ГЛАВА 7 Старинные пряничные доски

ГЛАВА 7 Старинные пряничные доски

Тихо и спокойно стало в Голышевке по вечерам, когда затихал стук литографских станков и солнце большим багровым шаром скатывалось в болото за синим лесом.

Александр Кузьмич больше не надоедал сыну, зажил своим хозяйством. Татьяна Ивановна наведывалась и передавала мстёрские новости.

Голышевка обживалась. Рядом с домом разбили цветник, за ним насадили большой фруктовый сад, а вокруг него живую изгородь из боярышника. Из белой персидской сирени, шиповника и жасмина соорудили в саду «комнаты» — беседки. Три липово-кленовых аллеи спускались к реке, до самого заливного луга, а между ними полянки были сплошь засеяны анютиными глазками. Построили теплицы. Замечательной становилась усадьба, удовольствие для глаз, отрада для сердца, и доход уже давала неплохой.

Крестьянское хозяйство было небольшим: корова, лошадь, десяток овец да куры. Зато всяких нахлебников по-прежнему хоть отбавляй: собака Лайка, селезень с подбитым крылом, пара кошек и пернатая дичь, пресмыкающиеся твари.

Авдотья Ивановна так больше и не беременела. Это было настоящей трагедией для них обоих, очень любящих детей. В общем-то, в их доме всегда звучали детские голоса: заходили дети братьев и сестер, ученики рисовальной школы. Потом Авдотья Ивановна увлеклась обучением рукоделью девочек из училища, открытого при братстве.

«Детьми Бог меня не наградил, — писал Иван Александрович в «Воспоминаниях». — Я решился приблизить к себе посторонних лиц, чтобы направлять по своему пути и чтобы они заимствовали у меня полезное занятие». Сначала он взял на воспитание своего племянника

Ивана Тюлина, сына двоюродной сестры Анны, рано потерявшей мужа и обремененной большой семьей. Иван Тюлин помогал ему по литографии, писал под его руководством статьи в губернскую газету

Позднее Иван Александрович также покровительствовал крестьянскому мальчику из Холуя Коле Сивкову, делающему успехи в рисовании.

Авдотье Ивановне хотелось девочку, и Голышевы взяли в дом дочь сестры Ивана Александровича, Катерины, маленькую красавицу Симочку, Сеночку. Авдотья Ивановна полюбила девочку как родного ребенка.

Самыми счастливыми часами жизни молодых Голыше-вых были зимние вечера, когда они со своими воспитанниками собирались в столовой за большим обеденным столом.

Столовая была самой просторной комнатой в доме. Вдоль глухой стены ее тянулся большой, без стекол, книжный шкаф, который шел далее в кабинет Ивана Александровича. Над столом висели две гравюры «Распятие Христа» работы итальянского художника, которыми хозяин дома очень дорожил. Огромный маятник больших, в деревянном футляре, часов глухо отстукивал время, наполняя комнату уютом. А когда часы начинали бить, казалось, что со Мстёры доносится приглушенный колокольный звон.

В столовой было полно занимательных для молодых людей «снарядов»: барометров, измерительных приборов и других разных новинок, которые по-прежнему покупал всюду Иван Александрович.

Стол стоял посреди столовой в окружении десятка венских стульев. Собрав сюда все свечи, за столом работали и хозяева, и воспитанники.

Николай Сивков рисовал, Иван Тюлин писал очередную статью для губернской газеты о машинопрядильном производстве вязниковского купца Демидова, а Иван Александрович готовил к публикации грамоту 1721 года князя Ромодановского своему мстёрскому бурмистру «о поставке на государеву Московскую парусную фабрику равендуковой пряжи».

Переводя древнюю грамоту со старославянского, Иван Александрович поглядывал на своих воспитанников. Иван Тюлин уже опубликовал в газете очень любопытные статьи — о старых мстёрских обычаях подавать тайную милостыню, о средстве истребления мышей мальчиками, о семике — и считал себя опытным корреспондентом.

Прежде, еще до цензуры, картина лубочная такая была. А потом указ Синода прекратил ее существование. Иконы такие до сих пор по заказу пишут, и они в большом ходу. И это изображение — старое. Есть несколько вариантов заговоров к нему. Послушай, как звучит один из них:

«При море Черном стоит столп каменн; в столпе сидит святой великий апостол Сисиний и видит, возмутилось море до облаков и выходят из него двенадцать жен простоволосых — окаянное дьявольское видение. И говорили те жены: „Мы трясавицы, дщери Ирода царя". И спросил их святой Сисиний: „Окаянные дьяволы! Зачем вы пришли сюда?" Они же отвечали: „Мы пришли мучить род человеческий; кто нас перепьет, к тому мы и привьемся, помучим его, и кто заутреню просыпает, Богу не молится, праздники не чтет и, вставая, пьет и ест рано, — тот наш угодник"». А лихорадки сии имена имеют. Огнея тело человеческое распаляет, как печь смоляными дровами. Ледея, словно лед студеный, род человеческий знобит, не согреться от нее и в печи жаркой. Глухея уши закладывает. Ломея кости и спину человека ломает. Пухнея отек пускает. Глядея в ночи человеку спать не дает. Когда я в детстве лихорадкой тяжело заболел, мать молилась: «Во имя отца и сына и святого духа, окаянные трясавицы, побегите от раба божия Ванечки за три дня, за три поприща» — и давала воду с креста пить.

Голышев публикует еще одно исследование: «Изображение икон св. Флора, Лавра, Модеста и Власия и значение этих образов в народе».

Материал для него собирался давно и постепенно. Среди людей, особенно придерживающихся раскола, ходили списки с указанием, какой иконе надо поклониться при той или иной болезни. Иван Александрович изучал их. Пытал свою мать, она рассказывала:

— О прозрении твоем я молилась в восьмой день июля пресвятой богородице Казанской. От зубной боли священномученику Антипе надо молиться, в одиннадцатый день апреля, а женщине от трудного рождения — пресвятой богородице Феодоровской, в шестнадцатый день августа. А ежели возненавидит муж жену неповинно — святым мученикам Гурию, Самну и Авиву, в пятнадцатый день ноября. В Ильин день молятся, чтоб грозой не убило, а о бездождии и о вёдре просят святого пророка Илию, в двенадцатый день июля.

Подробнейшим образом Голышев изучает вопрос. В маленьком исследовании у него ссылки почти на десяток разных трудов. Среди них народные календари, серьезные работы об иконописании и совсем новые публикации художника Д. Струкова. Струков бывал во мстёрской литографии, поддерживал связь с Иваном Александровичем и подарил ему свои книги по иконописи.

В марте 1873 года умер Осип Осипович Сеньков. «Жаль этого полезного мануфактурного деятеля, — писал Иван Александрович В. П. Безобразову, знакомому с Сеньковым, — и, к сожалению, не осталось после него мужского потомства, остался только один сын после умершего же брата, еще молодой человек».

Голышев написал большой некролог о Сенькове, опубликовал его в губернских и епархиальных ведомостях и, сделав оттиск, выпустил отдельной брошюрой.

Он буквально забросал «Губернские ведомости» своими статьями, так что Тихонравов умолял его подождать: «Всего вдруг нельзя же…»

Писал Иван Александрович о производстве фольговых икон во Мстёре и о медно-отливных образах, о вязни-ковской гостинице и о поимке осетра в реке Клязьме, продолжал публиковать древние акты, наблюдения за погодой, отчеты о действиях местного почтового отделения, о пожарах…

В июне 1874 года Мстёра готовилась к престольному празднику Владимирской Божьей Матери и к ярмарке, которая должна была открыться 23 июня. Мстёрцы к ней приготовили тысячи икон для офеней.

Иван Александрович тоже готовил к ярмарке свой картинный товар. В доме Голышевых было шумно. Приехал Константин Никитич Тихонравов с дочерьми Лизонькой и Варенькой. Константин Никитич последнее время прихварывал и теперь надеялся немножко отдохнуть во Мстёре. Девочки и до того уже гостили у Голышевых и очень подружились с Авдотьей Ивановной и Иваном Александровичем.

Остроумный, веселый, Константин Никитич, где ни появлялся, вносил оживление.

19 июня, за четыре дня до ярмарки, в полдень, молодежь, во главе с Тихонравовым, резвилась и лакомилась созревшими ягодами в саду. Иван Александрович с рабочими литографии увязывал во дворе стопами картинки, собираясь отвезти их в свой небольшой склад в торговых рядах на базарной площади Мстёры.

День был яркий, солнечный, но сильно ветреный. Рабочие чуть зазевались, оставив без присмотра стопу картинок, налетевший ветер подхватил их, закружил в воздухе, часть картинок закинул на дворовые постройки, а другие унес за забор.

— Не приведи господи пожар в такую ветрину, — сказал Иван Александрович.

И вдруг ударил печальный колокол церкви Богоявления во Мстёре. Неужели все-таки пожар?!

Иван Александрович бросился во Мстёру. Было три часа пополудни, и, несмотря на сильный ветер, стояла жара. Она держалась уже с неделю, и сушь установилась такая, что искры было достаточно для вспышки.

Пылало уже несколько домов на Миллионной улице и на соседних. Огонь будто бегом бежал по Мстёре. Ветер легко перекидывал пламя с домов на дворовые постройки.

Люди выбрасывали под окна сундуки и домашнюю утварь, но огненный вихрь из тряпья и сена, метаясь по улице, вовлекал в огонь и выброшенные вещи.

Сущий ад был на улицах Мстёры.

Старый дом Голышевых стоял с не подветренной стороны, но огонь задел и его. Иван Александрович помог родителям вынести вещи на улицу и бросился обратно к себе. Пожар вполне мог захватить и Голышевку.

А в Голышевке давно таскали вещи из дома. Огненные галки и искры уже долетали до Татарова. Жители ближних к Мстёре домов залезли на крыши и поливали ведрами их.

Тихонравов по-хозяйски обходил дом Голышевых. Вынесли все сундуки, картинки, книги, великолепную коллекцию старинных деревянных крестов.

До Голышевки огонь не дошел, пожар угомонил внезапно налетевший дождь. Но за два часа во Мстёре сгорело 127 домов, среди них десять — каменных. Выгорела лучшая часть центральной улицы, сгорела одна женщина, и даже костей ее не нашли. Погибло в огне много приготовленного для ярмарки товара.

Вечером Иван Александрович, вместе с Тихонравовым, пошли во Мстёру навестить стариков Голышевых.

Вынесенное имущество было цело, а дом сгорел почти дотла.

Татьяна Ивановна молча и тихо бродила по пепелищу, а Александр Кузьмич разбирал при свете свечи во дворе свои бумаги.

— Слава богу, все спасено. Я привожу в порядок бумаги, — сказал он удивленным гостям.

Татьяна Ивановна перешла жить в Голышевку, а Александр Кузьмич не захотел кланяться сыну, ушел, пока отстраивается дом, жить к дочери Анне.

А Иван Александрович сел писать статью «Значительные пожары в ел. Мстёре в 1734, 1832 и 1874 годах» и, сравнивая их, анализировал причины и последствия.

«Бедняки не в силах перенести постигшее несчастье, — писал он о последнем пожаре, — и слобода Мстёра долго, да и едва ли, устроится как было… если не поможет благодетельная благотворительность».

Иван Александрович принялся за новую большую работу. Решил выпустить альбом старинных пряничных досок, а в предисловии описать прощеное воскресенье, в которое пряники до сих пор были в большом ходу.

Масленица всегда на Руси была неделей веселья, а в последний ее день, воскресенье, все, проведя в полном веселии масленицу, приготовлялись к великому посту, шли к родственникам прощаться с масленицей, просить прощения за обиды, мириться.

Даже обедня в прощеное воскресенье заканчивалась пораньше, чтобы больше осталось у людей свободного времени. И сразу после обеда начинались в этот день во Мстёре хождения. С гостинцами шли старшие в семействах к волостному или другому начальству, родители — к учителям своих детей, дочери, вышедшие на сторону, — к своим родителям, крестники — к восприемникам, младшие — к старшим, и вообще близкие — друг к другу.

И делалось это непременно с пряниками. А то несли и калачи по пять — восемь фунтов, конфеты, изюм, чернослив да винные ягоды. В ответ крестные давали детям гривенники, а взрослых дарителей угощали водкой и брагой. При этом младшие старшим в ноги кланялись и говорили: «Прости христа ради».

— Раньше, бывало, к прощеному воскресенью все пекарни пряничными заказами завалены, — говорила

Татьяна Ивановна, — всю масленицу только и пекли пряники, да какие! Да и вообще пряников было много. Бывало, заплачет ребенок, ему уж пряничек суют: «Ванечка, не дать ли тебе пряничка?» Парни девкам на свиданиях пряники с надписями дарили: «знак любви», «знак верности», «знак уважения», «знак дружбы», «знак памяти», «кого люблю, того дарю…». А девицы припевкой отвечали:

Пришел ко мне миленький, Приносил подарочек, Петербургский пряничек…

Теперь уж не то, разве это пряники теперь, вот ране на санях развозили пряники, такие большие были…

К вечеру в прощеное воскресенье расчищались от снега дорожки на кладбище, и все шли поклониться праху земному своих родственников, — если давно человек умер. А ежели два-три года назад помер — то с причетами и приговорами плакали на могилах:

Мать сыра земля,

Ты раскройся,

Гробова доска,

Ты возьми к себе

И меня с собой.

А, болезный ты мой

Ясен сокол,

Сокровище мое красное…

А с другой могилы неслось:

Головушка моя бедная,

Сиротская, одинокая,

На плечах моих

Не держится,

Тебя, сердечного, поминаючи…

Наслушавшись рассказов Татьяны Ивановны о «бывалошных» пряниках, Иван Александрович решил ими заняться.

Подтолкнула как-то находка. Слава о нем, как собирателе всяческой старины, уже и до Вязников дошла. Так, гостил Иван Александрович как-то у родственников жены, а тут сосед их зашел и, узнав, что в гостях у них тот самый Голышев, который старинные вещи собирает, предложил зайти посмотреть одну печатную доску.

Иван Александрович тут же пошел. Доска действительно была древняя, полусгнившая, явно пряничная, с незамысловатым рисунком.

— Гляньте, тут написано что-то, — говорил хозяин доски. — На чердаке я ее нашел, давно, видать, валялась.

По краю доски и вправду шли какие-то буквы. Голышев попытался прочитать, но получалась бессмыслица.

— Я тоже пробовал разобрать, да не вышло, — продолжал хозяин. — Можа, ключ какой потайной имеется.

Иван Александрович купил эту доску и долго потом пытался расшифровать надпись, но так и не сумел. Скорее всего это был просто орнамент из букв. Но с тех пор Голышев стал разыскивать и коллекционировать старинные печатные пряничные доски, заказывал их офеням.

Но больше всего нашел прежних досок в тех же Вязниках. Пользовались когда-то известностью вязников-ские пряники. И хоть слава их давно прошла, доски кое-где отыскивались. Кое-кто ими и до сих пор пользовался и продавать Голышеву наотрез отказался.

Тогда-то и появилась у него мысль издать атлас рисунков пряничных досок. Сохранить хоть внешний вид этих отживающих старинных памятников.

Он выпрашивал интересные доски на время, срисовывал рисунок, литографировал его. А потом составил «Атлас старинных пряничных досок Вязниковского уезда Владимирской губернии».

«…В старину и еще в не очень глубокое отдаленное время пряничные, особенно местные, произведения заключали первостепенную важность и в богатом и в бедном дому, когда не было быстрых путей сообщения и скорого привоза разнообразных товаров», — писал Голышев.

Узорчатые пряники были известны еще при князе Владимирском. В русских былинах говорится: «учали добры молодцы есть пряники печатные, запивать винами крепкими».

Позднее, как рассказывают документы, пряники видели и на царском столе.

Известно, как однажды великому князю Владимиру Александровичу преподнесли ржевский пряник, который называли «молена», весом в один пуд и тридцать футов. Он был в полтора аршина длиной, в один аршин шириной и в полтора аршина толщиной. Его многочисленные орнаменты и двуглавый орел посредине были украшены цветным сахаром и позолочены.

Существовало множество рецептов пряников. Пресные пряники были светло-желтого цвета, тонкие и легкие.

Кислые, на заквашенном тесте, — толстые и тяжелые, темно-коричневого цвета, и напоминали коврижки.

Пеклись пряники в огромных печах, преимущественно на картофельной патоке с прибавкою меда, разных приправ и любимых в старину гвоздики и корицы; рисунки испещрялись разными ягодами.

Богатые обычно покупали кислые пряники, а бедные — пресные. Для богатых пеклись и специальные, дорогие пряники, так называемые одномедные, в которых было много меда.

Пряники очень любили раскольники. Они имели свои доски с рисунками и готовили пряники наряду с брагой, медом и мореным хмельным напитком, имевшим название м е д о к-в а р е н о к.

Голышев рассказывал, как мстёрские старообрядцы во время пребывания во Мстёре владимирского архиерея, поднесли преосвященному большой пряник на блюде, ходатайствуя при этом об устройстве во Мстёре единоверческой церкви.

Старообрядцы, отмечал он, исстари отдавали предпочтение пряникам: в деревнях, в некоторых селениях употребляли еще и пряничные орехи — испеченные из пряничного теста маленькие шарики или нарезанное маленькими кусочками тесто.

Такими пряничными орехами, по выходе замуж, молодая оделяла гостей.

Были среди резчиков пряничных досок не только ремесленники, а и настоящие мастера. Они старались увековечить свое имя и вырезали его в виде инициалов на пряничных досках. Например, вязниковский купец Петр Гагаев ставил на пряниках буквы П. Г. Другой вязниковский пряничник писал на прянике: «1824 года, месяца июня 5 дня резал вязниковский купеческий сын Иван Николаев Черникеев».

«Судьба старинных пряничных досок самая печальная, — отмечал Голышев, — и самые пекари почти уничтожились, а с ними вместе большие паточные заводы…»

В альбоме, кроме исторической справки о русских пряниках, помещены оттиски и рисунки старинных пряничных досок 1750, 1776 и 1781 годов, найденных в Вязниковском уезде.

«Атлас рисунков и старинных пряничных досок» был отпечатан всего в пятидесяти экземплярах, но принес Голышеву большую известность.

Центральная печать скоро откликнулась на издание:«Мы… должны ценить труд и энергию таких почтенных деятелей, как г. Голышев, которые не теряют свое время в праздности или пустоте провинции, а посвящают его собиранию и изданию интересных образчиков старинной нашей бытовой обстановки».

Но был в рецензии и яд: «…рисунки его должны исполняться несколько более умелою и художественною рукою. В настоящее время они обличают очень не великое умение рисовальщика, бросающееся в глаза незнание перспективы и тушевания…»

Под конец автор рецензии призывал Голышева посмотреть, «как подобные издания делаются заграничными любителями отечественной древности, как они ничего не приукрашивают, ничего не прибавляют и не изменяют, но также ничего не убавляют и не искажают…».

Рецензент не уразумел, что рисунки придуманы и сделаны не Голышевым, Голышев их только копировал с разваливающихся старинных досок.

«Убедившись в тщетности моих усилий достать в Петербурге и в Москве Ваши издания, любопытные и весьма интересующие меня, — писал Ивану Александровичу граф Путятин, — обращаюсь к Вам с покорнейшею просьбой известить меня, где оныя могут быть приобретены. Особенно желательно бы мне было сделаться обладателем оттисков с пряничных досок».

Великий князь Владимир Александрович за «новый труд по отечественной археологии» прислал Голышеву бриллиантовый перстень с изумрудом. «Его императорское высочество» великий князь Алексей Александрович пожаловал «за интересные в археологическом отношении труды» вызолоченным кубком с подносом. Великие князья Сергей и Павел подарили свои кабинетные портреты в бронзовых, вызолоченных, украшенных императорскою короною рамках, с подписью: «за поднесение атласа с пряничных досок».

Иван Александрович опять рассылал свое новое издание по знакомым и знатным людям бесплатно. Тихо-нравов давно советовал ему посылать свои издания, по экземпляру, в исторические журналы. «Но я полагал, что Для этого нужна особая протекция или близкие отношения и знакомство, — вспоминал Голышев, — а без того и другого боялся впасть в ошибку, подвергнуться строгой критике или насмешке над нашими жалкими и убогими умственными провинциальными выдумками… но как-то пришла минута, я по сообщенному мне адресу

К. Н. Тихонравовым препроводил на имя редактора «Русской старины» свои сочинения…»

Редактор петербургского журнала «Русская старина» Михаил Иванович Семевский быстро откликнулся:

«Я уже успел с ними ознакомиться и вполне признаю как их основательность, так и несомненную пользу д. я изучения отечественной старины. Труды, подобные Вашим, посвященные изучению местных древностей, бесспорно, должны лечь в основание всей науки отечественной археологии. Желаю Вам дальнейших успехов в почтенной деятельности Вашей».

А немного спустя «Русская старина» писала в своем обзоре «трудов по отечественной истории и археологии во Владимирской губернии»: «Исследователь старины своих родных мест, составитель «Атласа», побуждаемый похвальною любознательностью, обратил внимание на предмет, совершенно новый в области археологии: пряники в быту русского народа… Мысль сохранить в потомстве оттиск древних пряничных досок вполне счастливая…»