Глава четвертая. Заметки о племенном составе населения Монголии, образе жизни и быте обитателей этой страны, ее политическом устройстве и административном управлении

Глава четвертая. Заметки о племенном составе населения Монголии, образе жизни и быте обитателей этой страны, ее политическом устройстве и административном управлении

Этнографические сведения. – Монгольские народности. – Нравы монголов. – Образ жизни. – Жилище. – Обыденная жизнь. – Одежда. – Скотоводство. – Земледелие. – Охота. – Пища. – Домашняя утварь. – Ремесла. – Современное экономическое положение монгольского народа. – Удельные княжества. – Сеймы. – Управление Монголией. – Шабинское ведомство. – Отношение монголов к китайцам.

Население Монголии, рассматриваемой в ее физических границах[13], по племенному составу можно считать однородным, так как оно почти все принадлежит к монгольской расе[14]. Но по языку и отчасти по различию внутреннего быта это население распадается на несколько народностей. Из них самую многочисленную представляют обитатели центральной и северо-восточной частей страны, составляющих так называемую Халху. Все халхасцы говорят одним и тем же чистым монгольским языком и исповедуют, подобно прочим монгольским народностям, буддизм.

Затем следуют монголы юго-восточной, соседней Внутреннему Китаю, части страны (сунниты, цахары, урот и тумыт), отличающиеся несколько от халхасцев языком, нравами, обычаями, отчасти даже образом жизни, и не входящие в административный строй Халхи. Наконец, северо-западная часть Монголии занята следующими народностями: урянхаями, дурбётами, олётами, торгоутами и цза-хачинами.

Урянхаи подразделяются на две весьма различные группы: одна занимает бассейн Верхнего Енисея[15], переходя немного даже на юг от хребта Танну-ола, а другая – высокую горную область в Южном Алтае. Эта область тянется неширокой, но длинной полосой по Южному Алтаю от гор Канас и Табын-богдо на государственной границе до среднего Булгуна, простираясь на северо-восток до рек Ойгора, Суока и средней Кобдо, на восток до гор Теректы, на запад до истоков Кобдо, оз. Тал-нор, а на юго-восток до верховьев Булгуна.

Урянхаи, населяющие область Верхнего Енисея, по языку резко отличаются от прочих монгольских народностей: они говорят наречием тюркского языка, весьма сходным с наречием наших алтайских теленгутов, кочующих по р. Чуе. В этом наречии много чистых и искаженных монгольских слов[16]. Алтайские же урянхаи говорят монгольским наречием и отличаются от енисейских бытом и религией: алтайские урянхаи – буддисты, а енисейские – большей частью язычники, и только занимающие южную часть своей страны, сопредельную Халхе, начинают мало-помалу принимать буддизм.

По внешним признакам обе группы урянхаев принадлежат к монгольской расе.

Дурбёты занимают землю, границы которой приблизительно очерчиваются так: на северо-западе государственная от перевала Улан-даба до перевала Юстыд. От последнего граница дурбетской земли через оз. Урю-нор направляется к устью р. Теса, оттуда поворачивает на юг и пролегает по западным берегам соединенных озер Киргиз-нор и Айрик-нор, потом вверх по р. Дзапхыну до устья протоки Татхэ-гэмэн в эту реку из оз. Хара-нор, от которого она идет на северо-запад через горы Анхалэ к р. Кобдо, далее, вверх по ней до устья Суока, затем по Суоку и Ойгору до перевала Улан-даба через пограничный хребет Сайлюгэм.

Дурбёты говорят наречием монгольского языка, которое, по отзыву халхасцев, для последних далеко не так удобопонятно, как наречия прочих монгольских народностей, населяющих Северо-Западную Монголию. Нравами, обычаями и вообще бытом дурбёты также резче этих народностей отличаются от халхасцев.

Торгоуты кочуют на р. Булугоне, его притоках и на верхней Урунгу, на которой часть их имеет зимние стойбища. На юг кочевья торгоутов простираются до гор Байтык-богдо. Их монгольское наречие весьма близко к языку халхасцев.

Цзахачины живут в Южном Алтае к востоку от торгоутов. Земля их на севере простирается до хребта Цзун-хаирхан, на северо-востоке до конца долины Дзерге, на востоке до речки Борджон-гол, впадающей в Цицик-нор, на юге до гор Бай-тык-богдо, а на западе примыкает к области, занимаемой торгоутами. Наречие их, подобно торгоутскому, мало разнится от чистого монгольского языка халхасцев.

Монголы-олёт живут в участке, ограниченном на северо-востоке нижнею Кобдо, на востоке хребтом Цзун-хаир-хан, на юге горами Бар-чигыр и на западе горами Теректы. Они, подобно торгоутам и цзахачинам, говорят монгольским наречием, удобопонятным для халхасцев. Вообще, наречия алтайских урянхаев, олёт, торгоутов и цзахачин, по отзыву наших купцов, торгующих в Северо-Западной Монголии, очень мало разнятся между собой и притом близки к языку халхасцев, что подтверждают и сами халхасцы.

Наши этнографические заметки касаются почти исключительно халхасцев, среди которых мы преимущественно вращались во время пребывания в Монголии.

О нравственных качествах монголов можно сказать, что они добродушны, приветливы и честны. Характер у них вспыльчивый, но злопамятность и месть не свойственны их прямодушной натуре. Вместе с тем монголы упрямы, хотя и поддаются легко обаянию лести. Словоохотливость также присуща им: на предложенный вопрос, кроме прямого ответа, готовы сообщить еще много лишнего. Скорая речь монгола непрерывно льется из его уст, причем нередко высказывается много постороннего, к делу не идущего.

Как и все вообще кочевники, монголы ленивы и беспечны, но небезусловно. Монгол предается праздности только во время досуга, которого, правда, у него много, но зато в рабочее время, например при следовании с караваном, он способен трудиться неустанно в течение долгого времени. Беспечность монголов также достойна замечания: нашему пресловутому «авось» в монгольском языке соответствует более сильное «цугэр», отражающееся весьма невыгодно на их благосостоянии.

Замечательно также в нынешних монголах отсутствие хищнических наклонностей, выражающихся обыкновенно в набегах и грабежах, столь обыкновенных у многих других кочевых народов, как например, у арабов, туарегов, туркменов и отчасти даже у наших киргизов. В Монголии баранта (захват скота) существует только у енисейских и алтайских урянхаев, а в остальных местах не только грабежи, но даже обыкновенные кражи очень редки, исключая городов с их окрестностями да юго-восточной, соседней Внутреннему Китаю части Монголии, в которой нравы туземцев далеко не так патриархальны, как внутри страны.

Монголы, как известно, ведут кочевую жизнь. Их подвижные поселения, состоящие из нескольких войлочных юрт, называются улусами. На всем длинном пути по Монголии (около 5000 верст) мы нигде не встречали больших улусов: величина их колеблется от 5 до 8 юрт и редко от 8 до 12. Между тем как киргизские подвижные поселения (аулы) достигают 50 и более юрт. Малолюдность монгольских улусов объясняется отчасти недостатком обширных, привольных пастбищ, отчасти родственными отношениями, лежащими в основе общежития монголов, поселения которых составляются преимущественно из юрт близких родных.

Привыкнув кочевать рассеянно, монголы и на тучных пастбищах, встречающихся изредка в их стране и способных питать многочисленные стада, не селятся сплошь большими улусами, а разбиваются на незначительные группы (из 4–8 юрт), отстоящие иногда в полуверсте одна от другой. Исключением служат разве только княжеские ставки и большие монастыри, около которых встречаются более многолюдные улусы.

Другая особенность кочевого образа жизни монголов, сравнительно с киргизами, заключается в существовании у них зимних перекочевок. Киргизы, как известно, проводят зиму на одних и тех же местах, перекочевывая в это время года только в редких, исключительных случаях, как например, от гололедицы или глубокого снега. На своих постоянных зимних стойбищах большинство киргизов устраивает неподвижные помещения для себя (избы, мазанки, землянки) и скота (загоны, навесы).

Монголы же перекочевывают по временам с места на место и зимой, хотя и реже, чем летом, а потому и неподвижных жилищ на это время года ни для себя, ни для скота не устраивают. Скот у них круглый год остается под открытым небом, без всякого крова. Только для баранов и коз делают иногда на продолжительных зимних стоянках круглые ограды из камней, высотой фута в три, в которые загоняют этих животных на ночь.

Причина, побуждающая монголов к зимним перекочевкам, заключается в бедности Монголии тучными пастбищами, на которых стада могли бы свободно питаться в течение всей зимы. В это время года монголы укочевывают нередко в безводные местности, на которых в летнее время пасти скот, конечно, совершенно невозможно, а потому эти пастбища и остаются невытравленными до наступления глубокой осени или зимы.

Перекочевав с наступлением холодов в такие безводные степи, покрытые нетронутым подножным кормом (большей частью кипцом), монголы поселяются в них иногда на продолжительное время, гоняя скот на водопой к ближайшим источникам или колодцам, – крупный через два дня, а баранов и коз через день или ежедневно. Если выпадет снег, то они располагаются на безводных пастбищах еще свободнее, укочевывая иногда далеко от воды на хорошие корма. В этих случаях и люди и животные довольствуются вместо воды снегом, который редко остается чистым, а обыкновенно вскоре по выпадении смешивается ветрами с песком и дресвой.

Жилище монгола состоит из войлочной юрты (гэр), отличающейся от киргизской главным образом формою верхней половины. У киргизских юрт она сферическая, а у монгольских – коническая, что, очевидно, зависит от формы деревянного остова, обтягиваемого войлочным покровом. Перекладины, поддерживающие купол киргизской юрты, выпуклые, тогда как у монголов они прямые.

Другое существенное отличие монгольской юрты от киргизской заключается в устройстве дверей: монгольская юрта имеет деревянные створчатые двери, которыми она обращается на юг; у киргизской же юрты дверное отверстие закрывается просто войлоком, спускающимся вроде шторы сверху. Наружных украшений, подобно киргизским юртам, у которых войлок в средней части часто покрывается цветным узором, монгольское жилище не имеет. Кровом беднейшим монголам служат небольшие конические шалаши, покрытые старым, дырявым и прокопченным войлоком.

Во время путешествия с караванами или на богомолье монголы помещаются на ночлегах в палатках (майхап) из синей бумажной ткани (дабы), подбиваемой иногда внутри более грубой и редкой бумажной же тканью (далимбою). Устройство и постановка монгольской палатки очень просты. Остов ее состоит из двух вертикальных кольев от 6 до 9 футов высоты, утверждаемых в расстоянии 7—11 футов друг от друга и снабженных на верхних концах железными ушками, сквозь которые продевается третий кол, служащий гребнем, или коньком, остова.

На этот остов натягивается палатка, полы которой прикрепляются посредством веревочных петель внизу к железным колышкам, вбиваемым в землю. По наружному виду монгольская палатка напоминает несколько крутую шестигранную кровлю. Острием или носом она для устойчивости обращается в наветренную сторону, а противоположная сторона, состоящая из двух пол, заключает между ними отверстие, служащее дверью.

Посреди монгольской юрты целый день горит огонь. Топливо, состоящее почти всегда из аргала (сухого скотского помета), накладывается в бездонную цилиндрическую решетку, служащую таганом. Таган состоит из плоских железных обручей, от 8 до 12 вершков в диаметре, скрепленных между собою параллельно четырьмя железными пашилинами с багровидными, выдающимися немного вверх концами, на которых покоится сферический котел. В такой решетке, имеющей от 9 до 12 вершков высоты, аргал при свободном притоке воздуха с боков горит лучше, чем в обыкновенной куче, и притом она служит таганом.

Для топлива монголы предпочитают аргал дровам даже в тех случаях, когда они под рукой, так как аргал, по их объяснению, не испускает искр, которые, падая на разбросанное в юртах платье, могли бы незаметно прожигать его. Поэтому они употребляют древесное топливо только за недостатком аргала или сыростью его, если оно находится поблизости стойбищ.

В последнее время в Западной Монголии стали мало-помалу появляться железные печи для нагревания юрт зимой. Этим нововведением монголы обязаны нашим бийским купцам, торгующим в Кобдо и Улясутае, которые для согревания своих холодных квартир в названных городах привезли из Бийска железные печи. Они понравились некоторым из местных китайских торговцев, заказавшим нашим купцам доставить такие же печи и для них.

По ввезенным бийскими купцами образцам железные печи в Кобдо и Улясу-тае стали приготовлять тамошние кузнецы-китайцы на продажу сначала горожанам, а потом и окрестным монголам. Листовое железо для этих печей покупается у наших купцов, и печи ценятся от 10 до 12 лан (25–30 руб.), а потому доступны только зажиточным монголам.

У передней стены монгольской юрты стоит шкафик с небольшим ящиком наверху, на котором помещаются кумиры и изображения их на бумаге или на тканях, наподобие икон, а пред ними – металлические чашечки, наполненные хлебными зернами, маслом или жиром и иными приношениями.

По обе стороны жертвенника размещаются сундуки с домашним имуществом и шкафы с мелкой посудой, а поблизости дверей направо и налево: ведра, кувшины, баклаги, сумы, седла, арканы и уздечки. Тут же можно встретить иногда и новорожденных телят, ягнят или козлят, помещающихся в очищенном для них тесном уголке. Затем все остальное пространство юрты направо и налево от очага занято деревянными складными кроватями, устланными войлоками.

Внутренняя поверхность юрты переполнена копотью, которая вместе с пылью образует на куполе и перекладинах целые пряди, спускающиеся в виде бахромы. Неопрятность жилища вполне гармонирует с содержанием домашней утвари, приготовлением пищи и чистоплотностью самих обитателей его. Для вытирания внутренности котлов, чаш и корыт, из которых едят люди, монголы вместо тряпки очень часто употребляют сухой аргал, а внутренность мелкой посуды после еды вылизывают языком.

Одним и тем же уполовником или щипцами подкладывают аргал в очаг и вслед за тем мешают ими же кушанье в котле или вынимают из него сварившееся мясо. Верхняя одежда монголов, о которую они имеют обыкновение вытирать руки, постоянно покрыта тонким слоем грязного жира, а белье они носят до тех пор, пока не настанет пора заменить его новым, но если нового нет, то ходят в одной верхней одежде, хотя бы то было зимой. Тела своего монголы никогда не моют, а только лицо и руки, да и то не все ежедневно. Зимою вместо воды часто трут их снегом.

Но зато такая непривлекательная, по нашим понятиям, внешность монгола со всей домашней обстановкою с избытком искупается, мне кажется, его внутренней чистотой. Сидя в грязном и убогом монгольском жилище, в обществе его простодушных обитателей, как-то невольно миришься с их неопрятностью и подавляешь в себе чувство брезгливости.

Подобно другим кочевым народам, монголы свято соблюдают обычай гостеприимства: ни один путник, посетивший юрту монгола, не выйдет из нее без того, чтобы хозяева не пригласили его чего-нибудь поесть или выпить. При таком широком гостеприимстве туземец, отправляющийся куда-нибудь из родного улуса налегке, обыкновенно не берет с собой ни денег, ни съестных припасов, так как в каждой попутной юрте встретит радушный прием и будет желанным гостем.

Обыденная жизнь монголов однообразна и бедна развлечениями: в монгольских улусах редко слышатся песни, еще реже бывают игры. Путешественнику по Монголии гораздо чаще приходится наблюдать различные религиозные отправления и гадания, весьма распространенные у монголов. Народные песни уступают место церковным песнопениям, столь чтимым монголами, в особенности ламами, которые и в пути, сидя на верблюде и покачиваясь равномерно, бормочут по нескольку часов подряд свою шестисловную мистическую молитву: «ом ма ни пад ме хум».

С восходом солнца женщины доят скот и потом отправляют его большей частью с подростками-мальчиками, а иногда и с девушками на пастбище, куда пастухи следуют всегда верхом на лошадях. Затем женщины готовят кушанье и занимаются шитьем. Вообще на монголках лежат многие домашние работы: приготовление кушанья, собирание молока, делание сыра, масла, уход за новорожденными и мелкими животными, шитье платья и пр.

Они трудятся гораздо больше мужчин, и эти нескончаемые хлопоты по хозяйству поддерживают в них постоянство энергии, в противоположность мужчинам, ленивая жизнь которых изменяется только периодически. Зато монгольские женщины пользуются значительной долей самостоятельности: они не безответные рабыни своих мужей, а полноправные хозяйки.

Мужчины большую часть дня, если нет спешной работы, проводят в праздности, сидя у очага и покуривая трубки, или отправляются в гости в соседний улус и непременно всегда верхом, хотя бы до этого улуса было несколько сот шагов. Разъезды по гостям бывают в особенности часты летом, когда у монголов приготовляется кумыс и гонится водка.

В это время можно встретить партии подгулявших монголов, путешествующих из улуса в улус, но в чрезмерном употреблении спиртных напитков их, однако, нельзя укорять. На праздниках при монастырях устраиваются скачки, стрельба из луков и борьба, привлекающие туземцев целыми тысячами. Охотники осенью и зимой нередко соединяются в партии и устраивают облавы на антилоп, а весной, летом и осенью охотятся в одиночку на сурков.

В период караванного движения (с августа по апрель) однообразная жизнь монголов, кочующих поблизости больших дорог, значительно оживляется: проходящие ежедневно караваны доставляют им развлечение. Завидев караван, монголы тотчас садятся на лошадей и, подскакав к нему, приветствуют путешественников; затем начинаются нескончаемые расспросы. Увлекшись разговором, некоторые из них уезжают с караванами очень далеко от своих улусов.

Случается, что монгол, едущий в гости или за делом и встретившийся с караваном, поворачивает назад и сопутствует ему несколько верст единственно из желания побеседовать с проезжающими. Но ошибочно было бы такую страсть к общению считать характеристической чертой монгольских нравов: ее следует, мне кажется, приписать вполне естественному влечению к разнообразию от той монотонной жизни, которую ведут монголы в своих малых и уединенных улусах.

Китайские и русские торговцы, посещающие монгольские улусы, точно так же оживляют по временам однообразную жизнь монголов, собирающихся к ним во время остановок с окрестных стойбищ. Китайские торговцы иногда подолгу остаются на одних и тех же местах, и у них за это время перебывает множество монголов.

По вечерам монголки опять доят скот, оставляя коров, баранов и коз на ночь около юрт под защитой собак, иначе волки, которых в Монголии множество, не преминут воспользоваться оплошностью владельцев. В эти часы, когда скот пригоняется к улусам, окрестности их оглашаются мычанием коров и блеянием баранов. Потом все умолкает, и в ночном сумраке только огоньки, просвечивающиеся через верхние, дымовые отверстия юрт, обозначают собою присутствие человеческих жилищ.

Нижняя одежда мужчин состоит из короткой с косым воротом рубахи, сшитой из синей, голубой или серой бумажной ткани (дабы), с небольшими разрезами по бокам у подола и из той же материи шаровар. Зимой монголы носят овчинные или теплые стеганые шаровары из дабы. Верхнюю одежду составляет широкий халат из синей, коричневой, а у лам из желтой или малиновой дабы. Воротник, борты, подол и обшлага рукавов халата обшиваются у зажиточных плисом. Халат застегивается на круглые металлические пуговицы, пришитые на правом боку. На подоле халата с обоих боков часто делаются разрезы для удобного помещения в седле.

Халат опоясывается бумажным цветным поясом, на котором висят ножны с ножом и огниво на ремешках или цепочках, а сзади за поясом втыкается трубка. Карманов у халатов не делают, а мелкие вещи, носимые при себе, например, табакерку, кисеты с табаком и тому подобное, монголы кладут за пазуху или за голенища, куда помещают иногда трубки и кошельки с серебром. В зимнее время монголы носят нагольные тулупы или халаты на бараньем меху, а в путешествиях при сильных холодах или ветрах надевают еще и поверх их козьи дохи.

Женщины носят узкие халаты с длинными рукавами и утолщениями на плечах. Халат застегивается на круглые металлические пуговицы, нашиваемые по прямой линии от подбородка вниз. Поверх халата они надевают короткие безрукавки. Волосы монгольские женщины разбивают на две пряди, смазывают их клеем и спускают их в виде двух плоских лентообразных локонов на грудь, сжимая эти локоны металлическими стяжками, или щемилками.

Локоны украшаются бляхами, кораллами и лентами, а на голову монголки надевают маленькую ермолку с тремя лопастями на краях и отверстием наверху. Монголки носят массивные, большей частью треугольные серьги с различными привесками, браслеты и кольца, а на шее – кораллы и бусы.

Мужчины и женщины обуваются в просторные кожаные сапоги, похожие на китайские, без каблуков, с широкими, но короткими голенищами и толстыми войлочными подошвами, прошитыми ремешком или дратвою. Зимой на ноги надевают войлочные чулки, выдающиеся из голенищ.

Головной убор у мужчин и женщин одинаков: коническая шапка с круглым мягким шишаком на верхушке и широкими, загнутыми кверху полями, отороченными снаружи мехом (лисьим, волчьим, рысьим) или плисом (у летних шапок). Зимою, в сильную стужу, монголы отворачивают их, защищая себе лоб, уши и затылок[17]. Сзади спускаются с шапки две малиновые или пунцовые ленты, длиною вершков в десять. Летом, в жары, монголы вместо шапок часто повязывают голову платком, узлом на затылок.

* * *

Скотоводство составляет, как известно, главное, основное занятие обитателей Монголии. Кроме рогатого скота, в этой стране пасутся огромные стада баранов, множество лошадей и верблюдов; водятся также в небольшом количестве и козы.

Монгольский рогатый скот довольно крупной породы. Кроме обыкновенного рогатого скота, в Монголии водятся еще сарлыки. Это потомки дикого быка – яка, живущего ныне на свободе в пустынях Тибета. От скрещивания сарлыков с обыкновенным рогатым скотом произошли помеси (хайныки и хайлыки), но потомки этих помесей недолговечны.

По наружному виду сарлыки очень похожи на дикого яка и разве немного уступают ему в величине. Они живут преимущественно в высоких, горных местностях Монголии: в Алтае, Хангае и Гентэйских горах, но в Гоби нам нигде не приходилось видеть их. Самки сарлыков дают густое и очень вкусное молоко, но мясо этих животных, по уверению пробовавших, грубо и не так вкусно, как обыкновенного рогатого скота. Акклиматизация сарлыков у нас в Алтае, Тарбагатае или Тянь-Шане была бы, по всей вероятности, возможна и принесла бы немало пользы, так как от них, кроме мяса, кож и молока, получают еще ценный волос и шерсть.

Монгольские лошади мелки и некрасивы. Короткое туловище с плоским тазом, слегка выпуклый лоб, длинный, пышный хвост и большие уши составляют отличительные их признаки. Они пугливы, а взятые прямо из табуна, малоезженные – дики; но все вообще очень выносливы и крайне неприхотливы на пищу, довольствуясь в пустыне такими жесткими растениями, которых наши лошади в рот не возьмут. Наружностью и ростом монгольские лошади уступают киргизским. Впрочем, в Восточной Монголии, поблизости Большого Хингана, водятся, как нам говорили, более крупные лошади, которых самим не приходилось видеть.

Нечего и говорить, что все монголы отличные наездники; даже монголки смело могут соперничать в верховой езде с лучшими европейскими берейторами, разумеется, не красотою посадки и знанием манежных тонкостей, а умением справляться с ретивым конем и способностью к продолжительным, неустанным переездам. Седла у монголов глубокие, с весьма широкими и высокими передними луками. С ленчика по обе стороны спускаются кожаные лопасти с узорами, оттиснутыми или набитыми красками. Массивные стремена с широкими подножками поднимаются так высоко, что всадник сидит на лошади с согнутыми чуть не под прямым углом ногами.

Тяжести монголы перевозят преимущественно вьючным способом на верблюдах, а телеги употребляются для этого реже, да и то почти исключительно в восточной, наиболее ровной, половине Монголии. Монгольские телеги – это первобытные двуколки с угловатыми колесами. Спицы и втулка колеса заменяются крестовиною, вставленною в обод. В замке крестовины проделано четырехугольное отверстие для укрепления оси, вертящейся, подобно вагонным осям, вместе с колесами. В телеги с тяжестями запрягают всегда быков, а лошади вовсе не знают упряжи.

На них, однако, возят иногда чиновников в китайских телегах, привязывая к оглоблям длинные поперечины, концы которых верховью монголы берут к себе на седла, прикрепляют и тянут таким образом экипаж. Важные сановники ездят большей частью в паланкинах, поддерживаемых на весу едущими с обеих сторон четырьмя верховыми посредством поперечин, прочно прикрепленных к двум продольным шестам, соединенным с крышею паланкина.

Верблюды в Монголии, так же как и в наших киргизских степях, двугорбые, хорошо обучены и очень привычны к продолжительным движениям под вьюками, в особенности в восточной половине страны, где ежегодно в течение осени и зимы многие тысячи их заняты перевозкою чая из Калгана в Кяхту.

Монгольские вьючные седла для верблюдов (хоманы) очень удобны, равно как и самые способы вьючки и развьючки, позволяющие выполнять ту и другую операцию быстро. Каждый из двух, приблизительно равных по весу грузов, предназначаемых на одного верблюда, монголы оплетают крест-накрест веревкою несколько раз, делая из нее по две петли наверху. При вьючке оба груза приподнимаются двумя рабочими и прикладываются к бокам лежачего (на животе с подогнутыми под себя ногами) верблюда, причем петли одного из грузов продеваются чрез противоположные им на другом грузе и потом чрез них просовывается палочка, удерживающая грузы на седле.

Для развьючки, когда верблюд будет уложен, стоит только выдернуть эту палочку, и оба груза тотчас же упадут на землю; но если не желают их потрясать, то поддерживают при вынутии палочки и опускают постепенно. Благодаря такой простоте вьючки и развьючки верблюдов, при монгольских караванах следует очень немного людей в качестве погонщиков: на 10 верблюдов полагается достаточно по одному рабочему, и они без затруднения справляются в пути.

Караванное движение в Монголии совершается главным образом осенью и зимой (с августа по апрель), а летом и весной, по причине жаров и слабости в это время верблюдов, караваны ходят редко, – только в крайних, не терпящих отлагательства случаях. С наступлением же осени по всем караванным трактам начинается усиленное движение, в особенности по Калганско-ургинскому, по которому ежегодно перевозится более миллиона пудов одного только чаю. Величина караванов бывает, конечно, весьма различна.

Нам ни разу не приходилось встречать в Монголии каравана более как в 300 верблюдов, но в Тибет на поклонение далай-ламе ходят, говорят, очень большие караваны – в 500 и больше верблюдов или, по выражению монголов, в несколько огней. Это значит, что люди, следующие в таком большом караване, не могут помещаться на станциях в одной палатке (при одном огне), а располагаются в нескольких.

На верблюда в Монголии грузят от 12 до 16 пудов. Нагруженный 12 пудами, хороший верблюд свободно делает в день 40 верст, если нет встречного ветра, в противном случае – менее. С тяжелыми же вьюками в 16 пудов караваны проходят ежедневно около 30 верст, но в два приема: с восхода солнца идут до полудня, потом останавливаются часа на четыре, а вечером делают вторую половину перехода.

При следовании с легкими вьюками, не более 12 пудов, и притом на свежих жирных верблюдах, караваны движутся безостановочно 12 часов в сутки – от полудня до полуночи, а от полуночи до следующего полудня отдыхают на ночлежном месте[18]. В этом случае дневные переходы простираются до 50 верст.

Монголы прекрасно знают верблюда и мастерски умеют ухаживать за ним. Осенью, выступая в путь на жирных верблюдах с вьюками, они в течение первых трех или четырех дней выстаивают их, т. е. не дают им за все это время вовсе пить, не спуская даже на пастбища, если оно не у колодца, а на берегу ручья или речки, из которой верблюды могут напиться. На твердой, каменистой почве Монголии верблюды при продолжительном движении с вьюками часто протирают свои подошвы и начинают хромать.

Тогда монголы искусно подшивают их кожей. Для этой операции верблюда кладут на бок и крепко спутывают ему ноги веревкой, причем два-три человека держат его связанным. Рану предварительно очищают от грязи, потом посыпают ее каким-то растительным порошком и накладывают сверху лепесток мягкого трута.

Поверх его налагается повязка из кусочка размоченной верблюжьей кожи с тремя узкими язычками, которые продеваются через отверстия, проколотые толстой изогнутой иглой в подошве вокруг раны. Иногда повязку, состоящую из кожаного кружка, прошивают той же иглой посредством бечевки или ремешка к подошве швом внутрь.

Зимой, при следовании с караванами по снегу, монголы на ночлежных пунктах очищают от него для верблюдов площадку и укладывают их на ночь на голой земле. Без этой предосторожности верблюды, лежа на снегу и растопляя его своей внутренней теплотой, мокнут, зябнут и начинают заболевать. Летом же избегают класть их на ночь в сырых местах, отчего они также подвергаются болезни.

Некоторые монголы, возвращаясь с тяжестями из Внутреннего Китая, дают своим верблюдам в пути понемногу купленного там чеснока для возбуждения, как они объясняли нам, аппетита у этих животных, охотнее едящих после того сухую зимнюю ветошь. Случалось также наблюдать, что они поили своих верблюдов в походе бараньим бульоном, остававшимся от людей.

Монгольские бараны мельче наших киргизских, но зато мясо их мягче и вкуснее. Цвет шерсти у монгольских баранов повсеместно одинаков: белый с большими черными пятнами на голове и черными же ушами. Курдюк монгольских баранов значительно меньше, чем киргизских, у которых он достигает 20 фунтов, тогда как у монгольских он не имеет и половины того. У последних жир равномернее распределяется по поверхности туши, скопляясь в небольшом, сравнительно, количестве в курдюке. Шерсть у монгольских баранов довольно мягкая, и из овчин выходят хорошие меха.

Козы в Монголии содержатся в весьма небольшом, сравнительно с баранами, количестве. Козьи шкуры монголы употребляют на дохи, но они непрочны.

Состояние монгола, как и других кочевников, определяется числом голов скота. От всех без исключения пород его в Монголии собирается молоко: там, кроме коров, доят верблюдиц, кобылиц, овец и коз. Из коровьего и овечьего молока приготовляют масло, различные роды сыра и творог; из кобыльего молока делают кумыс. Верблюжье и козье молоко идет также в разных видах в пищу; а из коровьего молока гонят еще и водку.

Скот колют больше всего осенью, с наступлением холодов, пока он жирен. Зимою же – реже, так как с первыми морозами он начинает худеть и утрачивает жир, столь ценимый монголами. Еще реже колют его весной и летом, довольствуясь в эти времена года преимущественно чаем с приправами и молочной пищей. Монголы, подобно киргизам, кроме бычачьего, бараньего и козьего мяса, едят лошадиное и верблюжье, а бедные не брезгают даже падалью.

Земледелием халхасцы занимаются в весьма ограниченных размерах. Пройдя по Халхе около 3800 верст, мы только в одном месте (на речке Цаган-гол, правом притоке Байдарика) видели небольшие пашенки. Но, по расспросным сведениям, оказывается, что они в некоторых местностях Халхи встречаются чаще. Вообще, земледелие в Монголии, по недостатку влаги на равнинах и большой абсолютной высоте многих плодородных и обильно орошенных горных долин, может существовать лишь спорадически, местами.

Сплошные же обширные пространства, годные для посевов, в ней едва ли найдутся, исключая юго-восточный угол, соседний Внутреннему Китаю и Южной Маньчжурии. В той стране монголы, живя вперемежку и по соседству с китайцами, на благоприятной для земледелия почве, занимаются им несравненно более, чем халхасцы, но все-таки и юго-восточных монголов нельзя назвать народом вполне земледельческим.

У монгольских народностей, населяющих Северо-Западную Монголию, а именно у дурбётов, торгоутов и цзахачин, земледелие более развито, чем у халхасцев, в особенности у дурбётов, страна которых славится им и в урожайные годы доставляет хлеб в Кобдо, Улясу-тай и в ближайшие местности Халхи. Урянхаи Верхнего Енисея также занимаются хлебопашеством, а у алтайских урянхаев его не существует.

Из хлебных растений в Монголии возделываются: пшеница, ячмень, просо и овес. Все эти роды хлеба заимствованы монголами, по всей вероятности, из Внутреннего Китая; по крайней мере, пшеница совершенно сходна с китайской. В высоких местностях Внутренней Монголии сеют преимущественно ячмень, так как пшеница и просо там родятся очень плохо. В Юго-Восточной же Монголии пшеница составляет главный род хлеба, но сеют еще просо, ячмень и немного овса. Землю в Халхе пашут сохой об одном сошнике, влекомой парой быков в дышле, а в Юго-Восточной Монголии – китайским плугом.

Пашни орошают арыками (ирригационными канавами), а потому монгольские поля располагаются в долинах рек или по берегам ручьев на благоприятной, конечно, почве. В Юго-Восточной Монголии нам случалось, впрочем, встречать поля без искусственного орошения. Нужно полагать, что там дожди бывают чаще и обильнее, чем в Центральной Монголии. В Халхе созревший хлеб вырывают с корнем или срезают большим кривым ножом и обмолачивают палками или же гоняют по разостланному хлебу лошадей. Зерно толкут в деревянных ступах, а то просто между камнями. В Юго-Восточной Монголии для снимания, молотьбы и дробления зерен употребляют китайские орудия.

Монголы занимаются отчасти и охотой. Больше всего они охотятся на сурков, мясо которых едят, а шкуры продают нашим купцам. Сурков караулят у нор с ружьями или с собаками, ловят их также и в капканы, настораживаемые у нор, а глубокой осенью, когда эти грызуны подвергнутся зимней спячке, но грунт еще не успеет промерзнуть глубоко, отрывают их из логовищ сонными, иногда по нескольку штук сразу.

В некоторых горных долинах, орошаемых речками, на берегах которых водятся сурки, монголы выводят из этих речек арыки и, раздробляя их на малые ветви, пускают воду в сурковые норы. Наплыв ее заставляет зверьков покидать свои логовища, у выходов которых монголы караулят их с палками или травят собаками.

После сурков наиболее преследуются монголами дзэрены, которых водится очень много на равнинах Монголии. В горных же, лесистых местностях Хангая и Гентэя они охотятся за маралами и косулями, в особенности за первыми, так как молодые маральи рога составляют ценную добычу, не говоря уже о мясе и шкуре. Для охоты за всеми этими животными монголы часто соединяются в партии и устраивают на них облавы. Охота на пернатую дичь и рыбная ловля неизвестны монголам, потому что ни птиц, ни рыб они не едят. Точно так же они не знают охоты с беркутами (степными орлами) на небольших зверей, столь любимой нашими киргизами.

Настоящие звероловы встречаются в Монголии только в среде алтайских и енисейских урянхаев, земли которых изобилуют зверями. Урянхаи бьют маралов, косуль, медведей, соболей, куниц, лисиц, волков, рысей, сурков и белок. Соболей, лисиц и выдр ловят больше капканами, покупаемыми у наших купцов, а прочих зверей стреляют из ружей. Маралов и медведей, за недостатком свинца, бьют иногда крупными гальками, покрытыми сверху слоем лиственничной смолы. Урянхаи умеют сами делать порох, покупая селитру и серу у наших купцов, но весьма плохой.

Монголы в летнее время довольствуются преимущественно чаем с приправами и молочными продуктами, а мясо едят редко, исключая разве сурочье. Впрочем, и зимою мясная пища преобладает над прочей только разве у богатых, а бедняки при нужде питаются даже падалью. Монголы варят мясо большей частью без всяких приправ, лишь с солью, и, едва вода, в которой оно варится, успеет вскипеть, вынимают его из котла и едят полусырым. Бульон же, или, точнее, горячую воду почти без навара, разливают в деревянные чашки и пьют.

Хлеба монголы не пекут, а одни лепешки, да и то редко. Муку и просо они поджаривают на масле или сале, потом всыпают в чай. Общеупотребительный в Монголии кирпичный чай (зеленый) отличен от ввозимого к нам (черного) кирпичного чая и бывает двух сортов, из которых один потребляется в восточной половине Монголии, а другой – в западной. Кирпичи (около 4–5 фунтов) того и другого сорта ходят в соответственных им половинах Монголии как монета, и на них в отдаленных от городов местностях можно купить у жителей все, что у них имеется для продажи, скорее и выгоднее, чем на серебро. Таков в Монголии спрос на этот продукт, который, без преувеличения, можно назвать насущным хлебом ее обитателей.

Для заварки монголы отделяют от кирпича потребный кусок и крошат или толкут его в деревянной ступке, а потом опускают в котел с горячей водой, добавляя туда молока, масла или жира и соли. За недостатком ее, кладут в котел соленой земли с солончаков, называемой гучжир. Так заваривается по-монгольски чай как напиток, но если желают приготовить из него кушанье, то берут муки или пшена и, поджарив на сале или масле, спускают в тот же котел.

Потом всю эту смесь варят. Получается густая болтушка, на вкус непривычного не только неприятная, но даже противная. Монголы же едят ее с большим удовольствием и в значительном количестве. Это самое употребительное их кушанье. Сурочье мясо большинство монголов ест охотно, хотя оно и имеет неприятный запах. Сурка монголы жарят иногда оригинальным способом: по снятии шкуры и выделении внутренностей в полость животного кладут сильно нагретые камни и тотчас же опускают его в неглубокую яму, засыпая сверху землей.

Над ямой разводят быстро огонь и поддерживают его до тех пор, пока мясо не зажарится. Монголы очень любят баранью грудинку, зажаренную на вертеле, которая вырезается вместе со шкурой, а также вареные колбасы из толстых бараньих кишок, начиненных бараньей кровью. Им известны и пельмени (мясные вареники, или колдуны), заимствованные, вероятно, от китайцев, но в Халхе это кушанье готовят редко.

Из молока монголы приготовляют много разнообразных продуктов. Так, проквашенное в теплом месте коровье молоко употребляется в пищу под названием тарака, или шарика. Коровье же молоко, по брожении в кожаном мехе, превращается в кислый, спиртуозный айраку, или арику, из которого гонят водку, а твердые, высушенные остатки, арца, разваривают в воде и едят. Густые подсушенные сливки называются «урюм» и употребляются с чаем.

Затем монголы делают несколько родов сыра, из которого наиболее распространены бислык и хурут. Бислык приготовляется из кипяченого молока с примесью небольшого количества айрака посредством прессования этой смеси, а хурут – из творога, который прессуется и долго подсушивается. Кроме перечисленных продуктов, монголы приготовляют хорошее масло (тосо), содержимое в очищенных бараньих желудках, в которых возят его и на продажу, а из кобыльего молока делают кумыс.

Посуда у монголов большей частью китайского изделия, и только небольшое количество металлической (котлов, ковшей и ведер) приобретается от русских купцов, торгующих в Монголии. Для варки пищи служит плоский чугунный котел сферической формы, устанавливаемый на таган, а для разливания жидкостей, вынимания мяса и прочего – уполовники и ковши. Последние бывают весьма больших размеров и часто употребляются монголами для варки пищи во время путешествий с караванами.

Воду возят и держат в высоких деревянных бочонках (домбах) эллиптической (в поперечном разрезе) формы (для удобнейшего помещения на вьючном седле), с ушками на боках, сквозь которые продевается веревка для привешивания бочонков на седле. Из деревянной посуды у монголов имеются еще: высокие и узкие ведерки усеченно-конической формы, большие чаши и чашечки, из которых пьют чай, кумыс, бульон и прочее, корытца и ступки для толчения чая. Кожаные мешки (тузлуки) служат для содержания молока и приготовляемых из него жидких продуктов.

Каменная посуда состоит из китайских фаянсовых чашечек, у богатых можно встретить и фарфоровые чашки. Ложки монголам неизвестны: жидкие кушанья они пьют из чашек, а прочие едят прямо руками. У них сохранился еще обычай снимать с умерших родственников черепа и выделывать из них, в знак воспоминания, чаши, кромки которых украшаются серебряными ободками, но эти вещи ныне редко встречаются.

Табак во всеобщем употреблении, – большинство монголов курит и нюхает. При встречах, после взаимных приветствий, монголы потчуют друг друга трубками или нюхательным табаком, слезая с лошадей и усаживаясь один против другого на корточки. Табак, трубки, кисеты и табакерки монголы покупают у китайцев. Монгольские трубки ничем, кажется, не разнятся от китайских: это маленькие (с наперсток), но толстостенные трубочки с раскрашенными весьма мелким узором чубуками, которые оканчиваются каменными мундштуками.

Табакерки имеют форму маленькой плоской фляжки и делаются из кварца, яшмы, халцедона, нефрита и серебра. Каменные табакерки, приготовляемые из одного куска, замечательно искусно выдалбливаются через узенькое горлышко. Табакерка закупоривается пробочкой, ко внутреннему концу которой прикреплена миниатюрная ложечка для добывания табака.

Ремесла очень мало знакомы монголам: большую часть предметов промышленности обрабатывающей они покупают у китайцев. Местные ремесленники делают, однако, хорошие огнивы и ножи, а также некоторые серебряные вещи, как то: серьги, браслеты, кольца и бляхи. Кроме того, монголы дубят очень хорошо овчины, но кож, исключая посредственной сыромяти, почти вовсе не умеют выделывать.

Войлоки монголы делают большей частью сами, но покупают немного и у китайцев, приготовляющих их из шерсти монгольских же животных, и сбывают монголам немало поддельных войлоков из шерстяных отрепьев, покрытых снаружи слоями хорошо прокатанной шерсти. Деревянные части юрты, подобно войлокам, монголы частью делают сами, частью покупают у китайцев.

Из Куку-хото ежегодно вывозится множество решеток для юрт и деревянных домб, в Урге и в Улясутае также приготовляются тамошними ремесленниками-китайцами деревянные части для юрт. Гобийские монголы не только остовы для юрт, но даже корыта, из которых поят скот у колодцев, привозят из Внутреннего Китая. Веревки для юрт и прочих надобностей монголы вьют сами из чистой верблюжьей шерсти или из бараньей с конским волосом.

Ни тканей, ни ковров монголы сами не делают, хотя у них и есть для того материалы: прекрасная верблюжья шерсть и довольно мягкая баранья, которую они не умеют даже стричь. Вообще в ремеслах монголы сделали весьма незначительные успехи, несмотря на продолжительное общение с таким промышленным народом, как китайцы, от которых они заимствовали очень немного полезного.

* * *

Экономическое положение населения Монголии далеко нельзя признать удовлетворительным. По свидетельству наших купцов, издавна торгующих в Монголии, прежде оно было несравненно лучше. Сильные падежи и целый ряд суровых, снежных зим в последнее десятилетие, погубившие множество скота, – отозвались крайне неблагоприятно на народном благосостоянии. Но эти явления случайные, а существуют и постоянные причины незавидного экономического положения монгольского народа.

Они заключаются в противозаконных поборах местных властей при всяком удобном случае[19], разорительных для простого народа, и в недобросовестной эксплуатации монголов китайскими торговыми компаниями, действующими сообща с продажной местной администрацией. Некоторые из этих компаний содержат как бы на откупе узаконенные сборы с монголов: они вносят за них деньги (серебро), за что получают право собирать с туземцев скот по оценке, делаемой местной администрацией, с которой они делятся барышами. Понятно, что подобная оценка, производимая пристрастными чиновниками, убыточна для монголов и приносит огромные барыши компаниям.

Китайскому правительству монголы, как известно, никаких податей не платят. С них взимается только налог (по числу скота) на содержание местной администрации. Сверх того, монголы обязаны: 1) отбывать почтовую гоньбу по всем большим трактам Монголии, содержа на станциях положенное количество юрт, верблюдов и лошадей для проезжающих по казенной надобности, а также доставлять им бесплатно указанное количество баранов для пищи; 2) содержать пограничные караулы, на которые по очереди назначаются монголы из разных местностей, и пребывают на этих караулах от двух до четырех лет и 3) выставлять в военное время с каждой тысячи человек мужского пола по 80 всадников от 18 до 60 лет.

Монголия, будучи составною частью Китайской империи, имеет, однако, собственную администрацию (из монголов), исключая высшую (смешанную), и сохранила прежнюю удельную систему, существовавшую в ней еще до подчинения Китаю. Уделами, или хошунами, управляют наследственно монгольские князья, утверждаемые в правах владения ими богдо-ханом.

Но власть удельных князей ограничена законами, на основании которых они и управляют своими хошунами[20]. Следовательно, монгольские удельные княжества нельзя представлять тираниями, тем более что в Монголии существует высший административный надзор за удельными князьями, установленный китайским правительством.

Резиденция Цецен-хана находится на среднем Керулюне в местности Хара-хайлар. Ставка Тушету-хана – на р. Орхоне, верстах в тридцати ниже устья р. Толы. Ставка Сайн-ноина – в монастыре Эрдени-цзе, на верхнем Орхоне. Ставка Цзасакту-хана находится у северного подножия хребта Тайшир-ула, верстах в сорока пяти к югу от монастыря Нарбаньчжи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.