Депутат Верховного совета

Депутат Верховного совета

Слово «депутат» в советское время для меня было очень значимо. За этим словом виделась большая государственная ответственность, которую в то время не связывали ни с привилегиями, ни со скандальной известностью, ни с каким-то особым образом жизни.

Многие конструкторы-оружейники избирались депутатами Верховного Совета СССР, что говорило о всенародном признании их трудовых заслуг перед Родиной, перед армией. Депутатами были и мои старшие коллеги, разработчики стрелкового оружия.

В. А. Дегтярев и Ф. В. Токарев избирались дважды – в первый и второй созыв (1940, 1946), Г. С. Шпагин – во второй созыв (1946). В 1950 году мне довелось принять эстафету у своих знаменитых предшественников: депутатом я избирался шесть созывов – в 1950, 1966, 1970, 1974, 1979, 1984 годах.

Часто встречаясь на подмосковном полигоне с известными конструкторами-депутатами, я не видел, чтобы они как-то подчеркивали свою исключительность, свою «депутатскую значимость». Не замечал и того, чтобы они когда-либо пользовались особыми депутатскими привилегиями, которые им, наверняка, полагались. Помимо своей основной конструкторской деятельности эти люди исполняли многочисленные депутатские обязанности. Они и в этом были примером, достойным подражания…

Расскажу о том, чему сам был свидетелем.

Так случилось, что за первые два-три года работы на подмосковном полигоне я подружился с создателем легендарного пистолета-пулемета военных лет ППШ Г. С. Шпагиным. Несмотря на его всеобщую известность и на тот факт, что он на 22 года меня старше, в общении со мной Георгий Семенович был простым и искренним. Характер наших отношений совершенно не изменился и тогда, когда в 1946 году его избрали депутатом Верховного Совета СССР.

Конструктор Шпагин в то время жил и работал в городе Вятские Поляны. Название говорит само за себя: небольшой уютный город расположен на красивой реке Вятка. От Ижевска до Вятских Полян всего 200 километров в сторону Москвы. Возвращаясь после полигонных испытаний или совещаний из Москвы домой, мы с Георгием Семеновичем иногда оказывались в одном поезде. Бывало, что вместе добирались от подмосковного полигона до Москвы. Конечно, эти случайные совместные поездки были событием неординарным для меня.

Помню, как-то в 1948 году мы вместе ехали поездом от станции Голутвин до Москвы. Взяли билеты, вошли в свой вагон, а там – «яблоку негде упасть»: все места заняты, вагон переполнен. В вагоне почему-то в основном ехали военные, преимущественно молодые солдаты. Теснота была такая, что присесть негде.

Шпагин медленно пошел по вагону, поглядывая, где бы нам разместиться. Выглядел он весьма солидно и одет был, как всегда, в полувоенную форму. Хотя прославленному конструктору было уже за пятьдесят, походка его оставалась твердой, широкие плечи расправлены. Если что и говорило о возрасте, так это редкие волосы да глубокие залысины.

Прошлись с ним вдоль вагона – безрезультатно. На нас никто и не обратил внимания: мало ли всякого народу садилось в поезд на станциях?..

– Что, так и будем до Москвы стоя ехать? – обернулся ко мне Георгий Семенович. – Впрочем, попробуем хитростью место найти, используя, так сказать, служебное положение оружия системы Шпагина.

В его больших глазах, обычно строгих и серьезных, появились искристые смешинки, скуластое лицо вспыхнуло легкой краской. Услышав, как в одном из купе несколько солдат заспорили о том, какому типу автоматического стрелкового оружия принадлежит будущее, Георгий Семенович с ходу включился в разговор:

– Думаю, что той системе оружия обеспечено будущее, в конструкции которого недостатков нет.

Я чуть не расхохотался, услышав последние слова Шпагина. На испытательном полигоне, куда мы, конструкторы-оружейники, привозили свои образцы, эти слова стали воистину ходячими. Каждый раз, едва Георгий Семенович со своим изделием появлялся на испытаниях, он с неизменной серьезностью, без тени улыбки провозглашал:

– Уверяю вас, у этой конструкции недостатков нет.

Неискушенный человек, не знавший Шпагина, обычно принимал его заверения за чистую монету. Некоторые представители главного заказчика тут же пытались, со строгостью в голосе, поставить конструктора на место:

– Не торопитесь с выводами. Только испытания могут подтвердить, есть или нет недостатки в вашей конструкции.

– Может быть, может быть, – бормотал в ответ Шпагин и подмигивал едва заметно кому-нибудь из нас, так и не сбрасывая с лица маску серьезности.

Вот и в вагоне он ввернул свое любимое выражение, сразу расположив к себе молодых воинов. Один из них, что побойчее, тут же спросил:

– А сегодня, у какого оружия нет недостатков в конструкции?

– Будем считать, у ППШ, – не раздумывая, ответил Георгий Семенович.

– Это почему же у ППШ? – удивленно вздернул брови солдат.

– Вот ты все спрашиваешь, а присесть мне не предлагаешь. Разве может быть разговор на равных, когда один собеседник сидит, а другой стоит, топчется перед ним, словно школьник?

– Извините, пожалуйста, – поднялся с полки солдат. – А ну-ка, ребята, освободим место для товарищей, потеснимся немного.

– Так все-таки, почему же у ППШ недостатков нет? – переспросил молодой воин, как только мы разместились.

– Да потому что он свое уже отслужил, – рассмеялся Шпагин.

– А вы откуда знаете? – вдруг подозрительно засомневался боец.

– Как не знать, сынок, если я сам его создавал. – Георгий Семенович сказал это уже серьезным тоном.

– Неправда, не может быть, – вдруг вскочил с места солдат, чуть не ударившись головой о край верхней полки. – Конструктор Шпагин – это… это… такой человек… Он… он в «общем» вагоне не может ездить…

– Ну, здесь ты, солдат, явно загнул. Если я – конструктор, да еще известный, так должен, по-твоему, обязательно в вагоне «люкс» ехать? Мне ближе, сынок, другое: общение с тобой и твоими товарищами. А поскольку ты, Фома неверующий, бдительность воинскую правильно понимаешь, убедись, кто я такой. – Георгий Семенович вытащил из кармана френча документ с вытесненным на обложке Гербом Советского Союза.

Шпагин показал всем сидящим в купе солдатам свое удостоверение депутата Верховного Совета СССР…

Весть о том, что в нашем купе едет знаменитый конструктор, быстро разнеслась по всему вагону. Солдаты и сержанты столпились в проходе, заглядывая через плечи товарищей, чтобы лучше рассмотреть Шпагина. Потом стали задавать ему вопросы, на которые тот отвечал очень просто и доходчиво. Георгий Семенович беседовал с окружившими его молодыми солдатами, как отец с сыновьями. У меня было такое впечатление, будто собеседники давным-давно знали друг друга.

– Вот он, депутатский прием, каким должен быть. Лучшей обстановки и не придумаешь, – успел шепнуть мне Георгий Семенович во время одной из пауз. – А в кабинете разве так откровенно по душам поговоришь?

В этих словах был весь характер Шпагина, человека непоседливого, постоянно ищущего контакта с людьми, любящего послушать и самому порассказать. Он и на заводе не мог усидеть в кабинете, больше пропадал в цехах. Если видел сбой в работе какого-то специалиста, будь то токарь, фрезеровщик или слесарь, сам становился к станку или за верстак и учил, помогал. Его отточенным навыкам работы могли позавидовать многие. За плечами Георгия Семеновича была великолепная школа рабочей закалки в опытной мастерской, где трудились тогда В. Г. Федоров и В. А. Дегтярев. Можно сказать, не отходя от слесарного верстака, он и шагнул в конструкторы, участвуя в создании новых образцов оружия.

Когда Г. С. Шпагин собирался куда-нибудь в очередную командировку, на заводе его спрашивали:

– Вам билет в какой вагон взять?

– Не беспокойтесь, я съезжу на вокзал сам, – отвечал Георгий Семенович.

И брал билет в общий вагон, хотя, как депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинской премии, имел право на внеочередное получение билета и на самое лучшее место. Не любил он пользоваться предоставленными ему благами, потому что, как признавался, чувствовал себя неуютно, словно своих товарищей несправедливо обижал.

После разговора с молодыми солдатами, мы с Георгием Семеновичем вышли в тамбур немного проветриться.

– Славные ребята, – сказал Шпагин. – Им до всего интерес есть. От них и сам заряжаешься энергией…

Когда поезд уже подходил к Москве, молодой солдат, первым заговоривший со Шпагиным, тронул конструктора, смотревшего в окно, за локоть:

– Георгий Семенович, а вы можете что-нибудь подарить на память?

– Отчего же не сделать подарок такому славному парню, – улыбнулся Шпагин, – Только вот какой? Впрочем, есть кое-что…

Георгий Семенович достал из кармана френча небольшую фотографию и, сделав собственноручную надпись, вручил солдату снимок. Боец принялся разглядывать фотографию, а затем, с нарочитой медлительностью, чтобы видели все окружающие, положил ее в карман гимнастерки. Он был по-настоящему счастлив и, полагаю, запомнил эту встречу и разговор со знаменитым конструктором на всю жизнь.

В столице мы со Шпагиным почти не виделись, хотя и жили в одной гостинице. Я больше пропадал в отделе изобретательства Главного артиллерийского управления, решал свои вопросы в Министерстве вооружения, а он был занят допоздна кроме конструкторских еще и депутатскими делами. Как-то вечером мы встретились в вестибюле гостиницы. Георгий Семенович выглядел уставшим и чем-то крайне озабоченным. Я поинтересовался у него, что за хлопоты тревожат.

– Понимаешь, крайне не люблю победных рапортов, когда многое еще до конца не выверено, не доведено. А тут: на явное очковтирательство пытаются толкать, – в сердцах махнул рукой Шпагин.

Не знаю, что имел в виду Георгий Семенович в те минуты, кого поминал недобрым словом… В подробности он не вдавался. Знаю только одно: Шпагин всем своим существом восставал против любой недобросовестности, его глубоко ранило всякое проявление чванства, попытки выдать желаемое за действительное. Во всяком случае, я помню его именно таким.

Есть своеобразный символ нашей Победы в Великой Отечественной войне – солдат в каске, плащ-накидке, в поднятой руке – пистолет-пулемет системы Шпагина – знаменитый ППШ. Этот символ запечатлен в граните, на полотнах художников, во многих фильмах. И неудивительно: ППШ – оружие фронтовиков, его знают все – от солдата до маршала.

Как депутат, я часто встречался с избирателями, и здесь примером для меня всегда был Г. С. Шпагин.

Об «имидже депутата», как сейчас принято говорить, я мог тогда судить не понаслышке, не по газетным публикациям, а по реальной жизни своих старших коллег: Ф. В. Токарева, В. А. Дегтярева, Г. С. Шпагина. Они были незаурядными личностями, являющими собой честь и славу огромной страны.

* * *

В советское время депутаты, как правило, были людьми известными, отличившимися своей трудовой деятельностью, заслуженные. Герои Советского Союза, Герои Социалистического труда, маршалы, генералы, космонавты, ученые, выдающиеся артисты, спортсмены, рабочие и колхозники…

Сейчас, вероятно, можно смеяться над тем, как более полувека тому назад в Советском Союзе проходили выборы в органы верховной власти – выборы без альтернативы. Но в те годы мы совершенно не воспринимали это как «нарушение свободы» выбора, как «злоупотребление доверием» народа, как обман…

Последнее десятилетие двадцатого века считается временем демократических преобразований в России. После того, как развенчали и обличили институты власти Советского Союза, в том числе и «безальтернативную избирательную систему», «бесправных и безынициативных» депутатов, игравших роль статистов при управлении страной, что же мы имеем теперь?

Когда я вижу в телевизионных репортажах заседания Государственной Думы новой России, ее депутатов, прошедших туда в результате каких-то интриг и скандалов, мне лично становится страшно за народ, за избирателей, которые получили право «свободно выбирать». Кого выбирать? Кто сейчас может быть депутатом? Академик, писатель, инженер?..

Мне совершенно непонятно нововведенное голосование «за партию». Кто же от этой партии после выборов будет решать наши многочисленные проблемы в Думе? Смотрю иногда на никому не известных двадцати-тридцатилетних молодых людей, у которых за плечами нет ни профессиональных достижений, ни жизненного опыта, и удивляюсь…

Конечно, порядочные, умные и честные люди не перевелись еще в России! Но у кого из них могут быть деньги на избирательную кампанию? Вот и видим мы сейчас такой «цвет нации», что становится стыдно за страну. Тем более мне, пробывшему в этом институте власти шесть созывов.

Я счастлив тем, что работал в составе депутатского корпуса, состоящего из умнейших и известнейших людей страны: маршал Георгий Жуков, математик академик Мстислав Келдыш, писатель Михаил Шолохов, поэт Расул Гамзатов, космонавты Юрий Гагарин, Валентина Терешкова, Алексей Леонов…

Не было у нас в Верховном Совете СССР «лоббистов от денег», за спиной которых стояли бы финансовые или криминальные структуры. Да и криминал в то время был далек от законотворческой власти.

Сейчас же выбор избирателей часто ограничен двумя категориями: либо вор, имеющий деньги на всю эту «кампанию», либо скандальный политик, искусно играющий на националистических чувствах народа. Поэтому, когда я вижу, как в Думе такие депутаты дискутируют при помощи рук и ног, то с гордостью вспоминаю свое далекое депутатское прошлое…

Выборы в Верховный Совет СССР проводились раз в пять лет и депутатский корпус обновлялся практически на две трети. Повторно выбирались немногие: руководители областей и республик, либо люди, каким-то образом очень полезные для своих избирателей. Не хочу быть нескромным, но свое неоднократное избрание я объясняю тем обстоятельством, что особая известность моей фамилии легко открывала двери многих «больших» кабинетов…

В эти кабинеты мне приходилось обращаться не только для решения вопросов своего избирательного округа, но и помогать всей нашей маленькой автономной республике Удмуртия. А проблем в то время было много, тем более, в провинции. Строительство больниц, заводов, дорог, школ не обходилось без вмешательства избранников народа: все просили помочь, у всех были «особые обстоятельства».

Кандидатуры будущих депутатов тщательно подбирались областными и республиканскими властями – по одному от каждого территориального округа.

Так составлялся «список кандидатов». Затем он опубликовался в газетах и оглашался по радио. И только после этого начинался период встреч кандидатов в депутаты со своими избирателями.

На каждой встрече кандидату в депутаты давались «наказы». Они-то впоследствии и были основой той программы, которую депутат выполнял за годы своего пребывания в Верховном Совете. Уверяю, «хождение во власть» в те времена не являлось дополнительным удовольствием в жизни избранного депутата, а было тяжелым и ответственным поручением народа, часто связанным с ограничением личных планов и интересов.

Рядовые депутаты освобождались от своей основной работы лишь на время заседаний Верховного Совета и для работы в функциональных комиссиях. Рабочие заседания Верховного Совета СССР (сессии) проводились два раза в год, изредка дополняясь краткосрочными «юбилейными» заседаниями. Дата проведения сессий сообщалась за месяц, так, чтобы депутаты со всех концов страны смогли спланировать свой приезд в Москву на одну неделю для работы Верховного Совета.

Несколько созывов я был членом бюджетной комиссии, разрабатывавшей проект бюджета страны. Для работы в комиссиях депутатов вызывали в Москву иногда за месяц до очередной сессии. В то время не было никаких «депутатских домов», никто не старался стать за время своего «депутатства» жителем столицы. Никому и в голову не приходила мысль, что можно обосноваться в Москве, привезти туда семью и не возвращаться никогда в ту провинцию, которая тебя «выбрала».

За последние 10–15 лет Москва буквально наводнилась новоиспеченными избранниками народа со всеми их чадами и домочадцами, с помощниками, водителями служебных автомобилей и прочими слугами «слуг народа», как раньше называли депутатов. Мы же всегда жили в гостиницах и считали это нормальными условиями для выполнения своих депутатских обязанностей. По окончании сессий иногородние депутаты спешили на поезда и самолеты, чтобы поскорее вернуться домой – к своим семьям, к основной работе, к избирателям.

После возвращения из Москвы в течение месяца мы ездили по предприятиям своих округов с отчетами о проделанной работе. Встречаясь с людьми, принимали с благодарностью их критику и пожелания. А между сессиями вели обязательные приемы избирателей как по личным вопросам, так и по вопросам целых предприятий. Часто приходилось депутатам встречаться и с горем, и с обидами, а иногда и с обманом. Но как же было приятно, если приходили люди, которым смог помочь чем-либо, и благодарили!..

Скажу откровенно, каждое мое избрание было большой честью, ответственностью и выдающимся событием и для меня, и для моих коллег, и для всей моей семьи.

Но первое было особенным. Помню, как радовалась и гордилась мной жена Екатерина Викторовна, как мои маленькие дочки с трудом произносили непонятные им слова: «депутат», «сессия». А вскоре семье пришлось привыкать к моему еще большему отсутствию в доме: к продолжительным командировкам на испытательные полигоны добавились поездки в Москву на сессии, встречи в избирательном округе.

В нашу небольшую квартиру «на депутатский прием» стали приходить люди со своими просьбами, жалобами, советами. Обычно я принимал своих избирателей в одной из наших двух комнат. Для того, чтобы нам никто не мешал, жена заботливо закрывала двери, объясняя детям, что они должны соблюдать тишину в доме. Это означало, что им разрешалось либо тихо читать книги или играть на кухне, либо идти гулять во двор. Таким образом, вся наша семья по-своему участвовала в «приеме избирателей»!

В нашем доме бывали разные люди. Приходили многодетные матери, оставшиеся после войны без мужа, а, значит, без материальной поддержки. Они обычно просили или помочь с жильем, или устроить их на работу, или ребятишек определить в интернат. Приезжали из села «погорельцы» – те, кто после пожара остался без дома, и просили помочь хоть чем-нибудь…

Иногда приходили непризнанные изобретатели. Они раскладывали передо мной свои рисунки и чертежи и шепотом рассказывали о своих открытиях. Помню, один такой посетитель попросил меня перед разговором даже закрыть все окна в доме, чтобы информация об его изобретении «не улетела» на улицу. И, что делать?.. Пришлось ходить с ним по квартире и проверять все окна, обеспечивая «строгую секретность» нашей беседы.

Только после этого «изобретатель» вытащил из-за пазухи свои наброски конструкции сверхсекретного оружия и начал шепотом объяснять его действие. При этом он периодически подходил к входной двери и, приложив ухо, вслушивался в шорохи в подъезде. Когда же ушел, я еще долго не мог прийти в себя.

Было очевидным, что «изобретатель» – человек талантливый, но не совсем здоровый. И, действительно, когда через неделю после его посещения я позвонил по оставленному им телефону, мне ответили, что он, к сожалению, болен и находится в психиатрической больнице…

Запомнился еще один необычный прием. В 1953 году после смерти Сталина была большая амнистия. Множество преступников досрочно было выпущено на свободу: воров, хулиганов, убийц. Все они нуждались в хлебе насущном и добывали его самыми различными способами.

В один из холодных декабрьских дней ко мне на прием пришел рослый красивый молодой человек, показавший свои документы об освобождении из тюрьмы. Он рассказал «свою» историю, как по молодости и по глупости он ограбил магазин. Его пришедший с войны отец-инвалид нуждался в лекарствах, а денег, конечно же, не было. Вот и совершил он это преступление…

Меня же посетитель попросил помочь с устройством на работу на наш завод и, если можно, дать ему кое-какую одежду. И хотя он был на голову выше ростом и гораздо шире в плечах, я попросил жену подобрать ему что-нибудь из моего гардероба.

Катя принесла пару рубашек и костюм, который был мне немного великоват. Мы все это завернули в газету и отдали молодому человеку. Я пообещал ему узнать о работе и через неделю дать ответ. Он ушел от нас счастливым. Да и мы были довольны тем, что помогли такому приятному человеку. И вдруг, через несколько дней, жена мне рассказала о том, что встретила нашего просителя на рынке. Он был очень хорошо одет и продавал различную мужскую одежду, в том числе и мою…

Сейчас, по прошествии полувека, время моего первого депутатского срока вспоминается как время активного познания окружающей действительности, знакомства с человеческими судьбами, а значит, и с реальной историей страны. До этого времени я был поглощен своей работой, и того, что было вне моей конструкторской деятельности, для меня просто не существовало…

* * *

Первый раз меня избрали депутатом в Верховный Совет СССР в 1950 году, практически через год после присвоения мне Сталинской премии. Мне было тогда всего тридцать лет, и в Ижевске я был известен очень малому кругу лиц – только тем, с кем работал на заводе. Когда узнал о моем выдвижении в депутаты, настолько растерялся, что не смог даже слов благодарности произнести. В моей голове стучало лишь одно: «Смогу ли оправдать это высокое доверие народа?»

Мысль эта не давала мне покоя долгие годы. Все время казалось, что я делаю мало и не так эффективно, как хотелось бы. Полагаю, это чувство и называется «чувством ответственности перед народом», как бы высокопарно это ни звучало сейчас.

Перед первой сессией нас, избранных депутатов от Удмуртии, собрали в республиканском Обкоме КПСС. Я не был в то время членом Коммунистической партии (в партию вступил в 1953 году) и никогда не встречался с ее республиканскими руководителями. Депутатов было около десяти человек, среди которых были партийные руководители, директор завода, известный врач, рабочие, председатели колхозов. Нас всех поздравили с избранием, рассказали об обязанностях и правах депутатов, о порядках проведения сессий в Москве. Осторожно дали понять, что мы теперь «лицо республики» и должны соответствовать этому и манерами поведения, и высказываниями, и даже …одеждой.

Наконец, наступил срок первой сессии. Наша делегация в полном составе выехала поездом из Ижевска в Москву. Путь был неблизкий: предстояло ехать более суток и провести в поезде ночь. И хотя мы дисциплинированно легли вечером спать, почти никто из нас не смог заснуть.

Я лежал, вглядываясь в темноту за окном и пытаясь отыскать звезду, которая всегда светила и помогала мне. И в детстве на Алтае, когда проводил ночи в степи, сторожа табун лошадей, и когда подростком шел по сибирской тайге из ссылки в родную деревню… Сейчас же мне снова захотелось увидеть ту звезду, почувствовать ее защиту и одобрение. Но небо было облачным, и отыскать ее было невозможно…

В Москве нашу делегацию разместили в гостинице со странным завораживающим названием «Балчуг». В одну комнату поселили всю делегацию – и мужчин, и женщин.

Условно поделив комнату на две части, мы переместили кровати, поставили посередине стол со стульями и распаковали чемоданы. На стол стали выкладывать привезенные из дома продукты, а за форточку в окне привязывать мешки и сетки-авоськи с домашним салом, колбасой и прочей скоропортящейся снедью.

Вот какие условия жизни депутатов были в те времена!..

Можно себе представить, сколько курьезных случаев происходило с нами в той тесной дружеской обстановке. Но это только способствовало нашему быстрейшему знакомству и дружбе, и я не припомню более сплоченной депутатской группы.

К первому заседанию мы готовились ответственно. Приводили в порядок одежду, читали выданный нам заранее материал, обсуждали его, как перед экзаменом. Все вместе направились в Кремль. Когда проходили через Спасские ворота мимо солдат, стоящих на карауле, я почувствовал, как холодок пробежал по всему телу. Ведь я ступил на землю самого центра большой страны, на землю, по которой ежедневно ходит сам вождь наш, Иосиф Виссарионович Сталин. Я никогда не был фанатичным его поклонником, но эта великая личность всегда вызывала у меня уважение. Да и представьте себя на моем месте: мне было всего тридцать лет, а на лацкане моего пиджака сиял золотой значок лауреата Сталинской премии.

Мы прошли в большой зал, где проходили заседания. К моему сожалению, наши места были довольно далеко от президиума. Когда весь зал встал, приветствуя аплодисментами появление Сталина, я не смог увидеть этого волнующего момента. Попытался встать на цыпочки, но и это не помогло. Вождь стал виден только после того, как зал успокоился и сел.

Сталин был совершенно таким, каким я его знал по фотографиям в газетах и по тем документальным кадрам из «Новостей», которые показывали перед фильмами в кинотеатрах. Та же строгая полувоенная одежда, те же глаза с прищуром, смотрящие и на нас, и, как бы, мимо нас, вдаль. Свои чувства он умело скрывал и под этим взглядом, и под своими знаменитыми усами. Он нес на себе печать постоянной напряженной озабоченности. Да и как еще мог выглядеть руководитель государства, растерзанного пятилетней войной, тайными интригами власти, происками врагов?..

Вне зависимости от обсуждаемой на заседании темы, Сталин непременно присутствовал в президиуме в первой половине дня, а после обеденного перерыва его место пустовало. Это было нормально, так как все понимали исключительную занятость вождя.

Несмотря на отсутствие Сталина, зал никак не расслаблялся, заседание продолжалось в заданном стиле – строго, по-деловому, без лишних эмоций. Депутаты сидели, не шелохнувшись, в креслах и ловили каждое слово выступающего депутата.

Во время заседаний никаких хождений по залу не разрешалось, никаких экстренных вызовов из президиума не допускалось, и даже к Сталину никто никогда не подходил. Сам же он всегда очень внимательно слушал докладчика, изредка делая какие-то записи.

Свои редкие короткие выступления Сталин произносил с ровной интонацией, казалось, совершенно без эмоций. Но все эмоции были заложены в содержании произносимой речи, в ее смысле. После заключительной фразы и нескольких секунд тишины зал буквально взрывался аплодисментами. Иосиф Виссарионович, выждав пару минут, принимался успокаивать жестами депутатов, давая понять, что пора продолжать заседание. Чем это было продиктовано: природной скромностью и строгостью? Или это было «актом поддержки имиджа» вождя? Кто сейчас скажет?..

На заседания Верховного Совета Сталин приходил до самой своей смерти в марте 1953 года. Весть о его кончине была воспринята народом как конец всей нашей жизни, как потеря ее смысла. Впереди замаячила пугающая неизвестность: кто придет к власти, что будет с нами, с Советским Союзом? Мы ведь не были посвящены в те многочисленные «дворцовые интриги», которые всегда велись в Москве.

Мы искренно переживали потерю «отца народов», забыв о своих личных несчастьях и бедах, забыв о тех, кто пострадал за время построения социализма в нашей стране…

После смерти Сталина началось смутное время разоблачений. Сначала был Берия. Естественно, его мало кто любил и поддерживал, а потому это было почти долгожданным наказанием злодею. Затем последовали Молотов, Маленков и другие. Обо всех изменениях в составе правительства и ЦК КПСС страна узнавала по радио, каждый раз замирая при словах диктора о состоявшемся внеочередном пленуме ЦК.

Только после официального утверждения Хрущева наступила какая-то стабильность в жизни государства. Все знали, что Н. С. Хрущев был близок к Сталину, а значит, резких изменений в жизни страны не произойдет. В те годы он не был очень известен в народе как личность, хотя и был членом ЦК. Думаю, вряд ли кто из рядовых граждан страны мог вспомнить, как выглядел Никита Сергеевич до момента его назначения.

Когда Хрущев стал первым лицом государства, то, естественно, все принялись сравнивать его с известным обликом вождя, но из этой затеи ровным счетом ничего не выходило. С одной стороны, Хрущев подкупал своей «народностью». Казалось, это свой парень из соседней деревни. Но его манеры резко отличались от сталинских, и это воспринималось нами с трудом: его какая-то неряшливость во всем облике, простецкая внешность, суетливость, которую невозможно скрыть никакой высокой должностью…

Но постепенно народ привык к новому руководителю страны и начал замечать перемены к лучшему. Стало возможным высказывать критические замечания без опаски быть арестованным, спал гнет всеобщей подозрительности и недоверия, люди стали не такими обособленными. Но и в этом проявились «перегибы» – после ХХ съезда КПСС, состоявшегося в феврале 1956 года, все стали разоблачителями культа личности. Этот культ стали так тщательно выискивать, что дело доходило до смешного – в этом могли обвинять и дворника с метлой…

Встречаться и беседовать лично с Хрущевым мне не пришлось. Депутатом при нем я не был, на съезды КПСС меня не выбирали. Правда, я его видел несколько раз на юбилейных приемах в Кремле, но какого-то личного особого мнения об этом человеке у меня не сложилось.

Хотя во время правления Хрущева шла напряженная работа над созданием унифицированного комплекса образцов стрелкового оружия, я не был в стороне от политики руководителя государства. Вернее, эта политика внесла немало горьких моментов в мою творческую жизнь. Чего только стоил объявленный курс Хрущева на перевооружение Армии?..

Это было время появления в войсках ракетной техники. Ею восторгались и прочили великое будущее, отодвигая все остальные виды вооружения на задний план. Стрелковому оружию досталось больше всех. Мне даже пришлось услышать новый термин «пещерное оружие» применительно к своим образцам. К сожалению, все это спровоцировало резкое сворачивание новых конструкторских проектов и, как следствие, расформирование многих творческих коллективов. Из моей группы ушло несколько опытных и талантливых конструкторов, инженеров, технологов.

Запомнился Хрущев нашему народу и своими экспериментами в сельском хозяйстве: его желание сделать страну «кукурузной» приводило к абсурду.

Традиционная ориентация областей на определенные виды зерновых заменялась повсеместно возделыванием кукурузы. Результаты были плачевные, но ослушаться правителя не смели. Даже мед у нас появился новый – «искусственный кукурузный»! Хотя издревле в русских сказках говорилось: «Стали жить-поживать, добра наживать, да медок попивать»…

Конечно, вспоминается сейчас Хрущев не только этими странными нововведениями, но и первыми поездками по зарубежным странам, Международным фестивалем в Москве, первыми полетами в космос и многим другим. …В том числе и своим нестандартным поведением в ООН, где он позволил себе постучать снятым ботинком по кафедре.

Лично я в годы правления Хрущева «за достигнутые результаты в создании образцов стрелкового оружия» стал кавалером ордена «Трудового Красного Знамени», ордена Ленина и золотой медали «Серп и молот», Героем Социалистического труда, лауреатом Ленинской премии.

* * *

Брежнев пришел к власти в 1964 году, после вынужденной отставки Хрущева. Эта смена в руководстве страны не повлекла особых перемен, надежд или разочарований. Все было по-прежнему: страна работала, училась, сеяла хлеб и рожала детей.

Когда Л. И. Брежнев еще был председателем Президиума Верховного Совета СССР, он приезжал в Ижевск и посещал различные предприятия, в том числе и наш завод. Я был среди тех, кто демонстрировал ему продукцию завода.

Леониду Ильичу в ту пору не было и пятидесяти лет. Он отлично выглядел, был здоровым красивым мужчиной, как говорится, «в самом расцвете лет». Живо интересовался всем, что касалось представленного оружия, задавал вопросы конструкторам, сам брал в руки образцы, а в заключение выразил желание пострелять из них. Нам было известно о том, что он страстный охотник, но в испытательном тире мы убедились еще и в том, что он был метким стрелком. Первый раз мы видели руководителя такого высокого ранга, стреляющего в нашем тире, да еще из положения «лежа»…

В 1966 году я снова стал депутатом Верховного Совета. Прошло двенадцать лет с той поры, как я был в Кремле на последней сессии третьего созыва. Конечно, меня поразили те перемены, что произошли за эти годы. Не было уже той строгой дисциплины в зале заседаний, когда все буквально ловили каждое слово, сказанное с трибуны выступающим.

Четыре созыва я был депутатом Верховного Совета при Брежневе и наблюдал всю эволюцию этого института власти. На последних заседаниях во время докладов к столу президиума могли подойти помощники и передать документы. В зале хождений не было, но иногда допускалось после перерыва не участвовать в заседании. Читаемые доклады стали значительно длинней и наводнялись всякой незначащей информацией. Во время выступлений депутаты позволяли себе тихо обмениваться репликами или просматривать рабочие документы, которых стало несравненно больше.

Брежнев всегда старательно читал написанные для него доклады, не позволяя себе никакой импровизации. Он был в напряжении до того момента, пока не произносил последнюю заключительную фразу. После этого он снимал очки и улыбался депутатам, всем своим видом демонстрируя хорошее расположение к ним и радость от окончания чтения. Конечно, депутаты стоя приветствовали и докладчика, и долгожданный момент завершения его речи. Любопытен тот факт, что хотя Брежнев был человеком общительным и интересным, он никогда не позволял себе свободного общения с залом. Сейчас я думаю, что это вполне мог быть комплекс, вызванный промахами Хрущева…

Жизнь депутатов во время заседаний комиссий и сессий в Москве стала комфортнее. Я жил теперь в респектабельной гостинице «Москва» или в современной большой гостинице «Россия». И в отдельном номере. В исключительных случаях депутатам разрешалось привезти с собой в Москву жену или детей, и тогда мы ходили по вечерам в театры, приобретая дефицитные билеты в специальных кассах в гостинице. Кроме того, появилась возможность покупать кое-что в закрытых магазинах, работающих после заседаний сессии прямо в гостиницах. Хотя очереди и там были достаточно большими и шумными…

Конечно, это и есть те привилегии, за которые нас критиковали в горбачево-ельцинские времена. Но скажите, когда депутату было ходить в столичные магазины, чтобы привезти своим близким и родным подарки «из Москвы»? Лично мне никогда бы не удалось приобрести тех книг, что я купил «на сессии». Они и сейчас составляют самую значительную и дорогую для меня часть домашней библиотеки.

В 1976 году я был включен в состав делегации от нашей Удмуртии на XXV съезде КПСС. Это было незабываемое, многолюдное и шумное действо, напоминающее огромный спектакль. Я никогда больше не участвовал в подобных мероприятиях, не видел такого множества известных людей страны, такого грандиозного концерта на сцене Дворца Съездов.

При Брежневе в 1976 году «за особые заслуги» мне присвоили звание дважды Героя Социалистического Труда с вручением второго ордена Ленина, а в 1982 году я получил орден Дружбы народов.

Как «дважды Герою» мне полагалось установить бронзовый бюст на Родине – на Алтае в селе Курья. И мне пришлось осваиваться в новой роли – я стал «моделью» для скульптора Анатолия Бельдюшкина, ученика знаменитого Томского.

Для нас обоих это было очень сложно, поскольку мастер жил в Москве и работать мог лишь во время моих приездов на сессию. И уж если заполучал меня «на часок», то старался не отпускать как можно дольше.

Сеансы в мастерской скульптора приводили меня в состояние такой усталости, какую я не испытывал и от тяжелого физического труда. Казалось, все тело затекало и становилось каменным. Голова от напряжения начинала болеть. Возвращаясь в гостиницу, я буквально падал на кровать, чувствуя себя совершенно обессиленным…

Каждый раз, приезжая в столицу и переступая порог гостиничного номера, я с ужасом ждал телефонного звонка от А. И. Бельдюшкина и приглашения в мастерскую. Мне было искренне жалко мастера – ему достался такой неудобный «дважды Герой», но пересилить себя я не мог и всячески уклонялся от встреч, уговаривая Анатолия Ивановича поработать с моими фотографиями. В ответ он снова и снова просил меня немного потерпеть, так как скульптура «уже почти готова».

А мне почему-то казалось, то, что я видел в мастерской, было настолько не похоже на меня, что конца этой работе не будет. То я замечал нехарактерные для меня большие брови, то мои скулы неестественно выдавались вперед, то нос начинал задираться.

Иногда в шутливой форме, стараясь не обидеть мастера, я просил что-либо подправить. А он, отвечая мне встречной шуткой, так хлопал инструментом по критикуемому месту на лице моего двойника, что я ощущал эти хлопки на себе. Сложнее всего пришлось с большими, как у Брежнева, бровями. Он всячески пытался их отстоять, убеждая меня, что этим он выражает мои «мысли, мысли»…

И так продолжалось три года…

Наконец, бюст был готов, и нам назначили срок его установки в Курье. Большая делегация из родственников и друзей поехала со мной на Алтай. Все происходило очень торжественно. Бюст поставили прямо напротив здания старой деревянной школы, в которой я когда-то учился. Когда сбросили с него покрывало, я увидел перед собой большого бронзового двойника, который в отличие от оригинала был суровым и похожим на волевого военного начальника, способного одним движением бровей послать на битву полк…

Это были мои личные эмоции, субъективные. Все же присутствующие нашли полное сходство и поздравили нас со скульптором А. И. Бельдюшкиным с удачным завершением установки бюста. Я же обнял своего нового «родителя» и поблагодарил за труд и терпение…

* * *

Наступила эпоха правления Горбачева. Михаил Сергеевич появился на политическом Олимпе, покорив народ своими правильными речами. Его мягкий украинский говор приятно отличался от стальных интонаций предыдущих правителей, а демонстрируемые всему миру «общение с народом» и «дружба семьями» с лидерами иностранных государств вселяли надежды на перемены к лучшему.

Помню, как странно звучало и воспринималось нами произносимое горбачевское слово «перестройка». Какая? Чего? Как долго? Конечно же, все понимали, что это может быть чревато какими-то временными неудобствами, ведущими к новому обустройству страны для повышения благосостояния народа. Но никто не мог предположить, что мы зайдем так далеко в этом процессе, что развалим весь фундамент под тем самым зданием, которому был вынесен Горбачевым приговор: «Перестройка»!

Постепенно начали приедаться речи этого многообещающего политика, а его улыбчивая говорливость не приводила к улучшению жизни народа и заполнению пустующих витрин магазинов.

Объявленный Горбачевым курс на «всеобщую компьютеризацию» страны привел к заполнению свалок валютными отходами «технического прогресса» Запада. Разрешение оплачивать сделки предприятий наличными деньгами – к стимулированию обманных операций и резкому личному обогащению их руководителей. Антиалкогольная кампания – к вырубке виноградников и спаиванию народа суррогатом. Единственная заслуга Горбачева состоит в «открытии границ», да и то нам пока не известен конец этого процесса…

Ослабленный трещинами демократических нововведений Горбачева корабль политической власти в большой стране СССР пошел ко дну, потянув за собой огромные пласты человеческих жизней и судеб.

* * *

Борис Ельцин. Этот человек очень непрост и вызывает во мне огромное противоречие чувств. Он как загадочный фарфоровый китаец, стоящий на прилавках антикварных магазинов. Что он думает, чего хочет, этот «Ель Цин»? Только головой покачает, если его тронуть…

На протяжении последнего десятилетия, получая от первого президента России Ельцина поздравительные телеграммы (кстати, начал эту, продолжающуюся до сих пор традицию, Брежнев), мне всегда становилось не по себе. Ведь все написанное очень правильно и умно, а вокруг все неправильно и абсурдно…

Первый шаг его действий – развал большой страны, называемой Советским Союзом, считаю, был преступен. Мои предки пришли с Северного Кавказа, где мирно уживались украинские и русские казаки, местные народы. Я родился в далеком селе на Алтае (юго-восток Сибири), где рядом жили представители многих национальностей. Потом наша семья была сослана на север Томской области (север Сибири), где мы породнились с украинской семьей, а в нашей школе были ссыльные со всех уголков страны. Далее, был Казахстан, Узбекистан, Москва, Удмуртия…

Какой национальности были те, кто шел рядом со мной по жизни? Не смогу и ответить, так как это не было их главной особенностью. Самое важное, что они были порядочными людьми, занятыми своим делом, а не межнациональными склоками.

Помню, как был проведен первый референдум в СССР, на котором народ однозначно высказался за сохранение Советского Союза. И что? Кто это выполнил? А кто компенсировал народные деньги, затраченные на эту пустую акцию?

Не с позиций преданности идее введения демократии в стране было развалено наше, некогда крепкое, государство, а с позиций пустых амбиций и личных выгод.

Затем в стране провели совершенно непонятную, дикую приватизацию: как бы давалась по справедливости некоторая часть государственного богатства каждому гражданину. Лично я в свои семьдесят лет получил свою часть, по стоимости равную той, что получил мой восемнадцатилетний внук. Справедливо, не так ли?..

Я подарил эту «заработанную» мной «личную часть государственного достояния» дочери, а она, попросив меня расписаться на ваучере, оставила его как семейную реликвию, подтверждающую абсурд того времени.

Так началась всеобщая капитализация страны, повлекшая резкий спад производства, увольнения работников с предприятий, закрытие новых научных разработок. Особенно тяжелое время наступило на оборонных предприятиях. На наших заводах месяцами и годами не платили заработную плату. Умнейшие, опытнейшие инженеры и конструкторы превратились в торговцев китайским и турецким товаром. А что делать, если дома у них голодные дети?..

Ельцинский «геройский» поступок в октябре 1993 года вызвал в народе содрогание и страх. Стрелять из танков в избранный народом парламент не пришло бы в голову и Сталину. Но Ельцина, похоже, мало интересовало чужое мнение – он уважал только свое!

Из народного любимца, притесняемого властью Горбачева, он быстро превратился в «Царя земли Российской», и в этом качестве я его неоднократно встречал лично.

На мой 75-летний юбилей в ноябре 1994 года он приехал в Ижевск, чтобы лично вручить мне награду – орден «За заслуги перед Отечеством» за номером один. Конечно, эта акция была тщательно продумана его помощниками и республиканскими властями. В подобных случаях не приходится рассчитывать на простые человеческие чувства, тут более важна наработка положительного имиджа политиков.

Тем не менее, мне было приятно узнать о столь высоком уровне проводимого торжества. Честно сказать, руководители государства не ко всем на юбилеи приезжают. Да и для нашей Удмуртской республики, для Ижевска это было событием неординарным – редко посещают нашу провинцию политики высокого ранга! А тут все-таки – первое лицо государства…

Конечно, где президент, там уже совсем другой, более значимый уровень мероприятий, там повышенное внимание общественности, атака прессы и т. п.

Имея привычку волноваться перед встречами с любой аудиторией, будь то школьники или солдаты, я был особенно напряжен. Причины для волнения у меня были – одно дело, когда в своем кругу проводишь торжество, другое дело – приезжает высокое официальное лицо. Совсем иначе себя чувствуешь, и это отражается на всем, даже на том, как ты оделся, как побрился, как причесан…

Когда же наши республиканские власти узнали, что приедет сам Ельцин, тут уж началась совсем другая подготовка к проведению торжественного заседания, с большей ответственностью.

В день торжества на улицах было много и милиции, и народа. Дороги были перекрыты, и нам пришлось кое-где ехать в объезд. Подъезжая к месту проведения торжества, я увидел на площади перед Музыкальным театром большое количество народа, сдерживаемого плотным кольцом охраны президента. Не без труда я преодолел эти преграды, ощущая себя не столько виновником всего этого события, сколько причиной многих неудобств, причиненных жителям Ижевска.

Меня провели в специальную комнату, где бы я смог раздеться и привести себя в порядок. Сказали, что президент должен подъехать минут через пятнадцать, и я подумал, что у меня еще есть время сосредоточиться и вспомнить свои «домашние заготовки» для «благодарственного слова юбиляра». Но от волнения в голову ничего не приходило, и мне оставалось надеяться только на импровизацию во время речи. Со мной часто такое случается: подготовлю текст выступления, а потом все это, выученное заранее, не использую, потому что речью руководят нахлынувшие эмоции. И, как потом говорят, получается весьма удачно…

Наконец, сказали, что президент приехал и мне надо идти в зал, вернее, на сцену зала. Мое место в президиуме было в центре, рядом с президентским.

С огромным волнением я вышел на сцену и увидел, как с противоположной стороны появился Ельцин. Мы пошли на встречу друг к другу. Зал при нашем появлении встал и зааплодировал. Торжественное заседание началось.

Много речей звучало с трибуны, много подарков было вручено. Но самое главное прозвучало из уст министра обороны Грачева – приказ о присвоении мне звания генерал-майора. Признаюсь, это было моей давней «тайной мечтой». Не самоцелью, нет! Хотя, как говорят на Руси: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом»! Я же в том, что мне присвоили генеральское звание, вижу факт признания Армией моей причастности к ней.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.