О клубном обществе Глава VII, в которой шик семидесятых и модные фрики встречаются в самых изысканных компаниях

О клубном обществе

Глава VII,

в которой шик семидесятых и модные фрики встречаются в самых изысканных компаниях

Беа Миллер умела выжимать из каждого лучшее, на что он был способен. А еще у нее был дар распознавать талант. Именно она представила меня Карлу Лагерфельду. Это был 1971 год, самое начало карьеры «немца с конским хвостом». Мне он показался потрясающе красивым, особенно из-за густой черной бороды, которую он сбрызгивал последними каплями духов «Черный Нарцисс» от Caron – их сняли с производства, так что он скупил весь оставшийся на складе запас. Карл носил монокль и рубашки с жесткими старомодными воротничками, а в руках держал веер. Обычно его сопровождали Анна Пьяджи – его муза и современная маркиза Казати, всесильный редактор моды итальянского Vogue, и ее спутник Верн Ламберт – эксцентричный австралиец, который ходил с серебряной тростью и был известен как коллекционер и продавец старинной одежды.

В Париже мы иногда обедали в Closerie des Lilas («Сиреневый сад») с бойфрендом Карла Жаком де Башер де Бомарше, безукоризненно элегантным денди в стиле начала века; художником-иллюстратором Антонио Лопезом и его другом Хуаном; энергичными американскими моделями Пэт Кливленд и Донной Джордан, только что из нью-йоркской «Фабрики» Энди Уорхола; а также замечательной польской моделью Айей, которую приметили на Кенсингтонском рынке в Лондоне, где она торговала подержанной одеждой. Ее образ повторял фэшн-фотографии 1950-х, и она поддерживала его тяжелой маской косметики (скрывая под ней рябоватую кожу) и характерными позами, даже если не была в кадре. На рисунках Антонио она всегда выглядела статуей без единого изъяна.

Карл работал дизайнером Chlo? – известной французской марки, прежде специализировавшейся на милых блузках, – и, помимо этого, подрабатывал в нескольких итальянских домах моды, где его имя даже не упоминалось. Он был вполне доволен ролью «наемного бойца» в мире моды и, пока Chanel не прибрала его к рукам в 1982 году, предпочитал не связывать свое имя с какой-то одной маркой. В этом смысле – впрочем, как и во многом другом – он был полной противоположностью Сен-Лорану. Возможно, именно поэтому он никогда не пытался создать собственную линию. Но он сделал очень много необычных вещей для Chlo?, черпая вдохновение в истории искусства и дизайна.

В те дни все ломились на показы Chlo?. Ключевой момент наступал, когда энтузиасты устремлялись за кулисы поздравить Карла, а он выбирал один из обязательных аксессуаров следующего сезона и вручал его счастливице, которая могла носить заветный подарок за полгода до его появления в бутиках. Эти безделушки были бесценными трофеями, а иногда – как в случае с доставшимся мне невесомым парчовым шарфом в стиле ар-деко, по которому сходили с ума семидесятые, – становились объектами вечной зависти со стороны друзей и коллег.

По вечерам мы собирались в клубе Sept, который представлял собой R?gine нового поколения – традиционное место встреч плейбоев и светских львиц, за исключением того, что его публика на 99% состояла из модной тусовки и геев. Я помню темные банкетки, столики, жавшиеся к стенам, и крохотный квадрат танцпола посередине, где дергалась подвыпившая толпа. Здесь часто бывала Палома Пикассо со свитой из двух своих кавалеров.

В те дни у нас был скромный бюджет, и Карл великодушно предоставлял нам для фотосессий свою впечатляющих размеров квартиру на площади Сен-Сюльпис. Это был роскошный храм в стиле ар-деко – хотя я догадывалась, что непоседе Карлу все это порядком надоело и скоро он переедет в другое место.

В этой квартире я снимала моделей Анжелику Хьюстон и Мари Хелвин с Бэйли, Пэт Кливленд с Бурденом и Кэти Квирк с Хельмутом Ньютоном. В съемке Хельмута – по сценарию «богатая женщина, избалованная жизнью» – участвовала и моя помощница Джули Кавана, которая впоследствии продолжила журналистскую карьеру как лондонский редактор Women’s Wear Daily и автор биографий Рудольфа Нуриева и британского балетмейстера Фредерика Эштона. Она позировала в образе маленькой французской горничной, в накрахмаленном фартуке и с ободком на голове. В это время Кэти вольготно расположилась на шикарном диване Карла, обитом шелком цвета слоновой кости, и ей делала маникюр Джун – настоящая маникюрша жены Хельмута.

Пэт Кливленд мы с Бурденом снимали на фоне изящной лакированной горки 1920-х годов, которая представляла необыкновенную ценность. По мере того как накалялись лампы (а Бурден использовал только высокопрочные вольфрамовые, добиваясь ослепительно яркого освещения), я заметила, что лак на дверце горки начал пузыриться. Я крикнула ассистентам, чтобы отключили электричество. К счастью, пузырь сдулся, и серьезных неприятностей удалось избежать.

Стиль ар-деко переживал второе рождение. Мода полностью погрузилась в ретро. В макияже и одежде безоговорочно правили тридцатые. Губная помада могла быть только цвета спелой сливы или баклажана. Волосы укладывали волнами или закалывали булавками. Лютик стал цветком номер один. Народ ломился в кенсингтонский торговый центр Biba, открытый в здании бывшего универмага Derry & Toms, только чтобы окунуться в атмосферу тридцатых годов. В домах ожила узнаваемая керамика Клариссы Клифф ее оранжево-черного периода. Я уже собрала впечатляющий гардероб красивых винтажных платьев и огромную коллекцию браслетов и булавок в стиле ар-деко с антикварного рынка в Челси и блошиного рынка в парижском Клиньянкуре. Они были сделаны из бакелита – одного из первых видов пластика, который, по слухам, взрывался при экстремальных температурах.

Еще один необычайно модный дизайнер того времени, итальянец Вальтер Альбини, в порыве поразительной щедрости пригласил всю международную прессу в Венецию на показ своей последней коллекции, проникнутой духом тридцатых. Мы прибыли перед самым заходом солнца. Нас на катере доставили в отель Danieli, богатые интерьеры которого напоминали декорации фильма Лукино Висконти «Гибель богов», а номера утопали в душистых цветах гардении. Тем же вечером мы погрузились на гондолы и отправились на площадь Святого Марка, где нас ожидало модное шоу в Caf? Florian – под звуки струнного квартета и с официантами, чьи волосы были напомажены по моде тридцатых. Меня сопровождал Дэвид Бэйли, и я была одета во все белое – широкое пальто поверх винтажного шелкового теннисного платья 1920-х годов.

С Хельмутом Ньютоном я работала еще в самом начале своей модельной карьеры в шестидесятых. Кто бы мог подумать, что мы встретимся снова уже на съемках для британского Vogue? Был 1973 год, разгар его «бассейнового периода», и у него возникла идея сделать фотосессию в духе слегка декадентской коктейльной вечеринки возле бассейна. Поскольку летние каникулы он проводил в своем маленьком доме в Раматюэле, деревушке на холмах Сен-Тропе, а дальние путешествия не жаловал, мы выбрали в качестве места съемки бассейн неподалеку. Модели приехали заранее, чтобы пару дней позагорать, а мы между тем должны были обсудить привезенные мною вечерние туалеты – надо сказать, не слишком впечатляющие. Приглашенный парикмахер Жан-Луи Давид, чья жена, Даниэль По, была одной из наших моделей, тем временем колдовал над стрижкой Джун Ньютон.

Хельмут внимательно наблюдал за мной, пока я суетилась возле бассейна в открытом купальнике Eres, солнцезащитных очках в стиле пятидесятых и ядовито-розовых виниловых босоножках на высоком каблуке из последней коллекции Ива Сен-Лорана. Наконец он изрек: «Эта история какая-то пресная. Думаю, надо поставить тебя в кадр, чтобы ее оживить». Так мы и сделали. Это странное сочетание – меня, плавающей в бассейне или стоящей у бортика с коктейлем в руке, и моделей, одетых в блестящие вечерние платья и смокинги, – придало фотографии ощущение документальности, которому подражают и сегодня.

У нас с Хельмутом были достаточно доброжелательные отношения, хотя он бывал откровенно груб с другими редакторами и моделями. Он всегда отличался прямолинейностью. В течение двадцати лет нашего знакомства он регулярно спрашивал: «Когда же я смогу снять тебя ню?» Шло время, и, поскольку я все тянула с ответом, он начал добавлять: «Пока не стало слишком поздно». И вот однажды он посмотрел на меня и сказал: «Ну вот, теперь уже слишком поздно».

Мои ассистентки (а я всегда подбирала красивых) получали строгие инструкции: на работу с Хельмутом приходить только в сексуальной обуви на высоком каблуке, ни в коем случае не в кроссовках. Это поднимало ему настроение.

За все годы сотрудничества и общения у нас случилась лишь одна серьезная размолвка, когда я хотела включить одну из его спорных фотографий в книгу моих работ, которую издавал Карл Лагерфельд. Как-то мы с Хельмутом делали серию фэшн-фотографий для американского Vogue с немкой Надей Ауэрманн – платиновой блондинкой, настоящей амазонкой в маленьком черном платье. Когда мы намечали план съемок, он сказал: «Я собираюсь сделать один снимок на сюжет Леды и лебедя. Мне понадобится чучело лебедя, и он будет насиловать Надю». Я молча кивнула, подумав про себя: «Дохлый номер, Анна ни за что этого не допустит». Но уже в следующее мгновение Хельмут обсуждает эту историю с Анной по телефону, и она восклицает: «Хельмут, дорогой, какая блестящая идея!» Так что чучело лебедя срочно отыскивают в парижском магазине таксидермии и за большие деньги привозят в Монте-Карло, при этом Анна между делом замечает: «Ты же понимаешь, я просто хотела ему подыграть». Как бы то ни было, мы все-таки сделали фотографию в расчете на то, что ее никогда и нигде не напечатают. Невероятно, но ее напечатали. Но Хельмут наотрез отказался дать мне разрешение на ее переиздание. Мне же особенно запомнилась другая картинка, которая, к сожалению, не сохранилась на пленке, – как Хельмут распластался на кровати и, засунув чучело лебедя между ног, показывал Наде, как все это должно выглядеть.

Коммерческой ветвью британского Vogue семидесятых был проект Vogue Promotions, который занимал промежуточную нишу между редакционной деятельностью и рекламой. Я им практически не занималась, поскольку отдавала все силы ежемесячным фотосессиям. Но был один проект с участием Ги Бурдена и истинно французским продуктом, голубой пеной для ванны Obao, который я согласилась сделать, и он навсегда остался в моей памяти.

Миниатюрный Ги был на редкость озорным фотографом – словом, маленький проказник. Он говорил только по-французски, и, хотя я забыла почти все, чему меня учили в монастырской школе, мы каким-то образом умудрялись общаться. Чаще всего он работал с австрийкой Хайди Моравец, которая была гораздо больше, чем просто визажист: она была его правой рукой, полностью отвечала за воплощение его самых безумных проектов, находила огромные рыбьи хвосты (настоящие) для съемок русалок и прочую экзотику, которую он рисовал в своем воображении. В те времена не было никакой ретуши и фотошопа, так что, если Ги хотел, чтобы модель летала или была русалкой с торчащим из песка хвостом, ему приходилось придумывать, как создать иллюзию в реальности.

Съемки пены планировалось провести поблизости от его загородного дома в Ля Шапель на побережье Нормандии, в ненастный апрельский день, когда было холодно и сыро, и море выглядело непривлекательной серой лужей. По замыслу, модели должны были парить обнаженными над волнами, потом нырять в лазурную воду и, выходя на берег, стряхивать с себя голубые капли. Но Ги хотел, чтобы океан был ослепительно голубым, а природа в тот день распорядилась иначе. В воде не было даже намека на синеву. Тогда Хайди собрала все имеющиеся синие красители и протестировала их в ванне гостиничного номера (интересно, сохранились ли на стенах разводы от брызг?). В назначенный час мы отправились на берег и стали опрокидывать в воду ведра синей краски. Разумеется, море тут же уносило ее. Мы не сдавались и несли новые ведра. Краску снова смывало. Так повторялось до бесконечности.

Затем мы отказались от этой затеи и решили сосредоточиться на девушке, парящей над волнами. Во время отлива мы успели соорудить деревянную платформу, которая должна была незаметно поддерживать модель снизу. Накатил прилив. Платформа рухнула. Ее воздвигли заново. Следующая приливная волна обошлась с ней не лучше. В конце концов Ги остановился на самом простом варианте: девушка выбегает из моря, оставляя на песке дорожку из ярко-голубых капель (краски). Получилось красиво и сюрреалистично, но клиентам не понравилось. Они хотели получить что-то более традиционное и роскошное для рекламы своего банного продукта.

На бал Зандры Роудс в отеле Berkeley в 1973 году меня сопровождал Вилли Кристи – высокий, красивый молодой фотограф с английской бледностью в лице. Для такого случая я позаимствовала пышное шифоновое платье в стиле Золушки, которое шикарно выглядело бы на сказочных фотографиях, но не очень меня украшало. Я выбрала в спутники Вилли, который когда-то работал ассистентом Клайва Эрроусмита, по рекомендации своей бывшей помощницы Патриции. Одно время они были парой, но давно расстались, а у меня на тот момент не было бойфренда. «Он вполне презентабельный. У него даже есть собственный смокинг, и он в состоянии оплатить входной билет», – с восторгом сообщила мне Патриция, намекая на аристократическое происхождение Вилли (он был внуком шотландского маркиза).

Мы танцевали ночь напролет, пока не разошлись все гости. Покинув вечеринку последними, мы втиснулись в его зеленую «Мини» и поехали ко мне в Сент-Джонс-Вуд. В ту ночь Вилли остался у меня. Очень скоро я переселилась в его дом на Гантер-Гроув в Фулеме. Его соседом был менеджер певца Брайана Ферри. Он какое-то время пожил с нами, а потом незаметно съехал.

Вилли был помешан на старых фотографиях голливудских звезд. Он копировал их за небольшую плату и подолгу изучал игру черно-белых цветов и тени. Годом позже мне выпал шанс работать с ним на его первой съемке для Vogue – это была история по мотивам классики кинематографа, фильма «Касабланка» с Хамфри Богартом. Модель Мари Хелвин подвывала в старый микрофон, а пианист в белоснежном костюме ей аккомпанировал.

Леди Джин Кристи, мать Вилли, была потрясающей женщиной, веселой и открытой. Мы каждые выходные навещали ее в старинном загородном доме, затерянном в английской глубинке возле Ньюбери. По воскресеньям к ней «на рюмочку» спешили многочисленные друзья. Она любила «пропустить немного» в обед, начиная с шерри и заканчивая портвейном. Ее беспокоило, как Вилли распоряжается своим наследством, поскольку она считала его отношение к жизни бесшабашным.

Вилли был очень добрым. Он действительно наслаждался жизнью – возможно, слегка переходя меру. Еще до нашей свадьбы мы часто катались в Девон с племянником Тристаном и гостили на старой, хаотично застроенной ферме у моей подруги Полли Гамильтон (еще одно новое лицо в Vogue), ее мужа Питера и их сына Джейка. Пока мы с Полли хлопотали на кухне, копались в саду, по-крестьянски лущили горох или кормили гусей и свиней, Вилли и Питер с ревом носились по узким сельским дорогам на своих гигантских «Харлеях», заставляя перепуганных местных жителей прятаться в кустах живой изгороди. Кстати, в первый раз Вилли повез меня в Девон на мотоцикле. Это было незадолго до того, как в Англии вступил в силу закон, обязывающий надевать защитные шлемы. Я помню, как мои длинные рыжие волосы развевались на ветру, а я прижималась к спине Вилли, дрожа от холода, хотя и сменила свою модную джинсовую мини-юбку на относительно теплые голубые джинсы. Пожалуй, тогда я надела их в последний раз: это абсолютно не мой стиль.

В один из выходных дней мы с Полли посетили соседний питомник и купили несколько красивых котят. Это была порода «британская голубая». Полли выбрала Джорджа, а я взяла его братьев – Брайана и Стенли. Я была безумно счастлива, что снова завела кошек. Они казались мне символом стабильной жизни с Вилли.

Это был период, когда страну занимала тема самообеспечения, и остро стоял вопрос экономии. Люди разбивали собственные огороды, использовали солнечную энергию, сберегали воду, стараясь принимать одну ванну на двоих. Англия страдала от бесконечных отключений электричества и огромной безработицы. Бешеной популярностью пользовалась телевизионная комедия «Славная жизнь» – как раз о тех, кто пытался жить по новым правилам. Именно этот фильм вдохновил меня и фотографа Артура Элгорта устроить фотосессию на девонской ферме Полли. Нашей героиней стала французская актриса Аврора Клеман, которая демонстрировала твидовые пальто, винтажные платья и резиновые сапоги, развешивая на веревках постиранное белье с новорожденным младенцем под мышкой (сыном Полли Гарри). На фотографиях Аврора выглядит живым воплощением британского мужества. Сосредоточенное выражение лица, с которым она марширует по грядкам с цветной капустой и кабачками, не оставляет никаких сомнений в том, что она в одиночку, своими руками, может вывести Великобританию из энергетического кризиса.

В том же 1973 году Карл Лагерфельд переехал в другие апартаменты – декорированные в новом стиле, но все такие же роскошные, а Майкл, с которым мы были официально разведены, но оставались в дружеских отношениях, внезапно напомнил о себе. Я работала в Париже, и он оказался там же, в отеле Lotti. Он приехал на аукцион внушительной коллекции мебели Карла в стиле ар-деко, среди экспонатов которой был и огромный лакированный обеденный стол, якобы со старинного французского лайнера «Нормандия». Майкл позвонил мне и сказал: «Я хочу, чтобы ты пришла и познакомилась с моей будущей женой».

Я уже слышала из нескольких источников, что невеста Майкла Тина – очень стильная и авангардная молодая модель японо-американского происхождения. Чтобы произвести на нее впечатление, я бросилась в салон Ива Сен-Лорана взять напрокат что-нибудь остромодное. Наряд, который мне предложили, был из знаменитой коллекции Ива, навеянной стилем сороковых, – той самой, что вызвала большой скандал в Париже. Это был знаменитый лисий полушубок ярко-зеленого цвета в сочетании с леггинсами и остроносыми туфлями. Я сделала свой фирменный макияж, надела голубую бархатную шляпку и отправилась в отель. Между тем Тина, по-видимому наслышанная о моем хорошем вкусе, который в ее понимании означал исключительно классику, встретила меня в консервативной английской «двойке» и жемчуге. Вышло так, что при первой встрече мы как будто обменялись одеждой. Тем не менее у нас с самого начала сложились дружеские отношения.

Наблюдая за Тиной, я постепенно убедилась в том, что она самая элегантная женщина из всех, кого я знала. У нее был тонкий, минималистский и в высшей степени изысканный вкус с вкраплениями очаровательных ноток юмора. Она могла носить экстравагантные аксессуары – например, собственноручно собранный и приколотый к кашемировому кардигану букетик свежих цветов, но никогда не переступала черту и не скатывалась в вульгарность. Она покупала на аукционах самые смелые образцы «от-кутюр» от Balenciaga, у нее была уникальная коллекция винтажных шелковых чонгсамов[26], а также несколько работ Фортуни, достойных музея[27]. При этом она могла надеть простейший комплект – скажем, красивую хлопковую маечку, которую специально для нее шили в Китае, серые фланелевые брюки от Kenzo, бесконечным потоком поступавшие к ней из Японии, и обычные лоферы из коричневой кожи – и при этом быть самой стильной в любой компании.

Спустя некоторое время, когда у меня появилась возможность устроить ей фотосессию для Vogue с легендарным фотографом Сесилом Битоном, я, вспомнив его классические работы в гламурных декорациях тридцатых, мысленно представила Тину в винтажном чонгсаме, в образе киноактрисы Анны Мэй Вонг. Однако, как бывает со многими «живыми легендами», Битон уже утратил интерес ко вчерашнему дню и стремился доказать всем, что он «в струе». Ему захотелось снять Тину в прыжке. Надеясь, что он все-таки передумает, я украсила студию живыми цветами и японскими бумажными зонтиками и стала ждать мастера. Ожидание длилось бесконечно. Тина, которая была экспертом икебаны и даже училась этому искусству в Японии, коротала время, составляя из охапки лилий, которую я притащила, изысканную цветочную композицию. Наконец мэтр появился и придирчиво оглядел студию. «Боже мой. Это ужасно!» – воскликнул он, разобрал цветы и сам сложил их заново. Я совсем забыла, что он тоже считал себя авторитетом в этой области.

Несмотря на весь драматизм ситуации, фотография Тины, томно развалившейся на диване в окружении японских зонтиков, получилась вовсе не современной. Приглушенное освещение сыграло свою роль, подарив портрету щемящую грусть, и сделало его незабываемым. На следующий год тяжелый инсульт практически парализовал Битона, и в 1980-м он умер. Пожалуй, эта фотография была его последним шедевром.

Тина умерла в 1991 году от СПИДа. Насколько мне известно, она была первой женщиной, которая скончалась от этой страшной болезни. Прежде я даже не догадывалась, что женщина может ею заразиться.

В 1975 году я снова отправилась на Ямайку с Норманом Паркинсоном. На этот раз нашими моделями были иллюстратор Антонио Лопес и техасская модель Джерри Холл, которая позже стала подружкой певца Брайана Ферри, а потом вышла замуж за Мика Джаггера. В то время Антонио и Джерри были официально помолвлены – хотя и составляли весьма странную пару, – так что поселились в бунгало для молодоженов отеля Jamaica Inn в Очо-Риос, где мы и собирались фотографировать.

Антонио, художник моды из Нью-Йорка, был знаменит тем, что отбирал девушек, в которых видел потенциал, и превращал их в гламурных амазонок или супермоделей, разъясняя им, как надо выглядеть и позировать. Джерри, высоченная девушка-ковбой, была его новой протеже; она сошла с трапа самолета на Ямайке в сорокаградусную жару в своем первом серьезном приобретении – шубе до пят. Поскольку парочка каждый вечер пряталась от нас в своем бунгало, спустя какое-то время я вскользь поинтересовалась, как у них дела. И слегка опешила, когда Джерри рассказала, что, хотя они и спят в одной постели, по ночам заняты исключительно обсуждением тонкостей ее макияжа. Антонио заканчивал создавать ее образ, и она готовилась к преображению, следуя его совету уделить особое внимание волосам и контуру лица.

Во многом благодаря моим частым и познавательным поездкам в Нью-Йорк в течение десяти лет, предшествовавших смерти Антонио от СПИДа в 1987 году, я смогла оценить крепкую взаимосвязь мира геев и волшебного мира моды.

В том же году мне вновь довелось поработать с Джерри Холл и Парксом, уже на съемках Vogue в России – журналу впервые разрешили провести фотосессию в этой стране. Нам удалось раздобыть очень немного снимков с видами тех мест, где мы рассчитывали побывать за две с половиной недели путешествия по тогда еще Советскому Союзу. Начать съемки мы планировали в Москве, а завершить в Ленинграде. После этого мы надеялись совершить турне по Таджикистану, Туркменистану, Азербайджану, Армении и Кавказу. По всему маршруту, словно вехи, были расставлены героические памятники революции.

Паркс хотел включить некоторые из них в свои фотографии, но на всякий случай – вдруг возникнут проблемы – предложил захватить собственные заготовки. Так что я заказала пластмассовый постамент, раскрашенный под серый камень, с выгравированной на нем надписью кириллицей «Джерри Холл, журнал Vogue в СССР, 1975 год». Его мы таскали с собой повсюду. На одной из фотографий Джерри сидит на этом камне на Красной площади, читая газету. На другом снимке она держит его как доску для серфинга на берегу озера Севан в Армении.

У нас была очень маленькая и дружная команда: Джерри, Паркс с женой Вендой, которая должна была написать путевые заметки, ассистент Паркса Тим и я. Чемоданы я набила красной одеждой – к сожалению, из-за недостатка цветных страниц фотографии были напечатаны черно-белыми, – и у меня не было ни ассистента, ни парикмахера, ни визажиста. Джерри предстояло вспомнить уроки Антонио.

Власти поставили твердое условие, чтобы все отснятые пленки были проявлены и отпечатаны до возвращения в Англию. Нашу группу должны были сопровождать гиды, подсказывавшие, что можно снимать, а что нет. Перед вылетом кто-то из моих знакомых сказал, что, скорее всего, в номерах будут «жучки», а на двух верхних этажах всех советских гостиниц установлены прослушивающие устройства. Мы не восприняли эти предупреждения всерьез и, заселившись в номер, громко шутили: «Эй, Большой Брат, ты нас слышишь?»

Перед самым отъездом домой Паркс, который оставался, чтобы дождаться проявки последней пленки, подошел ко мне и пробормотал:

– Грейс, меня очень беспокоит судьба фотографий, потому что, когда я назвал им тип пленки, которой пользуюсь, выяснилось, что они о такой даже не слышали. Ты не припрячешь у себя по одной копии каждой, на всякий случай?

– Нет, – ответила я, – извини, не могу. Я очень люблю Vogue, но не уверена, что хочу провести остаток дней в качестве политзаключенной в местной тюрьме.

– Я могу взять, – предложила Джерри. – Меня никто не станет обыскивать. Я положу их в свою косметичку.

– Сама будешь отвечать, – сурово сказала я.

В аэропорту таможенники вполне предсказуемо принялись проверять каждую сумку, выворачивая их чуть ли не наизнанку. У меня зародились подозрения, и я спросила молодого офицера, в чем дело.

– У нас есть информация, что вы везете непроявленные пленки и антироссийские пропагандистские материалы, – ответил он на ломаном английском. Я попыталась объяснить, что мы гости совета по туризму, но таможенники невозмутимо продолжали обыск.

Новый бойфренд Джерри, Брайан Ферри, подарил ей несколько своих записей, которые она слушала всю дорогу на портативном магнитофоне. Их конфисковали и отправили на замедленное прослушивание, проверяя, нет ли на них секретных сообщений. Можно было не сомневаться, что рано или поздно офицеры обнаружат пленки, спрятанные в косметичке Джерри.

Выручил нас их слабый английский. Очевидно, я выглядела убедительно, когда заявила, что стикер «Exposed» на кассетах означает «Проявлено». На самом деле так помечались у нас пленки отснятые, но еще не проявленные.

Пока наш багаж досматривали «с пристрастием», посадка на рейс закончилась. Трап убрали, и самолет вот-вот должен был начать движение к взлетной полосе… Но все же мы на него успели! И контрабанду свою пронесли.

Когда Паркс вернулся в Англию, он привез с собой остальные пленки, и все они были должным образом проявлены. Кстати, даже лучше, чем те, которые мы с такими нервами переправили в Лондон.

Мы с Вилли расписались в загсе Челси в ноябре 1976 года. Я была в черном жакете, темно-синей шелковой блузке с бантом и «крестьянской» юбке пурпурного цвета с принтом – все из Yves Saint Laurent Rive Gauche. Вилли тоже был в костюме от Saint Laurent. Свидетелями выступили мать Вилли, леди Джин, его сестра Кэролайн и муж сестры, рок-звезда Роджер Уотерс из Pink Floyd. Мои ассистентки Ди Джеймс (бывшая) и Антония Керван-Тейлор (нынешняя) занимались подготовкой свадебного стола в нашем доме на Гантер-Гроув, и все девчонки из Vogue во главе с Беа Миллер и застенчивым арт-директором, китайцем Барни Ваном, приехали на торжество. (У меня всегда было два требования к своим ассистенткам. Они должны были хорошо выглядеть и уметь готовить, поскольку организации питания на фотосессиях Vogue тогда просто не существовало.)

Тем же вечером мы с Вилли сели в машину – тот самый «Ленд Ровер», который недавно использовали на съемках в Шотландии – и помчались в Париж фотографировать коллекции. Мы заранее договорились совместить медовый месяц с коротким гастрономическим туром во Францию, предусмотрев две короткие остановки в пути. Но одна остановка получилась незапланированной – мы задержались в Брайтоне в первую брачную ночь, так как опоздали на последний паром, отходивший во Францию. Мы прибыли в «Гранд Отель», осыпанные конфетти. В те времена он являл собой жалкое зрелище – особенно обеденный зал, освещенный единственной тусклой люстрой. Помнится, я даже заметила пробегавшую по полу мышь.

Вскоре после свадьбы я снова поехала в Париж, на этот раз с Барни Ваном. Мы должны были снимать коллекции в Studio Pinup на улице Дагерр с швейцарским фотографом Лотаром Шмидом, его статной подружкой Кэрри Нигрен и еще одной моделью по имени Марси Хант. Вся одежда была от Saint Laurent: в китайском стиле, роскошная, с обилием золотых нитей и щедро украшенная соболями. Обед в студию доставлял приятель Барни, Даве, который вскоре открыл собственный китайский ресторан на Правом берегу Парижа, ставший популярным заведением. У Даве была привычка приносить на вечеринки карты Таро и предсказывать будущее. Он успел погадать даже таким знаменитостям, как Ив Сен-Лоран и Грейс, княгиня Монако. Все ужаснулись, когда карты показали автокатастрофу. Спустя несколько лет она действительно унесла жизнь княгини, и Даве перестала заниматься предсказаниями. Но в те дни было в порядке вещей, когда он приходил к нам с колодой и раскладывал карты для всех присутствующих.

– Я вижу чемодан. Кто-то уезжает, – сказал он, когда подошла моя очередь. Что ж, подумала я, ничего сверхъестественного, ведь я действительно собиралась после съемок в Лондон.

Вернувшись на следующий день в Фулем, я открыла дверь своим ключом. Вилли сидел на диване в гостиной, рядом стоял чемодан.

– Мне нужно какое-то время побыть одному, – сказал он. После чего ушел от меня. Сказать, что я была в шоке, – ничего не сказать.

Позже я узнала, что он уехал отдыхать с моей подругой-моделью, с которой, оказывается, уже давно крутил роман у меня за спиной. Так что его решение не было спонтанным. Но даже когда они оба вернулись, загорелые, я все равно ни о чем не догадывалась, пока мать Вилли не сказала мне, что ее сын встречается с девушкой по имени Ширли. Только тогда мозаика сложилась.

Мы развелись примерно через полгода после свадьбы. Я забрала кошек и переехала в новую квартиру неподалеку от дома, где жила раньше, у стадиона Челси. Самое печальное в этой ситуации было то, что мы с Вилли начали процедуру усыновления и вот-вот должны были забрать к себе моего племянника Тристана. Теперь мне предстояло действовать в одиночку – и, конечно, обстоятельства складывались не лучшим образом для меня и Тристана.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.