ЗЕМЛЯ ФРАНЦА-ИОСИФА

ЗЕМЛЯ ФРАНЦА-ИОСИФА

„Холодный край,

Тоскующее солнце,

Глазами нерп,

Медведей и людей…“

22 июля 1930 года. 6 часов дня.

Безветрие. В Британском канале штиль. Льды замерли. Белые вершины Нортбрука слились с перистыми облаками. Синеватые айсберги, обдаваемые солеными брызгами, лечатся на солнце.

Медленно, как бы боясь нарушить покой далекого Севера, „Седов“ врезается в льды, форштевнем и бортами расчищает дорогу. Черная поверхность Британского канала подергивается рябью. Легкий ветерок начинает дуть из-за острова Скотт-Кельти. Берег плотно прикрыт ледяной шапкой, только небольшая полоса у моря чернеет базальтом. Над ней сотни птиц.

— Гаги, гаги — по полету вижу, — ишь, голову прячут под брюхо, — говорит Г. П. Горбунов.

Капитан Воронин, покручивая ус, всматривается в даль сквозь „цейсовскую пушку“.

— Начинается отлив. Льды из бухты Тихой идут каналом, — сообщает штурман.

— Вперед, полный!

Винты усиленно забили лопастями. Ледокол, споря с безмолвием, ворвался в идущий навстречу лед, кроша его в ледяную кашу. С Запада неожиданно вынырнула красавица-скала Рубини-Рок. На носу „Седова“ под развевающимися флагами столпились матросы, кочегары, плотники, члены экспедиции. Профессора В. Ю. Визе тесным кольцом окружили впервые принимавшие участие в далеком походе молодые кадровики, комсомольцы Балтийского флота.

— Здесь 15 лет тому назад разыгралась полярная драма, соучастником которой пришлось быть и мне, — с этого начинает Владимир Юльевич.

— Лейтенант Георгий Седов был человеком исключительных качеств. Он сочетал качества неустрашимого мореплавателя и неутомимого исследователя. В 1912 году он выдвинул проект экспедиции к Северному полюсу, мысль о которой уже давно таилась в его голове.

— По проекту Седова экспедиция должна была дойти на судне до северной оконечности Земли Франца-Иосифа; оттуда предполагалось отправить небольшую партию к полюсу и по пловучим льдам. Отважный моряк серьезно обосновал свой проект. Военно-морские круги, которые вообще считали Седова „выскочкой“ (он был сыном бедного азовского рыбака) и все время косились на этого представителя „черной кости“, отнеслись к проекту отрицательно.

— Правительство отказало Седову во всякой финансовой поддержке. Поддержала Седова общественность. На собранные 108 тыс. руб. он снарядил старое, уже потрепанное зверобойное судно „Святой Фока“ с запасом продовольствия и угля на два года. В августе 1912 года Георгий Яковлевич вышел на нем на Землю Франца-Иосифа, рассчитывая в этом же году достигнуть ее, перезимовать и весной 1913 года выйти на собаках или на лыжах к Северному полюсу.

— Седов просчитался: „Святой Фока“ был затерт льдами и вынужден зимовать у берегов Новой Земли. Вторую зимовку корабль провел в бухте Тихой на острове Гукера, куда мы сейчас идем.

— Зимовка в бухте Тихой протекала в тяжелых условиях. Здоровье большинства участников экспедиции, в том числе и ее начальника, сильно пострадало. Седов заболел цынгой, явными признаками которой были общая слабость, размягчение десен и боль в ногах. Несмотря ни на что, 2 февраля за десять дней до восхода солнца, Седов с двумя спутниками, матросами Линником и Пустотным, решил выйти к полюсу.

— В предрассветной мгле полярной ночи на льду бухты Тихой уже стояли в полной готовности две нарты. В каждую было запряжено по 12 собак. Внимательно осмотрев нарты, Седов созвал в кают-компанию весь состав экспедиции и стал прощаться. Он был бледен, губы его были крепко сжаты, но в глазах светилась непоколебимая воля. Долго он не мог начать говорить. Наконец овладел собой и сказал: „Я говорю вам не „прощайте“, а „до свиданья“. Но тут сил больше не хватило, и больной разрыдался.

— В первый и последний раз я видел на глазах этого человека с железной волей слезы, — понижая голос до шопота, продолжает говорить В. Ю. Визе. — Через несколько часов нарты Седова и его спутников скрылись в полярных сумерках. Болезнь Седова сказалась с самого начала пути: он не мог идти. Матросы положили больного на нарты. Кругом ревела пурга, завывал ветер. Теряя сознание, Георгий Яковлевич коченеющими руками держал компас и дрожащими губами шептал: „Курс — Норд. Курс — Норд“…

— Путь полюсной партии лежал по восточной стороне Британского канала к северу. 28 февраля путники дошли до какого-то пролива. Большая полынья остановила их. Седов постепенно терял сознание. Он уже перестал вести дневник и едва внятно шептал: „Все пропало, все пропало…“

— 1 марта матросы разбили палатку, до которой Седов едва добрался ползком. Ноги его были отморожены; матросы, растирая их спиртом, обнаружили темные синие цынготные пятна.

— На следующий день неистовствовала буря. Снег засыпал палатку. Седову стало совсем плохо. Жестокий шторм продолжался три мучительных дня. В палатке стоял ледяной холод. Матросы держали голову начальника попеременно на коленях, а около его груди стоял горящий примус.

— 5 марта, в 2 ч. 40 м. Седова не стало. Георгий Яковлевич скончался героем. Последние его слова были: „Линник, Линник, поддержи“. На ледяном мысе Бророке Земли кронпринца Рудольфа его похоронили преданные друзья матросы. 19 марта мы узнали о последнем акте этой трагедии.

— Утром штурман Н. М. Сахаров отправился к полынье стрелять появившихся птиц и тотчас же прибежал в кают-компанию:

— Наши идут! Георгий Яковлевич вернулся!

— Я выбежал на палубу, кто-то рядом со мной заметил:

— Идут только двое.

— Я понял, что случилось неизбежное. Георгия Яковлевича нет в живых. Матросы Линник и Пустотный подходили ближе. У них был сильно изнуренный вид, оба жаловались на тяжесть в груди, страдали одышкой. У одного из них, как только он остановился, хлынула из носа и горла густая кровь. Они с трудом передали нам подробности тяжелого похода, о смерти любимого начальника. Наша экспедиция очутилась без руководителя, продовольствия, топлива. Надо было возвращаться назад, на юг, к солнцу. Сжигая мебель, перегородки кают, внутреннюю обшивку корабля, взятые с собой строения с мыса Флоры, мы с трудом добрались до Архангельска.

— Георгий Яковлевич перед последним походом назвал бухту, где стояло его судно, бухтой Тихой, но назад в нее он не вернулся…

Профессор Визе не договорил последнего слова, надвинул оленью шапку на голову и отошел в сторону…

Мы шли по бухте Тихой. Мимо мелькнули долина Молчания, ледник Маланья. С мостика капитан заметил очертания домика зимовщиков. Кочегар Московский, прозванный „дальнозорким“, первым увидел развевающийся алый флаг самой северной в мире радиостанции. Тишину прорезал крик:

— У-рр-аа!..

Нас ждали. Ветер, подувший с ледника Юрия, вздувал в воздухе красное полотнище.

Не верилось, что за пять дней мы покрыли 900 морских миль по свирепому океану и коварным льдам. Радист тов. Гершевич перехватил последнюю телеграмму зимовщика Шашковского:

„Москва. Тасс. 22 июля в 19 часов вечера восточные ветры выгнали ледяные поля из бухты Тихой, расчистив путь ледоколу „Седов“.

Ледокол находится в виду и входит в Британский канал. Все приготовлено к встрече долгожданных гостей. По собственной инициативе зимовщиков, за несколько дней возведен каменный фундамент здания для двигателя. Зимовку на Земле Франца-Иосифа следует считать законченной.

Едет новая смена. Мы возвращаемся на материк“.

Ледокол заревел. Черные точки на крыше пришли в движение. Послышались выстрелы. Мы отвечали. Безмолвие Арктики нарушилось. Празднично входил ледокол в бухту Тихую.

Все ближе и явственнее выступали на фоне сверкающего льда дом и люди, машущие шапками. Нам была понятна их радость — увидеть людей с родины после изнурительной, полной одиночества полярной ночи.

— Все ли живы? — Как провели зимовку? — Чем обогатили науку?

Не успел ледокол отдать якоря, как от берегового припая, на небольшой лодочке отшвартовались два человека.

К бортам Седова приближались незнакомцы. Пышные, окладистые бороды, выросшие за „большую ночь“, изменили лица.

— Кто же это?

Даже участники прошлогоднего похода пожимали плечами. Лодка у борта. По штормтрапу карабкается рыжебородый человек. Слышу позади себя всхлип. Оборачиваюсь: буфетчик Иван Васильевич Якимов, жизнь которого связана с „Седовым“ с первого года его покупки, плачет. Старик не выдержал.

— Да это же начальник станции Петр Илляшевич.

— Ну, как?

— Ничего, благополучно.

Нехватало слов для вопросов и ответов. Снова рассматривали друг друга и снова спрашивали.

— Ну, как?

— Ничего, благополучно.

Отто Юльевич разрядил смехом „торжественную“ атмосферу.

— Петр Яковлевич, твоя-то борода гуще моей, а?

Все расхохотались. Сошлись бородачи.

Через несколько минут две больших шлюпки доставили нас на берег. Остававшиеся на берегу зимовщики помогают нам сойти на ледяной припай. У этих лица уже побриты. Брюки выглажены.

Знакомимся: вот высокий, с спиной широкой, как у волжского грузчика, радист Эрнест Кренкель; гигант метеоролог Шашковский; вечно улыбающийся представитель самой северной ячейки доктор Георгиевский; сухой, как щепка, моторист Муров, редкозубый повар Знахарев; хороший товарищ, старик, — служитель Алексин.

Небольшая комната — столовая — убрана по-праздничному. На середине стола, выделяясь на белоснежной скатерти, стояла фаянсовая ваза с желтыми альпийскими маками и голубыми полярными подснежниками.

Заговорили все и говорили очень много. Даже несловоохотливый радист Кренкель не мог удержаться.

— Товарищи, вы поймете, вы должны понять, как мы бесконечно рады рассказать вам первым о долгой полярной ночи, о наших достижениях.

— Не забудь, скажи, как жили.

— Какой был у вас коллектив!

— Я, было, забыл…

Самая северная в мире радиостанция (остров Гукер Земли Франца-Иосифа).

— Что забыл? Ведь ты только начал говорить.

— Погодите, не мешайте, дайте парню кончить.

— Да он еще и не начинал.

Кренкель смутился, покраснел.

— Не перебивайте, я сначала. 12 января в 11 часов 40 минут ночи, после окончания служебных передач на Маточкин Шар, я решил дать радиовызов — сигнал „цеку“ „всем, всем“. Четыре минуты я выбивал в эфир точками и тире… — „CQ — CQ — CQ“…

После выключения мотора для приема я услышал, что меня по этому сигналу вызывает какая-то станция. Представьте, как я был удивлен, когда услышал позывной американского правительства. Обычно же правительственные станции не отвечают на вызовы маломощных станций, к числу которых относилась и наша. Я был взволнован.

— Да ты не волнуйся, говори дальше.

— Вступившая в разговор неизвестная станция, — продолжал Кренкель, — попросила сообщить местонахождение нашей и кому она принадлежит. Я сообщил, что наша станция находится в сердце Арктики — на Земле Франца-Иосифа, и принадлежит она первому в мире пролетарскому государству. Обратно получил восторженный привет. Оказалось, что вступил в связь с антарктической экспедицией адмирала Берда, находящейся на южном полярном материке (вблизи барьера Росса, в море Росса). Географические координаты этой станции — 78°35?30? южной широты и 163°35? западной долготы. Заговорили два полюса. Южный сообщил следующее:

„Сегодня летний день, — всего 2 градуса мороза. Стоит конец лета, под влиянием солнечных лучей лед оттаивает. Большая облачность препятствует подъему самолетов. Суда экспедиции „Сити оф Нью Йорк“, пройдя берега Новой Зеландии, приближаются к кромке льда, имея целью сменить состав зимовщиков. Экспедиция наша имеет три самолета и другие машины, приспособленные для изучения полярных областей. Для добывания воды изо льда пользуемся мощным эвапоратором. Главная база находится на ледяном барьере Росса и состоит из 42 человек. Цель — достижение Южного полюса. Есть много ездовых собак. Недавно возвратилась береговая партия, прошедшая 400 миль по ледяной пустыне. Полгода назад прошла полоса 60° морозов. А как у вас?“

Место, откуда говорил южный полюс с северным (на снимке — самолет экспедиции Берда, находящейся на ледяном барьере Росса). На базе „Маленькая Америка“.

Наша станция ответила:

„Сейчас непроглядная ночь, за окном завывает пурга, нас всего семь человек. Все живы-здоровы. Живем крепкой, дружной семьей. Держим связь с Советский Союзом. Ежедневно отсылаем метеорологические сводки в главную геофизическую обсерваторию. Ленинградская общественность два раза устраивала нам разговор через радиостанцию. Слушаем приветствия родных, близких и детей“.

С последним ответом всем нашим зимовщикам передали привет от летчика, который в 1928 г. летал над островами Земли Франца-Иосифа, разыскивая без вести пропавшего Роальда Амундсена. После этого прекратился разговор. Мощность радиостанции Берда — 800 ватт. Мощность нашей — 1/2 киловатта. Было покрыто расстояние более 20000 километров. Нужно полагать, что установлен мировой рекорд дальности радиосвязи.

— Я поднимаю бокал (правда, с пивом), — заявил Шмидт, — за лучших граждан Советского Союза, блестяще выполнивших задание правительства, и за надежную смену, которой предстоит углубить и совершенствовать великое дело завоевания Арктики…

— Тов. Кренкель, вы сегодня передадите последнюю телеграмму с острова Гукера советскому правительству.

Все столпились и радиорубке. Синие огоньки светлячками вспыхивали и гасли в радиостанции.

„Мат-Шар… Мат-Шар… Мат-Шар…“ и полетела телеграмма председателю Правительственной арктической комиссии С. С. Каменеву.

„22 июля, в 23 часа, „Седов“, украшенный флагами, вошел в бухту Тихую Земли Франца-Иосифа и бросил якорь у нашей радиостанции. Таким образом, первая часть задания выполнена рекордно быстро: ледокол прошел весь путь от Архангельска в семь дней, из которых два дня ушло на остановки, прием людей и груза.

Салютовав выстрелами, зимовщики поспешили к шлюпке к ледоколу. Яркое полуночное солнце освещало нашу встречу с друзьями. Трудами семеро человек, проведших зиму на самой северной в мире научной станции, Земля Франца-Иосифа окончательно закреплена за СССР, и всему миру дано доказательство высокого качества и широкого размаха научной работы в стране социализма. Они — это Илляшевич, Шашковский, Кренкель, Муров, Георгиевский, Знахарев и Алексин. Станция — в отличном состоянии. Работа выполнена под руководством начальника станции Илляшевича превосходно. Перезимовали они очень хорошо. Съехав на берег, мы до самого утра остались у них, делясь впечатлениями. Немедленно начинаются работы по выгрузке новых запасов, перестройке и значительному расширению станции. Нач. экспедиции Шмидт“.

Солнце, скользнув с вершины скалы Рубини-Рок, упала на спокойную гладь бухты Тихой, где айсберги причудливой формы переливались всеми цветами радуги.

— Товарищи, — сообщил Шмидт, — матросы и кочегары на выгрузке и вызывают нас на соцсоревнование. Мы должны принять вызов.

— Принимаем!

Все мобилизованы. Работа началась. Земля Франца-Иосифа огласилась портовыми криками:

— Вира!

            — Трави!

В бухте Тихой началась разгрузка.

Громады ледников спускались с острова Скотт-Кельти.

В Арктике лето непродолжительно. Несколько дней под ряд светит солнце, согревает промерзшую землю, вызывает к жизни яркую расцветку мха и полярных цветов. В гости к угрюмым скалам прилетают тысячи пернатых, здесь среди белоснежного ковра снега и глянцевых ледников совершается их судьба. Стоит подойти к „птичьему базару“, услышишь разноголосый говор кайры, полярной чайки, люрика, чистика, прилетевших сюда вывести птенцов на недоступных обрывах.

Прошло пять дней стоянки ледокола в бухте Тихой, и мы закончили разгрузку, постройку оранжереи, сарая и заканчивали дом, предназначенный под радиостанцию. Каждый свободный час отдавался исследовательской и научной работе. По окрестным островам от Гукера каждый день разъезжались члены экспедиции. Рискуя жизнью, многие забирались на обрывы скал за редкими экземплярами птиц, мха и лишайника. Геологи карабкались по кручам, выстукивали мелодии молотками, откалывали камни, раскладывали куски в отдельные мешочки. Дома, в своих лабораториях они произведут тщательный анализ и определят по небольшим осколку строение островов Земли Франца-Иосифа.

Профессор-ботаник Савич на коленках исползал всю прибрежную часть островов Скотт-Кельти, Гукера, Медвежьего и Тюленьего мысов. Савича интересуют мхи, лишайники и цветковые растения. Его кропотливая работа дала возможность обнаружить двадцать новых растений, неизвестных до нашей экспедиции.

Проф. Исаченко, мировой ученый, после тщательно произведенных исследований сказал:

— На Севере бактерий нет. Здесь воздух чист, как дистиллированная вода. Получить тут грипп — абсолютно невозможно. Отсутствие в Арктике бактерий заставляет серьезно подумать об использовании арктических областей, в особенности Земли Франца-Иосифа, как приморских климатических станций, обладающих наилучшим свойством горного климата.

Базальтовая скала Рубини-Рок.

На отвесных скалах гнездятся тысячи пернатых.

Земля Франца-Иосифа надолго остается в памяти побывавшего там. В долине там, где тысячи лет назад залегал огромный запас сползающего к морю льда, сейчас раскинуты по обрывам лишайники и разноцветные ковры болотного красного мха с вкрапленными в него желтыми альпийскими маками и голубыми полярными незабудками. На острых, обнаженных от петров, пиках базальтовых скал, рассекающих в летние дни густые молочные облака, постоянно лежат сугробы розового снега. Внизу со склонов бегут журчащие ручьи.

Летом в долине Молчания все живет, жужжит, кричит. Зимой, когда наступает полярная ночь, и первые пурги завьют черные выступы скал белыми хлопьями, и долина Молчания станет мертвенно молчалива. Зимовщики говорили:

— Даже медведи в это время своей крадущейся походкой не нарушают ледяного молчания.

Ранним утром, 26 июля мы отправились на весельной лодке по Британскому каналу мимо домика зимовщиков к долине Молчания. Ехали молча, каждый из нас впитывал красоту льда и розового снега, обвившего вершину ледника Маланьи. Незаметно подъехали к цели.

— Ну, вот, друзья, и Молчаливая долина, — вылезая из лодки, оказал проф. Самойлович.

Перед нами открылась одна из прекраснейших долин Арктики. Суровые скалы на белоснежном фоне неба были удивительно разнообразны. С запада долина Молчания замыкалась красивым, высоким амфитеатром.

Не успели мы сделать и нескольких шагов по вязкой глинистой почве долины, как в воздухе раздались громкие, несмолкаемые крики: „арра, арра“.

— Кто это? — вздрогнув, спросила Демме.

— Это кайра — полярная птица. Здесь на южном обрыве замечательный „птичий базар“, — идемте к нему, — сказал Горбунов.

На пути биологи Н. Н. Урванцев и Р. Л. Самойлович нашли несколько окаменелых кусков дерева. Откуда они взялись? Росли ли они на склонах долины, или были занесены сюда морем? Николай Николаевич заявил:

— Это плавник, он сюда занесен морем и, лежа сотни лет, обуглился здесь.

Проф. Самойлович в знак согласия кивнул головой.

Мы подходили к птичьему базару. Крики доносились все громче и громче. Писатель Соколов-Микитов выстрелил в воздух. Тысячи пернатых слетели с гнезд и на минуту заслонили солнце. Испуганные птицы заголосили, закружились в панике над гнездами, из которых раздавались протяжные свисты птенцов. Соколов-Микитов, подобравшись под обрыв скалы, где сели подле птенцов успокоившиеся матери, хотел подстрелить пролетавшую чайку, Г. П. Горбунов остановил его и рассказал:

— Однажды я подъехал к базару случайно на то место, где кайры садятся на воду, и выстрелил из ружья вверх. Внезапно со скал сорвались тысячи птиц и бурей понеслись на меня. Казалось, рушится скала, сейчас поглотит и меня и лодку. Живая лавина опрокинула меня на спину, а кругом со свистом проносились белые комки, и море вспенилось от массы бросающихся в воду птиц. Все это произошло так быстро, что я сообразил, в чем дело, уже на дне лодки.

В долине Молчания не обошлось без приключений. Я попытался пойти в обход со спускающейся южной части небольшого глетчера и попробовал съехать вниз по растопленному солнцем похожему на сахар снегу. Моя попытка едва не кончилась плачевно: я не рассчитал быстроты скольжения и еще увеличил скорость сильным прыжком на лед. Стремглав полетел вниз…

Мимо неслись острые, вросшие в лед серые валуны. „Расшибет — как пить дать“. Однако все хорошо, что хорошо кончается. Полет стоил кожаных брюк и дыры на голенище солдатских сапог. При спуске мое внимание привлекла ржавая банка, валявшаяся среди разбросанных камней.

— Откуда она? Кто мог ее здесь оставить? Может быть это следы группы Нобиле или Амундсена?

Дрожащими руками хватаю банку, читаю. Надпись ясна: „Нобиле“… дальше — „клюква“… Кричу:

— Нашел, нашел… Нобиле… Нобиле… клюква!

Проф. Самойлович, инженер Урванцев, проф. Исаченко, оставив обследование, спешат к моей „исторической“ находке.

— Что нашел? Говори толком. Чего орешь, как сумасшедший?

Самойлович сдвинул очки на нос, нахмурил густые брови и, внимательно прочитав надпись, разразился раскатистым смехом.

— Ну, братец, насмешил. Где ты тут нашел Нобиле с клюквой? Это же банка, оставленная 40 лет назад экспедицией Джексона, а надпись на ней — консервированные фрукты и фабричная марка, — сам ты „клюква“.

Кличка „нобилевская клюква“ надолго осталась за мной. Я старался снова найти так ясно выступавшие буквы: „ Нобиле — клюква“. Ничего не выходило. И тут я понял, как важно знание иностранных языков.

На горизонте море и небо сливались в синеву. Воздух был прозрачен. За 30 миль мы ясно видели контуры Земли принца Георга и острова Кетлица, названного Джексоном в честь ею спутника-врача, ведшего метеорологические наблюдения во время экспедиции (1893—1896 гг.). Тонкой чернеющейся полоской отделялись снега принца Георга от сиреневого неба.

К острову Мертвого Тюленя нас привлекли своим криком жирные, пестрые гаги. Они почти незаметны среди пожелтевших камней туфа. Многих мы нечаянно давили на гнездах.

Ветер нагнал в Британский канал много пловучего льда. Надо было спешить к ледоколу, иначе до завтрашнего отлива пришлось бы просидеть без пищи и воды. Лодка прошла несколько десятков метров по разводью и остановилась около большой торосистой льдины.

— Скорей на лед! Раздавит.

Лодка — на льду. Тянем ее через ледяные нагромождения. Тяжело. Самойлович откинул голову, запел „Дубинушку“.

Льды нажимали. Выбиваясь из сил, мы никак не могли выйти к открытой, черневшей всего в нескольких метрах, воде. Льды, гонимые южным ветром, перегоняли нас. Течение выносило льдину вместе с лодкой в открытое море. Положение опасное. От Скотт-Кельти на помощь нам поспешила североземельская моторка. Мы были спасены.

Ушаков, захлебываясь, говорил:

— В проливе Мелениуса мы встретили три больших стада нарвалов.

— Нарвалы! Это замечательный факт. Нахождение их на Земле Франца-Иосифа никем еще не отмечено. Правда, их видел Нансен во время путешествия с его спутником Иогансеном, но это было гораздо севернее архипелага.

Усталость пропала. Отдохнем за охотой. Тут же в лодках распределили обязанности. Молодому инженеру-строителю Евгению Илляшевичу было поручено вскипятить на берегу чай, а охотнику-новоземельцу Сергею Журавлеву — отправиться на разведки вдоль кромки на небольшой одноместной лодчонке. Достигнув берега, усталые, мы легли отдохнуть у костра.

— Смотрите, никак медведь, — сказал кинооператор.

— Брось валять дурака. Лежи и отдыхай. Какой там медведь в глазах у тебя мерещится!

Кинооператору хотелось непременно привезти домой медвежью шкуру, и он даже марево не редко принимал за медведей. Большой синий чайник пыхтел. „Завхоз“ Илляшевич вскрывал консервные банки.

— Смотри же — медведь, медведь…

В самом деле, за торосами, лениво покачиваясь, шла кремовая туша по направлению к Журавлеву. У нас забились сердца: Журавлев не оглянется, — медведь может накинуться на него сзади.

— Спускай моторку!

Неостывший мотор не задержал нас. На выручку Журавлеву кинулись все. Медведь заметил, остановился, присел на задние лапы, несколько раз помотал головой и направился к нам.

Мотор выключили. Журавлеву больше не грозит опасность. Медведь подходит все ближе к кромке. Мы идем навстречу ему на веслах. Винтовки наготове.

Вдруг в десяти метрах влево вынырнули нарвалы. Они выставляли на поверхность воды свои длинные, как у бегемота, головы и сопели ноздрями.

Нарвалы здесь, вероятно, „гостили“. Родина их — Северное море, у берегов Гренландии.

Мы выбирали, в кого же стрелять?

— Нарвала не убьешь, — решил тов. Шмидт. — Мы не внаем его убойного места.

Белый медведь также приметил нарвалов. Не обращая больше на нас внимания, он готовился к прыжку: сначала привстал на задние лапы, затем, как стальная пружина от толчка, вытянулся во весь рост. Этого только и ждали стрелки. От первого же выстрела медведь завертелся на месте и лег. Мы думали было: убит. Решили шкуру отдать кинооператору, — он первый увидел.

Лодка приближалась к кромке льда. Испуганные нарвалы больше не показывались. Я с корреспондентом „Известий“ соскочили на лед и подошли к медведю. Вдруг „убитый“ медведь поднялся, зарычал от боли, вскочил и помчался вглубь по ледяному полю пролива Мелениуса. Первое время мы струсили: раненый медведь зол, свиреп. Бросились за винтовками в шлюпку. Вместе с Борисом Громовым понеслись по теплому следу. Медведь истекал кровью. Красные густые капли падали на лед, стыли и замерзали зернами.

На бегу мы стреляли, — промах за промахом. Пробежав два километра, мы выдохлись. Но „выдыхался“ и медведь. Бежать дальше бесцельно. В запасе — по одному патрону. Как быть? Мы остановились у перевернутого айсберга. Громов решил идти за патронами, а я остался в „дозоре“. Экономя время, Громов пошел по свежему пути и недалеко от шлюпки провалился в трещину, приняв холодный арктический душ. На помощь мне спешили Ушаков и комсомолец-радист Василий Ходов. Втроем бросились вдогонку.

Вдруг сзади оглушительный крик:

— То-ну, спа-си-те!!!..

Ходов, не рассчитав прыжка, бухнулся в воду. Бросаем веревку. Мокрого тащим из студеной ледяной воды. Ходов был во всем кожаном, и вода успела просочиться только в сапоги. Бежим, на ходу отогреваясь, по кровавому следу. В конце третьего километра мы догнали обессилевшего медведя. В последний раз он забрался на высокий шестиметровый торос и лег на вершину. Ушаков пригнулся, сбросил с себя шапку-кубанку. Его примеру последовали и мы. Над медведем, ожидая добычи, кружились белые чайки. Медведь попытался встать, но силы покинули его, и он тяжелым камнем упал вниз. Ушаков подле него. Я кричу:

— Не стреляй, фотографируй! Великолепный кадр.

Глаза у медведя блестели, как две льдинки на солнце. Только голова клонилась все ниже и ниже.

— Медведь обезумел, — тихо сообщил Ушаков, — будь осторожен.

Мы с Ходовым отошли в сторону. Медведь лапой загребал под себя снег. Три пули, всаженные в упор, прекратили его страдания. Два часа, орудуя ножом, снимали шкуру. Медведь оказался большим. Одна шкура весила около 50 килограммов. С трудом дотащили ее до костра. Проф. Визе торопил нас покинуть остров Скотт-Кельти.

— Скоро начнутся приливо-отливные течения. Пролив Мелениуса забьется льдом, и мы до утра не выберемся из ледяной ловушки.

— Едемте на Медвежий мыс. Оттуда, под прикрытием скалы Рубини-Рок, мы в любое время доберемся до ледокола.

Пролив Мелениуса благодаря сильным приливно-отливным течениям, происходящим почти круглый год, мешает образованию толстого ледяного покрова. Здесь не редко в студеную зиму можно встретить открытую воду.

На Медвежьем мысе, расположенном у ледника Юрия, недалеко от скалы Рубини-Рок, с профессором Визе случилось 16 лет назад довольно неприятное приключение. Визе, тогда молодой исследователь, решил на лыжах добраться до пролива и обследовать его. Занятый изысканиями, он не заметил, как к нему почти вплотную подошел медведь. Визе не струсил и решил прежде всего напугать медведя. Стал руками, лыжами и палками размахивать в воздухе. Не помогло. Медведь оказался любознательным и подходил к импровизированной мельнице. Расстояние стало сокращаться. Медведь подошел почти вплотную. Выручил Визе маленький револьвер-браунинг. Испуганный выстрелом, медведь убежал.

Наших геологов заинтересовало строение мыса. За короткое время им удалось обнаружить в нижней части террасы в осыпях, спускающихся непосредственно к морю, осадочные породы, они были представлены глинистыми сланцами и известковистыми песчаниками, отлагавшимися в прибрежных частях моря того времени. Среди осадочных пород были найдены окаменелые остатки животных (аммониты, белемниты). По ним советские ученые установят время и возраст осадочных пород.

Перед отплытием на ледокол мы были оглушены шумом. Огромные сугробы снега, оттаявшие за короткие солнечные дин, сорвались с места. Обвал… Тысячи тонн смерзшегося снега сначала упали на выступ скалы, затем разбились на громадные куски и, прыгая по камням, обгоняя друг друга, стремглав полетели вниз; снег сзади скатывался густой молочной рекой. Боясь нарушить спокойствие, идем мимо ледника Юрия. Здесь ежедневно „выпускаются в плаванье“ десятки ледяных гор. Здесь фабрика айсбергов со сложными цехами и отделами.

Голодные, измученные, ввалились мы в кают-компанию. На столе обед.

— Который час?

— Два.

— Дня или ночи?

— Ночи.

Я посмотрел на солнце: оно попрежнему было над головой, такое же ослепительное, как всегда.

Первая женщина — научная работница в Арктике — Н. П. Рябцева-Демме.

Сегодня к вечеру выходим в исследовательский рейс по островам.

— Войцеховский, вот вам помощники Соколов-Микитов и Муханов, — вы займетесь географической съемкой бухты Тихой. Я, Самойлович, Урванцев, Громов, Новицкий, Лактионов отправимся на ледник Юрия, — распорядился перед сном тов. Шмидт.

С таким нарядом заснули.

27 июля. 10 часов утра. Нагруженные теодолитом, измерительными приборами, анероидом, линейками — выступили в путь к скале Рубини-Рок. Через 10 минут пешая экспедиция тов. Шмидта, с нагруженными на нартах банками, ведрами, досками, киноаппаратом, вышла на ледник Юрия.

Забравшись по ледяному скату на гору Чурляниса, я долго смотрел на развернувшееся строительство нашей станции. Белые сосновые стены покрывались черным толем. За несколько дней из-под земли выросла пирамидой оранжерея. В ней круглый год будут выращиваться зелень и питательные растения. Эта идея принадлежит Демме — первой женщине-исследовательнице Арктики.

— Гоп-гоп…

Две нарты, запряженные ненецкими лайками, пронеслись по горному плато. Ненец Хатанзейский и охотник-зверобой Кузнецов объезжали собак, готовили их к продолжительным санным путешествиям для обследования прилегающих островов.

К вечеру благополучно возвратилась ледниковая экспедиция. Проф. Шмидт рассказывал:

— Спустили меня на веревке в двадцатиметровую трещину. На разных глубинах я отбивал топориком лед, складывал в ведро и отсылал на поверхность. Я так залюбовался игрой красок льда, что не заметил, как прошло время, и, когда меня, истощенного, вытащили наверх, я спросил: — сколько минут я пробыл в трещине?

— Два с половиной часа, Отто Юльевич, — спокойно ответил мне гидролог Лактионов.

— Ну, теперь, товарищи, приготовляйтесь к походу. Мы попытаемся пройти по всем местам, где были раньше оставлены продовольственные склады иностранными экспедициями, посетившими Землю Франца-Иосифа. Проверим их состояние, пополним запасом продовольствия. Кстати еще раз обшарим все уголки, не найдем ли следы группы Алессандрини и Роальда Амундсена. Я считаю, что если бы они были живы, то непременно попытались бы пробраться к тем местам, где сложены неприкосновенные запасы Арктики.

Обессилевшего О. Ю. Шмидта вытащили на двадцатиметровой трещины ледника.

Всегда, прежде чем предпринять что-нибудь, начальник экспедиции вместе с капитаном ознакомлял команду, устраивая подобие производственных совещаний. Матросы, кочегары и все мы были в курсе всех предпринимаемых решений и за это любили руководителей экспедиции.

Ледокол приготовился пойти по путям исследователей архипелага