О карьере фотомодели Глава II, в которой наша героиня покидает родной дом, находит работу, заново учится ходить, бегает по лесам нагишом и открывает для себя секс

О карьере фотомодели

Глава II,

в которой наша героиня покидает родной дом, находит работу, заново учится ходить, бегает по лесам нагишом и открывает для себя секс

Вернувшись с Парижской недели моды в редакцию американского Vogue в Нью-Йорке, я оказываюсь под завалами бумажной работы. Поскольку я категорически отказываюсь весь день смотреть на экран компьютера, на моем столе высится сугроб из распечатанных электронных писем. Бюджетные сметы предстоящих съемок с их постоянно растущими расходами ждут, пока я распоряжусь их уменьшить. Лоток забит портфолио претенденток, которых сегодня рекламируют не иначе как «новую Дарью[12]», «Кейт» или «Наоми» и никогда – как девушек с ярко выраженной индивидуальностью. Здесь же – настойчивые призывы срочно написать предисловие к фотоальбому и придумать дизайн сумки с рисунками моих кошек, поскольку Баленсиага сгорает от нетерпения.

Недельная нервотрепка в парижских пробках, просмотр более чем трех десятков коллекций прет-а-порте, затем марш-бросок на юг Франции, на короткую съемку с моей любимицей, моделью Натальей Водяновой, и актером Майклом Фассбендером (до сих пор краснею, вспоминая его в фильме «Стыд»), где я застреваю в лифте отеля и теряю в аэропорту багаж… Я без сил. Между тем, от меня ждут, что я сейчас же займусь оформлением витрин Prada к ежегодной выставке Института костюма в Музее Метрополитен и перелопачу горы крупных планов Киры Найтли в новой экранизации «Анны Карениной» Толстого, поскольку она, возможно, украсит обложку нашего октябрьского номера.

Одновременно я должна найти день, который устроит и Леди Гагу, и фотографов Мерта и Маркуса, чтобы они могли провести фотосессию для обложки нашего главного, сентябрьского номера. В этом году – и это важно вдвойне – он посвящен 120-летию Vogue и выйдет более чем на 900 страницах.

«Многозадачность» – кажется, так это называют. В любом случае, все это далеко от той беззаботной карьеры модели, которую я воображала себе подростком, оценивая фотографии девушек из Vogue на фоне сельских изгородей и с мечтательными взглядами, устремленными на коров. И еще дальше – от того мира, который я открыла для себя, перебравшись из родного дома на новые пастбища более полувека тому назад.

В начале 1959 года я села на поезд и приехала в Лондон. Весь мой нехитрый скарб умещался в красивом новеньком чемодане из голубого пластика. Столица, дышащая историей, уже готовилась превратиться в мегаполис – каким она и является сегодня. Район Ноттинг-Хилл, куда лежал мой путь, был прочно оккупировали чернокожими гостями, которые недавно перебрались в Лондон из заморских британских владений – из Тринидада и с других Карибских островов. Высокие, элегантные викторианские особняки, каждый со своим впечатляющим входом и крыльцом, безжалостно разделили на клетушки, которые по бешеным ценам сдавали в аренду большим иммигрантским семьям и нищим студентам. В воздухе витало напряжение.

Мы с Анжелой сняли студию в одном из таких переоборудованных домов в Палас-Гарденс-Террас. У нас была большая комната на втором этаже, с двумя узкими кроватями, открытым камином и умывальником. Из техники была газовая плита со счетчиком и электрическая конфорка для варки яиц или подогрева несложных блюд вроде вареных бобов. На стене в коридоре висел телефон общего пользования. Арендная плата составляла четыре фунта в неделю на двоих. Последний автобус до дома уходил в десять тридцать, и если я проводила вечер в городе или задерживалась на работе допоздна, всегда страшно нервничала по этому поводу. Примерно в то же время происходили пресловутые расовые беспорядки в Ноттинг-Хилл, когда банды «черных» и «белых» устраивали друг на друга засады, вооружившись бритвами и бутылками с зажигательной смесью.

Я стала работать официанткой в Stockpot на Бэзил-стрит в Найтсбридже, буквально в двух шагах от знаменитого универмага Harrods. Моя подруга Панчитта – актриса, которая подрабатывала в Stockpot, – договорилась с его владельцем Тони о собеседовании для меня. Это было бистро в традиционном европейском стиле, с толстыми оплавленными свечами в пузатых бутылках из-под кьянти, оплетенных соломкой, и красно-белыми клетчатыми скатертями. Разве что столы были из лакированной сосны, а вместо стульев – скамейки. Здесь успели поработать все симпатичные девушки Лондона – скромные юные леди из респектабельных семейств английской провинции, помешанные на тряпках модницы, капризные начинающие актрисы с ульями на голове и бледно-розовой помадой на губах – каждая по-своему очаровательная и выбранная лично Тони, который считал себя подарком для женщин.

У официанток не было формы – мы просто надевали фартук в сине-белую полоску поверх повседневной одежды. Stockpot был неформальным и недорогим заведением. Вплотную к кассе примыкал прилавок с плитой, на которой готовили омлеты по вкусу посетителей – с экзотическими добавками в виде итальянского сыра, помидоров и ветчины. Это был так называемый омлет-бар. Порой меня ставили туда работать, но я всегда шла неохотно, потому что мои кулинарные способности оставляли желать лучшего. Да что там, я до сих пор так и не научилась готовить омлет.

Девушки со скромным достатком, но мечтой о роскошной жизни и приятелях на красивых иномарках выбивались из сил на этой работе, а получали за нее сущие гроши. Кухней заведовали два повара-киприота с весьма буйным нравом, которые считали нас никуда не годными официантками (что было недалеко от истины). Случалось, разгневанные шефы швыряли в нас разделочными ножами. Несмотря на это, график работы нас устраивал, позволяя будущим моделям и актрисам (кажется, британская старлетка Сюзанна Йорк тоже начинала здесь) посещать кастинги и кинопробы.

В перерывах между сменами в Stockpot мы встречались в знаменитом универмаге Fortnum & Mason на Пикадилли, который гордился своим почетным статусом официального поставщика Ее Величества. Там мы потягивали послеобеденный чай и наблюдали за показом мод, который проходил рядом. Это было наше любимое зрелище. Меня поражало, как двигались модели – с кошачьей грацией, чуть выгибаясь назад; как они замирали на мгновение, поворачивались, а затем шли обратно, изящно лавируя между столиками и элегантно сжимая в руках перчатки.

Вскоре я сама стала завсегдатаем на вечерних занятиях в модельной школе Черри Маршалл на Гросвенор-стрит. По соседству, на «Уголке ораторов» возле триумфальной арки Марбл-Арч, шли бесконечные митинги под лозунгом «Запретить бомбу», организованные борцами за ядерное разоружение – серьезными, в роговых очках и дафлкотах[13]. А на другом конце улицы леди Докер, самая богатая женщина на земле, колесила по Баркли-сквер на своем золотом «Роллс-Ройсе», салон которого был отделан норкой.

Всего за пару недель меня должны были научить наносить макияж, укладывать волосы, красиво ходить на шпильках. В те времена это называлось правильной осанкой, хотя я не припомню, чтобы мы таскали на голове стопки книг или что-то вроде этого. Еще нас учили делать реверанс, что было полезно для начинающих актрис, но совсем не обязательно для остальных. Наконец, мы учились ходить по подиуму, делать тройной разворот, правильно расстегивать пуговицы и скидывать пальто с плеч – и все это не прерывая скольжения и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь… Честно говоря, у меня это не очень хорошо получалось. Координация движений всегда была моей проблемой. Однако, как ни странно, по истечении двух недель меня все-таки включили в каталоги модельных агентств.

В отличие от нынешних дней, когда над образом работают десятки специалистов, модель времен моей молодости сама подводила глаза карандашом, выщипывала брови, красила губы. Ей приходилось самой укладывать волосы, зачесывая их назад и убирая в аккуратный шиньон, или же подкручивать кончики вверх, в стиле «флик-ап», как это было модно. Визажистов и парикмахеров, которые специализировались на фотосъемке, просто не существовало. Каждая модель должна была иметь собственный модельный саквояж, и то, что она в него клала, было архиважно. Такой профессии, как стилист, еще не придумали, так что, чем богаче были аксессуары, тем больше было шансов получить работу – поэтому приходилось таскать с собой все имеющееся в наличии.

Моя сумка была огромной – наверное, с чемодан на колесиках вроде тех, что сегодня люди волочат за собой в самолет. Только вот мой саквояж был без колес, а таскать мне его приходилось повсюду. В сумке чего только не было: грим, парики и локоны, заколки и лак для волос, перчатки разной длины, тонкие чулки телесного и черного цвета, булавки, набор для шитья, накладные ресницы и ногти, лак для ногтей, телефонный справочник Лондона, большой пузырек аспирина, мелочь для телефона, книга, какое-то вязание или вышивание, чтобы было чем занять себя в долгие часы ожидания, яблоко, бутерброд на случай, если не будет времени на обед; бывало, даже бутылочка дешевого вина, если съемка затягивалась до глубокой ночи… Я носила с собой туфли на шпильке, чаще бежевые или черные (всегда можно судить о достатке модели по качеству ее обуви). Еще у меня была огромная коллекция бижутерии. Помимо этого, я всегда имела в запасе бюстгальтер «пуш-ап», который помогал мне выглядеть чуть более фигуристой, и термобигуди. Модель с таким набором можно было считать суперсовременной и продвинутой – какой я, собственно, и являлась.

Но даже если ты прекрасно экипирована, часто бывает, что влиятельные друзья оказываются гораздо полезнее пудры и помады.

В Stockpot часто захаживал лондонский художник Тинкер Паттерсон. Он был высоким и очень красивым – бледнолицый, веснушчатый, с песочного цвета волосами. Время от времени он подрабатывал моделью, и, хотя у него была подружка, именно с ним у меня завязался первый серьезный роман.

Тинкер пригласил меня провести выходные в его прелестном, увитом розами коттедже в Кенте. Я едва могла сдержать волнение от перспективы выбраться из города на несколько дней. Мы поехали туда в пятницу вечером на его миниатюрном автомобиле «Остин 7» – компактной британской модели 1930-х годов, пережившей вторую молодость в экономные пятидесятые. В салоне было так мало места для ног, что рядом с ним малышка «Мини» кажется просторной. Когда мы приехали, Тинкер приготовил прекрасный ужин при свечах, после которого проводил меня наверх – как я решила, в гостевую комнату.

Я разделась, натянула ночную рубашку и откинула одеяло. На подушке, как в наше время мятные шоколадки в бутик-отелях, лежал пакетик с презервативом. «Интересно, что это?» – удивилась я. Мне даже не пришло в голову, что это может быть. Спустя какое-то время, к моему удивлению, в спальню зашел Тинкер с дымящейся чашкой какао. В полосатой хлопковой пижаме он был просто неотразим. Но по его виду нельзя было предположить, что он собирается читать мне книжку на ночь.

Тинкер регулярно сотрудничал с фэшн-фотографом Норманом Паркинсоном, чьи снимки я затерла до дыр еще в Уэльсе, и попросил Паркса, как он его называл, посмотреть меня. Так что я надела свой самый красивый костюм-«двойку» от Kiki Byrne с укороченным жакетом и гофрированной юбкой, которой еще придала дополнительный объем хрустящей нижней юбкой (у меня был свой секрет: чтобы юбка была жестче, я замачивала ее в воде с сахаром), и помчалась в студию в Глиб-Плейс в Челси. Едва переступив порог, я спросила, хочет ли он взглянуть на мое портфолио (в агентстве мне сказали, что это обязательно). Он ответил: «Нет, я не хочу смотреть, как вас снимали другие. Меня интересует только то, как вас вижу я». А потом добавил: «У меня есть подработка на эти выходные, на моей ферме в Писхилле. Это фотография ню, если вы не возражаете».

Из всего, что он сказал, я услышала только слово «фотография». Не помню почему, но мне просто не пришло в голову, что я должна буду раздеться. Уже потом я всерьез задумалась, насколько это правильно и прилично. Не то чтобы я стеснялась своего тела (хотя теперь я понимаю, что Тинкер наверняка расхвалил его Паркинсону) – просто меня мучил вопрос, как бы к этому отнеслась моя мама. Впрочем, Парксу я тогда сказала лишь: «Хорошо», и мы отправились в путь, чтобы фотографировать меня бегающей по лесу нагишом. Он показал мне, что я должна делать. «Вот чего я хочу!» – воскликнул он, и его усы дернулись, когда он воспарил в воздух, выпрыгивая из-за дерева, – высокий, аристократически осанистый, в одной из своих любимых эфиопских шапочек на голове, которые он носил на удачу. Вот так все и случилось. Думаю, это была съемка для художественного каталога моды в духе «Листья осенних коллекций». Как бы там ни было, я чудесно провела время. Это был мой первый опыт работы фотомоделью. А потом мы пошли домой пить чай.

В 1959 году британский Vogue объявил конкурс моделей. На рекламном объявлении красовалась юная Нена фон Шлебрюгге (позже ставшая матерью Умы Турман) и многообещающий призыв: «Ты можешь оказаться на ее месте». Помню, кто-то из девчонок в Stockpot сказал мне: «Почему бы тебе не попробовать?» Я так и сделала. Претендентки состязались в четырех категориях: «Миссис Эксетер» для более зрелых моделей, две категории для двадцатилетних и тридцатилетних и юниорская «Свежая идея». Незадолго до этого Черри Маршалл отправляла меня в студию позировать для модельной открытки, поэтому у меня на руках уже была фотография, на которой я стояла с косичками, в объемном свитере и соломенной шляпке. Эту картинку я и отправила на конкурс. Через несколько месяцев пришло письмо из Vogue, в котором сообщалось, что я в списке финалисток, а потому приглашена на официальное чаепитие в Vogue House, где встретятся все участницы.

Я побежала на Ганновер-сквер, чертовски взволнованная, потому что, как уже говорила, нервничаю по любому поводу. В зале приемов стоял длинный стол, накрытый для чаепития, с гигантскими чайниками и стопками аккуратных треугольных сэндвичей с огурцом. Присутствовали финалистки, редакторы и фотографы Vogue, в том числе Норман Паркинсон и американец Дон Ханиман, который за пару недель до этого нанимал меня на первую в моей жизни серьезную работу. На той фотографии, сделанной с участием группы девушек, облепивших капот раритетного автомобиля, я, к счастью, позировала уже одетой.

Чуть позже были объявлены имена победительниц. Я выиграла в номинации «Свежая идея». Одним из призов была фотосессия с ведущими фотографами Vogue. Помимо прочего, нам разрешили после съемок оставить себе любой предмет одежды. Меня фотографировали дважды: первый раз я позировала в очаровательном коктейльном платье, а второй – рыбачила в резиновых болотных сапогах. Но мне почему-то не перепало ни того, ни другого.

И вдруг на меня посыпались заказы. Это был успех. Действительно, «звездный час Золушки». Мама была на седьмом небе от счастья. В то время у меня не получалось часто ее навещать, но, когда я все-таки приехала, она с гордостью показала мне мои фотографии, вырезанные из разных журналов. Среди них попадались снимки и других, внешне похожих на меня девушек. «Это не я», – говорила я матери. «Ну и что, – отвечала она. – Зато какая хорошая фотография, мне все равно нравится». И засовывала ее обратно в альбом.

Редакционная ставка в журналах и газетах составляла два фунта в день, а за съемки в рекламе платили пять фунтов (хотя, надо сказать, рекламных предложений было не так уж много). Поскольку часто нам платили за почасовую работу, мы должны были приходить полностью готовыми к съемке, чтобы не тратить время на переодевание и макияж. Забавно, но я совсем недавно освоила искусство профессионального макияжа у Черри Маршалл, а меня уже заказал для съемки в Vogue сам Фрэнк Хорват. Этот всемирно известный фотограф предпочитал почти полное отсутствие макияжа на своих моделях. На первом уроке в модельной школе нас призывали «быть готовыми к любым неожиданностям». Это подтвердилось, когда меня пригласил другой фотограф, Сол Лейтер. Он был знаменит тем, что фотографировал длинным объективом, и его «коньком» были фэшн-фотографии в стиле репортажа с городских улиц. Меня нарядили в студии Vogue и сказали, чтобы я выходила на соседнюю Ганновер-сквер, где меня должен был ждать Лейтер. Нарезав несколько кругов по площади, я вернулась в раздевалку, расстроенная и обескураженная тем, что умудрилась прозевать фотографа, и тут мне сообщили, что мистер Лейтер очень доволен сделанными снимками.

Моими современницами были Бронвен Пью, Сандра Пол, классическая английская красавица, которая вышла замуж за политика, и Энид Боултинг, чья дочь, Ингрид, тоже стала известной моделью и женой композитора Джона Барри, написавшего музыку к «бондиане». В фильме о Джеймсе Бонде сыграла небольшую роль (правда, трагическую) Таня Малле, которая, как и многие другие девушки-модели, благополучно вышла замуж за лорда. В то время вообще был бум на такие браки, в духе популярного сериала «Вверх и вниз по лестнице». Думаю, поэтому мама не стала возражать, чтобы я училась в модельной школе. Только вот охота аристократов на моделей продолжалась недолго. «Дело Профьюмо», потрясшее Великобританию в 1961 году, оказалось грязным сексуальным скандалом, в котором были замешаны министры, аристократы, советские шпионы и две девушки по вызову – Кристин Килер и Мэнди Райс-Дэвис. В прессе их завуалировано назвали «моделями», что больно ударило по нашей профессии, поскольку для британской публики «модель» стала практически синонимом «проститутки».

Правительство еще не пришло в себя после «дела Профьюмо», как стулья под министрами затрещали под натиском молодежного бунта. Социальные барьеры рухнули; стало модным встречаться с нахальными парнями из Ист-Энда, а не с джентльменами из частных школ. Привилегии, титулы, деньги – это уже было не актуально, хотя обернулось благом для тех же мальчиков из Ист-Энда, которых я видела разъезжающими по городу на «Роллс-Ройсах» и «Бентли».

Все перевернулось с ног на голову. Мальчишки из рабочего класса оказались гораздо круче и веселее. Они стали нравиться женщинам. Я подружилась с фотографом Теренсом Донованом и его приятелями, Брайаном Даффи и Дэвидом Бэйли – вожаком этой троицы, – которые, безусловно, были самыми заметными фигурами в мире кокни.

У Донована была небольшая фотостудия в Найтсбридже напротив паба Bunch of Grapes («Виноградная гроздь»), и, когда я впервые пришла к нему на кастинг со своим портфолио, он сказал, что только что женился. Я удивленно спросила: «Тогда почему ты сидишь здесь, в студии?» – на что он ответил: «Мне по-прежнему нравится фотографировать хорошеньких девушек». Я обожала Терри. Он был веселым и взбалмошным, нагловато-развязным и в то же время очень мудрым. Уже став национальной знаменитостью, он заматерел, возмужал, всерьез занялся дзюдо. Он оставался моим близким другом до последнего дня своей жизни. На его похоронах Бэйли выступил с трогательной речью. В какой-то момент он сказал: «Всех нас, ребят из рабочих кварталов, объединяла любовь к девушке-аристократке», при этом повернулся и посмотрел прямо на принцессу Диану, которая была лучшей подругой вдовы Донована – неподражаемой ДиДи.

Я была немного влюблена и в Бэйли. Он как раз расстался со своей подружкой, известной моделью Джин Шримптон. Но у него был целый гарем красивых девушек, и он слыл весьма неразборчивым в связях. Про него так и говорили: «Дэвид Бэйли спит в бордЭЙле», и это служило нам предостережением. И все же он был таким стильно худощавым и, несомненно, привлекательным – даже симпатичнее, чем «битлы».

Вскоре агентство отправило меня в Париж для знакомства с Эйлин Форд, американской патронессой модельного бизнеса. Она приехала во Францию подписывать контракты с агентствами с целью расширить империю Фордов по всей Европе. Лучшие из лучших моделей были направлены на встречу с этой миниатюрной, но влиятельной и властной женщиной. Меня сопровождал мой агент.

Здесь я еще с природной формой бровей – победительница конкурса моделей британского Vogue. Фото: Норман Паркинсон, 1959. Из архива Нормана Паркинсона © Norman Parkinson Limited. Из архива Vogue © The Cond? Nast Publications Ltd.

Ранняя работа для британского Vogue. Фото: Фрэнк Хорват, 1960. Из архива Vogue © The Cond? Nast Publications Ltd.

С ребятами из «кружка Челси» в британском Vogue. Фото: Фрэнк Хорват, 1960.

С головы до ног «от-кутюр». Съемка для британского Harper’s Bazaar. Фото: Ричард Дормер, 1962. Из архива Harper’s Bazaar, Великобритания.

На обложке британского Harper’s Bazaar. Фото: Ричард Дормер, 1962. Из архива Harper’s Bazaar, Великобритания.

Моя первая обложка в британском Vogue. Фото: Питер Карапетян, 1962. Из архива Vogue © The Cond? Nast Publications Ltd.

Изображаю модную мамочку для британского Vogue. Фото: Фрэнсис МакЛафлин-Гилл, 1962. Из архива Vogue © The Cond? Nast Publications Ltd.

В образе аристократки для британского Vogue. Фото: Хельмут Ньютон, 1964. Из архива Vogue © The Cond? Nast Publications Ltd.

В парижском хаммаме для журнала Mademoiselle, с новой стрижкой от Видала Сассуна. Фото: Марк Испар, 1965.

Подмигиваю на обложке тысячного выпуска французского Elle. Фото: Фоули Элиа, 1965. Из архива журнала Elle, Франция.

Футуристический образ в журнале Queen. Фото: Марк Испар, 1967.

Когда я вошла в комнату, первое, что она спросила, – почему я не ношу утягивающий пояс и бесшовный бюстгальтер. Потом она сказала, что в любом случае для подиума я не гожусь. Чтобы проверить, как я буду выглядеть на фэшн-фотографиях, она лично подошла ко мне с пинцетом и проредила мне брови (они у меня были тяжеловаты), выгнув их тонкой дугой – только чтобы потом объявить непригодной и в качестве фотомодели. Черт возьми, у меня был рост 175 см, талия 46 см, грудь и бедра 84 см, длинные ноги… И меня любил Vogue. Неужели я была так безнадежна?

В лондонском агентстве по крайней мере признавали, что у меня роскошные волосы. Меня направили к знаменитому парикмахеру 1950-х годов, Тизи-Уизи, который уже успел засветиться в эпизодах нескольких британских фильмов и запомнился всем своими щеголеватыми усиками. Его настоящее имя было Раймонд. Он сказал, что сделает меня неподражаемой. В какой-то степени ему это удалось: он осветлил мои волосы до белизны, по бокам остриг коротко, а сзади оставил длинными, отчего я стала какой-то старомодной и кривобокой. Это было ужасно. С такой стрижкой меня отправили к Сноудону (Энтони Армстронг-Джоунсу, светскому фотографу и жениху принцессы Маргарет), чтобы сделать несколько пробных снимков. После этого Тизи-Уизи снова перекрасил мои волосы – на этот раз в рыжий, в результате чего я стала выглядеть еще хуже, чем раньше. Волосы начали выпадать, и пришлось подстричь их совсем коротко, чтобы избавиться от жуткого цвета. Вырвавшись из лап Тизи-Уизи, я обратилась к Видалу Сассуну на Бонд-стрит, и это было лучшее решение в моей жизни.

Видал был мальчиком из Ист-Энда и воспитывался в сиротском приюте, откуда постоянно сбегал. Он получил образование в кибуце и позже оплачивал услуги специалиста по технике речи, чтобы избавиться от малопонятного акцента кокни. К моменту нашего знакомства он уже преобразился в стильного парикмахера с аккуратной стрижкой, ходил в начищенных туфлях и безупречном костюме а-ля Beatles и недавно открыл собственный салон – модный и вызывающе яркий, с большими зеркальными окнами, чтобы прохожие с улицы видели, как работают с клиентом (что поначалу многих шокировало). Он нанял на работу грубоватых парней, которые после стрижки приглашали клиенток на второй этаж и там пытались их раздеть.

В пятидесятые годы парикмахеры в массе своей были геями. Видал покончил с этим. Он приглашал на работу стильных молодых людей вроде Леонарда и Рафаэля, который был таким наглецом, что уже через минуту после приветствия норовил залезть вам под юбку.

Я была скорее «характером», а не просто хорошенькой моделью и, наверное, именно это ищу сегодня в девушках, которых отбираю для американского Vogue. Проще говоря, я ищу девушек «с изюминкой». В англичанках есть индивидуальность. Я ненавижу глупых блондинок, как и чересчур загорелых моделей спортивного телосложения. Мне нравятся веснушки. Мне нравятся девушки такого типа, как уроженка Манчестера Карен Элсон. Ее изумительно бледное лицо и копна рыжих волос напоминают мне… даже и не знаю кого! Я выбираю моделей, как актеров в кино, потому что им предстоит играть роль. Я не люблю, когда они жалуются, но с радостью помогаю терпеливым и упорным. Я сочувствую им, когда на съемке слишком жарко или слишком холодно. Я всегда проверяю, насколько они устали, чтобы продолжать работу. Некоторые хорошо переносят групповые съемки. У кого-то не клеится, если в кадре присутствует еще одна девушка. Я стараюсь не подвергать их опасности – скажем, когда болван-фотограф пытается заставить модель позировать у края стены высотой в тридцать метров.

Главная трудность сегодня – это выкроить время в жестком расписании моделей нужного мне калибра. Все они имеют крайне выгодные рекламные контракты, которыми связаны по рукам и ногам, и даже магия Vogue не может с ними конкурировать. Некоторые девушки – например, Дарья Вербова – терпеть не могут фэшн-съемки. Но Дарья потрясающе красива, и я прикладываю массу усилий, чтобы застать ее в тот момент, когда она настроена на работу. К сожалению, она обожает парусный спорт, и ее парусник не слишком часто заходит в порты. Русская модель Наталья Водянова и рассеянный взгляд ее серо-голубых глаз – просто мечта. Неудобство в том, что она постоянно рожает детей, хотя я всегда рада видеть их в кадре, когда они достигают определенного возраста.

Линда Евангелиста – фантастическая модель, но после ее знаменитой фразы «Меньше чем за десять тысяч долларов я даже с постели не встану»… Увольте! Она всегда была командиром, воспитывала других девчонок, призывала их не выходить на съемку, если не устраивают условия. Но надо признать, что Линда – особенная, потому что даже сейчас, спустя пятнадцать лет после ее головокружительного взлета, она выглядит потрясающе и привносит в свои работы не только прежний энтузиазм, но и что-то новое.

Я познакомилась с ней еще до того, как Стивен Майзел уговорил ее коротко остричь волосы – после чего ее карьера резко пошла в гору – и перекраситься в блондинку или рыжую. Тогда она была очередной длинноволосой канадской брюнеткой и работала с французским фотографом Алексом Шатленом. Как-то вечером мы все вместе отправились на ужин, и я взяла с собой своего племянника Тристана – в ту пору шестнадцатилетнего школьника. Он был так очарован Линдой, что они с Алексом принялись кадрить ее задолго до конца ужина.

Наоми Кэмпбелл – красивая загадка, иногда несносная, но все равно уникальная. На момент нашего знакомства ей было четырнадцать лет. Я привезла ее из Англии в Америку поработать с фотографом Артуром Элгортом на съемках с танцевальными мотивами, потому что, как говорили, она имела балетное образование. Но Артур, прирожденный балетоман, был разочарован. «Из этой девушки такая же балерина, как из меня астронавт», – сказал он, жалуясь на ее осанку, неправильную походку и сутулые плечи. После этого она попала в руки Стивена Майзела. Остальное уже история.

Еще одна звезда – Кристен Макменами – прославилась как долгожительница модельного бизнеса. Своей спокойной величественностью она напоминает моделей пятидесятых, но перед камерой всегда умудряется выглядеть современной. Кристи Тарлингтон была и остается неземной красавицей, в каком ракурсе ее ни снимай. Пожалуй, она самая красивая модель из всех, кого я когда-либо видела.

В числе моих любимиц – пуэрториканская модель и актриса Талиса Сото; конечно же, Твигги и странноватого вида американка Уоллис Франкен, которая вышла замуж за модного дизайнера восьмидесятых Клода Монтану и умерла загадочной смертью. Модель и «оскароносная» актриса Анжелика Хьюстон, известная своим потрясающим чувством юмора, всегда была нарасхват. А Ума Турман – еще одна четырнадцатилетняя модель, как в свое время Наоми, – запомнилась мне гипнотизирующим взглядом широко расставленных глаз и очень твердым характером.

Кажется, это фотограф Джон Коуэн придумал мне прозвище «Треска». Видите ли, Джин Шримптон была известна как «Креветка»… Я нашла в этом особую прелесть, поскольку в те времена лишь культовые модели вроде Шримптон удостаивались прозвищ – хотя должна сказать, что «Креветка» звучит намного лучше, чем «Треска»[14]. Коуэн делал фэшн-фотографии в стиле репортажа, и его самыми известными работами шестидесятых годов были снимки спортивного вида блондинки, модели и по совместительству его девушки Джилл Кеннингтон, которая выделывала поразительно рискованные пируэты на верхушке айсберга или высокой статуе. Я работала с ним совсем немного, в самом начале карьеры. Он фотографировал меня на автобусной остановке в бикини или укладывал на холодный мраморный прилавок торговца рыбой, создавая сюрреалистический натюрморт.

Я стала появляться во многих британских парикмахерских шоу с участием Видала Сассуна, который быстро приобрел мировую известность как автор абстрактного геометрического стиля в прическе. Теперь я была его постоянной моделью и одной из его муз. Это на моих волосах он придумал особый супермодный тренд, названный «пятиконечной стрижкой».

В те дни мы могли пить и танцевать до рассвета: молодость есть молодость, энергии было столько, что можно было свернуть горы. Возвращаясь домой под утро, я быстро переодевалась, хватала свой модельный саквояж и мчалась на работу. Мой новый бойфренд, Джеймс Гилберт, сотрудник рекламного агентства и авиатор-любитель, брал меня с собой почти каждые выходные. Он летал на хлипких бипланах «Тайгер Мот» с открытой кабиной, и я в летном шлеме и защитных очках устраивалась на пассажирском сиденье впереди пилота. Мы пересекали пролив, а затем приземлялись на другом берегу Ла-Манша, чтобы пообедать во французском городке Берк. Случалось, Джеймс устраивал настоящие воздушные шоу с немыслимыми виражами и петлями, от которых у меня волосы вставали дыбом. Он кричал: «Это же так весело!» – а я вжималась в кресло, уставившись на свое искаженное ужасом лицо, которое отражалось в стекле спидометра. Впрочем, он никогда не делал такого на обратном пути из Франции, опасаясь растрясти желудок. И вот однажды – моя карьера уже стремительно набирала обороты – мы попали в страшную автомобильную аварию.

Были сумерки, шел дождь. Джеймс проскочил на красный свет на Итон-сквер в Белгравии – одном из эксклюзивных жилых районов Лондона и врезался в фургон. Я ударилась лицом в зеркало заднего вида, и мне буквально срезало левое веко. Повезло еще, что нашлись мои ресницы.

Должно быть, меня выбросило из покореженной машины, потому что очнулась я уже на обочине. Из раны на ноге хлестало. Пришлось разрезать мои любимые обтягивающие брюки, чтобы наложить жгут. Меня срочно повезли в отделение экстренной помощи, и я помню, что всю дорогу слышала вой сирены. В больнице мне не разрешили посмотреть в зеркало. Когда Джеймс меня увидел, то чуть не упал в обморок.

Меня отвезли в операционную зашивать раны, и, хотя я все еще была в шоке, у меня хватило сил поболтать с врачом и рассказать ему, что я модель. Услышав это, он снял уже наложенные на веко швы и принялся шить заново, более мелкими и аккуратными стежками. Я была в ужасе. Значит, если я не модель, то не заслуживаю лучшего лечения?

После этого я не работала в течение двух лет. Мои доходы были очень скромными, но мне хватало, потому что я довольно экономна. Друзья проявили подлинное великодушие, все обо мне заботились, и даже мама умудрялась подкидывать немного деньжат. Я работала на подхвате у Джона Коуэна в его фотостудии. Терри Донован был особенно добр ко мне. При малейшей возможности он приглашал меня на съемку, фотографируя сбоку или со спины.

За два года мне сделали пять пластических операций. Я прятала шрамы за огромными солнцезащитными очками – к счастью, благодаря Джеки Кеннеди они тогда были в моде, так что я не выглядела нелепо. Но, возможно, потому что они напоминают мне о том страшном периоде, сейчас я категорически отказываюсь их носить.

Мало-помалу я снова начала работать. Придумала новый макияж для глаз, щедро накладывая черные тени и растушевывая их по всему веку. И всем это нравилось – хотя для меня это был, конечно, камуфляж.

Наконец я приняла участие в нескольких модных показах, отплясывая на подиуме твист для Мэри Куант[15]. К тому времени она как раз открыла новый магазин в Найтсбридже. Он был совсем маленьким, но она все равно устраивала там презентации своих коллекций. Модели нужно было спуститься по очень крутой лестнице, которая вела сразу на подиум длиной всего четыре фута.

Я выступала и в шоу Видала Сассуна, который требовал, чтобы мы трясли головами, словно мокрые щенки, демонстрируя, как его революционная техника позволяет сохранить форму стрижки. Но страховая компания Джеймса к тому времени обанкротилась, и я уже не могла позволить себе оплачивать расходы на врачей.

Все складывалось не совсем так, как я планировала.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.