила некоторых банкиров, деспотическое влияние коих в последнее время стало угнетательно отражаться на движении рынков, со всеми их промышленными предприятиями, и на цене денег; следовательно, оно переходит и на цену первых потребностей жизни, потому что ценою денег определяется стоимость содержания.

Самое горе, порожденное разрушением состоянии в Европе от банкротств, не может не пособить выработке ясных воззрений. Слово истины не сочиняется, а приходит неведомыми путями; быть может, его выдавливает из сердца человеческого самая скорбь, а скорби от банкротства во всей Европе теперь немало! Не надобно думать, что европейский торговый кризис не заденет России, несмотря на то, что до сих пор мы еще очень мало испытываем на себе его гибельные последствия. Те, которые имеют дело с иностранцами, непременно должны частью пострадать. Те, которые не имеют дела с иностранцами, а просто на своих фабриках готовят разные изделия для продажи внутри России, должны непременно встретить затруднение в сбыте их, если они приготовят изделий не менее прежнего, потому что нынешний год Европа, обремененная торговыми затруднениями, не закупает у нас того количества сырых произведений, как в прошлом году, и оттого нет в народе разлития денег, сообразного с минувшим годом. Затем все эти затруднения отразятся вообще на торговле неизбежным застоем в ее ходе.

Что же из всего этого выходит вообще по торговле европейской включительно с русскою? Выходит, что вся торговля нуждается в том, чего недостает в ней, то есть связи с народною жизнью. Эта связь может возникнуть только тогда, когда торговля примет начала строго нравственные и человеколюбивые.

Кто же и где теперь может показать в Европе существование этих начал в торговле?

Не банкиры ли, с их учетами и процентами и с их разнородными способностями: одни - с уменьем захватывать бумажные знаки часто на призрачно существующие капиталы; а другие - с уменьем поглощать все то, что обеспечивает эти знаки, то есть металл?

Не биржи ли, с их азартною игрой и спекуляциями, совершаемыми по большей части без анализа предмета и без всякой справки с потребностью?

Неужели основание торговли в том, чтобы на повышение или понижение курсов, фондов и ценностей разных акций и облигаций, в один день богатеть или разоряться? Чем же это основание разнится от рулетки? Такой порядок биржевой торговли в силах исказить нравы целой страны, невольно сообщая человеку отвычку действовать вдумчиво и разрабатывать предметы в глубине своих мыслей. От такой фейерверочной торговой деятельности вечно будет в результате один дым и копоть. В выгоде останется уже никак не народ, не страна, а только одни лишь проныры и пройдохи.

Наконец, не магазины ли выражают нравственное устройство торговли, с их театральною приманкой и ложным блеском, наполненные наполовину тем, без чего можно прожить целую жизнь, - и как еще прожить! - оставаясь здоровее телом и чище духом?

Нет, нигде в торговле Европы не видно еще тесноживительной связи с общею народною жизнью, следовательно затем уже не видно и оснований чисто нравственных. К этому определению всякий легко придет, если хотя один какой-либо предмет торговли проследит вдумчиво и сообразительно. Наблюдения наглядные, разумеется, все показывают в прекрасном виде; но вот что открывают подробности.

Купец-фабрикант, состоящий членом каких-нибудь благотворительных заведений, публично превозносится своим добродейством, - чему примеры видим и за границей, и дома на каждом шагу, - и в то же время на его фабрике будят десятилетних детей в 4 часа ночи для работ и приносят их к ткацким станкам полусонными.

При виде всей разработанности Англии, разве можно не скорбеть о том, что столь образованный народ не проявляет вне своей земли человеколюбивых начал в своих промышленных действиях? Довольно сказать об одной торговле опиумом, вносимым в Китае, - и сердце обливается кровью от ужаса, до какой неразборчивости в средствах к приобретению денег могут доходить люди! Утешаем себя мыслью, что благоразумная Англия смоет это пятно со своей гражданской чести, покаявшись в своем грехе открыто, как она привыкла во всех своих заблуждениях торжественно и величественно сознаваться.

Профессор, читающий с кафедры что-нибудь вредное общей нравственности, преследуется за то общественным мнением, а в иных местах, пожалуй, и правительством; тогда как купец, вводящий в область торговли новую прихоть, новую бесполезную роскошь, которая увеличивает тягость жизни и ведет людей к безнравственному разорению, - получает за свое изделие медаль, часто с надписью "за полезное".

Многие скажут, что роскошь остановить нельзя, что покупка дорогих и ненужных вещей дело произвольное. Так. Но зачем роскошь поощрять и почему убеждением в ее вреде и карою общественного стыда не содействовать сокращению ее? Введение в жизнь предметов роскоши извинительно только тогда, когда роскошь представляет собою лишь прожиток доходов; но нетерпима и безобразна та роскошь, которая порождает долги, ибо из массы частных долгов слагаются уже общие затруднения.

Торговля руководится в наше время, в своих главных определениях, системами и теориями, взятыми из политической экономии; но дело запуталось и отдалилось от своих начал, корыстолюбие все исковеркало и обезобразило. Не лучше ли принять основанием весьма простое и немногосложное определение, а именно: торговля должна быть посредником между производителем и потребителем, - посредником самым благонамеренным, дающим самому себе совестный отчет в своих действиях, следовательно и не вводящим ненужной роскоши и не возвышающим из спекуляции цены на предметы необходимо нужные? Одним словом, и говоря еще короче, назначение торговли - кормить и одевать людей как можно дешевле, давая ход всем произведениям человека и земли без задержки, происходящей от умысла, или лени, или недогадки.

Следуя за мыслью необходимого удешевления предметов, потребно обратить строгое и подробное внимание на размещение фабрик в Европе, то есть осмотреть, там ли они водворились, где местные условия содействуют дешевизне вырабатываемых на них изделий.

В Шотландии я видел винокуренные заводы, тогда как часть хлеба в Шотландии привозится из России и Америки. Не лучше ли было бы привозить из России, вместо хлеба, винный спирт, по той причине, что десять пудов муки весят в спирте только три пуда? Не ясно ли, что место для винокуренных заводов должно быть внутри России, в ее хлебородных губерниях, а не в Шотландии?

У нас в России, во Владимирской губернии, поместились почти все ткацкие и многие другие фабрики; а между тем в этой губернии преимущественно живут лишь плотники да каменщики. Местность эта не имеет ни природных водяных двигателей, ни дешевого топлива. Подобных доводов несообразности можно много представить; они докажут, что размещение фабрик во всей Европе совершилось не естественно, что они образовались искусственно и существуют насильственно, поддерживаемые не природным направлением, не потребностью вещей, не бытом народа, а тарифными возбуждениями.

Тогда только фабрики могут образоваться согласно с уставами самой природы, когда торговая деятельность человеческая озарится свободой и будет существовать без всяких тарифов на всем Европейском материке.

Слышим возражения от многих людей, то от робких, то от рутинных, то от благонамеренных, но никак скоро не привыкающих к переменам; вот около чего вертятся все их возражения:

1. Тарифы нужны как доходы государства.

2. Тарифами поддерживается существованье фабрикации. Воз

разим на первое:

Для прочности и увеличения государственных доходов нужно, чтобы система сбора их представляла собою не пресс, действующий на увеличение доходов давлением, а орудье, возделывающее и разрыхляющее почву торговой и сельской промышленности до степени сильнейшей растительности, дабы доходы собирались в виде плодов, и увеличение их выражало не отягощение, а многоплодие, происходящее от обильной и довольной жизни не для отдельных личностей, а для всех вообще. При такой основе доходов, - если государство и потеряет доход таможенный, а общее благоденствие страны выиграет, - жизнь сделается дешевле, торговое движение обширнее; тогда правительство всегда может возвратить утраченные им доходы другими путями, возмещая их налогами на капиталы, на обороты, словом сказать - налогами на избытки.

Вопрос о свободе торговли всего более встречает сочувствие в России и Англии. Франция, Германия и Бельгия в понимании этого дела отстали. Вот доказательство: в этих странах, к удивлению и недоумению, существует до сих пор средневековое учреждение: сбор акциза за ввозимую в город всякого рода жизненную провизию (octroi). Непонятно, как страны, имевшие так много политико-экономических мыслителей, не могли освободить себя от такой тягости, которая беспрестанно задерживает свободный въезд в города и увеличивает в них цену жизни? Многие из жителей Парижа оправдывают это установление тем, что оно приносит городу значительный доход. Слабая причина! Доход этот получается ведь оттого, что в городе много обращается капиталов: следовательно, его можно было бы получить и в другом виде, более правильном, так чтобы он поражал не рынки с провизией, нужною равно богачу и бедняку, а предметы роскоши и капитальные обороты, выражающие прибыль.

Это мимоходное замечание об акцизе с провизии мы включили затем, чтобы показать, как народонаселение Франции, Германии и Бельгии, к сожалению, еще мало прониклось сочувствием к свободной торговле, когда оно выносит тарифы и даже внутреннюю таможенную стражу около каждого из своих городов.

Ответим теперь на второе, то есть на мнимую необходимость поддерживать существование фабрик тарифами.

Здесь я буду говорить собственно о России, ибо положение других стран в фабричном отношении мне не довольно близко известно.

Для всякого государства действительно полезны только те фабрикации, кои обусловлены самою природой той страны, где они образовываются. Перечтем же теперь естественные фабрикации России.

Россия выпускает за границу в огромном количестве пшеницу, семя льняное и конопляное, сало, кожи, шерсть, пеньку и лен, и все это вывозится в сыром, необделанном виде. Но ведь все эти предметы не могут идти в употребление человека в том виде, как они есть, и требуют обработки, а у нас этих-то фабрикации нет и на одну десятую долю против того количества сырых материалов, кои нам дает земля. Почему бы, вместо неестественных фабрикации, у нас водворившихся, на коих обрабатывается сырой материал, привозимый из других стран, не завести нам такие фабрики, которые бы все сырые произведения, предназначенные для заграничного отпуска, приводили в обделанный вид, так, например, чтобы большая часть пшеницы дома была переработана в муку, все семя льняное и конопляное отпускалось бы маслом и т. д.? Спрашивается, где дешевле стоила бы обработка этих предметов: в России ли на месте произведения, за домашним очагом и хлебом, или за границей, где руки и цена жизни несравненно дороже? Что мешает этому? Опять тарифы, ибо они установлены во всех государствах на все обделанные произведения земли, ко вреду как тех государств, откуда эти произведения идут, так и тех, где их потребляют; но если бы этого не было, тогда бы мука и сало стоили за границей дешевле, а у нас осталось бы от пшеницы огромное количество шелухи, от семени - выжимков, которые пошли бы на зимний корм скоту и произвели бы увеличение скотоводства, что дало бы новую выгоду отправкою за границу мяса и остановило бы на тамошних рынках возвышение на него цены. Очевидно, что здесь польза была бы обоюдная.

Точно под то же соображение подходят и другие сырые произведения русской земли. Почему вместо сала мы не отправляем стеарин и свечи, почему не отправляем кожи выделанными, шерсть промытою так, чтоб она сейчас была годна на сукноделие, пеньку и лен - очищенными от всех грубых веществ? Если сосчитать, какая бы масса денег оставалась в России за этот труд, который нужно бы было употребить на обработку собственных сырых произведений, то, конечно, общий итог их был бы гораздо значительнее той суммы, которую мы получаем теперь от неестественных фабрикации, обрабатывающих привозные сырые материалы.

Тариф в другом, обратном смысле, был бы истинно полезен - вот такой, например: кто отправляет из России произведения сырые, тот платит правительству известную пошлину за право их вывоза, а кто эти произведения отправляет обработанными, тот ничего не платит, в вознаграждение за то, что он при них отправляет невидимый товар - труд человека. Такое правило поставило бы в необходимость заводить вышеозначенные естественные фабрикации, которые и разместились бы, по указаниям самой природы, в деревнях и селах, а не в столицах, куда теперь по необходимости должны отправляться рабочие и быть в разлуке со своим семейством целый год, к явному упадку сельского хозяйства и разрушению здоровья и семейной нравственности. Желающим убедиться в истине этого грустного вывода предлагаю обратить внимание на цвет лица людей, работающих на московских фабриках. В устранение робких опасений должно сказать с уверенностью, что при свободе торговли все русские фабрикации, даже производимые из привозных сырых материалов, устоят непоколебимо.

Не удержатся весьма немногие, как-то изделия бронзовые, зеркальные, хрустальные, фарфоровые и т. п., о коих и сожалеть много нечего. При свободе торговли наши фабрики возместят выгоду тарифного охранения тем, что отыщут для себя такие местности, где изделия будут обходиться гораздо дешевле. У нас местом фабричной деятельности служит Москва и Владимирская губерния, где нет, как выше сказано, ни дарового природного двигателя, ни дешевого топлива, а между тем губерния Олонецкая, где на каждой версте природные водопады, и топливо ни почем, - не имеет ни одной фабрики, несмотря на то, что эта губерния близка к Петербургу и находится на самом дешевом пути водяных сообщений со всею Росшею. Между тарифными вопросами главное место занимает в России ткачество из бумажной пряжи и бумагопрядение. Мы боимся по этим статьям соперничества иноземных стран. Какая ложная боязнь! Одним только можно извинить эту боязнь, это разве неудачным выбором местности для русских фабрикации. Еще бы мы сделали фабрики в Орле и Курске, где так же, как и в Москве, нужен паровой двигатель, а дрова стоят около 20 руб. сер. за сажень; тогда бы и двойной тариф не охранил наших фабрик. Но за что же масса потребителей должна, за ошибку в выборе местности для фабрик, жить вечно под влиянием тарифного налога?

Возьмем теперь в пример Швейцарию, где никаких тарифов нет, но оттого, что все фабрики приводятся в действие природными водяными двигателями, швейцарские ситцы не только не боятся соперничества дома, а даже сами соперничают с английскими в торговле на Востоке. Наша северная Швейцария есть Олонецкая губерния, где водяная сила летит день и ночь с разных высот между каменными утесами и пропадает даром, а леса гниют и истребляются от пожаров. Для южной России местом фабрикации должны быть те провинции, где природа заложила образования каменного угля. Вот места фабричной деятельности России, той России, что сидит теперь еще на скамьях разных учебных заведений.

Окончим рассуждение тем, что пока человечество не доработается до свободы торговли, оно все еще будет оставаться в страшных затруднениях и под гнетом каждодневной тягости, состоящей в том, что житель западных государств будет платить дорого за свою пищу, а житель России будет также терпеть от высокой цены на первые потребности мануфактурных изделий, и в то же время терять свой доход от невозможности увеличить сбыт произведений земли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.