Посольства Средней зоны Европы

Посольства Средней зоны Европы

В 1934 году я прочел лекцию в Королевском институте международных дел в Лондоне на тему «Россия, Германия и Балтийские страны». В сокращенном виде лекция напечатана в журнале International Affairs. Все государства, находящиеся между Россией, с одной стороны, и Германией и Италией – с другой, я причислил к Средней зоне Европы. Сюда входят 16 стран: Швеция, Дания, Норвегия, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Чехословакия, Румыния, Австрия, Венгрия, Болгария, Югославия, Турция и Албания. Продолжение лекции я прочел в 1937 году в Праге, в Свободной школе политических наук. Я развивал мысль, что Средняя зона Европы должна быть прочно объединена, и доказывал необходимость этого объединения в интересах не только 16 государств, но и всего мира.

СССР и Германия всеми силами и мерами сепарировали Среднюю зону, намеренно и неуклонно ее ослабляли. В этом отношении не без греха и Польша. Когда СССР увидел свои тяжкие ошибки, его место уже было занято Италией. Вместо Русско-Германской оси, о которой мечтал граф Брокдорф, образовалась другая ось, Берлино-Римская. Гитлер и Муссолини стремятся надеть на эту ось государства Средней зоны, точнее, превратить их в поддерживающие колеса, а может быть, и в бандажи Германии и Италии. Если есть или может быть опасность от Коммунистического интернационала, как и от германского супернационал-социализма, она одинакова для всех стран этой зоны. Вопрос только в очереди, чья раньше, чья позже. Исходя из такой предпосылки, я свои заметки о посольствах этих стран хочу делать под одним общим заглавием.

Со стороны СССР, до образования оси Берлин – Рим, политический центр тяжести Средней зоны находился в Польше. Поэтому она особенно обрабатывалась Советской Россией. Ясно, что при таком политическом положении польское посольство всегда должно было находиться на сторожевой службе в боевой обстановке. Понятно, что посланники имели много неприятностей и часто менялись. Чаще всего трения и неприятности касались военных атташе. Порой советская печать совершенно забывала, что речь идет о посланниках, а совсем не о частных лицах, и, значит, даже компрометировать их нужно осторожнее.

К моему приезду польским посланником был Нолль. Советская политика его озлобляла, он, как мне стало известно, в минуту нервного возбуждения держал с кем-то пари на 12 бутылок шампанского, что большевики дольше трех месяцев не продержатся. Увы, Нолль должен был покинуть свой пост и Москву раньше срока, и большевики, думаю, его переживут. Не везло и другим, в том числе и посланнику Станиславу Кетржинскому, который скоро уехал, и только советник посольства Вышинский спокойно работал и остался знатоком Советской России. Так продолжалось, пока не приехал посланник Станислав Патек, до революции известный петербургский адвокат, защищавший политических преступников. В частности, знаменитого Дзержинского, создателя ЧК. Об этих процессах Патек не раз рассказывал нам, действительно, со многими из большевистских вождей он был знаком лично.

Польша думала, что личные знакомства, хотя и давнишние, могут способствовать улучшению политических отношений. В этом лучшее доказательство того, что Польша искренне шла навстречу СССР, стремилась к улучшению отношений с восточным соседом. Патек был первым посланником, которому в самом деле удалось добиться в этом направлении значительных успехов. Советник посольства Адам Жилинский, первый секретарь Альфред Понинский с мадам Понинской и весь остальной штат посольства были удачно подобраны и работали не за страх, а за совесть в полном согласии со своим посланником. Почти все иностранные представители в тогдашней Москве увлекались коллекционированием, Патек тоже собирал польские древности и хотел создать в Варшаве музей своего имени. Он регулярно объезжал московские антикварные магазины и закупал все, что относилось к истории Польши. Его любимой темой на всех обедах была Япония, где он жил в качестве посланника пять лет. Он проявил особенно большую активность при подписании так называемого «литвиновского протокола» совместно с Румынией, Латвией, Эстонией. Энергия Патека очень не нравилась в Москве. О нем сохраняю до сих пор лучшие воспоминания, он был моим настоящим другом.

Общую политическую линию СССР по отношению к Средней зоне Европы можно характеризовать как политику децентрализации. Поэтому Балтийские страны, центральные в зоне, и их представительства в Москве порой подвергались самым непростительным нападениям. СССР хотел захватить в свою сферу влияния все Балтийские государства и не брезговал ради этой цели ничем, дискредитируя и эти государства, и их представительства. Именно эта политика породила «дело» Бирка, она же довела и мои отношения с Москвой до полного разрыва.

Иначе обстояло с Литвой, она являлась исключением. Решающую роль играл территориально неразрешенный конфликт Литвы с Польшей из-за города Вильно. Дружелюбное отношение СССР к Литве диктовалось единственной целью: поддерживать и подогревать активность этого конфликта, открыто стать на сторону Литвы или, по крайней мере, выказывая внешне благосклонное к ней внимание. Любой здравомыслящий человек понимал: ни одна балтийская страна ничего против СССР не замышляет, не мобилизует политические, а тем более военные силы. Между тем даже самый невинный дружеский визит какого-нибудь официального лица или поездка в соседнюю страну истолковывались советским правительством как опасный и подозрительный сговор, чуть ли не как злоумышление против «страны пролетариата». Например, мой брат, военный министр, решил навестить Эстонию, и тотчас советская печать стала на дыбы. Орган большевистской партии газета «Правда» писала: «Сообщают, в Эстонию собирается министр Озолс, чтобы предпринять ряд шагов к сближению армий. Если учесть гнусную кампанию, которая сейчас разворачивается в Латвии за не латвийские сребреники, поездка министра Озолса приобретает особое значение». Такие лжетолкования, такая политика СССР, конечно, должна была отражаться самым неблагоприятным образом на работе латвийского, эстонского и финляндского посольств, сообщала ей нервозность, заставляла нас чувствовать себя самообороняющимися. И мы боролись. Чем больше хотели нас сепарировать, дискредитировать, деморализировать, тем теснее, крепче и дружнее мы объединялись в посольской жизни.

В смысле помещения наше посольство было очень удобно для больших приемов, мы их устраивали довольно часто, радовались тому, что нас посещали охотно, а 15 мая 1925 году даже частично сфотографировали. Кто только не побывал в нашем посольстве, скольких гостей теперь уже расстреляли! Нельзя забыть, как чудесно разодетые дамы танцевали с секретарями, юными атташе и солидными послами, как маршал Буденный любовался своей молоденькой женой, увлеченной общей картиной вечера, окруженной поклонниками, звуками музыки, бальным шумом. Известные журналисты Никербокер, Шеффер, Дюран и другие встречались и общались с дипломатическим корпусом, обсуждая политические события, на лету схватывали остроумные выражения, меткие слова, фразы. Лично я больше любил обеды, особенно когда на них бывал Чичерин, своеобразный интересный собеседник. На одном обеде он, разговаривая со мной, вдруг начал жаловаться французскому послу Эрбетту на то, что Латвия не хочет поставить свою промышленность на более широкую ногу, не создает крупных предприятий из боязни увеличить кадры рабочих. Эрбетт, не задумываясь, ответил:

– Латвия этого и не может, у нее нет достаточно твердых основ.

Чичеринский вопрос – с виду простой, но в нем скрывалась большая и до некоторой степени вероломная мысль: пусть, полагаясь на русские заказы, Латвия размахнется, создаст широкую промышленность, а потом все заказы можно прекратить, и получится большой скандал, Латвия опростоволосится, что в конце концов и требовалось.

Однажды на обеде Чичерин высказал историческую фразу:

– Латыши спасли Россию.

Этим он воздал хвалу латышам, выступавшим против Белой армии.

«Дело» Бирка, естественно, должно было отразиться на общих настроениях эстонского посольства. Для него это стало ударом, чтобы справиться с ним, требовалось время. Лишь с прибытием посланника Сильямаа, моего большого друга, теперь уже покойного, эстонское посольство снова ожило, особенно благодаря его очаровательной жене, стало уютным и привлекательным.

Исключительное положение занимало финляндское посольство. Оно разместилось в самом маленьком особняке, в доме пастора при английской церкви. Это был маленький двухэтажный домик во дворе с тремя небольшими комнатами внизу и спальнями наверху. Там долгие годы жил с женой и тремя детьми посланник Хазкель, позднее министр иностранных дел Финляндии. Тем не менее посольство, словно прекрасная жемчужина, привлекало всех. Внешняя скромность и уют символизировали те маленькие чистенькие домики, разбросанные по малонаселенной Финляндии, маня и успокаивая взор и внимание путешественника. Министр Хазкель тоже был коллекционером, любил фарфор и картины, шведских и финских художников. Его жена воспитывала прекрасных здоровых детей, была образцовой хозяйкой и женщиной строгих правил. Излюбленным местом отдыха для них было собственное имение в Финляндии у реки. Страна, о которой Пушкин писал, что там только «ель, сосна да мох седой», стала страной культуры, порядка, личного достоинства людей и всеобщего благополучия. Это было заметно даже в мелочах, поведении прислуги, которая никогда не брала чаевых. Когда Хазкель на его посту сменил посланник П. Артти, посольство уже перебралось в новое помещение. Месье и мадам Артти были очень симпатичными людьми. Интересовались старинными церквями и коллекционировали книги.

Оригинальным человеком был первый секретарь посольства Р. Хаккерайнен, получивший аристократическое воспитание в России.

Совершенно исключительное положение занимало литовское посольство. Замечательно оно главным образом тем, что его посланник Юргис Балтрушайтис пребывает на посту вот уже восемнадцать лет. Он во многих отношениях примечательный человек. По происхождению из крестьян, в летние месяцы мальчиком пастушествовал, зимой учился в гимназии и по окончании поступил в Московский университет. Будущий поэт избрал физико-математический факультет, одновременно занимаясь и филологией. В начале века, когда в России сформировалась поэтическая школа символистов, он стал одним из ее видных участников. Основателем был известный поэт Валерий Брюсов. Балтрушайтис с Брюсовым связывали не только литературные узы, но и личная дружба. Вместе с С.А. Поляковым Балтрушайтис основал культурное издательство новейшей литературы «Скорпион». Символист Балтрушайтис печатался в альманахе «Северные цветы» и в журналах «Весы» и «Золотое руно». Он известен как поэт меланхолии и задумчивости. Немало он писал и на литовском языке, но его известность связана главным образом с его русскими стихами, собранными в книгах «Земные ступени» (1911) и «Горная тропа» (1912). Знаток языков, он много переводил из Байрона, Ибсена, Д’Аннунцио, Гамсуна, Уайльда, Стриндберга. Немудрено, Балтрушайтис владел 16 языками и, таким образом, олицетворял в своем лице 16 государств Средней зоны Европы.

Многое он может поведать миру, ибо просидел чуть не два десятилетия посланником в самом большом континентальном государстве мира, в центре головокружительных событий. Видел множество лиц, восходивших на самые вершины власти и потом падавших и казненных, познал все тайны, методы и уловки советской политики, это большой запас наблюдений, огромный и нелегкий дипломатический опыт. Это материал для внушительной книги интереснейших и, может быть, потрясающих воспоминаний. Он слышал и пережил в своей поэтической душе оглушительный перезвон колоколов Коммунистического интернационала, с виду победный гул, так громко обещавший всем людям счастье, богатство, равенство в труде и радостях. Напрасные посулы.

Мне вспоминается его стихотворение «Колокол», которое заканчивается строфой:

Точно набат перед близким пожаром,

Миру беспечному колокол пел.

Зычно и скорбно, удар за ударом,

Тщетно о Боге гудел.

Поэт Балтрушайтис сумел подслушать и «скорбность» ударов, и «тщету» мечтаний о Боге, отринутом и забытом в СССР.

Но есть страна, самая северная страна Средней зоны, где солнце неделями не заходит, неделями его не видит земля. Это Норвегия. Ее в Москве представлял и представляет поныне Урби, почтенного возраста норвежец. Его рабочий кабинет весь заставлен книгами новой литературы, и как медведь Ледовитого океана зарывается в снежную берлогу, так Урби зарывается в эти тома. Углубляется в проблемы и расширяет их до пределов познаваемого поля зрения. Но никогда для него не было большей проблемы, чем русская. Урби говорил, что нигде ему не хотелось быть посланником, как в России. Я с ним соглашался в том смысле, что современный дипломат должен провести года два в Москве, чтобы считать себя вполне квалифицированным.

Он, его жена и дочери тоже были коллекционерами. Собирали старые иконы, все стены маленького салона были сплошь увешаны иконами. Такие же коллекции хранились в Норвегии на их даче и оставались без присмотра в течение всей зимы.

– В норвежской деревне воров нет, – утверждал доктор Урби.

Когда в салоне сервировался чай или кофе при свечах, мне временами казалось, что вся комната пронизана таинственным дыханием и светом божества. Со стен смотрели спокойные мудрые лики святых, и древний мир воскресал перед нашими глазами и в душе.

Во главе датского посольства все эти годы находился П. Шоу. Он и его жена, стройные и высокие, с большим достоинством представляли страну самого высокого короля в мире. Посланник Шоу раньше жил в Америке, потом работал в довоенной России, хорошо говорил по-русски и разбирался в российских делах. Еще лучше знал Россию его атташе по земледелию С. Кофод, почтенного возраста человек, долгие годы проживший в России в качестве специалиста по землеустройству и знавший обширную российскую страну лучше любого русского. Он лично знал мать последнего русского царя Николая II, Марию Федоровну. Та его принимала, выказывала всяческое доверие, советовалась с ним как со специалистом и датчанином, поскольку с датским двором была связана самыми близкими узами родства.

Месье и мадам Шоу отличались гостеприимством, устраивали исключительно приятные обеды, веселые вечера, даже маскарады, которые особенно нравились молодежи. Сама мадам Шоу настоящая красавица. У этой четы было двое детей, мальчик и девочка, малыш с русской няней говорил только по-русски. А когда ему напоминали, что он датчанин, решительно отвечал: «Я – красный мальчик».

Шоу любил верховую езду, и мы иногда катались в московском манеже, но не всегда были довольны качеством лошадей. А когда-то Россия славилась своими рысаками, кавалерия – конным составом. Один только Дон давал несметное количество отличных чистокровных коней, достаточно вспомнить знаменитый Орловский завод.

Однажды мы катались в небольшой компании, в поездке принимал участие и шеф протокола Флоринский. Мы устроили довольно продолжительный объезд московских окрестностей. Флоринский оказался совсем плохим ездоком, скоро устал и ослаб.

Дания, самая западная страна Средней зоны, отстоит дальше всех от СССР. Общих границ у них нет, поэтому они больше ограждены и от политических соприкосновений. Дания не имела и тех неприятностей, которые выпадали на долю пограничных с СССР стран.

Балтику, Скандинавию и Финляндию роднит и сближает море, Швеция же находится в центре этого объединения. Такое географическое положение определяет политические центробежные стремления этих северных стран, направленные к Швеции как к естественному центру.

Уже оставив Москву, я продолжал усиленно развивать мысль о более тесном объединении этих государств, организовал с этой целью общество «Балтийская уния» и был ее генеральным секретарем. К этому меня побудили международные коммунистические и супернационал-социалистические силы, в окружении которых находится Средняя зона Европы.

Вспоминаю, как на вечере в Большом театре по поводу наводнения в Ленинграде комиссар Луначарский выступил с длинной политической речью. Смысл ее в том, что, когда окончательно восторжествует Коммунистический интернационал, будет побеждена и сама стихия с ее наводнениями. Тогда во время антракта я обратился к моему коллеге, финляндскому посланнику Хазкелю:

– Мне ясно, что наступательное движение русского коммунизма опасно и для Финляндии, и для Балтийских стран.

Мне тут же, не задумываясь, поторопился ответить шведский посланник:

– А также для Швеции.

В. Хайденстам хорошо говорил по-русски, был прекрасно информирован в русских делах, советской обстановке, коммунистических планах и целях, настоящий человек на настоящем месте, многое предвидевший и безошибочно ставивший политические диагнозы. Его жена, англичанка, дочь бывшего петербургского фабриканта, была ему верной помощницей. Своих двух прелестных дочерей она воспитывала в Швеции, в Москве бывала наездами, так же как и моя жена.

В 1932 году, когда Хайденстам был уже посланником в Финляндии, мы с семьей, путешествуя на автомобиле по странам Балтии, вместе с ними справляли именины его прелестной дочурки, вспоминали Москву и размышляли о том, что было и не должно было быть.

Хайденстам любил спорт, и в воскресенье перед обедом ему ничего не стоило пробежать на лыжах 30 километров, хотя ему шел уже шестой десяток.

Однажды ранней весной в воскресный день, как тронулся лед, мы вдвоем с Хайденстамом переправились на лодочке через Москву-реку и прошли по лесам километров пятнадцать. С нами была моя собака, умный доберман Аргус. Когда мы были уже на середине реки, неожиданно она бросилась нам вдогонку. От раннего купания мой бедный Аргус получил ревматизм, и этот случай остался у меня в памяти. Теперь, когда я вижу, как порой страдает мой пес, я возвращаюсь мыслью к той весне, вспоминаю о шведском спорте и нашей переправе через реку на маленькой лодочке, которую моя собака хотела опрокинуть.

В шведском посольстве все было образцово примерно и строго, как в самой Швеции. Советником посольства был Б. Джонсон, теперь посланник в Риге.

Чехословакия была представлена в Москве господином Гирсой, знатоком России, особенно русского юга. Этот полуобрусевший чех с большими характерными усами запорожца по наружности и по характеру напоминал Тараса Бульбу, героя Гоголя. С ним у меня сложились самые сердечные отношения, мы очень часто встречались, поскольку жили по соседству.

Австрию вначале представлял посланник Отто Пол, который держался более обособленно от дипломатического корпуса. Впоследствии, когда его отозвали, он приехал в Москву журналистом. Его сменил Эгон Хайн. Он прибыл с женой, и сразу почувствовалось, что в Москве образовался маленький, но уютный уголок чудесной австрийской столицы, очаровательной Вены.

Наконец, самая удаленная южная страна Средней зоны Греция. Ее представителем сначала был посланник Н. Маврудис, потом Н. Панурас.

Из американских стран до 1928 года СССР признала только Мексика, но и ее первый посланник Базилио Бадильо с женой и детьми жили одиноко и потом скоро уехали.

Вот общество моих коллег, иностранных представителей в Москве. Впрочем, были еще представительства Монголии и Тувы. Они держались совершенно обособленно, вдали от дипломатического корпуса, ничего общего с ним не имели.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.