2005

2005

21 марта. Ровно четыре года назад не стало хорошего русского поэта Анатолия Фёдоровича Коршунова. Выпускник фабрично-заводского училища, он был поэт из рабочих. И создавал такие стихи: «Я благодушным не был никогда, не принимал судьбы суровой милость, и счастлив думать, что моя звезда среди других ещё не закатилась…». Был женат, разведён, есть дочка. В 1977 стал членом Союза писателей СССР, писал стихи и песни, автор полутора десятков книг. В последние годы издавал их за «свой счёт», для чего поменял свою квартиру в Петербурге на комнату, а потом и её — на комнату в коммунальной квартире в одном из сёл Ленинградской области. А там соседка, пьянчужка, зазывала к себе собутыльников, а те, зная, что он поэт, пытались заставлять его пить с ними и требовали «стихов». Он отказывался, и они убили его…

Вот говорят, нынче хорошее время для литературы: поэтов не убивают. Полно сочинять. Отдельно останавливаться на судьбе современных писателей не буду, но те, кто интересуются этой темой, могут обратиться к работам Виктора Тихомирова-Тихвинского, что проживает в Ленинградской области…

Хоронили мы Анатолия Фёдоровича в промозглый мартовский день на сельском кладбище. Была его дочь, красивая, спокойно-сосредоточенная. Я подошёл к ней, чтобы посочувствовать, но она, не поднимая глаз, внятно сказала: «Не нужно соболезнований, я его не считаю своим отцом. Думала, квартиру нам оставит, а он её на книжки променял».

Наверное, следовало промолчать, но я не сдержался: «Он же не только квартиру, он ведь и свою жизнь, говоря вашим языком, на книжки променял?»

Потом в электричке, вспомнив этот эпизод, я подумал, что поэта Анатолия Фёдоровича Коршунова мы сегодня похоронили дважды.

Есть пять наших чувств. Парапсихологи утверждают, что не пять, а шесть, добавляя чувство боли. А я бы назвал седьмое — чувство поэзии. К сожалению, имеющееся не у всех.

24 марта. Я — человек будущего, того, что впереди. Иногда задаюсь вопросом, для чего я пишу? Набор ли это картин, характеров и причуд моего времени, или попытка отчёта перед моими близкими: как я жил, о чём думал и что меня радовало и беспокоило? Если, конечно, быт и суета не погасят в них интерес к моим записям.

Сейчас понял, что пишу излишне пространно. Нужна только суть. Больше всего для этого подходят дневниковые записи. К сожалению, свой дневник, который вёл на протяжении двух лет, я утерял в Москве во время Всемирного русского народного собора… Рукописи, конечно, «не горят», но, к сожалению, безвозвратно теряются. Поэтому какие-то события буду восстанавливать по памяти. Вначале не хотел обозначать даты, но потом решил — надо. Не выпадать же из времени.

Дочку в Москве увезли в родильный дом. Переживаю за неё и желаю всего самого доброго тому, кто принимает роды.

25 марта. Сегодня большое событие в нашей семье: Ольга стала мамой, Саша — папой, Галина — бабушкой, я — дедом!

Почти два месяца назад, в новогоднюю ночь мы с моим зятем Сашей Докучаевым совещались, как назовём нашу дочку-внучку. Мы уже знали, что это будет девочка. Перебрали десятки имён, листая книгу Льва Успенского «Ты и твоё имя». И остановились, как нам кажется, на самом лучшем — Мария. (В книге Мария — «горькая», по другим толкованиям — «превосходство»).

После Нового года жена, дочка и Саша отбыли домой, в Москву. Дочка уехала, что называется, не с пустыми руками: 30 декабря, будучи на седьмом месяце беременности, она в Петербургском университете экономики и финансов защитила кандидатскую диссертацию по экономике. Мы с женой и Сашей были на защите. Помню её на трибуне — стройную, с небольшим животом, в светлой кофте и чёрной юбке. Помню учёный совет из семнадцати человек, высокого, красивого декана факультета Виктора Ивглафовича Сигова — её научного руководителя. Помню её главного оппонента — профессора, стройную, красивую женщину Анну Александровну Курочкину… Но не помню, что говорила дочка, в чём она убеждала учёных.

После обсуждения её доклада и ответов на вопросы мы отправились в кафе и стали ждать, когда учёный совет заслушает ещё одного соискателя учёной степени. Потом был банкет, поздравления с удачной защитой и возвращение домой. Незабываемый день и вечер 30 декабря 2004 года.

Через сутки мы встречали 2005-й год. Впервые в моей жизни был двойной праздник — дочкин успех и встреча Нового года!

1 апреля. Рано утром вернулся из Германии, где принимал участие в Международной Лейпцигской книжной ярмарке. В Германии я был впервые, и как-то случилось, что меня там ничто не задело. Возможно, потому, что это Восточная Германия. Побывали в Дрезденской галерее — сумрачно и прохладно. У нас в Эрмитаже не так, у нас праздник. И в Русском музее тоже.

Сама по себе книжная ярмарка впечатляет огромностью помещений, где она размещается, множеством людей, из которых большинство русских, русскоязычных. Может быть, несмотря ни на что, русские пока ещё более других интересуются книгой? В нашей писательской делегации были: Алексей Грякалов, Дмитрий Каралис, Валерий Попов, Михаил Кураев и я. А также представители книготорговой сети Петербурга, Комитета по печати и председатель Санкт-Петербургского Союза журналистов Андрей Константинов. Более всего я общался с Каралисом и Грякаловым — умные, просвещённые люди. Грякалов — доктор философских наук, профессор Педагогического университета имени Герцена. Нет, пожалуй, поторопился написать — «не задело». На встрече с посетителями я представил свой роман «Открытый ринг». Собралось человек тридцать. Никто моей книги не читал — в Германии она не выходила. Я немного рассказал, о чём она, потом пошли вопросы. О писательско-издательских делах в нынешней России, о читательском спросе, об оплате писательского труда. Я думал, наша встреча так и пройдёт без каких-либо каверз, но не тут-то было. Пожилая женщина — высокая, худощавая блондинка — обратилась ко мне на хорошем русском языке:

— Вот у вас есть широко известный писатель Валентин Распутин, так я прочитала его роман о дезертире. И пришёл такой интерес: вы, победившая фашизм страна, пишете не про героя победы, а про дезертира. Неужели дезертирство у вас было массовым явлением?

Вопрос не трудный, но требующий точного и вразумительного ответа.

— Вы правы, мы, действительно, победившая страна. И про дезертиров писал не только Распутин, но и Чингиз Айтматов в рассказе «Лицом к лицу», и Дмитрий Гусаров… не помню, как называется его рассказ. Но именно писатели победившей страны и должны были написать о таком явлении, как дезертирство. Потому что наши дезертиры — это трусы, почти предатели. Тогда как ваши дезертиры, или, скажу точнее, дезертиры из германской армии — герои. Если бы все ваши, точнее, все офицеры и солдаты фашистской армии дезертировали, мир избежал бы самой кровопролитной войны. Понимаете разницу?

Я думал, она улыбнётся, но нет, смотрит на меня так, будто ждёт ещё каких-то слов. А я уже всё сказал.

На том и закончилась наша встреча.

2 апреля. Сегодня открывают станцию метро «Комендантский проспект». Это в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома. Оделся как на пробежку и помчался туда. Приехала губернатор Валентина Матвиенко, спустилась по эскалатору, посмотрела, кажется, осталась довольна.

Станция большая, в светло-голубых тонах, с авиа-символикой — именно здесь, на Комендантском аэродроме обретала свои крылья русская авиация. На стене при входе на эскалатор — мозаичное панно с допотопными самолётами и летчиками в кожаных тужурках и шлемах. И такая мощная энергетика исходит от картины. Сразу понятно: Советский Союз!

Умер папа Иоанн Павел II.

В 1984 году, когда я жил в Доме творчества в Ялте, там же находился белорусский писатель Алесь Божко. В одном из разговоров он сказал, что в юности жил в Польше и учился в лицее с будущим главой Ватикана. Кароль Войтыла на два года моложе Божко, но уже тогда это был яркий, артистичный, не по годам развитый мальчик. И всё же его удивляет, что поляк, а не итальянец возглавил Римскую католическую церковь. «Здаецца мне, што тут не абышлося без пал1тык1», — подчеркнул он. И оказался прав. Время показало, сколь быстро и резко изменилось польское общественное мнение в определении своего отношения к Советскому Союзу. Прежде всего, в идеях и действиях «Солидарности» и Польской Церкви. До минимума сократилось число просоветски настроенных поляков, до максимума выросло число противников социализма.

4 апреля. Заседание Общественного совета СПб. Я — член совета. Тема — сохранение культурной градостроительной зоны. Чиновники из Смольного стараются внушить мысль, что город — это живой организм и он не может не меняться. Поэтому отдельные дома перепланируются и даже убираются для того, чтобы горожанам было удобнее. Могут и должны быть отданы под застройку так называемые лакуны, то есть свободные городские места.

Я сказал:

— Объявите сегодня лакунами Исаакиевскую и Дворцовую площади, и завтра на них поднимутся многоэтажные бараки. Если город — живой организм, то и сохранять его нужно живым, а не умерщвлять сомнительного вида архитектурными новоделами.

Чиновники не изменили своего мнения, но всё же повели разговор в менее агрессивной форме.

5 апреля. На Садовой, в культурном центре Михаила Шемякина совместно с Генеральным консульством Венгрии я провёл вечер, посвященный 100-летию со дня рождения крупнейшего венгерского поэта Аттилы Йожефа. Он прожил всего тридцать два года и трагически погиб в 1937-м. Мне по душе многие стихи Йожефа, его вера в грядущую гармонию мира. Но самым близким поэтом для меня с «младых ногтей» стал Эндре Ади. В особенности его стихотворение «Твоё великое тепло» в переводе Л. Мартынова:

Тебя из сердца моего

Хотели вытеснить картины.

И статуй мраморных толпа

Хотела взять твоё тепло,

Которое неповторимо.

Тебя целуя, гибну я

И вновь рождаюсь в поцелуе.

Пусть женщины сирокко мчат,

Меня их знойный, сладкий чад

Не изнурит, его гоню я.

Живые, как и мертвецы,

Пусть это всё промчится мимо…

Никто не может дать его,

Твоё великое тепло,

Которое неповторимо.

8 апреля. У меня в кабинете. Разговор с А.В. об «Открытом ринге», он требует продолжения романа. При этом просит обязательно поместить в книгу и его образ. Для равновесия. Он страдает манией величия, так как считает, что никому не дано так гениально материться, как ему.

— Равновесия в чём или с кем? — спросил я.

— Для общего равновесия.

— Мне кажется, общего равновесия ни среди людей, ни среди литературных героев не бывает. А на образ вы пока не тянете.

— И почему же?

— Много пьёте и сквернословите. Вот когда бросите, тогда посмотрю.

— Мне не бросить, — вздохнул он. — Я у цыганки гадал на курево и питьё — она сказала, что буду курить «до дней последних донца». И пить тоже. Н-но! — вскинул голову. — Никто за меня не сделает того, что делаю я. Никто не напишет за Шекспира — Гамлета, за Пушкина — Евгения Онегина. А вот за учёных — можно. Если не Иванов открыл, то Петров, Сидоров, Алфёров… Недаром бывают одновременные открытия: законы Гей-Люссака, Бойля-Мариотта… Вам известен пример, когда два автора написали бы Дон Кихота или Печорина?

— Ну, пожалуйста: Ильф и Петров, братья Стругацкие…

— Сравнили! Это же хохмачи, Одесса-мама. Они вам наплетут веников. Не всяк писатель, кто пишет. Я ж вам про Дон Кихота!

— Не обижайте учёных, они трудятся не меньше нашего. К тому же Дон Кихот был всегда, точно так же, как закон всемирного тяготения. Но понадобился гений Сервантеса и Ньютона, чтобы явить их миру.

— Согласен. Хотя учёные часто пашут впустую, когда теория не находит практического подтверждения. Учёные! До сих пор не могут ответить на вопрос, что первично — яйцо или курица.

— В науке даже отрицательный результат — положительный, — напомнил я. — И на ваш риторический вопрос можно дать риторический ответ: а что первично — день или ночь?

— Это да. Но сколько ещё продлится жизнь книги как бумажного издания? Возможно, она будет существовать всегда, но в малом, строго дозированном количестве. Чтобы выпустить книгу, нужно много леса, воды, производственных площадей. Но, может быть, тогда исчезнут книги-пустышки? А хорошие книги останутся?

— Непременно. Наши с вами — точно останутся!

— Вы полагаете?

— Конечно! Иначе зачем мы их пишем — спросил я и почувствовал, что наш вялотекущий разговор может продолжаться как минимум до Нового года. Уже собрался протянуть руку, чтобы попрощаться, но тут он встрепенулся:

— Я, собственно, не за этим сюда. Я вот о чём: не повторить ли вам попытку из- браться в Думу? Не за горами новые выборы, вы — видный литературный и общественный деятель, кому, как не вам? А мы, писатели, поддержим вас, и не только писатели…

— Спасибо, дорогой, но я ещё не отошёл от прежних выборов.

— Я знаю, вас обскакал этот проныра Шелищ, который отстаивает права потребителей. Но кто у нас потребители? Нищета, вроде нас с вами? Или братва, сделавшаяся в одночасье у1р-покупателями?

— Обошёл меня не только Шелищ, но и Юрий Шутов, который в Крестах…

— Ну, этот понятно, этот позиционирует себя как патриота. К тому же зэк, а у нас народ душевный, только дай кого-нибудь пожалеть.

— Вы считаете это недостатком?

— В известной степени. Нужно и народу иногда включать мозги, чтобы проснуться. Равно и товарищам коммунистам, которые выдвинули вас по Центральному району, где сплошные, по вашему выражению, межняки, а межняки знают, кто им нужен во власти и за кого голосовать… Как видите, читал ваш роман!

Он достал носовой платок, вытер лоб и щёки и несколько смущённо продолжил:

— Я почему вам это предлагаю? Во-первых, надоели в телевизоре жирные депутатские гуси, а во-вторых, я разошёлся со своей гражданской женой, и, оказалось, негде жить. Гражданская жена то же самое, что гражданская война. Пристроился пока у одной сердобольной, но у неё муж сидит, через два года освободится. Куда мне тогда? А так вы меня взяли бы своим депутатским помощником…

Зазвонил телефон, я потянулся к трубке, но он поднял руку и качнул головой — попросил не брать. И, смущаясь, продолжил:

— Вообще-то я не меркантильный человек, но жизнь такая, хоть в петлю полезай. Потом как-нибудь вернёмся к разговору, но вы от идеи насчёт Думы не отказывайтесь. Лучше всего по рабочему району, по Кировскому или Невскому. Я прописан в Невском.

— Спасибо, подумаю, — сказал я.

Когда он ушёл, я вспомнил, что Юрий Титович Шутов несколько лет назад был у меня здесь, в писательской организации. Позвонил по телефону, попросил о встрече и приехал — невысокого роста лысеющий брюнет, с внимательными, слегка бегающими глазами. Положил мне на стол свои книги на вступление в Союз писателей России. Название одной из них я помню — «Собчачье сердце». Я перелистал книги, довольно хорошо изданные и не лишенные отдельных достоинств — бойкий слог, интересная интрига, но обе они — о Собчаке. — «Это что же, наш мэр вас так вдохновил, что вы смогли написать о нём аж две книги?» — спросил я. «А вы ещё не поняли, насколько интересен этот антигерой? О нём бы — сатирическим пером, но, к сожалению, сей жанр мало кому доступен». — «Хорошо, я покажу ваши книги председателю приёмной комиссии Ивану Ивановичу Виноградову».

Моя жена Галина длительное время работала начальником отдела в статистическом управлении Ленинграда и Ленинградской области. В то время Юрий Шутов был первым заместителем начальника управления, и Галина неплохо знала его как хваткого, быстро соображающего человека. Он никогда не мелочился, не «искал блох» в документах, которые приносили ему на подпись. Мгновенно находил суть и тут же подписывал. Прост в обращении, энергичен — типичный комсомольский лидер.

Узнав о том, что Шутов собирается вступать в Союз писателей, она сказала: «Уже то, что он идёт к вам, а не к Чулаки, говорит о многом. Не знаю, что там у него за книги и каковы их достоинства, но если это действительно литература и вы его примете, то не пожалеете. С его энергетикой, связями, способностью действовать у вас не будет материальных проблем». — «Но ты не забывай, что нынче это одна из самых скандальных фигур в нашем городе. А нам с нашей бедностью ещё не хватает вляпаться в историю с приёмом уголовника». — «Я сомневаюсь, что он в такой мере уголовник, как его представляют. Я немножко разбираюсь в людях».

Иван Иванович Виноградов вернул мне книги Шутова и сказал, что он вполне может быть членом нашего Союза. В Москве, а там были наслышаны об этом человеке, я разговаривал с Ганичевым — Валерий Николаевич усомнился в необходимости такого приёма и посоветовал не торопиться и посмотреть, как будут дальше разворачиваться события вокруг этого имени. Стало ясно, что он как руководитель Союза и председатель приёмной коллегии не пропустит Шутова в нашу организацию, и мы дело Шутова отложили. Хотя потом я часто вспоминал нашу с ним встречу и сочувствовал Юрию Титовичу как человеку преждевременному, двинувшемуся с открытым забралом на ветряную мельницу.

Когда подростком читал Сервантеса, мне всё время хотелось как-то войти в книгу и остановить Рыцаря Печального Образа от неразумных поступков. Объяснить ему, что так, как он, нормальные люди не поступают. И только потом, годы спустя, я понял, насколько, по сравнению с нами, нормальный человек Дон Кихот. Нормальный, потому что храбр как никто и бескорыстен, как мать-природа.

9 апреля. Вечером дома вспомнил визит А.В., и сделалось тревожно. Решил продолжить разговор, позвонил ему домой. Трубку взяла его бывшая гражданская жена, и не успел я заикнуться, что мне нужен А.В., как она, что называется, отбрила:

— Нет его, и больше не звоните. Пис-сатели!

Я пожалел, что не спросил у него нынешний домашний телефон. Позвонил нескольким писателям из тех, кто чаще других общается с ним, но никто из них не смог помочь.

14 апреля. Дом журналиста. Юбилей журнала «Нева». Казалось бы, праздник — день рождения одного из самых знаменитых литературных журналов города и страны, а радости нет — издание еле выживает. За весь вечер главный редактор Борис Николаевич Никольский ни разу не улыбнулся. Будто на похоронах…

Я вспомнил, как несколько лет назад творческую интеллигенцию Питера пригласили в Русский музей на встречу с министром культуры М. Швыдким. Тогда шла подготовка к предстоящему юбилею — 300-летию Санкт-Петербурга. Швыдкой долго говорил о планах торжеств, не забыв дать сигнал «своим», либералам: «Подготовку осуществляем МЫ, и МЫ же будем заниматься делами культуры после юбилея». И подумалось: «Значит, ничего положительного в культуре осуществляться не будет». — «МЫ также решили, — продолжал Швыдкой, — материально поддержать наши толстые журналы: “Новый мир”, “Москва”, “Знамя”, “Октябрь”, “Юность”». — «А “Наш современник” и “Молодую гвардию”»? — спросил я. — «У “Нашего современника” дела идут хорошо, — ответил Швыдкой. — У него на сегодняшний день самая большая подписка, так что он в материальной помощи не нуждается».

Рядом со мной сидел главный редактор журнала «Нева» Борис Николаевич Никольский, я посоветовал:

— Он не назвал «Неву», уточните почему.

— Не надо, — сказал Никольский. — Обойдёмся. Он, если вы заметили, назвал только московские журналы. И то не все.

15 апреля. Школа № 13. Конкурс юных поэтов и прозаиков. Выступают победители. Много интересных стихов и рассказов. И никакой «попсы». Запомнилось: «Выпал первый снежок, с крыши падает капелька — кап. Вышли куры, во двор и оставили крестики лап».

В разговоре о литературе с начинающими авторами меня попросили назвать троих-пятерых наиболее близких мне писателей. Я сказал, что стольких не могу, могу либо одного — Пушкина, либо две сотни или даже больше.

17 апреля. Из Минска приехал Олег, сын Анатолия Аврутина. Привёз огромную коробку — к моему дню рождения. Я встретил его на вокзале.

— Никак посуда? — испугался я.

— Не совсем. Отец приказал не говорить, пока вы дома не откроете.

Привезли домой, открыли. А там — моя новая книга, только что выпущенная

в Минске, — «Мальчишка с того перекрёстка…» — сборник повестей и рассказов, красиво изданный, в необычном для прозы поэтическом формате 84х90/32. Название книги дала моя статья о творчестве Анатолия Аврутина. Пожалуй, у меня ещё не было столь неожиданного и дорогого подарка.

18 апреля. Смольный. Издательский совет города принял решение поддержать выпуск моей книги «Война была долгой». В неё вошли три ранее публиковавшиеся повести: «Остаюсь в заслоне», «Товарная станция», «Пробуждение». Тема книги — война и дети. По повести «Пробуждение» Лентелевидение поставило двухсерийный одноименный фильм-спектакль.

19 апреля. Невский, 30. Интерфакс. Аркадий Белый представил свою книгу о Ленинградской области и её губернаторе Вадиме Густове. И Густов здесь. Особенность издания: область и её губернатор «тянут» на такую большую, красивую книгу.

Построили новый — вантовый — мост через Неву, спрашивают горожан, как его назвать. Я предложил дать имя Ольги Берггольц — она когда-то жила рядом с местом, где он пролёг. К тому же это одна из самых великих женщин-ленингра- док. Святая. Символ и душа ленинградской блокады. Приезжали ко мне домой телевизионщики, расспрашивали, уточняли и были согласны со мной. Правда, сомневались, может ли мост носить женское имя. А почему нет? Может же театр носить имя Ермоловой или Комиссаржевской? «Санкт-Петербургские ведомости» опубликовали моё предложение, долго обсуждали, но, в конце концов, назвали — Вантовый. А то, что он вантовый, и без названия видно. Я и теперь предлагаю дать ему имя Ольги Фёдоровны. А на въезде на мост выбить золотом на камне посвящение Глеба Горбовского «На 60-летие Ольги Фёдоровны Берггольц:

Пускай пока главней живот,

И в этаком маразме

Ещё присутствует, живёт

Непобеждённый праздник.

Ещё поэзия жива,

Ещё она воюет,

И троекратная вдова,

Как девушка, бушует».

20 апреля. Мойка, 12. Концертный зал при Музее-квартире А.С. Пушкина, в котором я провёл общее писательское собрание. Я напомнил, что в декабре этого года состоятся выборы нового состава правления писательской организации, и попросил подумать, кто станет её руководителем.

— Оставим прежнего! Не надо нового! — голоса из зала.

К сцене вышла красивая, женственная Елена Родченкова. Положила руку на грудь:

— Вот что выходит: как только у писательской организации возникли трудности и сложности с арбитражными судами, так наш руководитель Иван Иванович, как павлин, распускает свой хвост: дескать, смотрите, какой я красивый, не собираюсь пересиживать отведенный мне уставом срок. И совсем ничего, что за павлиньим хвостом виднеется желание бросить писательскую организацию. И вообще, я думаю, что для решения каких-то важных писательских вопросов и разговоров с руководством города нужно посылать кого-то из более значительных писателей, чем Иван Иванович. Например, Олега Акимовича Чупрова.

Сказала и пошла на место. Удивительная женщина. Несколько лет назад она продала в Псковской области дедов дом и купила в Питере комнату в коммунальной квартире. Переехала сюда с маленькой дочкой-школьницей, прописала у себя деда. Встала на учёт в нашу писательскую организацию. Ладная, дважды образованная (культработник и юрист), она почти сразу принесла мне проект письма на имя губернатора В. Яковлева с просьбой предоставить ей отдельную квартиру. Основание — дед участник Великой Отечественной войны.

Я сделал какие-то уточнения, и мы отправили такое письмо. Потом ещё несколько подобных писем. И даже не ради её деда, а в большей степени ради её маленькой дочки. С квартирой пока не получалось, однако, не сомневаюсь, должно получиться. Но, очевидно, раз не получается, виноват я. А потому всыплю-ка ему, на всякий случай.

Можно промолчать, но она не впервые на собраниях и вне их кусала меня: мол, я книгу назвал романом, а это не роман. И разное другое. На такие выпады нельзя отвечать, но, если по-писательски, можно.

— Елена Алексеевна, — сказал я, — меня обидеть легко, а победить трудно. К тому же, если вы цитируете классика, делайте это правильно, а главное, указывайте автора. То, что вы сейчас так неловко и неточно произнесли, много лет назад написал белорус Аполлинарий Костровицкий, более известный как выдающийся французский поэт Гийом Аполлинер: «Когда свой хвост распускает павлин, не оторвать от красавца взгляд. Ах, если бы скрыть недостаток один, только один — обнажённый зад». Так что не распускайте хвост. И с Олегом Чупровым вам нас не поссорить.

Я видел, что она смутилась и кивнула. Мне этого достаточно. Сейчас для меня главное — до отчётно-выборного собрания найти нового руководителя.

Цирк. Чемпионат Ленинграда по боксу. Пришёл по приглашению Юрия Владимировича Баканова. Давным-давно, когда я учился в Ленинградском техникуме физической культуры и спорта, он был моим преподавателем по боксу. Ему нравилось, как я веду себя на ринге — моя техника, внимательное отношение к сопернику, умение прислушиваться к словам секунданта. Он пророчил мне успешное боксёрское будущее. В особенности после того, как я стал победителем первенства Ленинграда. Мы стали часто разговаривать с ним о всякой всячине, я читал ему свои стихи, и однажды он сказал: «Я думаю, Ваня, твоё настоящее дело не бокс, а литература. Береги голову».

Но я беречь себя не собирался. Тем более что спортивный успех — вот он, рядом, и мне только девятнадцать лет. А литература — там, за облаками. И Пегас мой ещё не валялся… Однако сама случайность приостановила мои занятия боксом. В схватке в саду Александро-Невской лавры с бандитами, грабившими по вечерам людей, меня ранили — удар ножом пришёлся в тыльную сторону кисти правой руки. Двоих бандитов из пяти нам, троим боксёрам техникума физкультуры, удалось задержать и сдать в милицию. Но травма руки почти на год лишила меня возможности тренироваться. Был сбит темп. Я всё большее значение придавал стихам. И всё чаще вспоминал совет Юрия Владимировича…

Сейчас я увидел его за судейским столиком — в ослепительно белой рубашке с чёрным бантиком-регатом и в белых брюках. Поздоровались. Он полез в портфель и достал красивое тёмно-красное удостоверение с золотыми буквами «Ветеран бокса». Протянул мне:

— Держи, мастер! Успеха тебе во всём задуманном!

Я поблагодарил и вручил ему свою только что вышедшую книгу «Война была долгой». Он покачал её в руке, будто взвешивая, и вздохнул:

— Когда-то я был прав, что посоветовал мальчику Ване беречь голову!

Сегодня первый день соревнований. Я посмотрел несколько боёв и поехал домой. После писательского собрания, как после тяжёлого боя на ринге, у меня всегда болит голова.

21 апреля. День рождения Ивглафа Ивановича Сигова — профессора, доктора экономических наук, бывшего директора Института социально-экономических проблем. (Ивглаф — от имён отца и матери — Иван и Глафира). В начале перестройки я приглашал учёных и творческую интеллигенцию Ленинграда в Дом писателя для разговоров о стране, жизнь в которой покатилась под уклон. Участниками наших собраний были Глеб Горышин, Иван Виноградов, Михаил Аникушин, Алексей Воронцов, Ивглаф Сигов, Президент Русского географического общества Сергей Лавров… Мы понимали, что наиболее зрелая, разумная часть общества против ломки существующего строя, предлагали способы преобразования, преображения советской действительности. Однако ведущаяся высшим руководством страны во главе с М. Горбачёвым политика сделала страну неуправляемой. Власть, как говорится, валялась под ногами, и её подхватили те, кто будет не властвовать, а глумиться над властью.

В одном из наших с Сиговым разговоров я сказал, что моя дочка Оля учится на экономическом факультете университета. Он поинтересовался, как у неё дела с учёбой, и я ответил, что вполне успешные. — «Пусть не останавливается на дипломе, — посоветовал он. — Пусть поступает в аспирантуру».

Я сказал, что сейчас, когда в нашем обществе резко упал интерес молодёжи к получению образования, трудно настроить кого-либо на продолжение учёбы. Но Ивглаф Иванович возразил: «Это временно, это в ряду диверсий против нашей страны. Понизить уровень просвещения — значит понизить уровень культуры. А это прямой путь к распаду».

Дома сказал об аспирантуре дочке. «Па, сколько можно учиться?! — возмутилась она. — Ты хотел, чтобы я училась в университете — я учусь. И хватит. Я знаю, аспирантура не мне нужна, а тебе!» — «Да, — сказал я, — у меня аспирантуры не случилось, и я бы хотел, чтобы она была у тебя».

День рождения Ивглафа Ивановича мы отметили в кафе недалеко от Сенной площади. Поздравляя его, я сказал, что, по гороскопу, мы с ним между овном и тельцом, а значит, пограничники. Нам негоже пропускать врагов в наше Отечество. На что Ивглаф Иванович усмехнулся: «Самые опасные враги уже здесь, уже действуют».

22 апреля. Мой день рождения, мне 65! Отметили его в писательской организации. Чтобы обойтись без велеречивости, я сразу сказал, что главным событием моей жизни стало недавнее обретение мною почётного звания ДЕД! Потому как эту награду я получил не от правительства, а от самой Жизни!

Пили за внучек и внуков, дочек и сыновей, отцов и матерей, а также за бабушек и дедов.

Потом я спел песенку про милку Анну, которая в канун моего прошлого дня рождения явилась мне во сне. Кажется, мало кто поверил, посчитав это шуткой.

Поздно вечером отправился к внучке. В поезде думал о том, что в детстве я не был маленьким, а был большим, как никогда потом, когда возмужал и перешёл во взрослую жизнь. В детстве, видя ласточку, я мог быть ласточкой, видя паровоз, мог быть паровозом, видя реку, мог быть рекой. Потому что я их всех понимал по-своему. И ещё думал о внучке и волновался, как перед свиданием с любимой.

23 апреля. Москва. Вот и Мария. Послезавтра ей исполнится два месяца. Увидела меня и нахмурилась — что за чудище бородатое? Глазами поискала маму или бабушку, не нашла и внимательнее вгляделась в деда. Вздохнула, но плакать не стала… Как написал поэт Лев Мочалов: «Моя! Пока ещё совсем моя!..»

Дочка выглядит уставшей и слегка растерянной. Почти не разговаривает, только улыбается. Кажется, пока не осознаёт, что стала мамой. Саша смотрится молодцом. Умный, готовый тут же включиться в разговор и в работу, держится весело и непринуждённо. Галина, как всегда, уравновешенна и спокойна. Хорошо, что у Марии есть бабушка. Все они — моя семья, которая живёт вдали от меня. И требует, чтобы я завершал работу в писательской организации и переезжал к ним.

27 апреля. Петербург. Дом на улице Садовой, 61. Здесь была квартира Елизаветы Алексеевны Арсеньевой — бабушки Михаила Юрьевича Лермонтова. Здесь он написал своё знаменитое стихотворение «Смерть поэта». Состояние Дома и квартиры — хуже не бывает. В квартире — деревянные столбы-подпорки, чтобы не рухнули потолки. Здесь каким-то образом всё ещё проживают люди, в том числе дети. Много лет судьбой дома занимается наша «поэтка» Зоя Степановна Бобкова. Куда она только ни обращалась, кому только ни писала писем — как об стену горох. Вот и сейчас мы пришли сюда, чтобы лишний раз убедиться в крайне бедственном и разорённом состоянии дома, связанного с именем Лермонтова. И написать городским властям новое письмо. А пока что поэты Борис Орлов, Зоя Бобкова, Ирэна Сергеева, Марина Марьян читают свои стихи…

1 мая. Праздник. К нам вернулась трава, берёзы обрядились в нежно-зелёные серёжки, а я один. И пусто, и тревожно за моих москвичей — как они там, всё ли ладно? Хорошо, что есть дело: вношу последнюю правку в рукопись романа «До выстрела». Теперь, когда книга написана, сам удивляюсь, откуда что взялось. При той скудости материала, который я имел, было совсем непросто создать цельное повествование о трагической жизни семьи русского морского офицера. Да ещё когда по просьбе главы семьи Степана Васильевича пришлось заменить самоубийство его жены — матери двух сыновей — смертью от «головной боли». Вдовство Степана Васильевича, сиротство детей носят случайный характер, потому что изначально заложенный судьбой трагизм семьи получил несоответствующую ему тональность. Но, кажется, в какой-то степени удалось выразить главное — время и характер становления в России капитализма, его звериный оскал. Смерть братьев Червонюков — лишь капля в море других смертей «новой, рыночной эпохи».

Почему я взялся за написание этой книги? Во-первых, немного знал братьев Олега и Сергея Червонюков — они приходили к издателям братьям Александру и Сергею Марковым, которые арендовали в нашей писательской организации две комнаты. И не только арендовали, но помогли мне создать газету «Литературный Петербург». Во-вторых, мне нужно было сосредоточиться на каком-то определённом литературном деле. Одно «своё» из-за крайней раздробленности моего времени не выходило. Сядешь к столу и чувствуешь: голова забита всякой всячиной, но только не тем, что нужно для работы. Ничего цельного, сплошные отрывки и обрывки. А здесь — якорь нужности: пообещал — задолжал!

5 мая. День рождения моей одноклассницы Галочки Чернышевой. Ей исполнилось 64 года — вершина молодости, подножие мудрости. В классе она была отличницей, а я — безобразником. И, как часто бывает, именно отличница и безобразник стали дружить. Несколько лет назад она, к моему удивлению, позвонила мне из Минска, сказала, что прочитала в «Ленинке» роман «Открытый ринг» и не удержалась от того, чтобы разыскать мой телефон. Её тронула моя книга, и, при случае, она более подробно расскажет о своих впечатлениях. Она окончила Московский полиграфический институт, давно стала бабушкой, но об этом тоже потом, при встрече. Правда, не уверена, что такая встреча когда-нибудь состоится. — «Вполне вероятно, — сказал я, — будем готовиться…»

Я приехал в Минск через два месяца после её звонка, купил розы и явился на свидание. Последний раз я видел её сорок пять лет назад — меня тогда к ней пригласила её подружка Света Пушкина, наша бывшая одноклассница. Приехали, а Галочка не одна, у неё в гостях мальчик, тоже Ваня. Никакого разговора не получилось, мы напились чаю и расстались. И только сейчас я узнал, что это был не просто мальчик, а Галочкин будущий законный муж — Иван Галкович. Прямо чудеса: у моей первой девочки Гали муж — Иван, а у меня жена — Галина!

Нельзя сказать, что четыре с половиной десятилетия сильно изменили её, она узнаваема. Да и не смотрится пенсионеркой, просто в глазах некая настороженность и как будто устоявшееся ожидание. Зашли в кафе. Она сказала, что давно разведена… И вскоре мы поняли, что расстались не десятилетия назад, а совсем недавно, может быть, вчера. Смотрю на Галю, а вижу не только её, но рядом с ней девочку Галю, и себя, четырнадцатилетнего, и весь наш класс — смуглую, сдержанную в словах и поступках Ларису Кривову, озорную, веснушчатую Свету Пушкину, старосту класса рыжеволосую, порывистую Раю Железную, остроумного, смешливого Вальку Мороза из параллельного класса, учительницу белорусского языка добрейшую Марину Петровну, директора школы большую, строгую Марию Адольфовну… Кажется, протяни руку — и прикоснёшься к своему детству… Я хотел, чтобы Галя пригласила меня к себе, но оказалось что дома у неё ремонт, и мы, прогулявшись под дождём, расстались…

Сегодня ей 64. Я позвонил, поздравил и узнал, что зимой следующего года она собирается в Петербург. — «Тогда до встречи», — сказал я.

Галочка Чернышёва — главное подтверждение того, что у меня счастливая писательская судьба. Всю жизнь я писал с тайной надеждой, что когда-нибудь хоть что-то из написанного мною прочитает моя первая девочка — Галя. И вот, спустя почти полстолетия с того дня, когда мы встретились с нею в последний раз, она прочитала мою книгу и положительно о ней отозвалась. И пускай себе отдельных писателей знает весь мир, зато меня знает Галя Чернышёва из 7-го «б».

6 мая. Утром из Минска приехал Анатолий Аврутин. Мы провели с ним несколько часов в разговорах, пообедали и отправились в Дом журналиста. Здесь устраивался поэтический вечер, и я предложил ему почитать стихи наряду с питерскими поэтами. Он почитал и заслужил аплодисменты. Среди других стихов он прочитал «Грушевку», которая мне давно приглянулась:

Стирали на Грушевке бабы,

Подолы чуток подоткнув.

Водою осенней, озяблой

Смывали с одёжки войну.

Из старой дощатой колонки,

Устроенной возле моста,

Прерывистой ниточкой тонкой

В корыта струилась вода.

От взглядов работу не пряча

И лишь проклиная её,

Стирали обноски ребячьи

Да мелкое что-то своё.

И, дружно глазами тоскуя,

Глядели сквозь влажную даль

На ту, что рубаху мужскую

В тугую крутила спираль.

Иногда я эти строчки напеваю на мотив «Прощайте, скалистые горы…», только добавляю вторую «ниточку» и вторую «рубаху». А когда поёшь на мелодию песни «Раскинулось море широко», вообще ничего не нужно добавлять.

8 мая. Москва. Я здесь в составе делегации города-героя Ленинграда на XIII слёте Международного союза городов-героев России, Беларуси и Украины. Слёт посвящён 60-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Эта общественная организация создана по инициативе Геннадия Зюганова и бывшего командующего Черноморским флотом адмирала Алексея Калинина. В 1991 году в Смоленске был проведён Первый (неофициальный) слёт, на котором его участники заявили о намерении создать Союз городов-героев в связи с опасностью расчленения Советского Союза. Понадобилось время, чтобы осуществить эту идею, но уже не в рамках СССР, а в рамках СНГ. В 1997 году в Минске состоялся Пятый слёт, на котором был принят Устав, избран Совет Союза городов-героев и определена штаб-квартира организации — город-герой Ленинград. Делегаты от Москвы предлагали, чтобы штаб-квартира находилась в столице Беларуси, но минчане не согласились. Глава минской делегации генерал Боков сказал: «Во время Великой Отечественной войны жители и защитники всех городов-героев совершили беспримерный подвиг, но подвиг Ленинграда особый. И мы выразим своё глубокое уважение ленинградцам, определив место пребывания штаб-квартиры в их великом городе».

Так и решили. Председателем Совета избрали ленинградца, адмирала Алексея Михайловича Калинина.

Я вошёл в состав Совета и был участником всех слётов, проводившихся в разных городах-героях. К нашей горечи, Алексей Михайлович тяжело заболел и вскоре скончался, завещав нам крепить дружбу не только городов, но и народов. В 1998 году в Киеве, когда мы, делегаты всех тринадцати городов-героев России, Беларуси и Украины, 9-го мая вышли в праздничных колоннах на Крещатик, киевляне встречали нас, как освободителей, с цветами и слезами на глазах.

Сейчас в Москве я прямо с поезда заехал к внучке — и порадовался, что у неё хорошее настроение. Кажется, она меня узнала и даже потрогала бороду.

— Расти, малышка, ты в хорошей семье, так что будем тебе помогать, — сказал я и отправился на слёт. Пленарное заседание.

Военный парад на Красной площади.

Торжественный приём у Мэра Москвы Ю. Лужкова. Выступали делегаты. Представитель Севастополя посетовал: «В этом году у нас в Крыму наблюдалось больше американцев, англичан, немцев и поляков, чем гостей из России». Проникновенно прозвучало выступление туляка Ивана Антоновича Миронова — пол- ковника-лётчика, Героя Советского Союза. После тяжёлого ранения в одном из воздушных боёв он лишился руки, но это не помешало ему совершить ещё более 100 боевых вылетов. Владея одной рукой, сбил 6 самолётов противника. Завершил он свой рассказ словами, после которых невозможно было сдержать улыбку: «Маршал Жуков в своих воспоминаниях написал: «Великий подвиг совершили советские лётчики. Такие как Покрышкин, Кожедуб и др.». Вот «др.» — это обо мне».

12 мая. Петербург, Мойка, 12. Концертный зал при Музее-квартире А.С. Пушкина. Торжественный вечер, посвящённый 60-летию Победы. Собрались писатели и приглашённые мной члены Совета Союза городов-героев. Здесь вицеадмирал Александр Михайлович Славский, мой земляк-белорус вице-адмирал Егор Андреевич Томко (это он в семидесятые годы на подводном атомном крейсере прошёл подо льдами Северного полюса к берегам США, вежливо, но строго предложил американцам жить мирно и вернулся обратно, за что получил звание Героя Советского Союза), член Законодательного собрания Санкт-Петербурга О. Корякин. Пришёл приглашённый мной участник Великой Отечественной войны, генерал-майор в отставке Александр Васильевич Пыльцын, автор знаменитой книги «Штрафной удар, или как офицерский штрафбат дошёл до Берлина». Я предоставил ему слово. Он рассказал, как его, особо отличившегося в военных операциях на фронте, в декабре 43-го назначили командовать штрафным офицерским батальоном и как этот батальон громил врага и шёл к Берлину. При этом он с гневом отверг измышления ангажированных писак, которые бессовестно искажают факты военного времени, в том числе роль и значение штрафбатов.

Другие ораторы говорили не столько о войне, сколько о нашем времени. Наше время вызывает наибольшие эмоции. Может быть, поэтому у Егора Андреевича Томко случился сердечный приступ, он потерял сознание. Вызвали «скорую» и отвезли его в больницу.

Слава богу, обошлось без последствий, и вскоре он уже был дома. А для себя я сделал вывод, что иное мирное время не менее опасно, чем военное.

2 июня. Из Москвы приехали дочка, внучка и жена. Внучка на меня смотрит строго, но приветливо. Вскоре собрались и поехали на дачу.

2S июня. Заседание Федерального Арбитражного суда Северо-Запада.

Комитет по управлению городским имуществом (КУГИ) Санкт-Петербурга подал апелляцию на решение судов первой и второй (апелляционной) инстанции. Нас по-прежнему пытаются лишить помещения на Большой Конюшенной, которое мы получили в июле 1996 г. в бытность мэром А. Собчака. После пожара в Доме писателя мы почти три года скитались по библиотекам, и наконец нам выделили 250 кв.м. в центре города. С прошлого года к нам зачастили проверяющие из КУГИ, выявляли нарушения. И выявили — три комнаты из одиннадцати мы сдаём в субаренду, чтобы иметь возможность оплачивать воду, канализацию, электричество, телефон, работу бухгалтера, уборщицы и секретаря.

Первое судебное заседание завершилось в нашу пользу. В решении, принятом судьёй Дудиной, сказано: «Принимая во внимание факт, что между писателями города и КУГИ был заключён Договор о безвозмездном и бессрочном пользовании помещениями, а также учитывая высокий социальный статус писателей, в иске КУГИ отказать». Апелляционный суд поддержал решение суда первой инстанции. Но КУГИ не успокоился.

Сейчас юристка, защищающая в суде интересы КУГИ, сказала, что договор бессрочного пользования — это договор, который любая из сторон может, по своему желанию, расторгнуть в любой момент.

— Тогда, выходит, сегодня можно заключить договор с писателями, заявив себя как благодетелей, а завтра его расторгнуть? — спросил я у неё.

— КУГИ не интересует судьба общественной организации, хотя бы и писательской. И он не обязан подыскивать вам другое помещение.

— Нам непонятно, почему вы так настойчиво пытаетесь лишить нас весьма скромного помещения. Недавно на встрече писателей с губернатором Валентиной Матвиенко она, обращаясь к начальнику отдела недвижимости КУГИ, с гневом воскликнула: «Дожили: с писателями судимся! Можно подумать, нам уже и судиться не с кем!..» Но, как видим, слова её остались словами. Ещё мы видим, что здание, в котором располагается наша писательская организация, быстро заполняется частными коммерческими структурами: кафе, бизнес-центр, гостиница… Они уже заняли три этажа, мы — на четвёртом. Мы мешаем.

После этого суд удалился для принятия решения. Вскоре вернулся и объявил нечто такое, чего я сразу не понял. Пришлось уточнить:

— Нас выселяют?

— Нет, — сказал судья. — Решение получите по почте.

Уходя из суда вместе с юристкой, поинтересовался, как понимать слова судьи.

— Как вашу победу, — без злости, но и без энтузиазма ответила она.

…Пешком пересекал Исаакиевскую площадь. Ни радости от успеха, ни горечи от такой жизни.

Позвонил знакомому юристу, рассказал о суде. Он пояснил:

— В постановлении Федерального Арбитражного суда будет указано, чтобы ваше дело снова рассмотрела первая судебная инстанция. Но вряд ли она изменит своё решение.

1 июля. Позвонили из СПб отделения Посольства Республики Беларусь. Пригласили посмотреть зал, в котором предлагается провести День Беларуси. Приехал, познакомился с Дмитрием Сивицким — руководителем отделения: невысокого роста, плотный, похож на борца. Ранее он несколько лет возглавлял отделение посольства Беларуси в Екатеринбурге. На представительской машине поехали с ним на Гражданку: ну и зал! На стене при входе — небоскрёбы, на их фоне — шайка гангстеров, один из них с пистолетом. Это у кого же такой вкус? А главное, кто посоветовал проводить именно здесь «День Беларуси»? В полутёмном зале к нам подошла официантка, подала меню. Мы пригласили водителя.

Я раскрыл меню: о, мать! Закуски с названиями: «Схватка», «Пуля в теле», «Ночной налёт», «Морда врага»…

Водитель усмехнулся:

— Неплохо, конечно, скушать «Морду врага», но прибегут СМИтки, осветят — позору не оберёшься.

Мы согласились. И отправились обратно. Из машины я позвонил председателю общественной организации «Российско-Белорусское братство», профессору педагогического университета имени Герцена Алексею Васильевичу Воронцову и пригласил его в белорусское представительство. На протяжении нескольких лет он являлся вице-губернатором Ленинградской области (при губернаторе Вадиме Густове). Вскоре он приехал, а вместе с ним — журналист радиогазеты «Слово» Андрей Антонов. Организовали небольшое застолье. В короткой беседе пришли к выводу, что в нашем городе необходимо создать Клуб друзей Союзного государства России и Беларуси. В него должны войти представители творческой интеллигенции — писатели, журналисты, учёные, преподаватели вузов и школ. Решили, что возглавить такой клуб должен я, так как сама идея его создания принадлежит мне. Я предложил подождать до осени, а там посмотрим.