Зачистская школа

Зачистская школа

Специалисты ФРГ в области космических исследований, узнав о моем пребывании в Мангейме, пригласили посетить их космические лаборатории в Кельне.

Особого удивления у меня этот факт приглашения на встречу с западногерманскими учеными не вызывал. Дело в том, что еще в 1979 году вместе с Г.Т. Береговым, А.В. Филипченко и А.С. Иванченковым я встречался с ними в Кельне и, как говорится, в первом приближении познакомился с направлениями научных исследований их космического института.

Группу ученых Западной Германии на той встрече возглавлял профессор Кляйн. Именно он сейчас и передал приглашение на повторную встречу.

К этому времени в научных кругах за рубежом обо мне немного знали не только как о космонавте, но и как о специалисте в области исследования процессов в верхней атмосфере, океанологии и космической технологии. Кроме этого, в двух длительных полетах я участвовал в проведении широкого спектра биологических исследований. Ряд моих научных работ был издан за рубежом, а работу по исследованию полярных сияний опубликовал институт Макса Планка здесь, в ФРГ.

Профессор Кляйн не без гордости показывал лаборатории института. Его ухоженная территория напоминала чем-то наш Звездный. Зелень и простор парковой зоны покоряли особым уютом.

Большую часть времени мы провели в кабине тренажера орбитального научного модуля, разработанного специалистами западноевропейских стран для совместных космических полетов по американской программе «Шаттл». Отмечу, что методики проведения многих медико-биологических исследований и подготовки космонавтов были схожи с нашими. В этом нет ничего удивительного. На всех международных астронавтических конгрессах наши специалисты в области космической медицины откровенно делились результатами, полученными советскими космонавтами.

А опыт нами накоплен богатый. Особенно после экспедиции продолжительностью в 237 суток, которую блестяще провели космонавты Л. Кизим, В. Соловьев и О. Атьков.

Вначале разговор то и дело «спотыкался» о языковые сложности при переводе некоторых специальных космических терминов. Немецкий язык я учил в школе и в летном училище. С приходом в отряд космонавтов стал осваивать английский. Поскольку разговорной практики ни на немецком, ни на английском у меня почти не было, то без переводчика я не мог обойтись. Однако мой переводчик, что вполне естественно, совсем не знал космической терминологии. И все же выход был найден. Кроме немецких в ход пошли английские и русские термины, и взаимопонимание было достигнуто полное.

Руководители института показали, чего они добились после 1979 года. Результаты были впечатляющие. Под Мюнхеном построен национальный Центр управления космическими полетами, который через систему спутников-ретрансляторов и наземных приемопередающих центров позволяет полностью вести управление космическими полетами, получать и обрабатывать телеметрическую информацию по всем необходимым параметрам.

В лабораториях института созданы рабочие стенды для подготовки астронавтов по технологическим, медико-биологическим, астрофизическим экспериментам и по программам дистанционных методов изучения Земли и атмосферы.

В беседе все сходились на том, что объединение усилий в исследовании космоса в мирных целях должно приносить пользу всему человечеству. Кстати, здесь, в институте, никто не акцентировал внимание на моей форме военного летчика. Не берусь судить, насколько были искренними высказывания моих собеседников, но все они осуждали программы милитаризации космического пространства.

А как же расценивать согласие ФРГ сотрудничать в рамках программы СОИ? Ну, отвечали мне, это не наша забота, это дело политических деятелей…

За кофе, который нам подали прямо к тренажеру, я подарил институту свою книгу «Ночная Ф-2 область ионосферы в периоды вспышек на Солнце». Скажу прямо, мне было приятно видеть, как сразу несколько голов склонились над книгой. То было не вежливое любопытство, а профессиональный интерес.

Три часа пролетели незаметно, и вот мы взяли курс на Мангейм. Снова дорога.

Летит навстречу, стелется под колеса «мерседеса» гладкое шоссе. Наш Костя, намаявшись в уличных пробках в Кельне, снова жмет «на всю железку».

Там, в Кельне, когда мы четверть часа торчали в замершем потоке машин, я обратил внимание на группу школьников, которые внимательно слушали учительницу — по всему было видно, ребята приехали на экскурсию.

И вспомнилась моя первая в жизни экскурсия.

Вот так же, в такое же октябрьское воскресенье, мы, восьмиклассники Зачистской средней школы, стояли в центре Минска. Учительница русского языка и литературы Нина Михайловна Вальковская привезла нас посмотреть столицу. Побывали в театрах, музеях. А мороженого наелись, казалось, на всю жизнь. Большинство вернулось домой с ангиной, но довольны все были безгранично.

Именно с этой поездки завязалась наша дружба с Ниной Михайловной. На всю жизнь. Когда я полетел в космос, она радовалась за меня, наверное, больше, чем если бы сама оказалась в составе экипажа. Вообще, о школе, об учителях у меня сохранилась самая добрая, благодарная память.

Зачистье — село, ничем особенным не выделяющееся. Оно находится в Борисовском районе в шести километрах на запад от Белого. Название его объясняется просто: село, лежащее за «чистым», то есть безлесным, пространством. Так оно и есть.

В Зачистье и находится моя школа. Я пришел из соседнего района, но со всеми ребятами сдружился быстро. Очень активной была наша комсомольская организация. Невозможных, непосильных дел для нас не существовало. Сами построили тир, сложили из самана спортзал, столярные мастерские. Тогдашний директор школы Сигизмунд Иванович Ленартович достал где-то списанный американский грузовик «студебеккер», и мы тут же взялись изучать его.

Наши непосредственность и активность порой доставляли учителям немало хлопот. Однажды наш класс сильно огорчил Валентину Григорьевну Шеметовец, которая вела у нас математику. Надо сказать, что свой предмет она любила так, что даже уговорила физрука отдать ей часы, выделенные для занятий физкультурой. «Ну зачем им ваши уроки, — убеждала она, — они ведь и так каждый день ходят по четырнадцать километров, разве это не физкультура?» И Василий Иванович, физрук, сдался.

Но что греха таить, физкультуру мы любили больше, чем математику, и поэтому всем классом встали на лыжи и отправились за околицу кататься с горок.

Довольные, вернулись в школу. Входим, а за нашими партами… сидит весь педсовет.

Стоим, молчим. Наконец Сигизмунд Иванович поднялся и направился к нам. Откровенно говоря, побаивались мы нашего директора, особенно когда он был не в духе. Так что всех словно сильный сквозняк выдул за двери.

— Коваленок, в учительскую!— бросил нам вслед директор.

Почему я, а не кто-нибудь другой — трудно объяснить. Как-то непроизвольно, без каких-либо моих усилий я стал лидером класса. Понял это только тогда, когда заметил: какой бы ни был спор, какое бы решение ни требовалось принять, последнее слово оставляли мне.

Идти на «переговоры» с директором не хотелось. Не мог же я сказать, что идею покататься на лыжах нам подбросила Ядя, его дочь, наша одноклассница. Сейчас на меня смотрели ее большущие глаза и просили: не выдавай. Могла бы так и не смотреть… Остальные девочки подбадривали: иди, не бойся, мы с тобой.

Робко вошел в кабинет. Директор сидит за столом, внимательно присматривается ко мне. Оглядываюсь, намечаю путь к отступлению. К моему удивлению, Сигизмунд Иванович приглашает садиться. Не-ет, уж лучше я постою…

— Садись, садись, Володя, мне надо с тобой обсудить одну очень серьезную проблему.

Я не верю своим ушам. А где нагоняй за сорванный урок математики? Я же видел заплаканные глаза Валентины Григорьевны.

В дверь заглядывают Ядя, Оля Захаревич. Аня Чернухо врывается в кабинет.

— Сигизмунд Иванович, мы Коваленка не дадим в обиду! Это я сагитировала пойти кататься на лыжах. Коваленок, наоборот, отговаривал.

— Коваленок — и отговаривал?— хитрит Сигизмунд Иванович.— Вот уж не думал, что он такой паинька. А я считал его вашим заводилой. Ошибся, значит.

— Нет, он заводила, но не сегодня. Сегодня — я.

— Тогда садись и ты, — предложил директор.

Ах, Аннушка, Аннушка! Никто так не относился ко мне, как она. Дружили мы крепко, как дружат ребята. У нас не было секретов друг от друга. Я был ее «почтальоном», если надо было передать кому-то записку, а она — моим. Я знал, что ей нравится Миша Толстик, а она знала, к кому я неравнодушен. Я приходил в школу на час раньше, и она тоже. Решали задачи по геометрии и тригонометрии. Дружба наша сохранилась до сих пор, верная, искренняя и чистая, как капля утренней росы. Сейчас Аннушка живет и работает в Гомеле.

— Вот о чем я хочу вас попросить, товарищи заводилы: помогите мне создать при школе интернат.

Мы переглянулись. Ни Аня, ни я не понимали, о чем идет речь.

Директор продолжал:

— Все вы ходите в школу за пять — восемь километров. Полтора часа туда, полтора обратно. Это три часа. А еще у каждого домашние дела. Когда же уроки учить?

Теперь я начал понимать, в чем дело.

— А жить-то где?— спросил я Сигизмунда Ивановича.

— Одну комнату на двенадцать человек я выпросил у сельсовета. Это для ребят. А девчата будут жить во второй половине дома Руфины Богдан. Она живет рядом со школой.

Проблему создания интерната, или, как все мы стали называть его, общежития, обсуждали долго. Незаметно в кабинете оказался весь наш девятый. Мнения разделились. Большинство было против: а кто будет готовить, убирать и т. д. Остальные нерешительно пожимали плечами: мол, не знаем, что лучше… В конце концов, попросили директора дать нам время, чтобы решить этот вопрос.

Я понимал, общежитие необходимо. Весной и осенью ребятам из младших классов приходится особенно тяжело. Вспомнил, как сам не раз «купался» в ручье. Начнется распутица — снова многие будут болеть, пропускать занятия. Начал убеждать:

— Общежитие нужно не столько нам, сколько младшим. Нужно оно будет я тем, кто станет учиться после нас. Но создать его должны мы. Привезем все свое: койки, постели, посуду. Готовить будем по очереди. Девочки помогут.

На следующий день можно было видеть, как шли мы в школу с необычным багажом. Несли миски, кастрюли, чугунки, одеяла. Одиннадцать ребят и двадцать девочек из восьмого и девятого классов переселились в, так сказать, неофициальное общежитие.

Миша Шалак, Миша Толстик, Павел Ровин, Николай Ковалевский, Петр Радзевич, Василий Ровин, Костя Шалак, Коля Хацкевич, Павел Назаров, Саша Лазерко, Николай Ермакович и я образовали своего рода коммуну. Меня единогласно избрали старостой. Сложили вместе все продукты, расставили койки и пошли девчатам помогать.

А у них уже порядок. Аня Чернухо, Валя Зуенок, Галя Корнюшко, Зоя Потапенок составили совет своего отделения общежития. Старостой общежития девочек стала Аня Чернухо.

И жизнь пошла. Готовили завтраки по очереди. Дежурные по кухне вставали примерно на час раньше, чтобы к побудке успеть приготовить еду. А на торжественную процедуру поселки всегда поднимали меня. За что такая… честь? Да просто никто из ребят не мог угадать, сколько надо класть соли в чугунок или кастрюлю, чтобы было в самый раз. Удачно получалось только у меня. Ну, а коли так, то все единогласно постановили, чтобы солил всегда я.

Домашние уроки делали вместе. Успеваемость ребят, которые жили в общежитии, заметно поднялась, появилось свободное время, и впервые у нас возникла забота — как его разумно использовать.

По моему предложению ребята, живущие в общежитии, стали регулярно ходить в кино, обсуждать фильмы. Через некоторое время у нас появился штатный воспитатель — Раиса Леонтьевна. Особых забот у нее из-за нас теперь не было, ну, так, иногда по мелочам…

Петр Радзевич великолепно играл на гармошке. Взялся обучать и нас. Теперь, вечерами, когда домашние задания были сделаны, из окон нашей комнаты разносились звонкие переливы гармошки. Я настойчиво пытался освоить мелодию песни:

В тихом городе своем

По соседству мы живем,

Наши окна друг на друга

Смотрят вечером и днем.

Я надеялся, что эту мелодию правильно поймет та, кому она была адресована — ее окно было напротив. Но… Наши ранние юношеские порывы часто оставались неразделенными.

И все мы завидовали нашим одноклассникам Оле Захаревич и Саше Лапуцкому. Как бережно и внимательно относились они друг к другу. Мы видели, что, решая те или иные вопросы жизни нашего класса, Саша Лапуцкий и комсорг Оля Захаревич вкладывали в них какое-то особое, только им понятное чувство взаимопонимания, нежности.

Через двадцать лет после выпуска наш класс провел в родной школе урок истории. Каждый сел на свое место. Николай Прокофьевич Тихонович принес наш классный журнал. Докладывали школе, друг другу, чего мы достигли за двадцать лет.

Николай Прокофьевич вызывал нас по алфавиту:

— Захаревич Оля!

Смущенная Ольга Степановна вышла к доске:

— Я, Лапуцкая Ольга Степановна, закончила финансовый техникум… Теперь работаю в Борисове. У меня трое детей. Муж, Лапуцкий Александр, работает инженером в Борисове. О себе он доложит сам.

Абсолютная тишина урока была нарушена — раздались громкие аплодисменты, возгласы:

— Молодцы, так держать!

Урок прошел интересно. Девочки наши почему-то прослезились. Ольга Судник, наша всеобщая любимица и автор самых фантастических идей, произнесла настоящую речь:

— Товарищи одноклассники! Двадцать лет назад мы ушли из школы. Но мы не расстались. Наша дружба вечная. О нашей дружбе, дружбе нашего класса говорили еще тогда, когда мы учились. Мы оправдали мнение о нас. Съехавшись на эту встречу со всех концов нашей Родины, от Магадана до Калининграда, от Мурманска до Средней Азии, мы показали свою искреннюю преданность нашей школе, нашим верным друзьям-учителям, друг другу. Эту встречу мы никогда не забудем. Мы умеем держать слово, данное на выпускном — встретиться через двадцать лет. Мы его сдержали. Теперь наши встречи станут регулярными. Следующую проведем в годовщину сорокалетия освобождения Белоруссии от фашистов. Созданный двадцать лет назад комитет по подготовке встречи с задачей справился. Теперь поручаем ему организовать и очередную встречу. Как начальник штаба подготовительного комитета объявляю благодарность Русецкой Ядвиге Сигизмундовне, Лапуцкой Ольге Степановне, Коваленку Владимиру Васильевичу.

Как военный я ответил:

— Служу Советскому Союзу.

Ребята аплодировали. Николай Прокофьевич объявил оценки за ответы. Мы все получили пятерки. Это был замечательный урок нравственности, гражданственности и школьной дружбы.

Встретились снова мы через пять лет. Но нашего начальника штаба Ольги Судник с нами уже не было. Староста класса Женя Аленушко во время переклички ответила:

— Тяжелая болезнь вырвала из жизни Ольгу Судник, нашего верного друга.

Дела общежития шли с подъемом. Возникло оно без какой-либо помощи районо, некоторое время там даже не знали о существовании интерната в Зачистской школе. Теперь же нас «приняли», выделили деньги на закупку всего, что необходимо для нормальной жизни, для нашего быта. А мы по-прежнему сами вели свое хозяйство. И меня по-прежнему каждое утро поднимали солить еду…

Мое увлечение гармошкой успехов не имело и в сердечных делах мне не помогло. Окна все так же смотрели друг на друга, однако теперь я все чаще хоронил «ямщика в широкой степи…». Но самодеятельность мы создали отличную. Думаю, что в совхозе «Бродовка» и сейчас помнят наши выездные концерты под руководством неутомимой Нины Михайловны Вальковской. Но случались и незапланированные «концерты»…

В то время молодежь окрестных деревень часто устраивала танцы под гармошку — вечеринки. Одна беда, хороших гармонистов было мало. А поскольку наш «музыкальный педагог» Петр Радзевич славился своей тальянкой по всей округе, то просьбы провести вечеринку поступали к нам потоком.

И вот однажды мы не устояли. Из деревни Зарослое в общежитие прибыла целая делегация. Девушки упрашивали Петра, а он кивал на меня — дисциплина, мол, староста не разрешает. Девушки принялись за меня, да так, что я, в конце концов, сдался. Решили сходить за семь километров и сделать доброе дело для людей.

Когда Раиса Леонтьевна зашла в наше отделение, ее поразили тишина и деловая обстановка. Большинство занимается геометрией и тригонометрией. Радзевич историю «долбит». Я решаю математические задачи с Аней Чернухо. Присутствие Ани убедило Раису Леонтьевну, что атмосфера у нас самая рабочая, и она, попрощавшись, пошла домой.

А десять минут спустя мы собрались за последними домами Зачистья на дороге, ведущей в Зарослое. Аня доложила, что все в сборе, и по зимней дороге мы отправились на танцы.

Поздней ночью ребята Зарослого провожали нас почти до Зачистья. Натанцевались все, что называется, «до упаду». Мы даже небольшой концерт дали. На вечер собралась не только молодежь, но, похоже, вся деревня.

Еще там, в Зарослом, у меня на душе заскребли кошки. Веселье весельем, а дисциплину-то мы нарушили. Главное — никому ничего не сказали.

Поделился беспокойством с Аней Чернухо.

— На танцах надо танцевать, Володя, — ответила она и подхватила меня в веселый перепляс.

Вернулись в общежитие перед рассветом. Комната нашего отделения находилась рядом с квартирой директора. Разулись, без шума пробрались по коридору. Однако старания наши были напрасны. На моей подушке лежала записка Сигизмунда Ивановича:

«Концерт концерту рознь. Концертмейстеру приготовиться к утреннему «концерту», который состоится у меня в кабинете. Явка старост к 8.00, остальных — к 8.30».

С директором встретился в коридоре и молча прошел в кабинет.

— Что можешь сказать в оправдание?— спокойно спросил Сигизмунд Иванович.

— Оправдываться, считаю, излишне. Поддался на уговоры. Да и самому захотелось потанцевать.

— А почему вы не организовали такой же вечер отдыха в своей школе? Для своих? Эх вы, эгоисты!

Как же мы об этом не подумали! Вот уже действительно головотяпы! Сигизмунд Иванович что-то говорил, а я уже прикидывал, сколько разнообразных и интересных номеров можно подготовить с нашими ребятами. Вдруг я услышал:

— За грубое нарушение правил общежития исключаю тебя из него. Приказ по школе будет объявлен сегодня.

В кабинет вошли остальные участники «концерта». Досталось всем. Гармонь Радзевича оказалась запертой в шкафу директора.

«Как же мы… Нет, как они будут жить дальше? Кто им по утрам будет солить?..»— думал я.

Вечером стал собирать свои вещи. Все девочки пришли в нашу комнату. От них нам досталось больше, чем от Сигизмунда Ивановича. Оля Захаревич, Валя Зуенок, Зоя Потапенок сказали, что все мы изменники и предатели. В этих словах было все: и обида, и горечь от того, что общежитие так «прославилось». Все мы отмалчивались, но я увидел, что и остальные ребята потихоньку укладывают свои вещи. Заметили эти сборы и девчата.

— А вы что делаете?— спросила Зоя Потапенок.

— Без Коваленка здесь не останемся. Мы все виноваты, все и уйдем. В конце концов, жить здесь — дело добровольное, — загалдели ребята.

Вошла Ядя Ленартович. Оценив происходящее, упрекнула:

— Не успели сделать хорошее дело, а уже разваливаете. Неужели не стыдно? Общежитие надо сохранить. Сигизмунд Иванович, — при нас она всегда называла директора по имени отчеству, — так радовался, надеялся. Скоро комиссия из роно должна приехать посмотреть, как идут дела в нашем общежитии. А вы…

Дело принимало серьезный оборот. Что делать? Я остался ночевать: утро вечера мудренее.

А утро действительно было… Был для меня урок — урок ответственности за свои поступки и поступки тех, кто рядом с тобой. Много лет спустя, став военным летчиком-командиром, я всегда помнил об этом уроке. А тогда, в школе, я впервые по-настоящему понял, что без настоящей, осознанной дисциплины ничего толкового в жизни не сделаешь, ничего путного не добьешься. Понял и то, что нет суда строже, чем суд друзей — ох, и досталось мне тогда, особенно от Яди, Оли Судник, Зои Потапенок, Вали Зуенок и всех остальных. Эта принципиальность сохранилась в наших взаимоотношениях до настоящего времени. Принципиальность друзей… Как много она значит в жизни каждого человека.

Когда я теперь приезжаю в школу, то всегда захожу в общежитие. Там уже живут дети тех, кто его создавал. Уютные, прекрасно меблированные комнаты, великолепная столовая, везде цветы. Ребята любят свой дом, содержат в образцовом состоянии. Возможно, они не знают истории его создания. Но общежитие живет.

Не дожил, не увидел расцвета своего начинания Сигизмунд Иванович. Слишком много здоровья было оставлено им на партизанских дорогах. Рейсовый автобус, следующий из Борисова в Зачистье, часто делает незапланированную остановку возле лесистого холма рядом с Зачистьем. Это значит, что кто-то из бывших учеников принес цветы Сигизмунду Ивановичу, Екатерине Федоровне, учительнице немецкого, нашему верному другу — Ольге Судник.

Сейчас в Зачистье стоит новая, типовая школа. Оборудование в классах самое современное. Учатся здесь прекрасные ребята. И каждому выпуску кажется, что их класс — самый лучший.

Так считали и мы, выпускники 1959 года. И сейчас мы уверены, что школу свою мы любили сильнее всех, что и учителя нас тоже любили сильнее, чем всех остальных. И когда на встречах нашего класса мы видим классного руководителя Киру Петровну Пармон, учителей — Людмилу Ануфриевну Ермашкевич, Нину Михайловну Вальковскую, Галину Ивановну Камко, Николая Прокофьевича Тихоновича, Анатолия Петровича Сманцера и всех-всех остальных, — нам кажется, что мы никогда не расставались со школой. Впрочем, почему — кажется? Это неправильно. Мы никогда не расставались. Здесь формировалось наше мировоззрение, здесь мы учились ценить самое дорогое — человеческие взаимоотношения, дружбу, первую любовь. Мы ушли, но всегда остались учениками Зачистской школы, лучшей для нас школы во всем мире.

А выпускной наш был все-таки самым лучшим. Отзвучал школьный вальс, в руках аттестаты зрелости. Трижды, выйдя за околицу Зачистья, мы прощались, наконец, разошлись совсем, но через несколько часов все вернулись в свой класс. Девочки плакали. Ребята молча смотрели в окна. А потом дружно взялись за работу — своими руками заготовили саманный кирпич для новой постройки. Это был подарок школе от нашего класса.

И снова бродили и веселились, пели песни, вспоминали малейшие подробности нашей школьной жизни.

3 июля опять собрались в классе. Пришли учителя, подбадривали:

— Не переживайте, вы же будете встречаться, будете писать друг другу…— и, не договорив, отворачивались, доставали платочки.

Окончательно решили: идем на поляну, где собрались в день последнего звонка, — и расходимся.

Здесь на поляне и нашел меня почтальон из Белого. Он долго наблюдал за нами, потом отозвал меня в сторону.

— Тебе пришел вызов из Ленинграда, из академии. Надо завтра ехать. В военкомате уже все готово, — тихо шепнул он.

Но ребята услышали.

— Это ведь надолго, Володя. Как же так…

От волнения перехватило горло.

— Пишите по новому адресу. До встречи, — только и смог я сказать и зашагал не оборачиваясь. Шагал по дороге, которая вела меня в будущее.