В дни Октября

В дни Октября

В 1917 году я находился в Париже в политической эмиграции и стремился любыми путями скорей вернуться в Россию. Наконец, мне это удалось. Я попал на пароход, шедший из Франции в Мурманск с вооружением для русской армии.

С невероятным трудом добрался из Мурманска в Петроград, встретился с Надеждой Константиновной Крупской, с ее помощью быстро вошел в курс событий. Побывал в некоторых воинских частях, выступал на митингах и по указанию Владимира Ильича Ленина выехал в Москву. Это тоже было трудно. Регулярное железнодорожное сообщение между Петроградом и Москвой оказалось прерванным. Ехал то в вагоне, то на паровозе и даже на дрезине.

Но вот и Москва. Наступают сумерки. По безлюдным переулкам пробираюсь в Замоскворечье. Откуда-то доносится ружейная и пулеметная стрельба. Она то ослабевает, то усиливается. Время от времени ухают разрывы артиллерийских снарядов. Полыхает зарево большого пожара.

Фонари на улицах не горят. Лишь кое-где одиноко светятся окна в жилых домах.

Московское вооруженное восстание семнадцатого года в полном разгаре. Красная гвардия и восставшие солдаты оттеснили юнкеров с окраин к центру. Замоскворецкий район полностью в руках восставших, но враг продолжает держать его под обстрелом.

Вестибюль большого каменного здания Коммерческого института (близ Большой Серпуховской улицы в переулке Щипок) едва освещен. Широкая парадная лестница ведет наверх. Там, в одной из комнат второго этажа, помещается Партийный боевой центр московских большевиков. [4]

В комнате многолюдно. Кроме членов партийного центра, здесь — представители с заводов и фабрик.

В двух шагах от входной двери — огромный, давно не чищенный самовар. На столе — стаканы и кружки с недопитым чаем, хлеб, колбаса, нарезанная крупными кусками, на обрывке газеты — пиленый сахар. Большая электрическая лампа затенена, чтобы яркий свет не привлекал внимания к дому. На деревянном диване, укрывшись потертым ватным пальто, кто-то крепко спит, подложив под голову руку.

Большинство из присутствующих мне знакомо — это старые большевики-подпольщики. Многие из них бывали в тюрьмах и ссылках, совершали побеги, познали горечь эмиграции, трудную жизнь на нелегальном положении в России. Железные люди! Во имя партии, для блага народа они готовы на все.

Ленинская идея вооруженного восстания для них особенно близка. Еще в подполье они готовились к решающим битвам, призывали к этому трудовой народ России. И вот сейчас именно большевики-подпольщики, рядовые ленинской гвардии, возглавляют восстание.

По лицам не определишь, что люди устали до предела, что вот уже которые сутки подряд они спят урывками. Наоборот, настроение у всех приподнятое. Никакая усталость не в состоянии скрыть этой большой радости победы в схватке с многовековым врагом.

Вот в комнату поспешно входит Влас Лихачев. Он наскоро жмет руки товарищам и, нагнувшись к Камскому [1], что-то говорит ему.

Я невольно любуюсь Камским. Широкий в плечах, спокойный, он производит впечатление человека необычайной физической силы, напоминает могучего лесоруба.

Многие из находящихся в комнате лично знали Ленина. Это знакомство окрыляло их, придавало силы.

В два часа ночи в комнату вошел статный высокий старик в черном драповом пальто, в перчатках, плотно облегающих руки. Это профессор астрономии Штернберг. Он сразу завладел вниманием Камского.

— Я только что обошел боевые позиции Замоскворецкого [5] района, — говорит Штернберг. — Чтобы враг не захватил переправу через реку, нужны саперы. Сейчас переправа у нас, но если юнкера бросятся в контратаку, то отстоять ее будет очень трудно. Для обороны там нужно оборудовать окопы, а наши ребята выкопали глубоченную канаву и очень довольны. Это, говорят, красногвардейская траншея. Да ведь из нее и стрелять-то неудобно — до того глубока. Она хороша разве для таких вот, как я. К тому же — траншея прямая и широкая. Попади в нее снаряд — каша будет!

— Когда тут еще настоящие окопы рыть, без них обойдемся, — возражает кто-то профессору.

— А зачем же попусту увеличивать жертвы? — живо откликается Штернберг. — Ведь если юнкера будут атаковать мост, то дело может кончиться плохо.

— Пусть только сунутся! — стукнув об пол винтовкой, выкрикивает молодой рабочий.

— Ну, как убедишь таких, когда они только и ждут встречи с юнкерами! — смеется профессор.

Штернберг — человек науки, казалось бы далеко стоящей от политики, от революции. Но в его обсерватории, в телескопах, направленных на звездное небо, хранились разработанные партией планы подготовки восстания, важнейшие партийные документы.

В штабе Партийного боевого центра деятельность не затихает круглые сутки. Одни являются сюда за приказом, другие просят оказать содействие в получении оружия, третьи заходят, чтобы сообщить о настроениях рабочих.

Каждое утро здесь бывают представители районных партийных комитетов, круглые сутки поступает информация от специальных связных — преданных партии большевичек. Вот и сейчас две из них сидят у самовара, отдыхая перед тем, как вновь двинуться в Сокольники, Лефортово. Симоновку. Дело у них очень опасное и ответственное. Но они веселы, шутят, хотя и устали. Иногда, побывав, например, в Бутырском районе и передав устно (ведь никаких записок с собой брать нельзя) распоряжение Партийного боевого центра, они сразу же отправляются в Замоскворечье, чтобы через каких-нибудь полчаса вновь шагать куда-нибудь в Бауманский или Рогожский районы.

Нужно представить себе Москву в те дни, чтобы понять, [6] с какими трудностями это было сопряжено. На улицах пустынно. Тишина словно подкарауливает: как знать, что ожидает тебя за углам ближайшей улицы или в подъезде любого дома?

Отправляясь в опасный путь ночью, связистка в любой момент может услышать окрик: «Стой, кто идет?» Что отвечать тогда? Разве определить, кто останавливает, свои или юнкера-белогвардейцы? Если бы это было днем, то и по одежде и по лицу встречных можно было бы сразу догадаться. Но в темноте разобраться трудно. Помогали в этих случаях только выработанные годами навыки подпольной работы.

На второй день пребывания в боевом центре, ознакомившись с обстановкой, партийными решениями и указаниями Ленина о вооруженном восстании, я обратился к Камскому с просьбой поручить мне конкретное дело. Оно нашлось сразу. Камский вручил бумажку размером с ладонь ребенка, в которой удостоверялось, что я назначаюсь на партийную боевую работу в Рогожский район — один из пролетарских районов Москвы.

— Население там, — сказал Камский, — всей душой на стороне восставших. Все рабочие вместе с семьями, не исключая детворы, считают себя участниками восстания.

Под вечер я пришел на Таганскую площадь. Здесь было тихо и безлюдно. Только по Воронцовской улице шагал красногвардейский патруль.

Центр руководства восстанием в Рогожском районе помещался в доме № 24 на Большой Алексеевской улице (теперь Большая Коммунистическая). Улица была изрыта траншеями, во многих местах перегорожена проволочными заграждениями.

В этом небольшом двухэтажном доме с мезонином находились: районный комитет партии, районный военно-революционный комитет, профсоюзы и районный штаб Красной гвардии.

Обширная комната нижнего этажа и сени заполнены людьми. Это — красногвардейский резерв района — рабочие с ближайших фабрик и заводов, много молодежи. Картина чрезвычайно пестрая. Красногвардейцы одеты в полушубки и потертые пальто. У одного — полицейская шашка, у другого — револьвер за поясом, у многих — [7] охотничьи ружья и винтовки самых разнообразных систем и калибров. Лица серьезные, спокойные.

Второй этаж тоже переполнен людьми. Многие пришли сюда после того, как узнали, что началась запись в Красную гвардию и раздается оружие. В самой большой комнате под аккомпанемент стрельбы, доносящейся с улицы, проводится совещание. Но вот слышится шум отодвигаемых стульев: красногвардейцы уходят на смену товарищам, находящимся на улицах.

Военно-революционный комитет собирается по нескольку раз в сутки. На его совещаниях не произносятся длинные речи, нет докладов, информация сжата до предела: «юнкера заняли такой-то квартал или выбиты из такого-то пункта», «в таком-то месте усилилась перестрелка», «в такой-то срок надо обеспечить довольствием дежурных красноармейцев».

Время от времени кому-нибудь из красногвардейских командиров тихо передается устный приказ, и он уходит со своим отрядом. А вместо ушедших к дому № 24 с заводов и фабрик прибывают все новые и новые группы красногвардейцев.

Вот трамвайщики Золоторожского парка. Рабочие одеты в казенную форменную одежду, схожую с военной, поэтому отрад больше, чем другие, напоминает воинскую часть. Среди золоторожцев много бывших солдат, унтер-офицеров. На скорую руку они подучили владеть оружием тех, кто до этого не служил в армии.

Командует отрядом рабочий Золоторожского парка большевик Афоничев. Он с любовью смотрит на красногвардейцев, готовых двинуться в бой.

На левом фланге стоит невысокий, но крепкий подтянутый рабочий Хорохорин с лихо надетой набекрень форменной золоторожской шапочкой. По тому как Хорохорин держит винтовку, по выправке сразу видно, что он не один год провел в казарме, где от солдата добивались «молодецкого вида». Умение владеть оружием, приобретенное ранее, дает ему теперь глубокое удовлетворение.

Хотя в Рогожском районе сегодня относительно спокойно, с других концов Москвы сюда доносится отдаленный гул перестрелки. Враг еще не подавлен. Не случайно то и дело уходят в ночную темноту отряды. Их посылают в распоряжение Общемосковского военно-революционного комитета. У красногвардейцев Рогожской заставы есть [8] уже опыт уличных боев. Совместно с вооруженными рабочими Бауманского и Сокольнического районов они участвовали в атаке Крутицких казарм, захваченных юнкерами, штурмом брали Алексеевское военное училище.

В последние дни октября и начале ноября бои не затихали ни на один час.

Наш район получил из Общемосковского большевистского центра боевой приказ очистить от юнкеров Варварскую площадь [2], продвинуться в Китай-город через Варварские ворота и далее к Кремлю.

С заводов Гужона, АМО, «Колючка» и других предприятий прибывали рабочие-красногвардейцы. В ночь на 2 ноября отряды Рогожского района двинулись к центру. На Солянке сделали остановку. В ночной чайной красногвардейцам выдавали по калачу и кружке чаю. Чайная очень тесна. Рабочие в ней не задерживаются: выпьют чай и сразу выходят на улицу, чтобы освободить место для других товарищей.

На рассвете мы находились у здания Воспитательного дома (Академия медицинских наук СССР). Сюда со стороны Варварских ворот доносилась сильная стрельба. Мы бегом бросились к Китай-городской стене. Ленинская идея о том, что «презрение к смерти должно распространиться в массы и обеспечить победу», охватывала революционных рабочих. И хотя они не были обучены военному делу, плохо владели оружием — большинство из них только на улицах Москвы научились заряжать винтовки, — юнкера не выдерживали нашего натиска и отступали.

Отряд наш оказался на Варварке [3]. Осторожный командир отряда Павлычев решил на время приостановить движение. Предстояло разведать, не оставил ли враг вооруженных засад. Однако красногвардейцы были нетерпеливы. Отовсюду неслись возгласы:

— Нечего задерживаться!.. Эй, чего там! Отдыхать позже будем!..

Задние ряды напирали. Вековая ненависть к врагу влекла людей вперед, в бой, к победе.

Одна группа ринулась дальше по Варварке, в то [9] время как другая опускалась ниже, охватывая Зарядье. Юнкера, отстреливаясь, отходили.

В разгар боя на улицах появились молодые работницы. Девушки принесли красногвардейцам патроны. У некоторых на плечах санитарные сумки.

— Кому австрийские? Кому русские, французские? — слышались девичьи голоса.

Вдруг один из бойцов упал на тротуар. К нему сразу бросилось несколько девушек с перевязочными пакетами.

— Давай скорее сделаем перевязку! — обращается одна из них к красногвардейцу. Но молодой рабочий молчит, он ранен в голову и уже лишился сознания. Темное кровавое пятно на мостовой с каждой секундой увеличивается в размерах.

А отряд уже вступил на Красную площадь, достиг храма Василия Блаженного. Купола храма как будто колышутся в свете осеннего утра.

Красногвардейские отряды теперь уже всех районов теснят юнкеров, прижимая их к Кремлю; там, за кремлевскими стенами, сосредоточены основные силы контрреволюции.

Юнкера продолжают отстреливаться, но огонь их слабеет с каждой минутой. Они уже не в силах сопротивляться.

— А, черти полосатые! — выкрикивает Калвин — высокий, здоровый, краснощекий рабочий. У него голубые глаза, маленькая русая бородка. В нем ничто не напоминает сражающегося человека. В бою улыбается, шутит, шепчет какие-то иронические слова, обращенные к юнкерам, отступающим к Кремлю.

— Ага, миленькие, вот сейчас, сейчас вы получите! — он покрякивает и покашливает, словно на полке в жаркой бане на него капает горячая вода с распаренного веника. Калнин спешит, обгоняет идущих рядом, и я теряю его из виду.

В Кремль врываются красногвардейцы. Через Спасские ворота вошли туда и мы — рогожцы.

Вместе с нами — старый рабочий большевик Гавриил Михайлов — слесарь с завода АМО. Жилистыми руками он крепко держит винтовку. Внешне старик спокоен, но молодой блеск глаз выдает его волнение. Рядом с ним два сына, тоже рабочие. Он зорко осматривает вступающую в Кремль молодежь. [10]

— Народ — сила! Всем миром навалились и враз победили!..

Радостно была встречена победа революции в рабочих районах. Трудовой народ ликовал, разделавшись с ненавистным строем и захватив власть в свои руки. Чаще всего в эти дни упоминалось имя Ленина. О нем говорили с огромной любовью, с глубокой верой в силу его идей.

Соберутся бывало рабочие на собрание, еще и президиум не изберут, и начинают дружно, с упоением скандировать:

— Да здравствует Ленин!.. Да здравствует Ленин!.. Да здравствует мировая революция!..

Вечером 8 ноября в Рогожском районе проходило первое собрание победивших рабочих. Зал во втором этаже дома № 24 на Большой Алексеевской переполнен. Воздух спертый. Но взволнованные люди не замечают ни духоты, ни тесноты. Все охвачены радостным чувством победы.

Даже по одежде и головным уборам присутствующих можно судить, что здесь собрался простой трудовой народ. Больше всего — картузов и шерстяных платков. Но видны и военные папахи, фуражки. Это пришли солдаты из 85-го запасного полка, занимавшего Астраханские казармы. Многие красногвардейцы с винтовками.

Почти каждый оратор перед выступлением просит извинить его, заявляет, что произносить речи он не мастер, раньше не приходилось. Но его подбадривают аплодисментами, дружественными возгласами:

— Давай, говори, разберемся!..

Ораторы попросту, по-рабочему высказывают то, что у них на сердце. Они говорят о значении пролетарской революции, требуют быстрее разрушить остатки старого и создать новый строй.

Вот степенно встает и просит слова пожилой рабочий с окладистой темно-русой бородой.

— Да здравствует великий вождь рабочего класса товарищ Ленин! — восклицает он, и в зале вспыхивает буря аплодисментов.

Оратор хочет сказать еще что-то, но с места вскакивает работница, одетая в сильно потертую ватную куртку, и звонким голосом кричит:

— Да здравствует наш дорогой Владимир Ильич! Ура!.. [11]

Она поднимает обе руки высоко над головой и хлопает в ладоши. Лицо ее горит от возбуждения, платок сбивается с головы.

Все присутствующие поднимаются с мест. Возгласы «Ура Ильичу! Да здравствует Ленин! Ура!» сливаются в общий гул.

Десятки лет тихо простоял мещанский дом торговца Филатова на Большой Алексеевской, а сейчас все в нем гудит, трещит, грохочет.

— Долой буржуев! Долой золотопогонников!..

Кто-то запевает:

Вихри враждебные веют над нами...

Слова революционной песни подхватывают все, и она вырывается на улицу:

На бой кровавый, святой и правый

Марш, марш вперед, рабочий народ!..

Не успела стихнуть «Варшавянка», как бодрые, ликующие голоса запевают другую песню:

Мы кузнецы и дух наш молод...

Кто-то каблуками притопывает в такт, кто-то размашисто опускает поднятую руку, как бы ударяя молотом.

Пожилой рабочий с седеющей бородкой и воспаленными от бессонных ночей глазами улыбается счастливой улыбкой:

— Нет больше буржуев... Наша теперь власть, рабочая!..

С трудом успокоив ликующих красногвардейцев, председатель предоставляет слово новому оратору. Выступает Шелепин, слесарь Султанской фабрики Рогожского района, участник Московского вооруженного восстания. У него светло-русые волосы, продолговатое, худое лицо, серые глаза. Вид усталый: он мало отдыхал в эти боевые дни и ночи.

Шелепин говорит о великой победе рабочих просто, образно:

— Сколько народу гибло от проклятой жизни. Наша рабочая партия, большевики, Ленин указали нам путь. Пролетариат налег, пошел в атаку — и наша взяла.

— Какая гигантская сила — рабочий класс, — взволнованно шепчет, наклоняясь ко мне, председатель Ревкома Н. Н. Прямиков. [12]

Из-за стола президиума мы смотрим в переполненный зал. Рядом с отцами сидят подростки. На коленях у многих — дети.

Потом я невольно перевожу взгляд на волевое суровое лицо Прямикова и вспоминаю волнующий рассказ о жизни этого незаурядного человека — скромного рядового ленинской гвардии.

Председатель Революционного комитета Рогожского района, в прошлом высококвалифицированный металлист, был сослан царским правительством в Сибирь за политическую неблагонадежность. Из ссылки вернулся в Москву после Февральской революции.

В те дни в Москве, в том числе и в нашем Рогожском районе, появилось много вооруженных бандитов. Уголовники были теснейшим образом связаны с контрреволюционными элементами и вместе с ними стремились к свержению Советской власти.

Прямиков расправлялся с бандитами самыми решительными мерами. Ради дела революции не раз рисковал жизнью. Это создало ему широкую популярность и авторитет среди рабочих района.

Однажды в Ревком явился за помощью сильно встревоженный комиссар Андроньевского участка милиции Федоров и сообщил, что большая толпа проникла на склады, принадлежавшие раньше капиталистам Нобилю, Шибаеву и обществу «Мазут», и самовольно разбирает керосин.

— Действуйте решительно. Если возникнет крайняя необходимость, стреляйте, — приказал Прямиков представителю Ревкома, отправлявшемуся с отрядом красногвардейцев на место происшествия.

Но такой «крайней необходимости» не возникло. Пойти против красногвардейского отряда для члена любой рабочей семьи было немыслимо. Что же касается спекулянтов и мародеров, то они до смерти боялись вооруженных рабочих. Расхищение складов было приостановлено без применения оружия.

Несмотря на свою внешнюю суровость, Прямиков был внимательным и отзывчивым человеком.

Как-то раз один из работников Ревкома привел к нему бедно одетую старушку.

— У этой женщины умер сын, единственный кормилец. Ей не на что его похоронить. Она просит помочь ей. [13]

Прямиков посмотрел на старушку и перевел свой тяжелый взгляд на ревкомовца.

— Вы разве не знаете, что у нас еще нет средств? Почему же вы сами не объяснили ей это.

Потом подошел к опечаленной женщине и сказал, словно извиняясь:

— Власть-то мы захватили, мамаша, а вот деньгами еще не запаслись. А впрочем, у меня есть личные, — спохватился Прямиков, достал из кармана старенький кошелек и, вынув оттуда несколько «керенок», протянул старушке.

Обаятельный это был человек. И как жаль, что очень скоро товарищ Прямиков погиб в одной из схваток с вооруженной бандой. [14]