Глава 39. Позитивный дом

Глава 39. Позитивный дом

В Позитивном Доме мы жили два месяца, но и там нас настигла война. Выстрелы и взрывы ухали под самыми нашими окнами. Мальчики боялись войны. Тем временем во главе Переходного правительства в Могадишо встал новый президент – бывший учитель географии по имени Шейк Шариф Шейк Ахмед, который несколькими годами ранее сумел объединить несколько исламистских группировок и держать их лидеров под контролем. Когда мальчики узнали об этом, они очень обрадовались. Даже Абдулла, в нарушение всех правил, десять минут рассказывал мне, как здорово, что войска Эфиопии покинули страну и к власти пришел сильный мусульманский лидер. Смута, дескать, закончилась, беженцы возвращаются по домам. Шейк Шариф объединит все исламские движения и установит верховенство шариата. «И война закончится», – уверенно предрекал довольный Абдулла. Я же надеялась, что новый политический порядок будет способствовать нашему освобождению, однако порядком что-то не пахло – война разгоралась с новой силой. Вскоре мальчики, утратив доверие к новому президенту, уже видели в нем врага. Их оптимизм испарился бесследно. Они стали еще более угрюмыми, чем прежде. Их бывший герой показал себя как весьма умеренный исламист и хуже того – объявил, что стране необходима помощь иностранных государств, прежде всего соседней Эфиопии, где живут христиане. Мальчики сутки напролет слушали радио, новости на волне сомалийской службы Би-би-си, и не слышали ничего утешительного. Война продолжалась. Фундаменталисты восстали против нового президента и его мирных предложений. Аль-Шабаб совместно с группировкой Хизбул Ислам атаковали миротворцев Африканского союза, защищающих правительство в столице. Миротворцы не оставались в долгу. После того как на фугасе, заложенном террористами, подорвался военный грузовик, военные открыли огонь по толпе, убив более дюжины прохожих. Мальчики сказали, что новый президент – кафир, то есть неверный, и джихад продолжается.

Они снова разговаривали со мной, даже чаще, чем до побега. Это не означало отмену всех правил – мне было запрещено вставать с матраса, и я по-прежнему должна была лежать только на боку, – но их внимание слегка сместилось в сторону политики, и на мою долю выпадало меньше ненависти. Ставни на моем окне никогда не открывались. Даже щели между ставнями они пытались законопатить при помощи пластиковых пакетов, но свет все равно проникал в комнату, и после Темного Дома сумерки меня не пугали.

Чаще стал приезжать Ромео, неся с собой новую энергию. Ромео был большой либерал, не то что другие главари. Теперь мальчики могли отлучаться домой на несколько дней и возвращались довольные, подстриженные, в свежих рубашках. Из дому они привозили фрукты, сладости и сушеную рыбу. Изредка кое-что перепадало и мне – ириска или грейпфрут.

Лежа на своем матрасе, я видела кусочек комнаты на другой стороне коридора, где держали Найджела. Это была большая комната, скорее гостиная, и там была мебель. Я видела коричневый диван у стены и даже слышала, как Найджел спрашивает, нельзя ли ему спать на этом диване. Ему отказали, но позволили снять подушки и устроить из них постель на полу. Я слышала, как он рассказывает им, что любит строить дома и хотел бы строить дома в Сомали. Они часто обсуждали женщин и ислам. Как-то раз Найджел громко произнес: «У нас это называется «мастурбация». Они захихикали и стали отпускать шуточки насчет того, кто этим занимается, и обсуждать правила дополнительного омовения после эякуляции, принятого в исламе. Кто-то, судя по звукам, изобразил оргазм, что вызвало взрыв хохота.

Абдулла получил от Ромео разрешение один или два раза в неделю уходить на войну. В составе местной самообороны он принимал участие в стычках с солдатами Африканского союза. Это был его вклад в джихад. Другие мальчики, казалось, не испытывали интереса к военному делу. Накануне вечером ему звонил кто-то из местных командиров, и он начинал приготовления. Вооружившись бутылкой масла и тряпкой, Абдулла мог часами смазывать свой автомат, и иногда приходил ко мне в комнату покрасоваться. Это были те редкие моменты, когда я могла разговаривать, когда он позволял мне задавать вопросы или комментировать сказанное им. Он сидел в дверях, пестуя свой АК-47, и мечтал, как завтра, иншалла, убьет много врагов. А однажды сказал:

– Иншалла, завтра я погибну.

Я возразила – не потому, что не желала ему смерти, а просто мне казалось, что это для мня безопаснее.

– Не говори так, – сказала я ему. – Продумай о своей матери. Она расстроится.

Абдулла покачал головой:

– Нет, так лучше всего, – и, как обычно, прибавил: – Ты плохая мусульманка.

Он взял свой автомат и вышел, а через минуту вернулся, неся Коран в голубой обложке, позаимствованный у Найджела. Он раскрыл книгу, полистал страницы и нашел нужные строки, после чего показал мне английский перевод: «…те, которые покупают за ближайшую жизнь жизнь будущую. Тому, кто так делает, будет одно из двух благ – или он будет убит в сражении и тогда получит великую милость от Аллаха за то, что погиб в сражении на пути истины, или он одержит победу и будут ему милости от Аллаха в ближайшей жизни. В обоих случаях Мы дадим ему награду в будущей жизни».

Эти строки были мне знакомы. Я знала, что мальчики воспринимают священную войну как верный способ обрести пропуск в рай. Каких бы жертв ни стоила эта война их голодной жаркой стране, диван в райском саду, расшитый драгоценными камнями, куда ценнее. Таково было их кредо. Абдулла напомнил мне, что и я должна в это верить.

В свои двадцать четыре года Ромео был не только старше всех мальчиков, но и, казалось, происходит из другой вселенной. Он свободно говорил по-английски – с книжным акцентом, который мне доводилось слышать в Индии, носил джинсы, красивый платок и благоухал дорогим одеколоном. Если верить ему, у него был диплом инженера одного из университетов Кении. Он приходил ко мне после полудня, усаживался по-турецки у стены и, пока говорил, пристально глядел мне в лицо, подчеркивая свою речь избитыми английскими фразами. «Ты знаешь, о чем я говорю?», «Ты понимаешь?» – твердил он через слово. Не то чтобы он был ко мне особо расположен, но, видимо, эти разговоры льстили его самолюбию.

Ромео, по его словам, был двадцать восьмым ребенком у его отца, который имел четырех жен. Когда отец умер, все дети бежали из Могадишо на север в Харгейсу, остался только он, Ромео. Он проходил курс дистанционного обучения в университете Йемена, желая получить еще один диплом – в области IT, – чтобы работать с компьютерами. И еще он хотел в аспирантуру.

– Ты выглядишь очень хорошо, – сказал он мне однажды, – как здоровая женщина. А когда мы тебя взяли, ты выглядела по-другому – очень плохо. – Ромео указал на свой лоб, затем на мой и пальцами изобразил процесс выщипывания бровей. Я знала, что выщипывать брови – это харам. В своей прежней жизни я только этим и занималась, но теперь, после восьми месяцев неволи, мои брови были прямые и жирные, как две гусеницы. – Аллах делает тебя очень красивой, – продолжал Ромео. – Когда ты выйдешь здесь замуж, твой муж будет очень счастлив.

А я самовлюбленно подумала, что мне бы сейчас хоть на часок мой маленький пинцет. Я упорствовала в своем грехе. За бровь полумесяцем я готова была сгореть в аду.

На самом деле здоровье мое оставляло желать лучшего. Я попросту превратилась в развалину. От побоев у меня крошились зубы, ребра ныли не переставая, а еще у меня появился кашель. Мои волосы выпадали клочьями, желудок страдал от скверной воды, кожный грибок захватил левую половину лица, шею и грудь. Из-под кожи сочился гной.

Но я не жалела себя – это был пройденный этап. Наоборот, я старалась внушить себе, что жизнь улучшается день ото дня. Я строила планы. Тот факт, что я пережила Темный Дом, давал мне уверенность, что переживу и все остальное. Вместо того чтобы, как раньше, надеяться, что мой желудок придет в норму, что диарея прекратится, что я наберу вес и выздоровею, я твердила себе, что со мной все в порядке. «У меня здоровый желудок, – мысленно повторяла я. – Я поправляюсь. Моя кожа гладкая и здоровая». И так ежедневно. Я сканировала все свои органы, восстанавливая их работу – это было единственно доступное мне лечение. Больше всего меня тревожила моя репродуктивная система, поскольку в неволе у меня прекратились месячные. Меня донимали боли – но где болит, я не могла определить. Я старалась не думать о них. «Мои яичники работают, – говорила я себе, – я в порядке».

Однажды утром Скидс принес мне в пакете какие-то таблетки. На упаковке были бананы и апельсины и описание на китайском. Половина таблеток отсутствовала. В пакете также лежал рецепт, выписанный от руки по-английски. Я прочитала:

Имя – Capo

Возраст – 34

Пол – женский.

Это был подарок от женщины, чей надсадный кашель я слышала каждую ночь в Темном Доме и которая служила тут кухаркой. Таблетки – это хорошо, но знать ее имя было для меня гораздо ценнее. Значит, она услышала, как я кашляю, и упросила Скидса отнести мне лекарство. Наверное, сначала он не хотел, но потом все-таки согласился. Она заботилась обо мне, вот что важно. Я стала принимать таблетки Capo по одной каждое утро. Они не помогали, но зато между нами появилась связь.

Туалет, которым я пользовалась, живя в Позитивном Доме, находился во дворе. Добираться туда надо было через весь дом. Сначала по длинному коридору, потом направо мимо комнаты Омара, где устроили кухню, и потом через дверь во двор. Мальчики выдали мне пару поношенных резиновых шлепанцев с надписью Happy 2008 и цветными воздушными шариками на подошве, наполовину стершимися от времени. Шлепанцы были на несколько размеров больше, чем требовалось.

Я брела по коридору, в кандалах и шлепанцах, опустив глаза в пол, как мне велели. Следом шел с автоматом один из мальчиков. Проходя мимо комнаты Омара, я видела только подол длинного платья в цветочек, принадлежавшего Capo, возраст тридцать четыре года. Она явно подходила, чтобы посмотреть на меня. И однажды, в порыве отваги и отчаянного желания увидеть лицо женщины, которая так добра ко мне, я подняла глаза.

Она была потрясающе красива. Гибкая, высокая, с тонкими чертами лица. У нее были темные глаза, впалые щеки и маленький подбородок. Элегантной осанкой она напоминала Иман, известную сомалийскую манекенщицу. На голове у нее был туго повязанный коричневый платок.

Когда наши взгляды встретились, Capo тихо вскрикнула и закрыла ладонью рот. Мы жили под одной крышей уже несколько месяцев, но виделись впервые. Она взглянула на Яхью, который конвоировал меня в туалет, и сказала что-то по-сомалийски – какое-то слово, передающее удивление.

Это было не предательство, но и далеко не поддержка. Я поняла, что она не меньше, чем я, боится мальчиков, и хотя поделилась со мной лекарством, не допустит даже мысли о том, чтобы вступить со мной в сговор. Не посмеет.

Яхья без промедления ударил меня по спине и по голове. Мой взгляд снова опустился на нижний край платья Capo, доходящий до пола.

В тот же день пришли Джамал и Абдулла и избили меня, заставив пообещать, что я больше никогда не подниму взгляд. Но я ни о чем не жалела. Я была рада, что, по крайней мере, увидела ее лицо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.