Глава одиннадцатая. Весна и солнце

Глава одиннадцатая. Весна и солнце

«Вторник, 25 февраля. Сегодня чудесная погода для прогулки – словно весна и впрямь начинается. Появились первые птицы – люрики (Mergulus alle). Сперва стайка из десяти штук, потом еще небольшая стайка из четырех; они летели с юга вдоль берега – очевидно, из пролива на юго-востоке – и скрылись за горой к северо-западу от нас. Веселое птичье щебетанье родило в душе радостный ответный отклик. Спустя некоторое время опять послышался разговор птиц. Они, вероятно, уселись на горе над нами. Это был первый привет жизни. Здравствуйте, желанные гости, милые пташки!..

Сегодняшний вечер напоминал весенний вечер на родине. Румянец зари медленно исчезал, золотя облака, и на смену ей взошла луна. Ходишь здесь взад и вперед и воображаешь себя в Норвегии в весенний вечер».

«Среда, 26 февраля. Сегодня должно было показаться солнце, но небо заволокло облаками».

«Пятница, 28 февраля. Я открыл, что из одного обрывка бечевки можно сделать двенадцать ниток, и счастлив, как юный бог. Теперь ниток у нас хватит, и мы быстро починим одежду. Кроме того, можно расщепить ткань мешка и пустить ее в ход вместо ниток».

«Суббота, 29 февраля. Сегодня солнце стоит высоко над ледником. Теперь нам приходится серьезно экономить ворвань, если мы хотим уйти отсюда, иначе у нас останется слишком мало сала на дорогу».

«Среда, 4 марта. Когда Иохансен вышел сегодня утром из хижины, утес, нависший над нами, был покрыт люриками. Они, щебеча, перелетали с выступа на выступ или рассаживались повыше над ледником, озаряемые лучами утреннего солнца. Позже их уже не было».

«Пятница, 6 марта. Нам приходится теперь туговато: ради экономии горючего спим впотьмах и варим пищу только раз в день».

«Воскресенье, 8 марта. Убили медведя. Иохансен видел десять стаек люриков, летевших утром вдоль пролива».

«Вторник, 10 марта. Весьма кстати явился к нам позавчера медведь – славный малый в сущности; у нас уже и сало и мясо были на исходе; особенно плохо дело было с салом, и мы жаждали медведя. По нашим расчетам, пора бы им уже появиться1. Я воспользовался воскресным утром для того, чтобы положить заплаты на свои «ветряные» штаны и починить комаги, как раз на случай, если появятся медведи. Иохансен, дежуривший эту неделю поваром, сначала тоже немного шил, а затем по случаю воскресенья занялся уборкой хижины, выкидывая в проход объедки мяса и кости.

Потом он решил вычистить самый лаз, но едва откинул шкуру, прикрывающую входное отверстие, как ринулся назад. Споткнувшись о кучу костей, с криком: «Медведь, у самой двери медведь!» – он с молниеносной быстротой схватил висевшую на стене под крышей винтовку и снова высунул голову из прохода, но тут же поспешно отдернул ее. «Он стоит совсем рядом, у самой двери! Кажется, думает войти сюда!»

Отвернув угол шкуры, Иохансен стал осторожно просовывать в отверстие свою винтовку, готовясь выстрелить, Но прицелиться не так-то легко: проход, и без того узкий, теперь был весь завален мясными объедками и костями. Я видел, как Иохансен, скорчившись, приложил винтовку к щеке, но потом опять опустил ее: он забыл взвести курок! Медведь немножко отодвинулся, и Иохансен видел только кончик его носа да лапы.

Но вдруг медведь начал скрести когтями землю и запустил одну лапу в проход, словно желая влезть. Тогда Иохансен, не видя цели, решил, что пора стрелять. Он сунул дуло в верхний край дверного отверстия, надеясь попасть медведю прямо в грудь, и выстрелил. Послышался глухой рев и хруст снега под тяжелыми шагами удалявшегося зверя. Иохансен снова зарядил винтовку и высунул голову в отверстие. «Да он действительно уходит. Но отошел еще не очень далеко».

С этими словами Иохансен бросился за улепетывающим медведем, которому, видимо, не поздоровилось от выстрела. Тем временем я лежал в мешке вниз головой и беспокойно искал носок, который куда-то запропастился. После долгих поисков я его наконец нашел – разумеется, на полу. Итак, я был готов и солидно вооружен ружьем, патронами, ножом, напильником (для оттачивания ножа при сдирании шкуры). Пустился вслед за Иохансеном.

На мне были надеты «ветряные» штаны: они провисели всю зиму, все холода без употребления, так как не было ниток, чтобы починить их. А теперь, когда всего –2°, штаны к моим услугам! Я шел по следам: они тянулись вдоль берега на северо-запад. Вскоре встретил Иохансена. Он сказал, что медведь убит и лежит немного подальше. Иохансен настиг его и прикончил выстрелом в спину. Иохансен отправился за нартами, а я пошел туда, где лежал медведь, чтобы немедленно приняться за свежевание. Но этим делом удалось заняться не так-то скоро.

Приблизившись к месту, где должен был лежать медведь, я увидел, что «убитый» быстро трусит вдоль берега и успел уже отбежать довольно далеко. Время от времени он останавливался, чтобы оглянуться. Я погнался за ним по льду, пытаясь обойти и заставить бежать обратно, чтобы потом не пришлось тащить его издалека. После длительного бега я почти нагнал его, как вдруг зверь стал карабкаться вверх по леднику, выбирая самые скверные уступы. Вот уж никак не думал, что «убитый» медведь способен на такие шутки! Надо было возможно скорее остановить его. Но едва я успел подойти к нему на выстрел, как он исчез за гребнем.

Вскоре, правда, я снова увидел его, но гораздо выше. Он был вне досягаемости. Вытягивая шею, медведь поглядывал, иду ли я. Я полез было за ним, но он взбирался куда быстрее, тем более что под глубоким снегом было немало трещин, в которые я проваливался выше пояса. В конце концов пришлось спуститься на фьордовый лед. Некоторое время спустя медведь показался под отвесным утесом, от которого круто шла вниз каменистая россыпь. Он стал осторожно пробираться среди камней.

Я опасался, что зверь уляжется где-нибудь в таком месте, куда нам не добраться, и хотя расстояние было велико, решил выстрелить, чтобы заставить его скатиться вниз. С виду он держался наверху не особенно крепко. Под скалою дул сильный ветер, и было видно, как при особенно сильных шквалах медведю приходилось ложиться на брюхо и цепляться когтями за лед; притом он мог орудовать только тремя лапами: правая передняя была у него прострелена.

Я присел за большой камень у нижнего края россыпи, прицелился хорошенько и выстрелил. Пуля ударилась в снег под самым медведем; попала она в него или нет, я не знаю, но только в ту же самую минуту он подскочил и хотел перепрыгнуть через сугроб, но поскользнулся и покатился вниз. Несколько раз он безуспешно пытался вцепиться в лед когтями. Наконец ему удалось-таки стать на лапы, и он начал снова понемногу карабкаться вверх.

Тем временем я успел вложить новый патрон. Расстояние между мной и медведем теперь уменьшилось; я выстрелил. Зверь постоял одно мгновение спокойно, потом скользнул вниз и покатился кувырком по снегу, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Я подумал было, что так, чего доброго, он наскочит прямо на меня, но утешил себя тем, что камень, за которым я стоял, держался прочно. Присев на корточки, я мигом вложил в ствол новый патрон. Медведь докатился до россыпи и шумно помчался дальше, вместе с камнями и комьями снега, подпрыгивая после каждого нового толчка все выше.

Странно было видеть это огромное белое тело, летящее по воздуху, словно полено. Наконец, подпрыгнув особенно высоко, он ударился о большой камень и растянулся возле него. Что-то громко хрустнуло, и вот он лежит возле меня. Две-три судороги – и все было кончено. Медведь оказался необычайно крупным самцом с великолепным густым мехом. Такую шкуру не худо было бы привезти домой. Но самым лучшим было обилие в этой туше сала.

Ветер, все крепчавший, к этому времени задул с такой силой, что мог бы свалить человека, если бы застал его врасплох. Однако было так тепло, что на ветер можно было не обращать внимания. Освежевать медведя было бы нетрудно, если бы он, на беду, не завалился в яму: вытянуть такую тяжесть одному было не под силу. К счастью, вскоре подоспел Иохансен, и мы, разрубив медведя на части, стащили его на лед и погрузили на нарты.

Но отъехав немного, мы убедились, что нам не свезти всего медведя за один раз – ветер с силой дул навстречу, а путь был не близкий. Пришлось сложить половину мяса в кучу на льду и покрыть его шкурой, чтобы прийти за ним дня через два. Даже налегке и то было трудно пробиваться вперед в темноте, против ветра, и лишь поздней ночью добрались мы к дому. Но зато как славно было в тот вечер растянуться в спальном мешке и поужинать свежим мясом и горячим супом!»

Этим медведем мы питались в течение 6 недель.

«Иохансен сегодня часов в шесть утра видел якобы миллионы люриков, летевших к проливу. Позже, когда мы вышли часа в два дня, птичьи стаи непрерывной цепью одна за другою летели над морем, и так продолжалось до самого вечера. Я видел также двух чистиков (Uria grylle), пролетевших над нами. Это были первые виденные нами чистики[378]».

«Четверг, 2 апреля. Когда я проснулся часов в 8 вечера (в этот день наше «утро» пришлось на вечер), мы услыхали, что снаружи у хижины бродит какой-то зверь и что-то гложет. Мы не обратили на это никакого внимания, полагая, что по обыкновению на крышу за куском мяса взобрался песец. Правда, шум был, пожалуй, сильнее того, что производил песец, уже ставший для нас привычным. Но все же он был не настолько силен, как мы могли ожидать от медведя. Мы не учли, что снег теперь не такой холодный и не так сильно хрустит, как зимой.

Позднее Иохансен вышел, чтобы посмотреть на термометр, и только тогда обнаружилось, что тут побывал медведь. Он пришел со льда, взобрался по косогору на холм, все время держась против ветра, и обошел кругом хижины. По-видимому, ему не понравились медвежьи остовы, и он не решился пробраться мимо них на крышу за моржовым салом. Он довольно долго стоял у входа в хижину и против трубы, принюхиваясь к живительному запаху жареного сала и живого человеческого мяса, потом стащил и отволок подальше одну из моржовых шкур и соскреб с нее сало.

Затем он пошел по нашим следам от хижины до того места, где мы берем соленую воду, и оттуда пустился снова по льду, пока не почуял запах моржовых остатков и направился к ним. В этот-то момент и увидел его Иохансен. Медведь раскапывал моржовые отбросы. Так как мое ружье было не совсем в порядке, я схватил ружье Иохансена и пошел один. Медведь был настолько занят обгладыванием и облизыванием моржовины, что я подошел к нему сзади вплотную, без каких-либо особых предосторожностей. Мне захотелось посмотреть, насколько близко смогу я к нему подойти таким образом, и я все шел да шел на него.

И только, когда я приблизился к нему настолько, что почти мог дотянуться до него дулом ружья, он услыхал наконец мои шаги, оглянулся и поглядел на меня удивленно-вызывающе. Вместо приветствия я послал ему в морду пулю. Он мотнул головой, чихнул и закашлял кровью, потом круто повернулся и галопом побежал от меня. Я хотел перезарядить ружье, но патрон заело, и мне пришлось выковыривать его ножом.

Пока я занимался этим, медведь остановился, повел носом в мою сторону, злобно захрапел, как бы собираясь броситься на меня, потом залез на лежавшую неподалеку глыбу льда и, вытянув шею по направлению ко мне, принял оборонительную позу. Кровь ручьем струилась у него изо рта и из носа. Пуля прошла ему через голову, не задев мозга. Наконец мне удалось вложить новый патрон. Но в медведя пришлось выпустить пять зарядов; после каждого выстрела он падал навзничь и подымался снова. Я не привык к мушке на ружье Иохансена и целился слишком высоко. Наконец, рассердившись, я бросился к медведю и покончил с ним выстрелом в упор».

Теперь у нас стали накапливаться довольно приличные запасы сала и мяса для предстоявшего путешествия. Занялись приготовлениями к походу. Дел было много. Предстояло сшить новую одежду из шерстяных одеял, починить и привести в порядок «ветряную» одежду, сделать подметки к комагам, сшить из медвежьей шкуры носки и рукавицы, наконец, изготовить легкий и удобный спальный мешок, опять же из медвежьей шкуры. На все это требовалось время, и мы прилежно работали иглой с раннего утра до позднего вечера. Наша хижина внезапно превратилась в настоящую сапожную и портняжную мастерскую.

Сидя рядом в своем спальном мешке на каменном ложе, мы шили и шили без устали, а мысли наши были заняты возвращением на родину. Нитки для шитья получали из парусины продовольственных мешков. Само собой разумеется, что постоянной темой разговоров было предстоящее путешествие. Успокаивало то, что на юго-западе всегда виднелось темное небо, которое говорило об обширном пространстве открытой воды в этом направлении. Я полагал, что добрую часть пути до Шпицбергена удастся проделать в каяках.

Несколько раз я упоминал об этой открытой воде в дневнике. Так, 12 апреля в нем записано: «Открытое море тянется от мыса на юго-западе и на всем виденном пространстве к северу». Под этим подразумевалось, конечно, то, что повсюду в этом направлении на горизонте было видно темное, «водяное» небо, верный признак существования там чистой ото льда воды. В сущности, это не могло удивлять нас, мы были готовы к этому, так как Пайер даже севернее, на западной стороне Земли кронпринца Рудольфа, нашел в середине апреля открытую воду, и это обстоятельство я всегда имел в виду в течение зимы.

И еще одно обстоятельство заставляло нас верить в близость открытого моря – ежедневные визиты белых чаек и глупышей (Procellaria glacialis), а иногда и моевок (Krykkjer). Первых белых чаек мы увидели 12 марта. В апреле их появлялось больше и больше. Вскоре во множестве появились и бургомистры (Larus glaucus). Рассаживаясь на крыше и вокруг хижины, они долбили кости и остатки медвежьего мяса, выклевывая все, что могли найти. Зимой обгладывание песцами мяса на крыше доставляло нам развлечение, напоминая о том, что мы не совсем еще забыты живыми существами.

С наступлением весны песцы исчезли; теперь они находили для себя множество люриков в расщелинах скал, и им уже не нужно было возиться с замерзшим медвежьим мясом, твердым как камень. Вместо них по крыше барабанили чайки. И это уже не вызывало умильных воспоминаний о домашних крысах и мышах; подчас, когда птицы усиленно долбили крышу над нашими головами, это так надоедало и раздражало нас, что просто не давало заснуть, и мы сами принимались колотить по крыше снизу или выскакивали из хижины, чтобы прогнать чаек. Это помогало, однако, всего на несколько минут.

18 апреля, углубившись с часами в руках в наблюдения за солнцем, я нечаянно приподнял голову, оторвав глаза от теодолита, и вдруг увидел прямо перед собою медведя, стоявшего на льду у берега. Он, по-видимому, давно уже наблюдал за мною, размышляя над тем, что это такое я делаю. Я побежал в хижину за ружьем, но когда вернулся, его и след простыл. Преследовать его я не был расположен.

«Воскресенье, 19 апреля. Сегодня в семь часов утра меня разбудил тяжелый медвежий топот за стеной хижины. Разбудил Иохансена. Пока тот зажигал огонь, я натянул штаны, надел комаги и с заряженным ружьем выполз из хижины. Медвежью шкуру, прикрывавшую входное отверстие, по обыкновению, за ночь завалило снегом и выбраться наружу было не так-то просто. Наконец, толкнув шкуру изо всех сил, я отшвырнул снег и высунул голову. Яркий дневной свет, после царившей в нашей хижине тьмы, ослепил глаза, и я ничего не увидел. Но я знал, что медведь стоит тут же за хижиной.

Действительно, я сразу же услышал фырканье и сопение и вверх по склону неуклюжим медвежьим галопом пробежал зверь. Я не знал, стрелять или нет. По правде говоря, у меня не было никакого желания сдирать с медведя шкуру в такую отвратительную погоду. Все же я пустил в него наудачу пулю и, разумеется, промахнулся, чем, впрочем, нисколько не огорчился. Больше я не стрелял: одного выстрела вполне достаточно, чтобы напугать зверя и отбить у него охоту навестить нас в ближайшем будущем. Мы в нем нисколько не нуждались и хотели лишь одного – чтобы он оставил нас и наши запасы в покое.

Дойдя до ущелья, находившегося к северу от нас, медведь обернулся, а затем побежал дальше. Как обыкновенно, он пришел против ветра и почуял нас со льда, вероятно, когда еще находился далеко к западу отсюда. Он долго кружил с подветренной стороны, побывал у входа в хижину, где оставил после себя визитную карточку, а потом подошел к находившейся позади куче, в которой было сложено моржовое сало, обложенное со всех сторон медвежьими тушами. Они не испугали его, а медвежью шкуру, покрывавшую сало, он далеко оттащил в сторону; к счастью, непрошеный гость не успел еще ничем полакомиться, когда я выглянул и спугнул его».

«Воскресенье, 3 мая. Сегодня утром наружу выходил Иохансен. Вернувшись, он сказал, что видел на льду медведя; тот шел по направлению к берегу. Немного погодя Иохансен вышел, чтобы поглядеть на этого зверя, но больше его не увидел; должно быть, медведь завернул в бухту, лежавшую севернее.

Мы, однако, ждали его посещения, так как ветер дул от нас в том направлении. И в самом деле, попозже днем, когда мы сидели и самым усердным образом шили, снаружи послышались тяжелые шаги по снегу. Медведь остановился, походил немного взад и вперед, потом что-то потащил, и все стихло. Иохансен осторожно вылез с ружьем из хижины. Подняв голову и привыкнув к ослепившему его сначала дневному свету, он увидел, что медведь стоит и гложет медвежью шкуру. Пуля в голову уложила зверя наповал.

Это было небольшое и тощее существо, но мы были чрезвычайно довольны, так как этот медведь избавлял нас от лишнего труда: не будь его, нам пришлось бы оттаивать медвежьи туши, чтобы вырезать из них себе мяса на дорогу. Они так окаменели на морозе, что не было никакой возможности разрезать эти туши на воздухе. Их пришлось бы внести в хижину, чтобы дать отмякнуть в тепле, а потом уже резать, и на все это требовалось много времени. Сегодня же ночью нас посетили два медведя, но от нарт с термометром, стоявших торчком в снегу к западу от хижины, звери повернули назад».

За завтраком 9 мая снова послышались снаружи медвежьи шаги и, опасаясь, что зверь доберется до наших запасов, сочли необходимым убить его. У нас уже было куда больше мяса, чем нужно, и мы в данную минуту вовсе не расположены были тратить патроны на этих зверей. Жаль только было оставлять здесь все эти прекрасные медвежьи шкуры. Близилось время отъезда, и мы с лихорадочным пылом готовились к нему. Одежда наша была уже приведена в порядок. Во вторник, 12 мая, у меня записано: «Сегодня я распростился со своими старыми брюками.

Грустно было расставаться с ними, когда я думал, какую добрую службу они так долго служили мне верою-правдою. Но теперь они так отяжелели от жира и грязи, что весят в несколько раз больше прежнего, и если бы их выжать, то из них потекла бы ворвань. Бесспорно, очень соблазнительно надеть новые, легкие и мягкие брюки из шерстяных одеял, которые еще не успели пропитаться жиром. Впрочем, материал был довольно непрочный, и я немного боялся, что брюки протрутся прежде, чем мы доберемся до Шпицбергена. Чтобы сделать их более прочными, мы подшили к ним изнутри и снаружи заплаты из старых кальсон и рубашек.

В субботу, 16 мая, занимаясь наблюдениями возле хижины, я увидел на льду медведицу с крошечным медвежонком. Недавно я ходил по льду, и теперь звери обнюхивали мои следы. Впереди шла мать. Она влезала на каждый торос, на котором я побывал, сопела и рассматривала следы, затем спускалась вниз и шла по следу дальше. Медвежонок трусил позади и подобно ребенку с забавной важностью копировал все движения матери. Наконец им это прискучило, они двинулись к берегу и исчезли за холмом к северу от нас.

Немного погодя вышел Иохансен; я рассказал ему о медведях, прибавив: «Наверное, они скоро появятся; ветер дует от нас в ту сторону». Едва я успел произнести эти слова, как вдали показались оба медведя: вытянув шеи и поводя носами, они нюхали воздух и глядели на нас и на хижину. Мы не собирались убивать их, так как пищи у нас было вдоволь, но решили, что любопытно было бы подойти к ним поближе, посмотреть на них и, если удастся, напугать, чтобы избавиться от ночных визитов и спать спокойно.

Когда мы приблизились, мать злобно зафыркала, она несколько раз повертывалась, как бы намереваясь пойти на нас, потом уходила, подталкивая перед собой детеныша, снова оглядывалась, будто желая получше разглядеть нас. Наконец звери потихоньку поплелись своей дорогой, все время, однако, оглядываясь. Спустившись к берегу, они стали бродить между торосами. Я побежал за ними. Мать шла впереди, медвежонок трусил за ней в точности по ее стопам. Скоро я нагнал их. Мать, увидев меня, бросилась бежать и хотела, чтобы медвежонок бежал так же быстро рядом с ней, но сразу же стало видно, что малыш быстрее меня бежать не может.

Как только медведица обнаружила это, она повернулась, фыркнула и свирепо пошла прямо на меня. Я остановился и приготовился стрелять, если она подойдет слишком близко. Медвежонок между тем улепетывал со всех ног. Медведица остановилась в нескольких шагах от меня, фыркнула и зашипела, оглянулась на детеныша и, убедившись, что тот отбежал уже на порядочное расстояние, бросилась за ним. Я опять кинулся вперед и стал нагонять медвежонка, и медведице снова пришлось повернуть.

По-видимому, ей ужасно хотелось повалить меня; но детеныш успевал выиграть некоторое расстояние, и мать, не тратя лишнего времени, следовала за ним. Это повторялось несколько раз; затем они начали карабкаться на ледник – впереди медведица, за ней медвежонок. Но малыш не поспевал, хотя изо всех сил старался ступать след в след с матерью по глубокому снегу; карабкаясь вверх, он поразительно напоминал мальчугана в плюшевых штанах.

Он то и дело оглядывался наполовину со страхом, наполовину с любопытством. Трогательно было видеть, как мать беспрестанно поторапливала малыша, иногда подталкивала его головой, а на меня шипела и фыркала, хотя я совершенно спокойно стоял внизу, наблюдая за ними. Наконец они добрались до гребня. Медведица остановилась, зашипела на меня пуще прежнего, пропустила медвежонка вперед, и оба исчезли по ту сторону ледника. Я вернулся к прерванной работе.

В последние дни в нашей хижине кипела лихорадочная работа. С каждым днем все больше не терпелось двинуться в путь, но многое еще оставалось сделать. Теперь-то мы ощутили по-настоящему отсутствие запасов «Фрама». Если там не хватало кое-чего, то здесь, в сущности, не хватало всего. Чего бы не дали мы теперь за один единственный ящик собачьих сухарей – для нас самих! – из огромных запасов «Фрама». Где взять теперь все, что нам нужно?.. «Для санной экспедиции необходим легкий питательный и вместе с тем разнообразный провиант, нужна легкая и теплая одежда, прочные и удобные нарты и т. п. и т. п.» Да, хорошо известны эти азбучные истины арктическим путешественникам. Правда, предстоявший путь был не особенно труден: все дело сводилось только к тому, чтобы добраться до Шпицбергена. Но все же путь был достаточно дальний, чтобы эти наставления имели свое значение и для нас.

Когда мы вырыли спрятанные в начале зимы запасы и открыли мешки, то обнаружилось, что там находятся лишь жалкие остатки когда-то хорошего провианта. Значительная часть его заплесневела, испортилась от осенней сырости. Мука, драгоценная овсяная мука, покрылась грибком, и ее пришлось выбросить. Шоколад растаял от влаги, его больше не существовало. Пеммикан имел какой-то странный вид. Попробовали его – тьфу! Пришлось выкинуть и его.

Итак, осталось только немного рыбной муки, некоторое количество алейронатной муки и отсыревший, покрытый плесенью хлеб; мы все это прокипятили в моржовом жире, отчасти чтобы просушить и отбить затхлый вкус и запах сырости, отчасти чтобы сделать продукты более питательными. Теперь хлеб показался нам превкусным, и мы бережно спрятали его на торжественный случай или на случай крайней нужды, когда не будет никакого другого продовольствия.

Мы ни о чем не тужили бы, если бы могли провялить медвежье мясо. Но погода стояла сырая и холодная, и повешенные вялиться ломти мяса высохли лишь наполовину. Ничего другого не оставалось, как взять с собой возможно больше разрезанного на куски сырого мяса и сала, какое только мы в состоянии были тащить с собой. Потом наполнили ворванью три жестяных бидона из-под керосина – такой запас топлива никогда не помешает.

Для варки пищи в пути решили приспособить котелок от кухонного аппарата, а вместо горелки сделали чашку из нижней части резервуара от примуса: в ней мы жгли и куски сала и ворвань. Запасы пищи и топлива не отличались легкостью, но имели то преимущество, что могли быть, по всей вероятности, легко пополнены в пути. Дичи, надо надеяться, мы встретим вдоволь.

Хуже обстояло дело с короткими, обрубленными нартами. Удлинить их теперь невозможно. Но как же пробиваться вперед на этих обрубках, не разбив поставленных на них каяков о ледяные выступы и торосы? Если мы не найдем свободной воды на пути к Шпицбергену, то вынуждены будем тащиться по неровному дрейфующему льду с этими нартами, на которых каяки имеют точку опоры только в середине; оба конца – и нос и корма – свешиваются за пределы нарт; при малейшей неровности концы каяков неминуемо будут цепляться за лед, а это вряд ли благотворно отразится на их парусиновой обшивке.

Необходимо было как-то предохранить каяки. Мы привязали к ним снизу медвежьи шкуры и устроили на нартах добавочные подпорки из уцелевших кусков дерева. Подпорки надо было сделать возможно длиннее, чтобы поднять повыше самые каяки и не дать им касаться льда. Веревок, чтобы привязать каяки, не было, и пришлось изготовить ремни из сырой медвежьей и моржовой кожи. А такими ремнями крепко не привяжешь. Все же преодолели и эту трудность и в конце концов хорошо и плотно пригнали каяки к нартам. Чтобы концы каяков не поломались под тяжестью груза, самые тяжелые предметы положили в середину. Получилось хорошо.

Не менее трудным оказалось снарядиться в путь нам самим. Я уже упомянул, что мы сшили себе новую одежду, и на это столь неопытным портным пришлось потратить порядочно времени. Мало-помалу мы, впрочем, так наловчились, что имели, по-моему, все основания гордиться своей работой. И когда наконец облеклись в новое одеяние, вид у нас получился довольно приличный – так, по крайней мере казалось нам.

Новую одежду мы берегли и не торопились надевать, желая подольше сохранить ее во всей красе для путешествия. Иохансен, насколько мне помнится, так и не надел своей новой куртки вплоть до встречи с людьми. Он объявил, что хочет сохранить ее до того дня, когда прибудет в Норвегию, – ведь не может же он предстать перед соотечественниками каким-то морским разбойником!

Жалкие остатки нижнего белья перед отправлением в путь были тщательно выстираны, чтобы можно было двигаться, не натирая себе тела до крови. Стирка производилась способами, уже описанными выше. Вот с обувью дело было совсем плохо. Чулки мы кое-как себе сшили из медвежьей шкуры; труднее оказалось заменить подметки наших комаг, которые совсем почти протерлись.

Мы, однако, ухитрились сделать нечто вроде подошв из моржовой кожи, выскоблив ее примерно до половины толщины, а затем вытянув и высушив над лампой. Эти подошвы пришили к нашим комагам по финскому способу. Травы Sennegrees у нас был еще запас порядочный, и поэтому удалось сделать комаги почти непромокаемыми. Таким образом, несмотря ни на что, одежда оказалась вполне приличной, хотя и нельзя сказать, чтобы она отличалась особой чистотой.

Для защиты от ветра и дождя сохранилось старое «ветряное» платье, которое мы постарались, как могли, заштопать и починить. Времени на эти починки ушло страшно много, так как одеяние это представляло в общем заплату на заплате; на нем, как говорится, живого места не было; стоило зашить одну дыру, как рядом, едва мы напяливали одежду на себя, появлялась новая. Всего больше износились рукава; я взял да в конце концов и оторвал оба: по крайней мере, не приходилось больше нервничать, глядя, как они дальше рвутся.

Весьма желательно было также иметь теплый и возможно более легкий спальный мешок. Того, с которым мы сюда прибыли, больше не существовало: его распороли и из шерстяных одеял пошили одежду. Теперь нужно было сшить новый спальный мешок из медвежьих шкур. Выбрав самые тонкие, мы сумели сделать новый мешок лишь немногим тяжелее мешка из оленьей шкуры, взятого с «Фрама».

Труднее было устроить сносную палатку. Старая изодралась и насквозь просалилась за прошлогоднее пятимесячное путешествие; остатки ее были вконец уничтожены песцами, когда осенью мы прикрывали ею запасы мяса и сала, чтобы спасти их от чаек. Песцы либо изодрали и изгрызли все в клочья, либо растащили. Потом на снегу мы находили большие лоскутья этого плотного шелкового полотна.

Долго прикидывали мы в уме, как соорудить себе новую палатку, и единственное, что могли придумать, это ставить двое наших нарт с каяками параллельно на расстоянии длины человеческого тела, сбивать из снега вал вокруг них, класть сверху поперек лыжи и бамбуковые лыжные палки и покрывать все двумя связанными вместе парусами так, чтобы последние свешивались с обеих сторон до низу. Таким способом получался довольно сносный кров: каяки заменяли конек крыши, а паруса – боковые стенки палатки. Нельзя, конечно, сказать, чтобы такая палатка служила надежной защитой от ветра, и в пургу много хлопот доставляло затыканье щелей и отверстий «ветряной» одеждой и другими вещами.

Самой важной частью снаряжения было, конечно, огнестрельное оружие, которое, к счастью, находилось в довольно хорошем состоянии. Мы хорошо почистили ружья, смазали дула ворванью, а замки и затворы – оставшимся еще в небольшом количестве вазелином и ружейным маслом. Сосчитав патроны, мы к величайшей радости обнаружили, что у нас осталось еще около 100 ружейных патронов с пулями и 120 зарядов дроби. В случае надобности мы могли перезимовать еще не один раз, если бы это оказалось необходимым.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.