1975 год, «Между небом и землёй»

1975 год, «Между небом и землёй»

Начался год с интересного события. Еще на конкурсе со мной встретился известный аранжировщик-саксофонист Виталий Клейнот и предложил принять участие в озвучивании музыкального фильма «Между небом и землей» на музыку самого Зацепина! Двух мнений быть не должно, тем более, что вместе с нами должны были петь Валерий Ободзинский и Алла Пугачева! Это было похоже на сон!… Вся музыка писалась в квартире Александра Сергеевича. Причем инструментальное сопровождение накладывалась Виталием постепенно. Каждый день приходили то скрипачи, то духовики и «наслаивали» свои партии. Я делал вокальные партитуры. Причем, сразу договорились, герои — самодеятельные музыканты-солдаты, поэтому надо было петь как бы неумело, что у нас с трудом получалось…

Где-то мы подпевали Ободзинскому, где-то Пугачевой, а вот одна из наших сольных песен меня просто поразила, ей суждена была долгая жизнь. Это — «Уходишь ты» на слова Леонида Дербенева. Фильм о воинах-десантниках, честно говоря, получился слабый, но большая пластинка с песнями кинофильма пользовалась большой популярностью. Параллельно с киномузыкой записывался и наш первый диск-гигант. Точнее, дописывали, потому что часть песен взяли из латышской грамзаписи отмененной пластинки. Первый сигнальный тираж показал, что мы — на подъеме! Он разошелся моментально! Главная особенность диска — стилевое разнообразие: от простейшей «Старой пластинки» до джаз-рока и фольк-рока в «Органе в ночи» и «Отдавали молоду». Это сразу отличило нас от ВИА ресторанно-танцевального типа. Конечно, и здесь «поработал» Никита Богословский. Он был членом худсовета «Мелодии» со всеми вытекающими отсюда, последствиями… Мне страшно завидовали тогда некоторые профессиональные композиторы: чтобы в сольном диске иметь три своих песни, не считая обработок народных песен, причем автор которых — ни член Союза композиторов, ни писателей(!) — это надо иметь «волосатую» руку…

И все-таки, с какой бы ехидцей ни относились к советскому строю, я с уверенностью могу сказать, что тогда было какое-то уверенное чувство справедливости. Хит-парады составлялись более или менее честно, по письмам, места не «покупались», как сейчас. А публика валом валила на кумиров невзирая на рекламу. Да и время было романтичное, даже сентиментальное. Я думаю, эти качества для человека не самые плохие. Мы, молодые авторы тогда состязались друг перед другом в написании более красивых мелодий, нас заботило то, чтобы публика долго вспоминала их, а то и пела бы за столом… В начале двадцать первого века они вернутся в ностальгии на эстраде…

На носу были гастроли в одном из самых сложных городов — в Одессе. Было даже такой тест: если ты хорошо пройдешь в этом городе, в других точно будет успех! За неделю до концертов Фриш вдруг объявляет об уходе! Его неожиданно переманили цирковые друзья-москвичи, и мы остались без ведущего.

Взамен на маршруте нам предложили какого-то актера из провинциального украинского театра. Я даже не спросил, что он будет читать, думал — профессионал. В паузе нам нужно было переодеться в другие костюмы. Огромный красный помидор со свистом влетел ему в лицо где-то с десятого ряда… Видимо он так и не понял, что кретин, если потом спросил: «А что, говорят в Одессе свист — это хорошо!(?)…» Наше выступление, правда, было встречено с восторгом. Но дальнейшие гастроли без ведущего для нас было кошмаром! Нас конферировали какие-то пенсионеры, худруки, даже бывшие танцоры, которые «вытанцовывали» свои выходы. Зато потом, в столичных концертах, «Ариэль» преподносили супер-конферансье, такие как Олег Милявский, Борис Брунов…

Вспоминаю забавный случай. Это было в Кирове. «Лауреаты на эстраде» — так называлась концертная программа, в которую мы попали. У артистов есть такая смешная традиция: в последнем концерте перед домом «хохмить» так, чтобы публика не восприняла это, как неудачу артиста, но чтобы за кулисами просто «ржали»! Этот концерт и у театралов и у артистов цирка называется «зеленым». Обычно, произносится или не тот текст, или для солиста играется не та тональность, от которой у того глаза лезут на лоб, иногда это подмена реквизита. На концертах мы приметили молодого певца Владимира Шнайдера. Он исполнял песню в которой были такие слова: «Бросьте монетку, месье и мадам, я подниму, мерси!…» Перед концертом аккуратно клал на край сцены медный пятак. Во время песни, как бы невзначай, подходил к нему, наклонялся, брал в руку, подбрасывал крутящуюся монетку и уходил за кулисы… Публика заходилась в экстазе! Я предложил: «Давайте прибьем пятак к полу, пусть отдирает… Но стало жалко дырявить цирковой ковер, и мы решили сделали по-другому. Отвлекли Володю анекдотами, прилепили на скотч ниточку, другой конец держал Каплун, спрятавшись за за портьерой…

Перед песней Шнайдер поглядел на пол — монета на месте, успокоился! И вот звучит песня, публика мечтательно развалилась в креслах… Певец подходит к рампе, и, на словах: «…я подниму…» тянется куда-то вниз. Зрители затаили дыхание… Вдруг пятак «поехал»! Дальнейшие движения солиста напоминали ловлю лягушки на болоте!.. Так, на корячках, вприпрыжку он «ускакал» за кулисы… Там не было даже сидящих — все просто лежали от смеха! Вовчик настолько был шокирован, что забыл поклониться. А этого и не надо было делать — в зале стояла… тишина! Никто ничего и не понял, только странно: симпатичный солист пел красивую песню, потом зачем-то упал на колени, прыгнул и исчез… И что интересно, одна женщина при гробовом молчании на весь зал, выдала: «Да понятно — все музыканты — алкаши!» А Шнайдер как раз был трезвенником! Но все-таки ему пришлось хлебнуть пивка, чтобы прийти в себя. Вот так мы иногда развлекались…

За несколько репетиционных лет я уже выработал свою схему занятий. Например, понял, что самое эффективное время для репетиций — это где-то с 11 до 14 часов. Добивался пунктуальности, ворчал, когда кто-то опаздывал, но не всем это нравилось. Ввели даже систему штрафов, однако, когда дело дошло до расчетов, все чуть не перессорились и я эту систему отменил. Рекордсменом по опаздываниям был Стасик. Вроде бы должно было быть наоборот, ведь Гепп — немец…

В отличии от многих ВИА, «Ариэль» имел много интересных особенностей. Кроме долголетней стабильности состава, четверо из шести писали песни для своей группы — это редкость. С годами ансамбль превратился в музыкальный театр четырех солистов, причем в сольных песнях каждый солист имел яркую индивидуальность, а в хоровом звучании — единое целое. К тому же, у каждого из солирующих в руках был инструмент, которым он владел очень профессионально — в этом тоже — уникальность! Конечно, все это достигалось огромной практикой, количеством концертов, которое по современным меркам было просто фантастическим!

Наконец — первые зарубежные гастроли: ГДР, Чехословакия и Польша. Два месяца по социалистической Европе нам «подарил» Госконцерт. Конечно, мы понимали, что это не такие уж солидные концерты, все по линии дружбы, но лиха беда — начало! Единственной проблемой в кадрах у нас была кандидатура звукорежиссера, они менялись, как перчатки. Пришел из армии Слепухин. Но соло-гитарист нас уже был, и Валера согласился на «звукача». И вот здесь я дал «слабинку», как мне кажется в своей твердой позиции руководителя. Все и не оспаривали, что за пультом должен был сидеть профессионал. Начали оформлять Слепухина. Но у того с документами случились какие-то неполадки, и вопрос стал ребром. В «атаку» пошел Гуров. Он всех стал убеждать, что его жена Нина имеет прекрасный слух(!), поэтому может смикшировать, а услуги паяльщика он возьмет на себя… Все предательски замолчали, но я, не желая лишних конфликтов, согласился. Моя мягкотелость потом мне обойдется очень дорого…

Не скажу, что концерты в Германии проходили с восторгом, но нас слушали с удивлением. По заказу Госконцерта я сделал аранжировку немецкой песни «Тот день», которую сам спел на немецком в знаменитом «Берлин-опера». На концерте советских мастеров эстрады присутствовало правительство, нам это очень польстило! Но еще дома нам поставили еще одно условие: саккомпанировать певице, у которой не было коллектива, она была дипломанткой нашего конкурса. Это была Елена Камбурова. Вначале музыканты отнеслись к этому с недоверием, даже с пренебрежением, но молча учили ноты… От концерта к концерту я просто влюблялся в эту певицу. Из скромной, даже замкнутой девушки в быту, на сцене она вдруг превращалась в какого-то чертенка с мощной энергией, особенно в песне «Клоун». И все песни Елена не просто пела, она играла их, как актриса! Мы даже стали ревновать — публика иногда принимала ее лучше, чем нас…

Прошло две недели гастролей, и я стал замечать некоторую вальяжность в поведении музыкантов, неряшливость в исполнении, качество звучания как-то перестало их заботить. Стал делать замечания, некомпетентность звукорежиссера начала отражаться на качестве. Гуров воспринимал это болезненно. Я не сдержался, вспылил и началось… Наверное, чисто мужские разговоры привели бы нас к успокоению, но когда вмешиваются женщины!..

Я чувствовал, что Нина не может мне простить того интервью на латышском конкурсе, где чистосердечно признался, что Лева — бывший медик (а это так и есть). Почему-то это было встречено «в штыки»! Тон был такой, что Лева — это безоговорочный лидер, и что я, мол, не вправе что-то ему указывать,»… мы и так тебя пригласили…». Но я уже был не тем «телком», что пять лет назад, и самолюбие мое взыграло!

Полностью разделял мои принципы Боря Каплун. Так случилось, что тогда это был мой самый близкий человек. Имея право на единоличное проживание в люксах, я всегда селил его с собой. Он был близок мне во всем: и в жизни и в творчестве. Если я что-то делал не так, Боря деликатно только намекал, и я понимал его с полуслова. Для того, чтобы не тратить валюту, которые нам выдавали в качестве суточных, мы с Каплуном таскали за собой огромный и очень тяжелый чемодан колбас, консервов и супов в пакетах. Однажды, после прогулки по Берлину, мы с ним что-то прикупили и решили похвастаться перед остальными. В двух номерах никого не было, и мы сразу подумали, что музыканты собрались у Гурова. Стук в дверь, звенят бутылки, приоткрывается щель и звучит заспанный левин голос: «А мы с Ниной спим…» Потом мы с Борей узнали, что все артисты сидели там… Так произошел раскол на два лагеря!

На одной из репетиций чуть не дошло до драки! В пылу я заявил Геппу, что — это их последняя поездка, на что тот ответил: «Посмотрим!..» Но за нашим скандалом внимательно наблюдал один человек…

Когда прошло немного времени и все остыли, обеим сторонам стало ясно, что эти «взбрыки» идут нам лишь во вред! Уже в Польше, в Варшаве, за вечерними бутылочками, мы помирились. Здесь я купил себе шикарные, модные в то время очки-капли, о которых давно мечтал! Вечером настроение было боевое, и мы с Борисом решили отметиться в местном кабаре. К нам подсел поляк средних лет, очень хорошо говорящий по-русски. И собеседником и собутыльником он нам показался классным! Тем более, что объявил расчет на себя!..

Проснулся я в туалете рядом с унитазом. Голова свинцом болталась на шее… В соседней кабинке стонал Каплун… Погуляли!.. Хватаемся за кошельки — пропали! Голова болела у обеих не столько от выпивки, сколько от какой-то гадости, подсыпанной другом-славянином… Это нам послужило хорошим уроком, и в дальнейшем мы так не «гарцевали»…

В Польше мы, наконец, попали на солидный фестиваль, где наше фото было в буклетах, и, оказывается, нас ждали! Это был фестиваль советской песни в городе Зелена Гура. Пятитысячная площадка ходила ходуном! Особенно «на ура» прошла песня Людмилы Лядовой «Светлое воспоминание» о «Полонезе Огинского», и Борина игра на скрипке. За кулисами увидели Анну Герман. Она была высоченного роста, где-то 1 м 90 см, и Боря часто подходил сзади и примерялся — малыш, да и только!..

Красавица Прага нас встретила потрясающим пивом! Часто нас можно было видеть в баре «У флеку», где бывал Швейк! Но впечатление смазал один случай.

Как-то увлекшись, потеряли гостиницу «Интернациональ», и попросили показать дорогу одного молодого человека. Тот сидел у фонтана. Поднял глаза, увидел польские значки и переспросил: «Вы — поляки?» — «Да русские мы, русские!» Он как-то странно улыбнулся: «Ах, русские, наши товарищи!» — и показал пальцем — «Вон та сторона, один километр.» Потом выяснилось что мы идем в противоположную сторону…

При всем дружелюбии, все-таки делаем вывод, что мы — оккупанты. Это доказывали несколько откровенных разговоров с переводчиками. Но как бы ни хороша была заграница, домой тянуло «по-черному!»

Приехав, ничего не подозревая, ждем очередных вызовов. Но человек, который внимательно наблюдал за нашими препираниями, сделал отчет в Госконцерте и очень точно описал наши отношения за кордоном! Это был Пал Михалыч — руководитель нашей делегации. После этого целых 4 года кандидатуру уральцев вежливо отклоняли…

Наша популярность набирала обороты. Практически во всех хит-парадах «Ариэль» стоял на второй строчке, после «Песняров». Петь двойной унисон, тройной, аккордами — все это естественно, пошло от «Битлз».

«Ариэль» не отставал от моды. Так наш дуэт Гуров-Ярушин кочевал из песни в песню, что считалось особым шармом. Мы волей-неволей «косили» под Джона и Пола. Ни один фестивальный стадион не обходился без нашего участия.

Вспоминаю «Крымские зори», стадион в Симферополе. Народу — битком! И вот конферансье долго говорит о Людмиле Зыкиной, а та стоит в буфете со стаканом водочки за занавесочкой и, быстро выпив, и закусив огурчиком, на словах ведущего: «Народная артистка…» проплывает около трибун под собственный комментарий: «Ох уж, прямо и народная!…» Мы выступали последними. Как правило, действовала финальная связка — Хазанов-«Ариэль». Так мы заканчивали много гала-концертов. Вспоминаю: Гена постоянно просил нас не шуметь, не настраивать гитары на его выступлении, что мы деликатно и делали…

После одного такого концерта произошел забавный случай. Отработав, я в своей гримерке обнаружил девушку с магнитофоном. Нисколько не удивился, интервью я уже давал почти автоматически. Попросил ее подождать, пока переоденусь, и вот мы уже беседуем… Микрофон работает, я говорю, начиная издалека, что-то в этот вечер на меня напало красноречие! Говорю о проблемах, о любимых стилях, о кумирах, словом, лекция в гуманитарном вузе!….

Но у меня закралась маленькая тревога — что-то девушка ничего не спрашивает, рассматривая свои ногти… Минут двадцать я упражнялся в собственном «конферансе». Увидев, что я закончил, девушка поблагодарила меня, сложила магнитофон, достала блокнот и говорит: «А теперь скажите, как ваш ансамбль называется…» В этот момент мой взгляд издавал такую тоску, что милое создание, чувствуя, что у меня столбняк, пояснила: «Я — из «последних известий». Мне дали задание у кого-нибудь из артистов записать пару слов…»

В то время в выборе площадок мы были «всеядны», а, точнее — нам было все равно, где выступать: на стадионе или в красном уголке, ставка то была одна… Нас тарифицировали по камерным ставкам. В течение года она буквально «возбухла» до 12 рублей 50 копеек! Это были сумасшедшие деньги! Как нам все завидовали… Кто-то внес ценную поправку: если мы собираем аншлаги на стадионах или дворцах спорта, вместимостью не меньше 4000 человек — ставка удваивалась. Но недолго мы радовались. Чиновники министерства культуры посчитали, «прослезились» (видимо, от зависти), и со словами: «неча повожать» — через полгода все вернули назад…

Концерты в «красных уголках», как и на стадионах проходили так же успешно, я даже бы сказал, веселее… Вот один из таких в Катав-Ивановске.

Пожалуй, ни разу я не видел такой маленькой оркестровой ямы в местном ДК. У сцены, с «кулачок», где мы толкались локтями, в этой яме могло поместиться аж, два баяниста… И вот, открылся занавес, зазвучала музыка. Вдруг Лева мне показывает взглядом вниз, я заулыбался. Там, где, видимо, должен был сидеть оркестр, расположились двое подростков, один из них на коленях держал какой-то древний магнитофон. Они не просто слушали, а записывали концерт.

Первый был, как бы, оператор — он крутил ручки, а второй, как бы, корреспондент — тот держал микрофон на фуражке (видимо, берег от сотрясения…) Теперь, представьте картину: наши вокальные колонки были у них за ушами…, поэтому, в лучшем случае, что они могли записать — шорохи наших «сапог!»… При этом, у паренька, державшего микрофон, все время был открыт рот, и, от удовольствия, капала слюна… И вот запел Лева. Он стоял справа от меня. «Оператор», не выпуская магнитофона из рук, толкнул локтем партнера и взглядом показал: тот поет! Пацан быстро переставил микрофон к левиным ногам. Потом запел я и — фуражка метнулась в мою сторону! И тут у нас у всех началась истерика смеха! Сначала «захрюкал» Лева. Он просто не мог петь «Извозчика»! Второй куплет попытался петь я, уставившись в потолок, но скоро и я не выдержал… Песню допевал Стас, так как Боря уже «зашелся» слезами… Публика ничего не понимала — она же не видела этих «звукорежиссеров»! После этого концерта пронесся слух, что все мы выступали пьяными…

Перед гастролями в Западной Украине нас предупреждали: публика там сложная, с уклоном национализма. Но у нас было «противоядие» в виде песни «Марыся». Черновцы весьма тепло приняли нас, хотя вначале и настороженно. Здесь мы мы познакомились с очень знаменитым, даже легендарным патриархом-администратором Фаликом, который, в свою очередь представил нам Софочку Ротару — очаровательное создание. Боря от нее не отходил ни на шаг… Что-то, правда у нее было с лёгкими, и позже мы с Сашей Фришем специально приезжали к ней в больницу проведать. Уезжая, возле филармонии Фриш разлил шампанское в чью-то туфлю, и так мы прощались с Софой.