Парижское золотое кольцо

Парижское золотое кольцо

– Походите вокруг КНЕСа. Любопытное место, – посоветовал нам заместитель директора тулузского отделения КНЕСа Жак Бретон.

В перерыве мы воспользовались его советом. Если встать на ступени здания КНЕСа, в «фокусе» его стеклянной витрины, за которой «Ариан», «Ариан», «Ариан» и фото с космической высоты, то перед вами откроется плато Бобур.

Ещё недавно здесь размещался центральный рынок – «чрево Парижа», а теперь здесь сквер, металлические «ярмарочные» сооружения и входы под землю. Эскалаторы понесут вас в многоэтажный «город троглодитов» – торговый центр и царство воды с бассейнами и океанариумом.

Эскалаторы сначала доставят вас на мраморную площадь с высоким потолком. Здесь в особые дни – Дни музыки – гремят оркестры, а зрители располагаются на разной высоте «амфитеатра» лестницы. От площади разбегаются торговые ряды. Чего только нет за их витринами.

– Я не могу придумать ничего нового, – сказал мне как-то знакомый журналист, долгое время живший в Париже, – чтобы это мне тут же кто-нибудь не предложил. Находится человек, который раньше подумал и осуществил твою идею. Выдумка спроса опережается предложением.

Мы не туристы и специально не знакомились с Парижем: времени у нас на это не было. Как правило, мы миновали Париж транзитом, направляясь в Тулузу, из северного аэропорта Шарль де Голль по кольцу в южный – Орли. В Тулузе, где мы работали, на знакомство с городом оставались редкие вечерние и утренние часы. Знакомство с Францией у нас выходило как бы на лету, но острота впечатлений от этого только возрастала.

В первый рабочий день мы не могли, разумеется, истратить все время обеда на обед, а потому, наскоро перекусив в кафе самообслуживания, отправились на «свидание с Парижем».

Итак, мы начали со ступенек КНЕСа перед плато Бобур. Еще недавно я видел такое фото: на этих ступенях «семеро смелых» – кандидаты в космонавты. Некоторым из них работать и встречаться с нами. Например, Клоди Деэ – специалисту по космической медицине, родившейся в год запуска первого спутника; с летчиками Мишелем Тонини и Жаном-Пьером Эньере, с Мишелем Визо. И вот мы сами стоим на этом самом месте и смотрим на Бобур.

Через улочку на здании, где расположено кафе «Produits de mer», мемориальная доска с именем Мольера. Соседство кажется символичным, как и многое, если искать символику (еще бы реформатор театра соседствует с первопроходцами техники). Но оставим это неблагодарное занятие и просто пройдемся вокруг здания КНЕСа.

Возможны разные маршруты. Можно подняться на соседнее здание Национального центра искусств и культуры имени Жоржа Помпиду. Его называют и «химическим заводом», потому что из него вынесены вне не только трубы, но и опорные конструкции, напоминающие вспомогательные эстакады и строительные леса, между которыми по прозрачным наклонным пеналам-жёлобам движутся эскалаторы.

В нижнем огромном зале с потолка свисает масса металлических «сосулек» – отражающих стержней. Они рождают необычное впечатление. Словно облако поднялось к потолку и сверкает нитями непрерывного золотого дождя. Вид его, блеск, мерцание зависят от места и взгляда, и каждый последующий шаг меняет картину. Облако словно живое, и каждый видит его по-своему. В здании Центра публичная и детская библиотеки, выставка промышленного творчества, Национальный центр нового искусства, выставляется Матисс, работают кино, видео-, театральные и концертные залы. В день, когда мы были там, в одном из залов шли дебаты о современном городе, ретроспективно показывались фильмы Бразилии, в зале Гершвина звучала музыка Чайковского, а в Большом концертном зале Центра – музыка Вебера и Дебюсси.

Мы поднялись наверх и с верхнего этажа оглядели море парижских крыш, а внизу, на крохотной площади Стравинского, в плотном кругу зрителей выступали самодеятельные циркачи. Их выступление напоминало цирк начала века: они метали друг другу в грудь острозаточенные дротики. Позже в один из Дней музыки, когда в Париж съезжается музыкальный мир и тысячи оркестров играют на перекрестках и площадях, мы стояли возле Центра Помпиду, на этой самой площади в праздничной толпе. Слева огромные окна полыхали малиновым закатом, а перед нами на временном помосте выступал расчудесный диксиленд в белых костюмах и шляпах-канотье.

Впрочем от КНЕСа можно пойти иначе: мимо сумеречного с этой стороны «Самаритэн» и по Новому мосту в сердце Парижа, на Иль-дела-Ситэ.

Ситэ с правым берегом соединяют четыре моста, и еще один мост ведет к нему через остров Святого Людовика. Остров Ситэ принято сравнивать с корабликом на якоре посреди реки. Этим корабликом присутствует он и в гербе Парижа. Но на открытке, купленной мной на набережной у букинистов, он виден с высоты птичьего полета со стороны острова Сен-Луи и отчетливо похож на плывущего на боку дельфина.

Всюду пишется, что букинисты Сены – дошлые старухи и старики. Мне же с лотка-баула на набережной Лувра продавала открытки милая девчушка, и на одной из этих открыток «дельфин» – Ситэ, а Сен-Луи тянется за ним на буксире.

Чаще мы входили на остров по мосту Менял. Миновав Гревскую площадь, именуемую ныне «Отель де Виль» (да, ту самую, на которой прежде рубили головы), вы входите на мост. Перед вами справа серые башни Консьержери. Толстая башня Болтунов, плоские трубы на неповторимых – воронками – крышах. Здесь во времена Великой французской революции перед смертью томились Мария-Антуанетта, Шарлотта Корде, Андре Шенье, противники Дантона и Робеспьера и сами они. Башни, за ними чудо готического искусства – часовня Сент-Шапель.

Если, сократив расстояние, двинуться не к часовне, а влево, то по пути к Нотр-Дам очутишься на небольшом птичьем рынке. Впервые заслышав крик петуха в центре Парижа, я был поражен – наваждение да и только – орущий гальский петух. На набережной правого берега Сены торговали клетками и птичьим кормом, а здесь, на Ситэ, в двух шагах от Нотр-Дам, продавали клеточных и певчих птиц. И вертелись попугайчики нежной неуловимо-переходной окраски и грубо раскрашенные ара, а в центре рынка, на клетке, над толчеёй возвышался огромный серый петух. Он время от времени взмахивал гребнем и громко орал на все ситэвские окрестности. Полюбовавшись и продавцами и живностью, делаем несколько десятков шагов, и вот перед нами открылся Нотр-Дам, такой известный и знакомый.

В нём Генрих IV служил свою первую обедню; здесь было произнесено надгробное слово великому Конде; Наполеон был коронован в знаменитом соборе. Проектанты его не безымянны. Идея создания нового собора пришла в голову Морису де Сюлли. Сын бедной сборщицы хвороста из Сюлли на Луаре, человек чрезвычайно тщеславный, он совершил головокружительную карьеру. Выбранный в 1160 году епископом Парижа, Сюлли задумал подарить парижанам невиданный собор. Объединив прежние церкви острова, он превратил их в клирос собора Нотр-Дам. Сюлли скончался в 1196 году, чуть-чуть не дожив до завершения строительства.

В тот первый раз мы очень спешили к собору, договорившись там встретиться. Мы быстро шли, рискуя опоздать и вызвать руководящий гнев на свою голову. Торопливо группой мы миновали мост Менял, свернули налево, и еще раз – и перед нами открылся Нотр-Дам.

Паола Волкова, читая нам лекции во ВГИКе[2], утверждала, что башни соборов в свое время не достраивали. Не важно, мол, где обрывается дорога к Богу. Смотрю на собор и не вижу этого. Скорее это плоды современного мифотворчества. Что в основе его? Должно быть, какой-нибудь факт, но с долей романтики, фантазерства, желания преукрасить жизнь.

Перед собором пестрая разноязычная толпа – на каменных скамьях, окружающих соборную площадь, на бордюре газона, а одна пара, по-турецки усевшись прямо на траве, застыла в затяжном поцелуе.

В центре площади куражился человек в черном трико, изображая то монстра, то Квазимодо. Ко мне он бросился с огромной расческой, и я от него убирался, как мог. На плитах площади валялся его реквизит. Перед собором с лотка – повозки с впряженным осликом продавали сувениры. Мы подошли к исходной точке – центру Парижа и, наступив на вмурованный в камень металлический «пятачок» его обозначения, сфотографировались на память.

Я побывал в этом месте Парижа через девять месяцев. Стояла ранняя весна. Перед входом в собор выстроились школьники. Примерно наши пятиклашки, они стояли шеренгой в куртках желтого цвета, а над ними на соборной стене тоже шеренгой выстроился каменный ряд святых, с высоты своего положения смотрящих вниз. Что они видели? Ужас осады во время религиозных войн; погром в ночь святого Варфоломея; мертвое поле при отступлении гитлеровцев…

Если взглянуть на собор не с фасада, а обойдя с тыльной стороны, то ребра-пилоны напомнят плывущую галеру в момент, когда весла гребцов опущены. Внешние контрфорсы, разгрузив несущие стены, позволили украсить их гигантскими витражами.

В воскресенье в соборе была особая месса: вместе с кардиналом выступил генеральный секретарь ООН Перес де Куэльер. Два черных лимузина скромно подкатили к входу собора, а следом и мы вместе с другими вступили через высокие двери в соборную полутьму. Сбоку дохнуло жаром пламя тонких тесно установленных свечей. Перед ними молилась молодая женщина, скорее девушка, в черном, коленопреклоненная на специальной подставке. Лицо её выражало мольбу, недоумение, должно быть недавно она испытала первое потрясение в жизни, и молитва ей помогала его пережить.

Сбоку от кресел идём вдоль заполненных рядов к центру. Полутемно, сумрачно в соборе. Свет извне проникает только через огромные круглые витражи-окна. Пауза. Отыскав место сбоку от амвона, я опустился на черную скамью. Преимущество этого места, огороженного загородкой в том, что оно сбоку и стоит сделать еще несколько шагов, и ты у колонн на прохожей части собора.

Перед нами площадка подиума. Рядом, что-то сказав, возможно попросив разрешения, садится модно одетая молодая девушка. С виду она не отличается и от тех, кто обнимается на площади, и от тех, кто восседает в открытых кафе. Вокруг тихо, важно и сумрачно. Молчаливая общность людей, казалось, подчеркивает таинство обряда.

В соборной стене передо мной огромное витражное колесо, радужный зрачок собора. Кажется, ты перенесся на века назад. Только девушка рядом в светлой куртке и брюках не вязалась с веками. За моей спиной молодая мать успокаивала полугодовалого ребенка, она кормила его из бутылочки, а он скрипел, попискивал настойчивым голоском. Кончилось тем, что мать, подхватив ребенка, ушла. И вот воздух собора начал дрожать, зазвучал орган. Он начал звук низким жужжанием, затем взлетел высоко-высоко. Когда он стих, в резонирующей пустоте собора раздался громкий и четкий голос прелата.

Мы не раз ещё заходили в Нотр-Дам. Всякий раз, когда это по времени получалось. Хорошо идти к собору ранним летним утром, пока в воздухе ещё ночная свежесть, а тротуары мокры после уборки. Поток служащих пока не хлынул к офисным зданиям, и бредут пока сами по себе ранние туристы. И вот у площади «Паперть Нотр-Дам» тормозит первый автобус и из него тянется первый туристический ручеек.

Входы-зевы Нотр-Дам уже открыты, стоит зовущий колокольный звон. В центре, в соборном полумраке, начинается служба, а туристы идут вокруг вдоль стен, где ниши святых со скульптурами и картинами, каждому своя, словно индивидуальные комнаты в большой коммунальной квартире, только стенка в общий коридор снята для простоты общения.

От собора удобней пройти узкой набережной вдоль полицейского управления с женщинами-полицейскими у входа к мосту Сен-Мишель. Короткий, широкий, он ведет с острова на площадь Сен-Мишель, к знаменитому фонтану и приютившему его зданию, расходящемуся клином по двум магистралям: улице Дантона и бульвару Сен-Мишель.

«Славное кафе на площади Сен-Мишель», – писал Хемингуэй. Но какое именно? Здесь их несколько и с той и с другой стороны. Прекрасно, взяв в путеводители «Праздник, который всегда со мной», путешествовать по хемингуэйевским местам. Взглядом писателя всему дается как бы вторая жизнь. Да вот беда: сам-то ты видишь совсем иначе. Перед фонтаном на треугольной мощеной площади, зажатой улицами, сидят на разостланных выцветших коврах какие-то бородачи. Монотонно струятся из пасти крылатых львов потоки воды, и застыл, замахнувшись мечом на пресмыкающееся чудище, стройный крылатый Святой Михаил.

Встреча с Парижем – не столько знакомство, сколько узнавание. Не скажешь сразу, где это слышал и что читал, но ощущение: многое тебе знакомо. О треугольнике сквера, отрезанного у Ситэ Новым мостом, писал Хемингуэй. Как и полвека назад, застыли здесь над водой удильщики и кроны могучих платанов отражаются в реке.

Вступаем на самый старый парижский Пон Неф. Его первый камень заложили в 1578 году. Король Генрих III намеревался назвать его мостом Слез. Религиозные распри путают его карты. Король убит.

Париж поднялся и против его наследника, Генриха Наваррского.

Считают, что «Францию создали в тысячу лет сорок королей». Из них Генрих Наваррский, ставший затем королем Генрихом IV, у французов самый известный и почитаемый.

С девяти лет он король Наварры – королевства на севере Испании.

Памплона с корридой – центральное место хемингуэйевской «Фиесты»

– главный наваррский город. Затем Генрих становится королем Франции. До этого были и другие Генрихи IV – германский король, известный в истории хождением в Каноссу, английский король… Он стал знаменитым французским Генрихом IV. В свои сорок лет после перехода из протестанства в католичество он был признан Парижем, в 57 лет убит фанатиком-католиком.

Религиозные войны того времени потрясали Париж. В Варфоломеевскую ночь Сена была забита трупами. Религиозные распри во времена Генриха IV привели к осаде Парижа. Блокадный город поражал своей стойкостью. Парижане съели лошадей и ослов, всех кошек города, траву, кости скелетов перемалывались в муку. Матери, доведенные до отчаяния, убивали своих детей. Генрих IV – глава гугенотов, желая покончить с этим, принимает католичество.

Его знаменитые слова: «Париж стоит мессы». И 22 марта 1594 года он входит в Париж через Новые ворота, что между Лувром и Сеной.

Его правление признано мудрым, но так посчитают потом. При жизни ему удалось избежать семнадцати покушений. Он стал жертвой восемнадцатого. «Всё могут короли…», – поет в популярной песенке Алла Пугачева, а ведь это ничто иное как эстрадный пересказ истории Генриха IV – Анри на французский лад. Париж готовился отпраздновать коронование Марии Медичи – второй жены короля, однако католик – фанатик Равальяк убивает Генриха.

Четыре года спустя на Новом мосту воздвигается конная статуя Генриха IV, первая конная на городских магистралях. Король обращен лицом к площади Дофина, к двум сохранившимся древним домам.

Два выделяющихся розовых дома. О них написал Андре Моруа: «Они из розового кирпича и тесаных белых камней, очень простые, но такие французские, что во времена войны, вдали от моей страны, я мечтал о них каждую ночь как о символе всего того, что потерял…». Память о Франции – два розовых дома, а впереди у нас розовый город – Тулуза, где нам работать ровно три дня.

Взглянем от памятника Генриху IV на правый берег Сены, и перед нами взметнётся ввысь красивое здание с летящими вверх каменными и стеклянными вертикалями, опоясанное чугунной балюстрадой, с особыми флагами – жёлтыми с красной каймой, с корытообразной крышей, над которой огромные буквы «Samaritaine». Это универмаг – «Самаритянин».

Когда-то на этом месте стоял насос. Он-то и получил прозвище «Самаритянин» из-за высеченного на нем барельефа «Христос у колодца Иакова». Насос исчез еще в 1813 году, но его именем была названа построенная по соседству баня. Так же назвали и открывшийся рядом магазин. Владелец его Эрнест Коньяк сохранил название. «Люди привыкли, – считал он, – и название их привлечёт». В Париже масса сохранившихся названий. И знакомые нам по Хемингуэйю кафе «Купол», «Ротонда», «Клозери де Лила» и множество других.

Рядом с универмагом огромный рекламный плакат на щите в рамочке. Господи, да что же такое творится? Прямо по-книжному, чтобы замкнуть сюжет! Невероятно, но факт. Я сам считал вероятности, но это – лишено всякого здравого смысла – с парижского плаката на нас по-особенному смотрела специалистка из ЦУПа Ирочка Чебаевская.

Бросим прощальный взгляд на «Самаритэн» и поспешим мимо него по рю Пон-Нёф, потом по маленькой рю де Бургонь в КНЕС. Мы ещё замкнем парижское золотое кольцо, но не сразу, а в несколько попыток.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.