Воздушная разведка
Воздушная разведка
– Господин обер-лейтенант!
Я вскакиваю, заспанный.
Ах, да! Ведь сегодня мой первый очередной полет! Долой с постели!
– А что погода? – спрашиваю денщика.
Он пожимает плечами.
– Как сказать, господин обер-лейтенант: звезды хоть и есть на небе, но и облака тоже!
Я проворно сую ноги в туфли и бегу на двор.
Наверху, там и сям, легкие облачка барашками, а в общем прекрасное чистое небо. Но сегодня звезды светят не четко, и ясно, словно проткнув острием циркуля небесный свод, а мерцают беспокойно, неровно, подобно огонькам свечей на ветру… Я знаю, что это означает: воздух насыщен влажностью, и к утру появятся тучи. Но пока их еще нет, а потому – на аэродром!
Через четверть часа я в офицерском собрании, где меня уже дожидается мой пилот Энгман. Подают горячий как кипяток кофе. Удивительно, как подкрепляет! На придачу, хлеб с вареньем и даже яйца всмятку. Как ни скуден их запас в настоящее время, но в них не отказывают летчикам, которым предстоит очередной полет.
Покончив с первым бутербродом, я украдкой перевожу глаза на Энгмана. Он, как раз, намазывает себе – с полным еще ртом – третий хлебец. Вот наслаждается человек!
Желая убить время, я наливаю себе вторую чашку кофе и прихлебываю из нее до тех пор, пока Энгман не выпивает четвертую порцию, после чего, вполне удовлетворенный, он энергично вытирает рот.
– Ну, Такэ, посмотрим-ка еще раз на карту. Задание на сегодня: обычная воздушная разведка.
Я обвожу рукой по карте пространство около двух тысяч квадратных километров.
– Бомб сегодня не сбрасывать, – продолжаю я. – Надо будет сделать фотосъемки: железнодорожного треугольника западнее вокзала Серона, лагеря восточнее деревни Фроман, аэродромов Сен-Третена, Вакка и Лоселя.
Энгман кивает головой.
– А где мы перемахнем через фронт? – спрашивает он.
Я пожимаю плечами.
– Да… вероятно, у Сарло. В бюллетене о погоде что-то упоминается, о западном ветре.
Через минуту наш автомобиль несется по тихим улицам городка. Энгман смотрит на небо.
– Мне кажется, ветер дует даже с юго-запада, – говорит он.
Я того же мнения.
– Да… И очень скоро ветер надвинет на нас облачный покров… Посмотрите-ка вон там, сзади: видите, как тянется кверху серая густая гадость…
Энгман кивает головой.
– Да, сегодня утром, как видно, не придется стартовать.
Около часовых, охраняющих аэродром, я останавливаю машину и пробираюсь с пилотом по сырой дорожке к нашему ангару. Шофер тащит за нами фотоаппарат и карточки для моих записей.
Через дверцу сарая проникает яркий луч света и остро вырезывается на нашем пути.
– Здорово! приветствую я дежурную команду. – Можете итти кто куда хочет: сейчас и думать нечего о подъеме.
Затем я подхожу к самолету.
– Постойте, Такэ… Дайте-ка я положу все на место, чтобы нам не мешкать потом, когда прояснится.
Я осторожно взбираюсь на мое сиденье. Проверяю: пулемет установлен как следует быть; две обоймы с патронами, справа и слева, лежат в кабине; вот – ракетный пистолет и бинокль, карандаши для записей и для зарисовки, отвертка и изоляционная лента; вот спички, горящие на ветру, и пакля для поджога аэроплана на случай аварии в районе неприятеля; дальше – прибор для записей высоты и ключ с винтом… Словом, все на своем месте.
Тем временем второй дежурный по аэродрому вынимает из ящика фотокамеру и подает ее мне. Пробую затвор: действует. Вставляю ее в гнездо слева, спереди, где она всегда будет под рукой. Укладываю двойные запасные кассеты со свежими пластинками в сумочки, налево от сиденья.
Ну, теперь остается только прикрепить карты – и все готово.
Энгман, в свою очередь, осматривает испытующим взглядом самолет: всюду ли натянуты стяжки? есть ли в резервуарах масло, вода и бензин? И здесь все в исправности.
– Ну, теперь можно сходить на квартиру, – говорю я Энгману.
* * *
Дома я бросаюсь, одетый, на кровать.
– Гуго, буди меня каждые полчаса, а если прояснится, то немедленно! Даже если в небе покажется хоть самая маленькая голубая дырка!
Через три минуты я снова сплю.
В половине шестого денщик будит меня в первый раз.
– Ну?
Накрапывает дождик.
– Ладно! В шесть часов толкни еще раз.
Я бросаюсь на левый бок и снова засыпаю.
* * *
Шесть часов двадцать.
– Господин обер-лейтенант!
– Мм…
– Маленькая голубая дырочка!
Гоп! Я соскакиваю с кровати и мчусь во двор.
Ага! Вон она чудесная дырка в облаке, желанный клочок прекрасной лазури.
Через десять минут мы с Энгманом снова на аэродроме.
– Ну, Такэ, наконец-то проясняется… Я справлюсь по телефону о видах на погоду, а вы пока распорядитесь, чтобы вытащили машину и попробовали мотор.
* * *
Виды на погоду благоприятные, и мы собираемся лететь.
Выходя из стартовой будки, я вижу, как механики открывают дверь нашего ангара и вытаскивают белую птицу на зеленое поле. Энгман, в своем толстом меховом пальто, осторожно скользит между тросами к своему сиденью. В одно мгновенье готов и я. На мне кожаная куртка, шлем и шарф вокруг шеи.
Тем временем стартовая команда подсовывает колоды под колеса самолета и кладет его хвост на козелки. Я осторожно взбираюсь в мою кабинку. Бросаю еще-один быстрый взгляд на свои владения: все в порядке. Я поднимаю свое подвижное сиденье и наклоняюсь вперед между обоими подкосами кабины, чтобы иметь возможность видеть пилота. Энгман, между тем, накачал бензину в бак и наклоняется вперед. Смотрю на магнето: оно стоит на «Выключено!»
– Выключено! – кричит пилот механику.
– Выключено! – повторяет последний, хватается за пропеллер и раз шесть-семь с трудом раскачивает его.
– Свободно! – кричит он пилоту и отскакивает назад.
Энгман передвигает рычажок газа на три зубца и ставит оба магнето на «Включено!»
– Свободно! – кричит он в ответ и дает контакт.
Резкий треск… самолет весь вздрагивает… и мотор начинает работать. При четырехстах оборотах в минуту он так разгоняет деревянный пропеллер, что тот кажется просто круглой тенью. Через пять минут Энгман снова наклоняется вперед и испытующе пробует руками трубу радиатора: нагрето достаточно.
– Держите крепче! – кричит он команде.
Четверо солдат хватаются за оба конца крыльев птицы, в то время как еще двое ущемляют ей хвост и цепляются за шпору.
Энгман передвигает газовый рычажок еще на несколько зубцов – и стрелка счетчика, отмечающего обороты, передвигается на 800…
Еще через минуту она показывает 1000…
Энгман немедленно передвигает рычажок еще дальше и дает полный газ. Ух, как бешено свистит пропеллер! Теперь его, кажется, совсем и нет, и только слабо мелькающая тень выдает его существование.
Стрелка доходит до 1300 и останавливается…
Рев мотора наполняет воздух. Какая мощная песнь стали и железа! Какая чудесная для моего слуха музыка!…
Пропеллер нетерпеливо дергается и неудержимо стремится вперед.
– Пускайте! Пускайте!
Бока самолета трепещут, как у чистокровного коня…
– Вперед, вперед!
Четверо солдат, – те, которые ухватились за крылья. – напрягаются изо всех сил, чтобы удержать рвущуюся из их рук воздушную машину…
Зеленая трава, словно под напором вихря, покорно никнет к земле позади машины. А разгулявшийся ветер, в порыве буйного задора, срывает фуражку с головы одного из. механиков, держащего хвост машины, и относит ее на несколько сот метров…
Вдруг шум мотора внезапно затихает. Энгман опять передвинул назад газовый рычажок.
– Готово?
Я утвердительно киваю ему и приказываю команде отойти на минуту в сторону.
«Так-так-так-так!» – стреляет, словно пулемет, мой аппарат… Отлично! Все в порядке!…
Мы быстро катимся на стартовую площадку. У каждого конца крыльев находится по дежурному.
На краю аэродрома мы поворачиваемся кругом – носом на север.
– Пускай! – кричит Энгман команде и дает полный газ.
Я быстро устанавливаю на запись барограф, и гул мотора снова переходит в мощный рев…
Огромная птица медленно трепыхается на поле… вот она поднимает свой хвост… бежит с трудом на своих двух ногах… все быстрее и быстрее… Вдруг она делает небольшой прыжок… гоп!… и незаметно отделяется от земли…
Мы летим.
Я кидаю взгляд назад… Там, внизу, – длинный ряд ангаров… Утренний ветерок весело треплет их флажки…
Вираж!… Городок приближается. Церковь с любопытством смотрит вверх, стройно возвышаясь над крышами низких домов… Вон светятся маленькие квадраты садов… Несколько телег стоят на рынке… Грузовик, поднимая пыль, несется по Вокзальной улице… Солдаты и крестьяне останавливаются, чтобы посмотреть на нас… Какая милая для взора картина!…
Но это радостное чувство быстро тускнеет. Даже здесь, еще так далеко от фронта, в голове теснится только одна мысль: исполнить задание… Еще раз проверяю на карте свой путь. Впрочем, теперь, когда мы забираем высоту, мне незачем следить за ориентировкой: Энгман знает эту местность, как свои пять пальцев…
Вдруг – трах! Такой здоровый удар слева, что машина круто накреняется вправо. Ага! «Болтнуло!» Энгман, с быстротой молнии, выравнивает самолет, и он мгновенно принимает горизонтальное положение… Не беда: знакомое кушанье…
Я бросаю быстрый взгляд на высотомер: 1000 метров.
Навстречу нам несутся клочья облаков. Прозрачные и тонкие, словно вуаль. Но ради них мы не только не сворачиваем, а без помехи пронизываем их массу. Им это не по вкусу, и они сердито трепыхаются вокруг нас. Ладно! Мы только смеемся над ними…
1500 метров.
Но нам нужно подняться гораздо выше, прежде чем лететь над фронтом. Я смотрю через отверстие вниз на землю. С правого края, в четырехугольной дырочке, виден как раз дом. Я слежу за ним, пока он медленно уходит от нас и слегка отклоняется вправо. Так… значит, правильно: юго-запад. Ведь мы решили, что перелетим через фронт у Сарло… Над фронтом висят облака, – но они кучевые, а не сплошные и не препятствуют правильному наблюдению.
2100 метров…
Теперь остается только пустить в ход фотокамеру, после чего можно лететь в сторону неприятеля.
Я вынимаю аппарат из гнезда и быстро соображаю: солнечный свет и легкий туман… Значит – желтое стекло, открытая диафрагма и экспозиция в 1/280 секунды… Готово!
Я хлопаю Энгмана, чтобы он летел на фронт…
Ах, да, маленькое пояснение. Рев мотора – плохой аккомпанемент для разговора. Поэтому, мы придумали простые условные знаки: удар по правому плечу – вираж вправо, по левому – вираж влево, между лопатками – снова прямо, вперед, а по пробковому шлему – вниз; тот, кто первый увидит самолет неприятеля, машет рукой, а если мы неожиданно попадем под обстрел зенитных орудий, я раскрою несколько раз сжатый кулак.
Вот и все, в сущности. Очень просто, неправда ли?
Если же случится что-нибудь совсем необычайное, тогда Энгман должен, по уговору, убавить газ, и мы сможем прокричать друг другу несколько слов.
Итак: вираж влево.
«Уай-и-и!» – завывают тросы, когда машина делает поворот.
Через несколько минут, пролетев довольно большое расстояние, я ударяю Энгмана между лопатками: снова вперед – к фронту. Машина медленно принимает горизонтальное положение.
Ориентироваться легко: надо только держаться прямой, как нитка, дороги, ведущей из Лорэ в Сарло. Вон обоз из пятнадцати грузовиков движется к фронту, оставляя после себя тучи пыли. Снаряды или провиант? Маленькие темные четырехугольники грузовиков отчетливо выделяются на серебристо-серой ленте шоссе.
Железнодорожное полотно тянется, на несколько километров, рядом, в том же направлении, что и большая дорога. Вон со станции Гивонь выходит, как раз, длинный товарный поезд. Мы очень быстро его опережаем…
Дальше, дальше… Вдруг дорога ныряет в лес. Из-за деревьев она кажется нам теперь узкой и неправильной.
Вот она снова выходит на простор и вливается в село, – по-видимому, зажиточное, потому что оно лежит в плодородной долине небольшой реки. Вдоль шоссе вытянулись жемчужной ниткой деревни и фермы. За ними – белая беспорядочная куча рвов резко бросается в глаза между зеленой травой, лежащей неправильными рубцами. Здесь упражняются войска, которых обучают штурму неприятельских окопов.
Я бросаю быстрый взгляд сквозь тросы и вижу прямо перед собой, как на плоской тарелке, – позицию.
Между нами и врагом – темная лента, то узкая, то широкая. Окопы то расходятся на тысячи метров, то приближаются друг к другу, то чуть не сливаются вместе. А из передовой траншеи выползают, точно щупальца, грозные подкопы.
На железнодорожном полотне уже не видно больше дыма паровозов. А на серой ленте шоссе, даже вооруженным глазом, не заметишь ни одной повозки, ни одного пешехода.
Мы приближаемся к царству артиллерии.
На французской и германской стороне – картина одинаковая. Вон в той деревушке, что прямо за окопами, вряд ли сохранились какие-либо стены, а в той, что лежит подальше, они еще уцелели кое-где. Но нет ни крыш, ни дверей, ни окон. А еще дальше, начиная от главного траншейного хода до самого/отдаленного окопа, на много километров вглубь, где артиллерия предполагает местонахождение резервов и лагерей, – там все поля разрыты снарядами.
За позицией земля изуродована, точно оспой, тысячами воронок от тяжелых снарядов, а впереди нее она так разворочена гранатами и минами, что белый грунт, меловой и скалистый, совсем обнажен…
Бедная Франция!…
Сегодня утром сравнительно спокойно.
Лишь там и сям мелькают внезапные вспышки орудийного огня, моментально угасающие в зловонных облаках дыма и газов. Треск разрывающихся снарядов до нас не доносится: его заглушает гул мотора.
Мы пролетаем над германскими окопами. Вон, внизу, под нами, огромная воронка от грозного «чемодана». Она. находится как-раз между обеими позициями, которые разделяет здесь пространство метров в сто, не больше… Кто вырыл сегодня эту воронку? Мы или неприятель?… Я не знаю…
Вот, наконец, французские траншеи… Нервное напряжение, все усиливающееся по мере полета, достигает в эту минуту своего предела. Его невозможно преодолеть: оно неизбежно при каждой разведке… Мы над неприятельскими линиями. Вон французские канониры уже направляют на нас свои зенитные орудия… Когда раздастся первый выстрел, и где упадет снаряд?…
Энгман беспокойно ерзает взад и вперед на своем сидении. Он перегибается то вправо, то влево, стараясь высмотреть, что-нибудь у мотора. Но там ничего подозрительного…
Я тоже выворачиваю себе шею, поочередно склоняясь от правой бортовой стенки к левой, а оттуда – опять назад. Крепко уцепившись за кабан, я вытягиваюсь на цыпочках и смотрю через крылья вверх… Нет, нигде еще не видно следов разрыва…
Когда же, наконец, вынырнет снаряд! Хоть бы скорее!… Под нами медленно уходят назад окопы, очень медленно (так нам кажется сверху), хотя мы летим со скоростью в 150 километров в час…
А выстрела все еще нет!… Здесь Энгман не нуждается в моем похлопывании: он в точности знает, что ему надо делать. Хотя момент для увертывания от разрыва гранаты еще не подоспел, мой пилот уже летит не по прямой линии, а каждую четверть минуты меняет направление; он делает это очень осторожным, едва заметным передвижением руля поворотов, чтобы не возбудить внизу излишнего внимания неприятельских артиллеристов, которые могут, в таком случае, переставить дистанционную трубку или фитиль.
Но почему же французы не стреляют?!
Я окликаю Энгмана и ищу в зеркале его взгляд. Я растопыриваю пальцы, отрицательно мотаю головой, вопросительно пожимаю плечами. Моя жестикуляция должна означать: «Где же огонь зенитных орудий? В чем дело?». Энгман пожимает плечами: «Может быть, они нас еще не отыскали?»
Вдруг – тррах!… Такой громкий выстрел, что мы невольно вздрагиваем, и в то же время снизу в самолет что-то так резко ударяет, что нас подбрасывает кверху… Ага! первая граната!… И, как на грех, удачно!
Энгман делает крутой вираж вправо. Таким образом, второй снаряд упадет гораздо левее.
Слава богу: наконец-то, они открыли пальбу!…
Откровенно говоря, обстрел из зенитных орудий для нас, летчиков, всегда очень интересен. Он напоминает искусную азартную игру, только с очень высокой ставкой. Главное правило в этом состязании: противнику не следует слишком затягивать начало, ибо, как только мне известно, что он летит туда-то, я могу немедленно сделать ответный ход. Французам в этот день повезло с самого начала: обычно, если первый выстрел удачен, то и следующие попадают довольно удовлетворительно; если же первый снаряд – мимо, то часто случается, что артиллерист, направляющий стрельбу внизу, из боязни сильного корректирования,[1] делает промахи, и гранаты, вообще, недолетают… А самое неприятное тут, это, конечно, те минуты, когда ждешь огненной реплики врага.
Мы недолго держимся нового направления, – иначе канонирам внизу будет удобно нас обстреливать. Полповорота налево! Посмотрим-ка, где теперь взорвется следующий снаряд. Правильно, так оно и есть! Далеко позади нас, из воздуха выплывает легкое белое облачко… Оно все растет и растет – и вдруг нас оглушает резкий выстрел. А вон там еще граната!… Кажется, будто в пространстве носятся тонкие и нежные клочки и хлопья ваты, от которых… зависит наша судьба. Зубчатый осколок в тело или шрапнельная пуля в голову – и все кончено!… Но о таких вещах вспоминаешь только мельком: там, наверху, для подобных размышлений нет времени…
Легкий крен влево.
Французам кажется, что они определили приблизительное направление, и они обстреливают нас гранатами и шрапнелями, быстро выпуская их одну за другой. Но мы летим быстрее, чем они корректируют огонь своей артиллерии. И потому опасные облачка от нас все дальше и дальше. Звуки выстрелов все слабее поражают наш слух, и скоро мы совсем перестаем их слышать.
Ну, теперь можно прямо вперед!…
Вдруг опять – тррах!… Как раз перед нами взрывается граната… Неприятный сюрприз! И через секунду дымок от разрыва тянется уже через наши тросы. Тьфу, чорт возьми! Какое адское зловоние от серы и селитры, брр! А самое главное – штучка угодила в нас весьма удачно… Энгман ставит машину слегка на нос и «нажимает». Благодаря этому, мы выигрываем в быстроте и слегка теряем в подъеме. На высоте трех тысяч метров, сто или двести не имеют большого значения…
Браво! «Ход» был правильный: следующий разрыв происходит уже высоко вправо… Великолепно! Теперь больше не «нажимать» – иначе мы чересчур снизимся. И слегка вправо! Так!
Но французы все-таки заметили наш маневр. Трах! тррах! – звенит в ушах одновременно справа и слева. Ах, злодеи! По-видимому, они выставили против нас новую батарею из четырех орудий. А направляющий стрельбу, видно, ловкий малый. Стреляет умопомрачительно…
Опять – тррах! тррах!…
Вот одна граната лопнула совсем близко слева, а другая чуть-чуть подальше справа и на этот раз ниже… Значит, француз заметил, что мы слегка потеряли в высоте. У этого артиллериста, должно быть, великолепный измеритель расстояния…
Небольшой вираж влево… Ага! теперь он пробует шрапнелями. Бац! бац!… И тут этому молодцу везет. От резкого металлического звякания о левую поддерживающую поверхность, я круто вздергиваю голову… Пуля, как видно, ударила в трос или в подкос: вон две дырки в стяжке. Ветер пропеллера треплет истерзанные нити входного отверстия…
Пора нам, однако, уходить из этого пекла…
Я слежу за длинными дымовыми завесами, которые все дальше расплываются перед нами. Они облегчают неприятелю обстрел, но, вместе с тем, они помогают и нам. Благодаря этому дыму, мы видим, где надо приблизительно искать батарею зенитных орудий. Она, верно, стоит вправо, внизу, вон в том лесочке…
Я резко ударяю Энгмана по левому плечу, и он делает энергичный вираж влево. Мы отклоняемся почти под прямым углом от нашего прежнего курса.
Опять правильный «ход»…
Следующие десять или двенадцать выстрелов уже безрезультатно трещат все дальше и дальше. Теперь французам нужны новые записи, новый прицел, новые вычисления и новое направление… Маленькая пауза. Где взорвутся следующие снаряды?… Проходят полные ожидания секунды… Ура! вот они! Значительный недолет…
Легкий вираж вправо… Теперь недолет еще значительнее. Чудесно! И новых выстрелов не слышно…
Между прочим, своеобразная картина: весь путь, по которому мы летим, окаймлен облачками разрывов, – их больше сотни. Самые молодые, только что народившиеся, отливают белым серебром на солнце и кажутся прекрасного телесного цвета. Облачка постарше постепенно отстают от молодых и уплывают к лазоревому небу. А юный утренний ветерок, со своей стороны, шаловливо играет с ними, пока не растреплет их до неузнаваемости…
Мы летим все дальше и дальше. Белые линии траншей то и дело прерываются, исчезая в лесах и котловинах. Приближаются большие лагери для резервов, пока еще скрытые в земле, ибо они находятся в зоне артиллерийского обстрела. Дальше показываются лагери уже незамаскированные, выстроенные из дерева и волнистой жести. Хорошие мишени для бомб, в особенности там, где сквозь зелень елей предательски мерцает светло-серый меловой грунт разрытой земли…
Здесь постоянное движение: сменяются воинские части, проходят обозы с снарядами, катятся санитарные повозки и походные кухни, теснясь и толкаясь у мостов и у въезда в деревню…
Мы летим все дальше и дальше – вдоль железной дороги.
Вот и Сель: головная станция непрерывного, почти не прерывающегося железнодорожного полотна. Вон, как раз движется к югу дымовая завеса: это – поезд. Я приставляю к глазам бинокль и ищу цель. От сильного сотрясения напряженно работающего мотора, земля в крошечном отверстии стекла бешено танцует взад и вперед. Я крепко прижимаю бинокль к глазам… А, теперь я ясно, вижу поезд, – каждый вагон в отдельности. Их около двадцати и почти все они закрытые. Бросаю взгляд на бортовые часы: восемь тридцать пять. Я быстро наклоняюсь над железнодорожной картой и зарисовываю поезд…
Дальше!
В бинокль я исследую дорогу. Сегодня, кажется, ничего интересного. По широкому шоссе из Селя в Серон стремительно мчится легковой автомобиль. За ним вьется огромный столб пыли и лениво ложится на зеленые квадраты полей, Вот он обгоняет обоз из десяти или двенадцати фургонов, которые тоже очень спешат. Германский летчик, несущийся над их головами действует им на нервы: они опасаются бомб.
Не бойтесь, друзья!…
У опушки леса – аэродром. На зеленом грунте резко выделяются коричневые ангары и белые палатки. Самолет, типа Кодрон,[2] только что сделал посадку и катит домой…
Счастливого пути!… Я снова вооружаюсь биноклем: два ангара и шесть палаток… Так! А на-днях было только три: значит, прибыло подкрепление. Я быстро вынимаю из футляра камеру, где все уже готово. Моя левая рука- – у груши, а правая – у спуска. Смотрю на цель: раз! – и снимок сделан… Быстро меняю пластинку, завожу пружину и сую аппарат обратно в футляр. Вслед затем крепко цепляясь за кабан, перевешиваюсь за борт, высматривая в пространстве – над нами, под нами и за нами – неприятельских летчиков. От этой наиболее грозной опасности можно оградить себя только одним: не дать застать себя врасплох.
Деревня… Французы сильно ее укрепили. По ведущей в нее дороге – я вижу это очень ясно – туда въехали грузовики с воинскими частями. С правильными промежутками они вырисовываются в виде шести рядов маленьких светлых прямоугольников…
Опять аэродром. Снаружи его стоят самолеты. В бинокль я насчитываю три! Два из них – Кодроны с широкой стяжкой. Они похожи на больших коричневых бабочек с сине-бело-красными глазами… А третий – маленький бомбомет – Ньюпор.[3] Он окрашен в темно-серый цвет и выделяется на земле только собственной тенью…
Эта местность довольно густо усеяна аэродромами. У опушки следующей деревни – опять аэродром.
Здесь, насколько я помню, расположена артиллерия авио-отряда. Я быстро вооружаюсь биноклем. Вот как! Пошло на убыль. Две палатки исчезли. Я только хочу опустить бинокль, как вдруг в поле моего зрения скользит крохотное пятно. Хочу его поймать, – не удается. Быстро отрываю бинокль от глаз: – куда же девалось это пятнышко?
Ах, вот оно что: старый самолет Фарман… Ну, это безвредная для нас вещь! Не говоря уже о том, что он забрал всего 800 метров высоты.
Вероятно, и он не заметил нас вверху, потому что летит прямо к фронту, – хочет, вероятно, обстрелять артиллерию.
Мы его не трогаем…
Летим дальше… Вдали – вокзал Серона. Важнейший железнодорожный пункт армии, действующей против нашей. Здесь проходят все поезда с войсками, снаряжением, продовольствием и всем тем, что необходимо для полевых войск.
По мере того, как мы несемся вперед, перед нами появляются все новые сооружения, вырастают из земли новые ангары, ползут новые подъездные и запасные рельсовые пути, высятся новые товарные платформы. Еще дальше показывается, очень медленно, город, вместе с вокзалом. Здесь я вижу длинный поезд – готовый к отправлению состав почти из пятидесяти вагонов… Еще дальше – дымящиеся локомотивы, депо, бараки,…
Я заношу на карту железнодорожные пути и тянусь за камерой…
Вдруг – тррах!… Немного слева, спереди, рвется первая граната! Так! Здесь, как видно, тоже установлены зенитные орудия, и не одно, а целая батарея… Ничего не поделаешь: надо итти напролом!…
Теперь мы не можем делать крутые виражи, чтобы увертываться от снарядов, ибо тогда мы не пролетим отвесно над рельсами и не выполним нашего задания: сделать ряд снимков… Значит – напрямик!
Впрочем, огонь зенитных орудий, сам по себе, – уж не такое большое зло, хотя здесь, далеко за фронтом, даже одна свинцовая пуля, попав в мотор, может натворить много бед.
Гораздо опаснее другие враги: это – эскадрильи Ньюпоров, имеющие своей задачей захват одиночных самолетов, которые летят на разведку отдаленных от фронта станций и дорог и появляются один, два или три раза в течение дня. И хуже всего то, что эти Ньюпоры довольно легко нападают на наш след… Ну, да будь, что будет!…
Я делаю главный снимок и быстро фотографирую дополнительные цели… А теперь – дальше и… смотреть в оба…
До сих пор земля была нам видна сверху совершенно ясно. Теперь же под нами несутся клочья облаков, которые там и сям мешают видимости. Они отличаются еще одним неблагоприятным свойством: это не части обширного облачного покрова, а кучевые облака. К тому же, они очень высоки, а толщиною доходят до 1000 метров. Их вершины достигают 4500 метров, – я же летаю не выше 4000. Отсюда вывод: меня могут ждать неприятные сюрпризы в виде Ньюпоров, скрытых за облаками. А потому зоркость необходима тут необычайная.
И, разумеется, надо все время продолжать наблюдение…
Тем более, что подо мною опять что-то интересное: по дороге между Сероном и Дувилем тянутся тридцать огромных массивных существ. Бинокль к глазам: грузовики. Быстро заношу их на карту и отмечаю время.
Земля медленно уплывает под нами…
Там, далеко южнее большой деревни, я замечаю множество кругов для верховой езды. Вероятно, там расположилась кавалерия, так как обозов не видно. К северу от деревни вытянулись деревянные сараи. Сверху они замаскированы сосновым хворостом, чтобы летчик принял их за полоску леса. Но многочисленные следы повозок и растоптанный грунт наводят меня на правильное предположение: это – склад фуража.
Хорошая мишень для моих свинцовых стрел.
Быстро соображаю: южный ветер, – значит, надо слегка замедлить ход машины, потом немного задержаться… Так.
Вот теперь мы, кажется, взяли правильный курс. Я медленно опоражниваю ящик, чтобы сбросить мои острые штучки, из которых несколько наверное попадут в цель. В солнечном свете ярко сверкает стальной рой моих грозных пчел…
Дальше!… Мы летим вдоль края высокого облака.
Энгман дергает вдруг рычажок газа и показывает вверх.
– Французы! – кричит он и мгновенно делает крутой вираж влево.
Я вскидываю голову кверху.
Действительно, не далее, чем в двадцати метрах, отвесно над нами, скользит, у края облака, Ньюпор. Корпус и крылья у него светло-голубые, а его две большие сине-бело-красные кокарды светятся, точно два огромных глаза бабочки…
Я сразу вижу, что его карта уже бита. Оттого, что он пролетает над нами чуть-чуть слишком отвесно, ему нужно сделать вираж прежде, чем он опустится на нас… И в то же мгновенье я прицеливаюсь из своего пулемета и осыпаю врага градом пуль. Он мгновенно ставит свою машину на нос и снова ныряет в облака…
«Так-так-так-так!» Что-то резко трещит над моим ухом. Я переворачиваю кольцо пулемета. Ах, чорт возьми, там, влево, еще один француз и (будь он проклят!) – чуть-чуть сзади него – еще один, третий.
Последний пока еще не опасен, – надо только следить, чтобы он не напал врасплох. Но второй, справа, уже совсем близко, и надо сперва взяться за него. Я тщательно беру его на прицел и выпускаю в него целый сноп пуль.
По-видимому, Ньюпор неприятно поражен моей готовностью к отпору. А может быть, он уже расстрелял одну ленту, и ему надо снова зарядить свой пулемет… Как бы то ни было, он делает резкий вираж вправо и улетает…
Я снова осматриваюсь кругом: мне нельзя терять из виду двух других французов. И действительно, номер второй, как раз, наскакивает на меня снизу, а номер первый, в то же время, – наискось справа.
Так… Противники, видно, сообразили, что справятся со мною легче всего, если нападут вдвоем. К счастью, номер третий отстал еще на несколько сот метров…
Отлично! Возьмемся сперва за того, который справа. Я даю ему влететь в поле моего зрения и в течение двух секунд посылаю ему около десятка пуль… Маленькая пауза… Потом опять десять выстрелов. По-видимому, и этот Ньюпор тоже уже расстрелял свою ленту, ибо он делает крутой вираж, чтобы зарядить свой пулемет, и, описав широкую дугу, нависает над вторым летчиком…
Но мне некогда любоваться его замешательством…
«Так-так-так-так!» – трещит теперь справа от меня, сверху вниз. Почти в то же мгновенье, я отвечаю на огонь, быстро повернув свой пулемет. Точный прицел… двенадцать выстрелов… короткая пауза… Потом снова прицел, и опять выстрелы… Все время я не перестаю думать о том, чтобы не израсходовать всех патронов.
Просто удивительно, как я спокоен. Ни признака волнения. Быстро и легко я выпускаю свои пули… «Так-так-так-так!» Я закатываю молодцу уже четвертую порцию, но он не отстает от меня. Настойчивый парень, сразу видно…
Теперь между нами не больше ста метров расстояния… Энгман и на этот раз ведет себя безупречно. Как только он услышал, что я прекратил стрельбу, он делает один вираж за другим. Я невольно улыбаюсь, думая о том, как должен злиться упрямый француз, висящий сзади над нами: ведь это мешает ему прицеливаться… Тем временем, мне самому удается взять противника на прицел, и я хочу уже нажать спуск, когда улавливаю вдруг справа от меня, среди таканья вражеского пулемета, жесткий звук. Ага, он попал! Чудесно! В то же мгновенье я стреляю. На этот раз несколько щедрее: тридцать пуль. Ура! неприятельский летчик вдруг скользит на левое крыло, потом, без малейшей предосторожности, ставит самолет на нос и отвесно падает вниз. …И я попал!
И еще удача: второй француз, не сразу заметивший все, что произошло, успел снова приблизиться к нам на двести метров, но, сообразив в чем дело, он круто поворачивает машину, делает вольт и, вместе с третьим летчиком, остается на почтительном расстоянии…
Тррах!… Что такое?! Первая граната из зенитных орудий. Да еще на полпути между нами и Ньюпорами… Это их окончательно обескураживает… Они поворачивают свои самолеты и улетают обратно на юг…
Ура!…
В течение десяти минут нас обстреливают из зенитных орудий, но мы уже вне пределов их досягаемости.
Каким смешным кажется нам этот обстрел после жестокого воздушного боя…
А теперь – домой!
Благотворная реакция охватывает мое тело…
Как прекрасна земля! Как чудесна, вон там, речная долина с ее лугами и деревнями! А как хорош этот канал, обрамленный тополями, и утреннее солнце, отбрасывающее их длинные тени на поле…
Энгман переставляет газовый рычажок на несколько зубцов, и мы скользим при 800 оборотах в минуту. Мы стараемся снижаться не очень быстро. Это необходимо, потому что наша барабанная перепонка несколько уже привыкла к разреженному воздуху, и все сгущающаяся атмосфера производит на нее страшное давление. Разница так значительна, что при быстром снижении в голове, обычно, шумит и жужжит…
Но даже и при медленном планировании мы вынуждены все время открывать рот и глубоко набирать воздух.
Стрелка высотомера неуклонно опускается: 3000-2500-2000…
Энгман снова дает газ – как раз настолько, чтобы мы могли лететь дальше на ровной высоте…
Пять минут спустя между тросами вырисовываются наши ангары.
На зеленом поле показываются два карлика, быстро разворачивающие на дерне длинное полотно: это – место нашего спуска.
До аэродрома еще 500 метров. Мы планируем, но недостаточно. Мотор снова гудит и увлекает самолет на несколько сот метров вперед. Потом его рев замирает, прозрачный кружок винта пропеллера становится все темнее, и мы парим на высоте двух метров над травой… Затем, птица медленно снижается и – бух!, садится на колеса, а секундой позже – на хвост. Мы катимся по земле еще метров пятьдесят, потом останавливаемся… Хорошая посадка!
Мы осторожно едем к ангару, при чем у каждого нашего крыла снова по дежурному. Пока я снимаю очки и шлем и разряжаю пулемет, Энгман закрывает зажигание. Пропеллер делает еще несколько вялых оборотов и окончательно затихает.
Из стартовой будки выходит навстречу командир авио-отряда. Мы вылезаем из самолета и рапортуем о нашем возвращении. Он подает каждому из нас руку.
– Есть что-нибудь особенное?
Я вынимаю свои записи.
– Движение поездов: не оживленное. – И показываю ему заметки на карте. – Вокзалы нагружены нормально. Аэродромы…
Я объясняю сделанные от руки зарисовки, делаю краткое описание выдержанного нами воздушного боя и продолжаю:
– Огонь зенитных орудий, в общем, довольно посредственный. Местонахождение одного орудия установил с точностью: вот здесь, в небольшом песчаном рву. – Я опять указываю на карту. – Вот восемь фотоснимков. Попадания в самолет: два из зенитных орудий и четыре из пулеметов, – одно из них через левый передний подкос… Больше ничего особенного.
Капитан кивает головой.
– Очень хорошо… Спасибо!… Напишите, пожалуйста, немедленно донесение, а я отправлю его в главный штаб.
– Слушаю, капитан!