Глава девятнадцатая Вздыбленная Россия

Глава девятнадцатая

Вздыбленная Россия

…Год 1904 стал грозным предвестником бурь, которым вскоре суждено потрясти Россию. 27 января в дневнике великого князя появляется тревожная запись:

Газеты запоздали… Ухватился за «Правительственный вестник», где напечатана была телеграмма из Порт-Артура: «в ночь на сегодня… японские миноноски напали на стоявшие на внешнем порт-артурском рейде суда»… Итак, война вспыхнула. Да будет воля Божия!

А ведь совсем недавно, перед придворным балом, который состоялся 19 января, к Николаю II подошла с вопросом о возможности начала боевых действий против Японии жена русского посла в Лондоне графиня Бенкендорф. Ее волновала прежде всего судьба сына, который служил на одном из кораблей нашей эскадры в Порт-Артуре. Император ответил: «Я войны не хочу, и ее не будет».

В тот же вечер в разгар веселья, в бальную залу прибыл офицер Генштаба с телеграммой об атаке русского флота японскими миноносцами. Невольно вспоминаются слова, сказанные об императоре военным теоретиком генералом Михаилом Ивановичем Драгомировым, преподававшим когда-то Николаю Александровичу тактику: «Сидеть на престоле – годен, но стоять во главе России – неспособен».

Каковы же истоки русско-японской войны, страшным последствием которой стала первая русская революция?

Они уходят корнями в 1894 год, когда Япония напала на Китай, начав тем самым первую японско-китайскую войну. Предлогом было введение в Корею китайских войск для оказания военной помощи в усмирении вспыхнувшего там крестьянского бунта. Правительство Японии посчитало это нарушением прежних японско-китайских соглашений. Среди многочисленных военных операций оказалась и высадка японских войск в китайском городе Люйшунь, впоследствии названном Порт-Артуром, где было вырезано 18 000 мирных жителей. В живых японцы оставили только 36 человек, которых заставили копать могилы для убитых. Одержав победу в этой войне, Япония вынудила Китай подписать в 1895 году Симоносекский договор. В числе отошедших Японии территорий оказался и полуостров Ляодун, где находился Люйшунь, а также стратегически важный залив, омывавший его.

Правительства России, Франции и Германии были чрезвычайно обеспокоены усилением Японии в этом регионе и в ультимативной форме потребовали вывода японских войск с полуострова. Япония не могла сдержать натиск этих стран без поддержки Великобритании, но ее правительство порекомендовало Японии не обострять конфликт, и та вынуждена была вернуть залив Китаю. В 1898 году Россия получила часть полуострова Ляодун в аренду на 25 лет и построила на нем свою военную базу.

30 января 1902 года был подписан англо-японский договор, обеспечивавший Стране восходящего солнца поддержку Великобритании. А в конце 1903 года Япония завершила программу подготовки к войне. Правящие круги этой страны убедились, что Российская империя добровольно не уступит своих позиций на Дальнем Востоке. Поэтому единственным путем для осуществления своих захватнических планов в Корее и Маньчжурии японское правительство считало войну с западным соседом. В этих условиях верхушка внешней политики Японии решила вступить в переговоры с российским руководством, надеясь, что они затянутся в связи с неуступчивостью царского правительства. Именно это и можно будет использовать, считали японские дипломаты, как предлог для объявления войны!

Переговоры начались в августе 1903 года. Россия лавировала и постепенно шла на уступки, но это совершенно не устраивало Японию.

В это время статс-секретарь А. М. Безобразов, пользовавшийся большим доверием у Николая II, составил записку о неизбежности войны с Японией и предложил путем создания мнимых коммерческих предприятий начать мирное завоевание Кореи. Этот совершенно авантюрный проект получил поддержку императора и привлек немалые частные средства, несмотря на противодействие министра финансов С. Ю. Витте. Пользуясь расположением государя, Безобразов добился остановки эвакуации русских войск из Маньчжурии и учреждения Особого комитета по делам Дальнего Востока, став к тому же его членом. И война тогда действительно едва не началась.

13 января 1904 года Япония предъявила Российской империи ультиматум. Отвергнув предложения царского правительства, она потребовала безоговорочного признания Российской империей японских требований и прав Японии и других держав в Маньчжурии. 16 января 1904 года американский посланник телеграфировал в Вашингтон, что русские уступают Японии «во всем». И это, к сожалению, было правдой. 20 января царь утвердил ответ Российской империи, и он тут же был отправлен телеграфом в Токио и в Порт-Артур. 22 января об этом ответе официально поставили в известность японского посланника в Санкт-Петербурге. А на следующий день, решив опередить ответ русских, министр иностранных дел Японии Комура отдал распоряжение «прекратить настоящие бессодержательные переговоры» и прервать дипломатические отношения с царским правительством.

Решение о начале войны против России в Японии приняли 22 января 1904 года на совместном заседании члены тайного совета и все министры. А уже в ночь на 23 января было отдано распоряжение о высадке японских войск в Корее и об атаке русской эскадры в Порт-Артуре. Вслед за этим 24 января Япония официально объявила о разрыве дипломатических отношений с Российской империей и стала требовать у противника возвращения Порт-Артура.

26 января японская эскадра контр-адмирала С. Уриу блокировала Чемульпо, собираясь прикрыть высадку своего десанта и не допустить вмешательства русского крейсера «Варяг». В тот же день канонерка «Кореец» отправилась в Порт-Артур, но по выходе из порта была атакована и после этого вернулась на рейд.

Капитан «Варяга» Всеволод Федорович Руднев получил от Уриу ультиматум: до 12 часов покинуть порт, иначе русские корабли будут атакованы на рейде. Руднев принял решение прорваться с боем в Порт-Артур, а в случае неудачи взорвать корабль. В полдень «Варяг» и «Кореец» вышли из Чемульпо. Капитаны иностранных судов, стоявших на рейде, не ожидали от русских такой смелости и были ею восхищены. Французские и английские корабли встретили гордо идущий навстречу врагу «Варяг» оркестром. Капитаны этих кораблей отдали честь русским морякам.

При выходе из порта на расстоянии 10 миль русские корабли встретили японскую эскадру, занимавшую позицию за островом Йодолми. Уриу сигналом предложил нашим морякам сдаться, но, не получив от них ответа, открыл огонь. Неравный бой длился в течение часа. За это время крейсер «Варяг» выпустил по противнику 1105 снарядов, а канонерка «Кореец», вступившая в бой позже, – 52 снаряда. Согласно рапорту командира «Варяга», огнем, выпущенным с крейсера, был потоплен один миноносец и повреждены 3 японских крейсера, противник потерял около 30 человек убитыми и около 200 ранеными.

Во время этого сражения «Варяг» получил 5 подводных пробоин и лишился почти всех орудий, многие члены экипажа были убиты и ранены. На «Корейце», к счастью, потерь не было. Русские моряки больше не имели возможности вести бой и вернулись в Чемульпо. Сначала они собирались отремонтировать «Варяг», но, когда выяснилось, что повреждения у крейсера очень серьезные, его затопили, а канонерку «Кореец» взорвали.

В столице с тревогой следили за сообщениями с театра военных действий. 28 января в Зимнем дворце был отслужен молебен.

Экипажи обоих судов приняли на борт иностранные моряки и не выдали их противнику, несмотря на требования японского командования. Затем же наши герои через нейтральные порты вернулись на родину.

Летом 1904 года, несмотря на то что великий князь очень занят в Академии наук, его не оставляют мысли о войне. После того как на Дальний Восток направлены корабли Балтийского флота, он, понимая, что враг значительно сильнее, высказывает опасения: «Теперь уже не следовало бы посылать в Тихий океан Балтийскую эскадру; она была бы отправлена туда прямо на убой, так как японский флот втрое сильнее». А через месяц, в сентябре, его волнения лишь усиливаются: «Наш флот несравненно слабее японского, а за приблизительно восемь месяцев, что тянется война, у нас ничего не сделано, чтобы его увеличить, даже некоторые верфи пустуют».

Дома, в Мраморном дворце, постоянно обсуждается положение дел на флоте, на Дальнем Востоке и естественным образом эти разговоры переходят на политические темы. И хозяин и гости отмечают всеобщее недовольство происходящим, и это, естественно, приводит «к очень грустным выводам».

Один из них для великого князя просто страшен: он все больше и больше задумывается о слабости царской власти. Размышляя об этом изо дня в день, он находит немало общих черт в состоянии современного ему общества и ситуации, которая складывалась в российской общественной жизни в конце 1870-х годов. Тогда, в дни его юности, по стране прокатились волны террора. Правительство растерялось, но власть все же чувствовалась. Теперь же она пошатнулась, и беда – в этом страшно признаться даже самому себе! – в безволии государя. Гнетущее душевное состояние находит выражение в строках дневника: «Смута растет, и чувствуется впереди что-то неведомое, но неминуемое и грозное».

Интуиция его не обманывает, осенью в столице начинаются волнения. В конце ноября на Невском проспекте произошли беспорядки, там собирались большие толпы митингующих. В основном это «учащаяся молодежь, некоторые с красными флагами». Но, как бы ни любил Константин Константинович студенчество и молодежь в целом, революционные выступления ему совершенно не по душе, более того, он убежден: революция гибельна для России. Будучи монархистом, он, конечно, выступает за самодержавие и радуется, когда «полиции удалось… толпу разогнать и порядок был водворен…»

В творчестве поэта К. Р. надвигавшаяся на родную страну революционная сила отклика не нашла. Но в дневнике великого князя этого периода центральное место занимают именно общественно-политические события. Как офицер, он отчетливо понимает их опасность не только для гражданского общества, но и для армии, и пишет в начале декабря: «Зараза, как гангрена, все глубже и дальше разъедает Россию, не щадя и войска. Ужели и они не устоят перед напором пропаганды?»

А революция уже у порога общего дома – России. И недоверие народа к правительству, которое оказалось слабым в роковой для отечества час, растет с каждым днем. По всей стране в эти дни распространилась горькая реплика генерала М. И. Драгомирова, который со скептицизмом отзывался о способностях русского самодержца: «Бьем японцев образами наших святых, а они лупят нас ядрами и бомбами. Мы их образами, а они нас пулями…»

Неудачная шутка много повидавшего на своем веку военного? Вовсе нет. В течение всего 1904 года Николай II ездил по многочисленным российским городам и весям и напутствовал отправляющихся на русско-японский фронт солдат и офицеров. Благословлял их и раздавал образа. И люди все это знали, видели, делали выводы…

Великий же князь, человек до недавних пор в общем-то аполитичный, теперь ни дня не может обойтись без обсуждения текущих событий. Правда, он с горечью осознает, что бессилен повлиять на них, поэтому занимает несколько отстраненную позицию. И это не может не вызвать осуждения в правительственных кругах. В декабрьские дни, когда напряжение в обществе стало угрожающим, министр финансов С. Ю. Витте, с которым Константин Константинович постоянно взаимодействовал на заседаниях Комитета министров, так охарактеризовал его: «…Великий князь Константин Константинович… человек благородный, образованный, с традициями своего отца великого князя Константина Николаевича, не глупый, но не орел».

…В начале декабря К. Р. написал стихотворное послание «Портартурцам», желая поддержать их морально:

Среди громов и молний бури бранной

Твердыни вы незыблемый оплот.

Смерть, в очи вам глядяся непрестанно,

Борцам венцы бессмертия плетет.

О, страстотерпцы! Мукой несказанной

Запечатлен осады грозный год…

За ужасы лишений и невзгод

Блеснет ли вам свободы день желанный?

Вы претерпеть готовы до конца;

Богатырей в вас ожили сердца

С их мужеством, отвагою и рвеньем.

России слава, гордость и любовь,

За подвиг ваш, страдания и кровь

Мы скорбью платим вам и восхищеньем.

А через две недели, 20 декабря, Порт-Артур пал. Для многих жителей столицы, находившихся вдали от театра военных действий, в том числе и для Константина Константиновича, это был тяжелый удар. На следующий день после поражения наших моряков он сделал лаконичную запись в дневнике: «Ужасная весть».

Поражения русской армии следовали одно за другим. Многие понимали, что это закономерно. Все меньше оставалось в России людей, которые продолжали надеяться на успех в войне. Император же пытался в начале 1905 года обнадежить самых доверчивых: «Со всей Россией верю, что настанет час нашей победы и что Господь Бог благословит дорогие мне войска и флот дружным натиском сломить врага и поддержать честь и славу нашей Родины». Но это всего лишь слова. Они выглядят насмешкой над здравым смыслом, возможно – заблуждением недальновидного человека, волей судьбы поставленного у кормила власти.

Начало 1905 года оказалось очень тревожным. На Крещение, во время крестного хода, произошло нечто невообразимое. В то время когда на Неве начался салют, с правого берега, со стороны Васильевского острова и моста (ныне Дворцовый мост), было произведено несколько выстрелов. Била картечь. В Зимнем дворце оказалось разбито несколько окон, убит городовой. Провели расследование, в ходе которого выяснилось: выстрелы произведены из орудий, находившихся около Биржи. В народе поговаривали, что это грозное предзнаменование.

Утром 8 января великий князь записал в дневнике: «Забастовали Путиловский и Невский заводы». А вот строки, появившиеся несколько часов спустя:

Ожидают, что в воскресенье десятки, если не сотни, тысячи рабочих соберутся на площади перед Зимним дворцом, чтобы заявить свои требования самому государю. Но он в Царском. Мне кажется, что власти потеряли голову.

Но при всей озабоченности Константина Константиновича происходящим все же не следует забывать: его оценка январских событий 1905 года – это взгляд человека из дворца. Попытаемся же восстановить ход событий, ставших началом Первой русской революции.

Итак, антиправительственные настроения достигли апогея. 28 декабря 1904 года состоялось заседание Собрания русских фабрично-заводских рабочих, своеобразного профсоюза и культурно-просветительного кружка, который возглавлял священник Георгий Гапон. На нем было решено начать выступление. Поводом для этого стало увольнение четырех рабочих Путиловского завода, где трудились многие из членов этой организации.

3 января 1905 года началась забастовка на Путиловском заводе. На следующий день остановили свои станки рабочие франко-русского судостроительного и Семянниковского заводов. В умах забастовщиков родилась идея подачи Николаю II петиции о народных нуждах, которая быстро получила популярность у заводчан. Эта петиция, верноподданническая по форме, по сути своей содержала радикальные для того времени экономические и политические требования: отмену косвенных налогов, на которых основывалась вся налоговая система, и замену их прямым прогрессивным подоходным налогом, отмену выкупных платежей, дешевый кредит и постепенную передачу земли народу, что на деле означало ликвидацию поместного землевладения, разрешение деятельности профсоюзов, введение восьмичасового рабочего дня. Политические же требования включали немедленное освобождение и возвращение всех совершивших преступления и находившихся в заключении революционеров, объявление свободы и неприкосновенности личности, свободы слова, печати, свободы собраний, совести, равенства перед законом всех без исключения. Выдвигалось также требование создания органа народного представительства – парламента.

Вскоре после подачи этой петиции царю было организовано массовое шествие к Зимнему дворцу, которое возглавит священник Гапон.

5 января бастовали уже несколько десятков тысяч рабочих на многих заводах столицы. А через два дня в последний раз вышли газеты. С 7 января забастовка распространилась и на типографии. Великий князь в это время пишет:

…На Путиловском, Невском и некоторых других заводах рабочие не только забастовали, но тысячными толпами ходили по улицам, требуя от рабочих других заводов, фабрик, мастерских, типографий и пр., чтобы там прекратили работу, грозя в противном случае насилием.

Из дневника Николая II и ряда исторических документов следует, что принятие к рассмотрению требований рабочих и встреча с их делегатами в планы императора и членов его кабинета министров не входили. Все предварительные приготовления сводились лишь к недопущению рабочих колонн к Зимнему дворцу. Сам государь не планировал приехать в столицу, и в день, который вошел в историю как Кровавое воскресенье, оставался в Царском Селе.

Накануне 9 января император потребовал навести в столице порядок, и город был наводнен солдатами и казаками. Пытаясь предотвратить катастрофу, делегация интеллигенции вечером 8 января сделала попытку встретиться с Николаем II, но он от встречи уклонился. Ничего не дало и обращение к министру финансов Сергею Витте. Тогда делегация, состоящая из десяти человек и возглавляемая Максимом Горьким, направилась к министру внутренних дел П. Д. Святополк-Мирскому с требованием отмены некоторых предпринимаемых правительством мер. Но министр отказался принять депутатов, более того, через три дня почти все они были арестованы.

Вечером 8 января по приказу градоначальника Санкт-Петербурга в столице были вывешены объявления, в которых говорилось, что демонстрации запрещены и принимать участие в них опасно.

…Утром 9 января собравшиеся на рабочих окраинах многолюдные колонны начали движение к центру города. Их общая численность достигала 200 тысяч человек. Колонны демонстрантов в нескольких местах были встречены кордонами военных и полиции. Солдаты, получившие приказ рассеять толпу, произвели несколько холостых выстрелов поверх голов демонстрантов, однако желаемого эффекта это не произвело. Через несколько минут началась стрельба уже боевыми патронами, в том числе и по убегавшим людям. В результате возникла паника, что лишь увеличило число погибших и раненых. Столкновения произошли у Нарвской заставы, на Шлиссельбургском тракте, Васильевском острове и Выборгской стороне.

Сведения об убитых и раненых впоследствии приводились разные. Есть основания полагать, что пострадали сотни людей.

На следующий после Кровавого воскресенья день великий князь пишет в дневнике:

Слухи, ходившие по городу о том, что 9-го числа стачечники или рабочие намереваются собраться на Дворцовой площади, чтобы подать прошение государю, оправдались. Приняты были меры: пехота оберегала подступы к дворцу. Войска их задержали, и в некоторых местах были даны залпы.

Эти строки будто написаны сторонним наблюдателем, весьма сдержанным в выражении эмоций. Но не следует забывать, что Константин Константинович – при всех его положительных качествах, несомненном уме и высокой нравственности, был все же представителем императорской семьи. К тому же он многие годы лично симпатизировал Николаю II, хотя после Ходынской катастрофы и не в той мере, как раньше. И все же на него производит «удручающее впечатление… необходимость кровопролития». И далее в дневнике следует риторический вопрос: «Что думает государь?»

Константин Константинович хотел порядка в стране, мечтал о том, чтобы Россия стала цивилизованным государством. Будучи кадровым офицером, зная армейскую жизнь изнутри, он не раз выступал против высокомерного отношения к солдатам, желая видеть их достойными и уважаемыми членами общества.

Однако далеко не все относились в то время с доверием к солдатам, многие видели в них лишь грубую силу. Разногласия великого князя и некоторых академиков в вопросе об отношении к армии даже привели в январе 1905 года к конфликту.

В зданиях Императорской академии наук, расположенных рядом со Стрелкой Васильевского острова, откуда раздались выстрелы во время крестного хода на Крещение, были произведены по горячим следам обыски. А в Зоологическом музее даже разместили временно сводную роту лейб-гвардии Финляндского полка. Это раздражало некоторых сотрудников, и вскоре произошел неприятный инцидент.

Известный антрополог Д. Н. Анучин, проходя мимо личного состава роты, остановился и стал рассматривать солдат. Подобные остановки были запрещены инструкцией, и Дмитрия Николаевича попросили не задерживаться – проходить. Но ученый не повиновался ротмистру, и тот приказал двум солдатам проводить его восвояси. Значит, со светилом российской науки можно обращаться таким образом? Анучин уперся, и… ни с места. Пришлось солдатам применить силу, в результате шапка ученого оказалась на полу. После этого происшествия Д. Н. Анучин подал президенту Академии наук жалобу об избиении. Константин Константинович провел детальное расследование и вынес вердикт: в описании случившегося есть явная предвзятость.

А вскоре начались новые трения с академиками – теперь уже практически с половиной действительных членов Императорской академии наук. Толчком к развитию конфликта стала публикация 27 января в газете «Русь» «Записки 342 ученых», в которой ученые настаивали на реформе высшей и средней школы. Но требования их носили не столько научный, сколько политический характер, при этом ученые писали, что «академическая свобода несовместима с современным строем России».

Великий князь не разделял взглядов ученых, чьи подписи стояли под документом. В ответ он написал им «возражение», в котором четко сформулировал свою позицию в вопросе вовлечения педагогов и учащихся в политику:

Деятели ученых и высших учебных учреждений гораздо законнее и верней добились бы академической свободы – этого необходимого условия истинного просвещения, если б освободили нашу бедствующую в смуте и настроении школу от пагубного вмешательства учащих и учащихся в политику. Наконец, вместо заботы «о привлечении свободно избранных представителей всего народа к осуществлению законодательной власти и контролю над действиями администрации» деятели ученых и учебных заведений хорошо сделали бы, если бы позаботились о скором и святом исполнении своего высокого и ответственного учебного долга.

Константин Константинович собирался выступить на общем собрании Академии наук 4 февраля. Но речь пришлось отложить – в этот самый день в Москве от бомбы, брошенной террористом Иваном Каляевым, погиб его кузен и друг великий князь Сергей Александрович.

Император Николай II, во избежание новых террористических актов, на похороны дяди не поехал, более того, отдал распоряжение уведомить всех великих князей письменно, «что не только им нельзя ехать в Москву, но запрещено бывать на панихидах в Казанском или Исаакиевском соборе». Но Константин Константинович, человек мягкий и тактичный по натуре, на этот раз ослушался государя. В этот же день вместе с женой он выехал в Первопрестольную. Остановились они в Николаевском дворце, у вдовы Сергея Александровича великой княгини Елизаветы Федоровны. Первое, что бросилось в глаза – в городе очень много городовых, с винтовками. А в Кремле наружные часовые даже не отдали честь, потому что винтовки у них заряжены.

…После возвращения в столицу Константин Константинович решил все-таки ответить на «Записку 342 ученых». Но, возражая коллегам, великий князь считал необходимым для себя уважать и мнение других людей. Именно это и помогло сгладить конфликт. 5 марта, перед началом общего собрания Академии наук, он, обращаясь к ее членам, сказал, что, «признавая искренность побуждений академиков, подписавших записку 342-х», продолжает все же «держаться своих убеждений». Не преминул августейший президент подчеркнуть и то, что «своим циркуляром не имел в виду показать неуважение лично к кому-либо из академиков». Эта искренняя речь, обращенная к ученым, тронула их. Все встали со своих мест и поклонились оратору.

…Константин Константинович считал необходимым ввести в стране всеобщее образование, именно с просвещением он связывал свои мечты о лучшем будущем России. Но при этом был глубоко убежден в том, что задача студентов – не занятия политикой, а добросовестная учеба. В противном же случае их надо лишать стипендии, а преподавателей, которые не выполняют своих прямых обязанностей, а бастуют, – казенного содержания. В «возражении» ученым, обратившимся с письмом в газету, великий князь четко выразил свою гражданскую позицию, основанную на том, что учащаяся молодежь – основа будущего страны.

Устав от постоянного душевного напряжения, связанного с разразившейся революцией, от удручающих разговоров о ней, великий князь в середине марта 1905 года уезжает на некоторое время из столицы в свое имение Осташево. Там он встречается с крестьянами, старается вникнуть в их дела. Но в России, вздыбленной революцией, нет места покою и умиротворению. Отголоски грозных событий доносятся и до тихого поместья. Именно в Осташево Константин Константинович узнает о поражении наших моряков в Цусимском сражении, которое привело к гибели значительной части русского флота. Итоги его были восприняты по всей стране как национальная трагедия. Горечь поражения усугублялась еще и оттого, что японский флот в ходе этого боя, длившегося два дня, 14 и 15 мая, у острова Цусима, не потерял ни одного корабля. Ответственность за потопление 19 наших кораблей и гибель более пяти тысяч моряков российским общественным мнением была полностью возложена на Николая II и царское правительство. Революция вышла на новый виток развития. Оправдывались самые мрачные предчувствия великого князя, о которых он совсем недавно писал в дневнике: «Какой-то злой рок тяготеет над бедной нашей Родиной. Внутри смута, на Дальнем Востоке на войне неудачи».

Константин Константинович добросовестно описывает события, которые становятся хроникой Первой русской революции. В конце июня его потрясает сообщение о бунте моряков-черноморцев:

Что это творится в России? Какой-то развал, распадение… На броненосце черноморского флота «Потемкин Таврический» настоящий бунт, команда возмутилась, убила командира… Одесса, Лодзь, Севастополь объявлены в военном положении. Отовсюду приходят вести одна страшнее другой…

В Баку рабочие жгут нефтяные промыслы, на улицах – стрельба и резня мирного населения, в Тифлисе – беспорядки. Прокатились они и по Балтийским провинциям, потрясли Польшу, Финляндию. В Москве – забастовки рабочих, Санкт-Петербург увешан красными флагами… Не обошла стороной революция и российскую глубинку – в деревнях крестьяне захватывают помещичьи земли, жгут старинные «дворянские гнезда». 4 августа в дневнике великого князя появляется полная безысходности запись:

Не могу не тревожиться о тяжелом положении России. Ведь надо признаться, что у нас идет полная революция. Правительство утратило еще с прошлого года всякое значение, и общий развал все более и более расшатывает бедную Россию…

И все же война расшатала не только Россию, но и Японию, несмотря на все ее победы. В конце мая 1905 года через посредничество президента США Теодора Рузвельта она предложила правительству нашей страны вступить в мирные переговоры. Ответ был положительным, и 25 июля в Портсмуте (США, штат Нью-Хэмпшир) открылась дипломатическая конференция, завершившаяся 23 августа подписанием Портсмутского мира. Согласно его тяжелым условиям, Российская империя уступала Японии южную часть Сахалина, права на аренду Порт-Артура и южной оконечности Ляодунского полуострова, южную ветку Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) от станции Чаньчунь до Порт-Артура; разрешала рыболовному флоту Страны восходящего солнца вести промысел у берегов Японского, Охотского и Берингова морей, признавала Корею зоной японского влияния и отказывалась от своих политических, военных и торговых преимуществ в Маньчжурии. При этом Российская империя освобождалась от уплаты каких-либо контрибуций.

Осенью Константин Константинович едет по делам службы в Оренбург. Но и здесь, вдали от столицы, его не покидают тревожные мысли о будущем. 4 октября он пишет в дневнике о недавнем разговоре кузена, великого князя Николая Михайловича, с Елизаветой Маврикиевной, во время которого двоюродный брат «напугал мою жену, говоря, что всех нас – императорскую фамилию, скоро погонят прочь и что надо торопиться спасать детей и движимое имущество».

Время показало, что Николай Михайлович – знаменитый историк, биограф Александра II, член Французской академии наук – во многом оказался прав. Он действительно лучше других Романовых видел, что Россия подходит к очень опасной черте. Говорил он об этом в полный голос и в результате получил среди родственников прозвище «красный». Его высказывания казались настолько опасными императрице Александре Федоровне, что впоследствии она даже добилась его удаления из столицы на два месяца. Правда, все это не спасло ему жизнь. В 1919 году Николай Михайлович был расстрелян большевиками вместе с тремя другими великими князьями в Петропавловской крепости.

Константин Константинович обладал совершенно иным характером, чем его двоюродный брат. Свои тревожные мысли о будущем России и императорской семьи он доверял лишь дневнику, и, судя по записям осени 1905 года, не разделял ход мыслей кузена:

Но я не могу и не хочу с ним согласиться и считаю ниже своего достоинства принятие таких мер предосторожности… Надвигаются грозные события, но в чем будут они заключаться? Что еще нам грозит?

В Ташкенте, где Константина Константиновича задержала забастовка железнодорожников, неспокойно, как и во всей Российской империи. Разбушевавшиеся толпы требуют освобождения политических заключенных, в город введены войска. Они открывают огонь по бунтовщикам, есть убитые и раненые…

Здесь же великого князя застала весть о подписании 17 октября Николаем II манифеста «Об усовершенствовании государственного порядка», в котором сказано о даровании свободы совести и собраний. Все это великий князь называет «новыми вольностями» и считает, что они «не проявление свободной воли державной власти, а лишь уступка, вырванная у этой власти насильно».

На следующий день он полон тягостных дум. «Конец русскому самодержавию», – записывает он в дневнике. Свою же личную позицию он формулирует предельно четко и ясно: «Я – за самодержавие».

1 ноября великий князь вновь приезжает в Оренбург. За время его непродолжительного отсутствия в городе произошли большие изменения. Теперь здесь спокойно, правда неизвестно, надолго ли.

После красных флагов, революционных песен и насилий… устраивалась большая патриотическая манифестация с иконами, портретами государя, национальными флагами и пением гимна.

Далее путь Константина Константиновича лежит через Москву в Санкт-Петербург. Из-за забастовки железнодорожников, которая охватила практически всю страну, поезд прибыл в столицу с опозданием.

Доложив военному министру об итогах своей поездки, великий князь едет на прием к императору. Видимо, по праву бывшего «отца-командира» он рискнул дать Николаю Александровичу совет – телеграммы, адресованные в воинские части, лучше не заканчивать теперь словами «Пью за ваше здоровье». Раньше они были уместны, теперь же могут оказаться истолкованными превратно.

В столице, как и во всей стране, неспокойно. И с каждым днем волнения нарастают. Распространяются они и в такой тихой еще недавно обители, как Женский педагогический институт. Константин Константинович всегда гордился своей опекой над этим учебным заведением и часто его посещал. 23 ноября он отправляется туда вместе с Елизаветой Маврикиевной и с удивлением узнает, что занятия в институте отменены. Вечером того же дня в его дневнике появляется запись:

Все идут на сходки, слушательницы разбились на два стана: правые хотят учиться, левые стремятся к устройству в институте митингов с посторонними лицами, профессора тоже раздвоились.

Общему настроению поддалась даже домашняя прислуга. Константин Константинович с удивлением читает подписные листы с требованием об увеличении жалованья. Все настолько смешалось, что удивляться, кажется, уже просто нечему…

Словно поддавшись общему настроению, рано пришла в столицу в этот трудный год и зима. В конце ноября то и дело мела метель, запорошив снегом дома, площади, улицы. Тоскливо на душе, тревожно. О своем ощущении приближающейся опасности великий князь пишет 30 ноября:

Тревожное настроение по всей России, тяжелый удушливый воздух как перед грозой. Все ждут, когда же наконец будут объявлены выборы в обещанную Государственную думу… Но не грянет ли гром раньше, чем она соберется? Настанет ли восстание или предупредит его диктатура? Страшно. Все ждут чего-то.

7 декабря началась политическая забастовка в Москве. В считаные дни волнения охватили провинцию, национальные окраины Российской империи. Правда, в столице пока на удивление тихо. Видимо, мятежники боятся столкновений с войсками, не забыли о жертвах Кровавого воскресенья. Так или иначе, но Константин Константинович с облегчением записывает 10 декабря в дневнике:

…Несмотря на объявленное мятежниками вооруженное восстание, в Петербурге на улицах совсем спокойно и замечается большое движение.

Но спокойствие – чисто внешнее, и Константин Константинович хорошо это понимает. Всегда равнодушный к политике, сейчас он ни дня не может прожить без газет, читает их «с жадностью». Правда, с доставкой печатных изданий начались перебои. Раньше почтальон каждое утро приносил их в Мраморный дворец, а вот 19 ноября не явился, и «пришлось послать человека купить». Такое повторится еще не раз. Что ж, приходится прилагать определенные усилия, чтобы своевременно получать информацию, но она все же поступает в срок. Вот хроника декабрьских дней 1905 года – в том виде, как она отражена в дневнике великого князя.

13 декабря. В Москве упорно бьются с мятежниками… Но и у нас кое-где насильственно принуждают конки останавливать движение, опрокидывают вагоны. Есть случаи столкновения с полицией и войском, есть раненые и даже убитые…

17 декабря. В Москве беспорядки прекратились, но в Прибалтийских губерниях и во многих местах России ужасы не ослабевают…

20 декабря. В Москве положение дел улучшается… в Петербурге тихо.

Понимая, что революция подрывает основы российской государственности, ведет страну к гибели, Константин Константинович уповает на то, что «войскам следовало бы действовать решительнее, тогда бы и неизбежное кровопролитие окончилось скорее». Мысль о необходимости твердых мер, которые должно предпринять правительство, он старается внушить императору. 25 марта 1906 года, встретившись с ним за завтраком, великий князь пытается сказать, что Николаю II «следовало бы важнейших сановников, погрешивших в последнее время в бездействии власти, предать верховному суду. Государь, по-видимому, не против этого, но свел разговор на разбор дел по сдаче Порт-Артура».

Константину Константиновичу явно не хватает проницательности. Не может или не хочет он понять, что нерешительность императора, его слабость как самодержца дошли до критического предела, за которым – неизбежный распад страны. Способствует этому и бездарность правительства… Сам же он главной бедой считает «умственную болезнь», которой подвержены многие русские люди. И с возмущением пишет 7 апреля 1906 года:

Когда-нибудь историк с изумлением и отвращением оглянется на переживаемое нами время. Многих, к прискорбию, слишком многих русских охватила умственная болезнь. В своей ненависти к правительству за частые его промахи они, желая свергнуть его, становятся в ряды мятежников и решаются на измену перед Родиной.

Трудные вопросы ставила жизнь, и не думать о них было просто невозможно. Страна переживала последствия русско-японской войны, и одним из главных было тяжелое финансовое положение. Для улучшения дел в экономике срочно требовался внешний займ, о чем неоднократно говорил министр финансов С. Ю. Витте. Но соглашались с этим далеко не все. Мешали решению важнейшего вопроса, считал Константин Константинович, «эти люди, например Гапоны, Максимы Горькие и разные конституционные демократы». Как же выйти России из столь унизительного положения?

Ответы на мучительные вопросы современности великий князь пытается найти в прошлом родной страны. Весной 1906 года он читает книгу А. Н. Пыпина «Общественное движение при Александре I» и, перевернув последнюю страницу, записывает в дневнике:

…Не принадлежу ли я к числу реакционеров – обскурантов и староверов… Я в корне расхожусь с многими из академиков, сочувствующими современному «освободительному движению», т. е. попросту революции. Но я вижу истинное освобождение вовсе не в том, где его ищут эти господа…

А в чем же? В цивилизованном развитии общества и всеобщем просвещении. В годы Первой русской революции, принесшей немало испытаний и тягот стране, великий князь решительно отвергал насилие, справедливо считая, что с его помощью невозможно решить «больные» вопросы, ослабившие Россию.

В тревожные месяцы 1905 года поэт К. Р. не написал ни одного стихотворения. Причину этого он объяснял в одном из писем: «За последние годы муза скупо дарит меня своими улыбками, а я не хозяин своего вдохновения и вызывать его насильно не умею». Дело, конечно, не только в этом. Все его помыслы в это время – о политике, о судьбе страны. А ведь великий князь – «чистый лирик», вовсе не «буревестник», и революционный вихрь, охвативший Россию, не может вдохновить его на создание поэтических произведений.

Но была тут и другая причина – чисто личная. 10 мая 1905 года умерла крохотная дочь Наталья, и это стало незаживающей раной в душе Константина Константиновича. Лишь год спустя – 10 мая 1906 года, он нашел в себе силы откликнуться на эту утрату:

Угасло дитя наше бедное

В расцвете младенческих дней;

Все грезится личико бледное

Мне милой малютки моей.

Утешением для родителей стало лишь рождение еще одной дочери – Веры. 11 апреля 1906 года Константин Константинович пишет об этом важнейшем событии: «…Жена очень страдала, помнится, ни один ребенок не давался ей так болезненно. Почти не было перерыва между схватками…» Наконец приехал лейб-акушер профессор Дмитрий Оскарович Отт, чтобы помочь роженице, и вскоре – свершилось!

…Мы с женой с блаженством услышали крик нашей маленькой Веруси. И сразу прошли у жены боли, она опять стала веселая и довольная, а сверх того безмерно счастливая появлением дочурки. Господь как будто вознаградил нас за утрату нашей бедной милой Натуси…

Великий князь очень волнуется о здоровье жены, но на следующий после родов дочери день – «ни слабости, ни нервности, настроение прекрасное…» А тут еще и императрица приехала, передала для Елизаветы Маврикиевны «букет из чудных роз».

…Княжна Вера, к огромной радости родителей и всех домочадцев, родилась здоровенькой, она хорошо растет и прибавляет в весе. И на время семейные заботы и радости заслоняют от великого князя все остальное. 23 апреля он пишет: «Нашему прелестному Георгию минуло 3 года», а ровно через неделю – 30 апреля, были крестины Веруси. Правда, «справили их самым скромным образом, без церемониала, почет. караулов, салюта и пр. Было только семейство, запросто, кто в сюртуке, кто в кителе, и близкие домашние. Тем не менее залы были чудесно убраны цветами и растениями. Прибыли из Петергофа и Гатчины их величества…»

Да, очень изменилась за последнее время жизнь императорской семьи. Даже праздники стали намного скромнее. Жизнь словно предупреждала, что прежнему размаху уже не бывать. Но сам Константин Константинович, кажется, не замечает этого. Рождение младшей дочери дает ему новые силы. Радость он выражает в поэтических строках «Сонета к ночи», который написал за несколько дней до крестин княжны Веры:

Какой восторг! Какая тишина!

Благоуханно ночи дуновенье,

И тайною истомой усыпленья

Природа сладостно напоена.

Тепло. Сияет кроткая луна…

И очарованный, в благоговенье

Я весь объят расцветом обновленья

И надо мною властвует весна.

Апрельской ночи полумрак волшебный

Тебя, мой стих мечтательно-хвалебный,

Из глубины души опять исторг.

Цветущую я созерцаю землю

И, восхищен, весне и ночи внемлю;

Какая тишина! Какой восторг!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.