Глава 2. При большой политике
Глава 2. При большой политике
Все-таки не минула меня чаша сия! «Колхозная правда» была заурядная общеполитическая газета, того же мышиного цвета, что и остальные. Отличие было одно – в центре внимания ее находилась жизнь села, экономика и технология производства. Хлеб, как известно, – всему голова, и радение о нем – это уже большая политика. Пришлось налечь на специальную литературу и поломать голову, как подать рекомендации, скажем, об искусственном осеменении скота, избегая иллюстраций. Я притащил с собой и художника, джентльмена Костю, который едва не «намылил соску» редактору на балу. Познакомившись ближе, они подружились, и Костя сделал немало, чтобы, выражаясь современным языком, дизайн газеты стал привлекательным. А сделать газету другой, чем прежде, было непросто, ибо мы находились на острие, а Никита Сергеевич был главным специалистом и покровителем деревни. И также главным ее врагом. Я говорю последнее потому, что за годы Советской власти никто не нанес селу такого вреда, как он. Проводя свои реформы, он день за днем убивал деревню.
Войдя внутрь деревенской жизни, познакомившись с десятками организаторов сельской жизни, сотнями крестьян, я понял, что земля только на первый взгляд выглядит неживой и безгласой твердью. А на самом деле она живая, как о все, что произрастает на ней и движется как внутри, так и на поверхности; что она требует нравственного отношения, ласки и нежности. Я осознал боль землеробов, которые видели, как по-варварски терзали тело земли на целине, как бездумно кроили,и перекраивали наделы, не считаясь с севооборотами, согласно «рекомендациям», как вытягивали из почвы последние соки, высевая зерно по зерну. И все ради сиюминутной выгоды. А она, матушка-землица, напрягалась изо всех сил, пытаясь прокормить ненасытного человека, и старела, дряхлела, обращаясь в омертвелый и бесплодный прах.
Мы в газете вели двойную жизнь. С одной стороны, должны были выполнять заказ хозяина, публикуя дурацкие директивы и черня несогласных с ними. А с другой, – взывать к разуму и бережному велению хозяйства, заботясь о повышении плодородия почвы, сохранении извечного кругооборота жизни в теле земли.
Я поражался и поражаюсь мужеству, долготерпению и неиссякаемой энергии народа. Помню, с каким энтузиазмом был подхвачен молодежью призыв Никиты Сергеевича освоить целину. И сам чуть не попал в этот мощный поток, еле отбился от предложения уехать на работу в целинную молодежку. Общение с землей требует вдумчивости и неторопливости, ибо плоды труда выявляются через годы. Целинная авантюра Генерального думающим людям была ясна с самого начала – какие же затраты потребуются, чтобы переселить и обустроить миллионы людей в голой степи, собрать технику, поднять целину на миллионах гектаров. Услужливые холуи подсчитали выгодность сделки. А страна потом много лет кашляла, бросая, как в прорву, автомашины и комбайны в помощь целинникам, дабы получить пресловутый миллиард пудов зерна. За пять лет тысячи и тысячи гектаров плодородного чернозема Казахстана и Алтая были истощены варварским пользованием. Между тем впятеро меньше первой целинной затраты требовалось, чтобы провести грамотную мелиорацию земель Белоруссии в густо населенных районах и получить тот же результат.
Целинная авантюра было только началом наступления на деревню. Потом была объявлена война травополыцикам и разрушены севообороты;
съездив в США, штат Айова, Никита Сергеевич влюбился в кукурузу, и начали внедрять теплолюбивую культуру чуть ли не за Полярным кругом;
отменили натуральную оплату в колхозах, переведя имущие и неимущие на денежную оплату, хотя некоторые хозяйства даже забыли, когда у них водились деньги на счетах;
принялись укрупнять колхозы, идеал – один колхоз – один район, артельные наделы были окончательно обезличены, крестьянин потерял чувство хозяина земли;
запретили держать больше одного поросенка в одном дворе;
потребовали до минимума городского двора урезать приусадебные участки, лишив колхозников садов и огородов;
взялись сводить личный скот на колхозные фермы – пора, мол, отвязать женщину от коровьего хвоста, пусть лучше делает маникюр;
ликвидировали МТС, продав всю технику колхозам – одним ударом деревня была разорена, как при насильственной коллективизации, техника лишилась квалифицированного ухода и ремонтной базы, а колхозы удушены долгами;
создавали гигантские животноводческие комплексы, через год они вырастили вокруг себя горы навоза, вывоз которого на поля, равно как и подвоз кормов со всей области, стоил почти столько же, сколько полученная говядина, а навоз поплыл в реки, убивая в них все живое;
во многих районах свозили хутора, ликвидировали «неперспективные» деревни...;
добрались и до партии – создали в каждой области по два обкома – сельский и городской, а фактически, две партии...
И по каждому почину совместное постановление Совета министров и ЦК КПСС. За неисполнение – все кары земные небесные на головы виноватых и безвинных.
Мы, белорусы, народ неторопливый, «разважливый», то есть рассудительный. Наши Совмин и ЦК добросовестно дублировали все московские документы, но исполнять не то ропились, а по некоторым «указивкам» даже и бумаг не писали. Так было с постановлением уничтожить в личньн хозяйствах всех свиней, кроме одной. Тянули два года, пока у Никиты Сергеевича не лопнуло терпение. Первому секретарю ЦК Белоруссии Кириллу Трофимовичу Мазурову позвонил от имени Хрущева секретарь ЦК КПСС Поляков с вопросом: есть ли в Белоруссии партийное руководство, и до какой поры белорусы будут партизанить? Немало горьких слов прибавил от себя. Собрали бюро ЦК и продублировали московскую бумагу. А через несколько дней на места пошел циркуляр Совета министров республики с разъяснениями: по нему выходило, что надо наладить планомерную ротацию свиного поголовья в личных хозяйствах, а значит, можно держать поросенка, полугодовалого подсвинка и товарного кабанчика.
По поводу создания двух партий Никита Сергеевич явился лично в Минск. Кирилл Мазуров представил свой проект, исходя из особенностей некрупной республики. Было намечено оставить областную структуру прежней, а горкомы – их было всего 70 – подчинить напрямую ЦК. Разгневанный Никита веером пустил по кабинету Мазурова бумаги и принялся кричать свое излюбленное:
– Опять партизаните!
– Вы же просили дать наши предложения...
– Но я сказал, какими они должны быть! А вы отсебятину порете!
Редакции «Колхозной правды» было поручено изучить опыт самого передового хозяйства страны, колхоза имени Кирова Мичуринского района, где председателем была дважды Герой Социалистического Труда Андреева. Наша делегация состояла из председателя колхоза имени Кирова Минского района Саши Лишая, бригадира овощеводческой бригады Василя Федоровича и доярки Ани. Ехали вызвать на соревнование самый-самый колхоз. В Мичуринск мы прибыли морозным зимним вечером. Естественно, гостеприимные хозяева не встретили. Устроившись в гостинице, И шли шикануть – поужинать в ресторане. В полутемном зале оказались одни, и полусонный официант предъявил нам ню в котором значилась тертая редька с постным маслом, хлеб и чай. Саша жестом бывалого гуляки взмахнул рукой:
– Угощаю! Человек! Всю карту три раза!
– Чево? – не привыкший к широким жестам, тощий, как селедка, малый растерялся.
– Эх, деревня... Всем по две порции редьки, полбуханки хлеба и чайник кипятку.
– Сделаем! – он лихо перекинул полотенце с руки на руку.
– Василь, сбегай в номер, тащи сало и ветчину, найдешь в моем чемодане. И пару бутылок прихвати. Едешь на день, бери харч на неделю... А уж завтра в колхозе толком отобедаем, – широкий по натуре Лишай все еще надеялся, что с восходом солнца хозяева оттают.
– Не разгоняйся, Петрович. Они сдали государству по 280 центнеров мяса на сто гектаров пашни, а у них-то пашни всего 800 гектаров. Только-только, чтоб вырастить эти центнеры. Сейчас, небось, и мышь из-под печи нечем выманить, – остудил я пыл главы делегации.
Деревня производила впечатление холодного неуюта – серые дома вытянулись вдоль улицы, как воробьи на проводах – вроде бы и рядом, а вроде и поособку. Я никак не мог взять в толк, что же в этом порядке непривычного. Наконец, дошло: и спереди, и сзади ни деревца, ни кустика, ни садика, ни палисадничка. Нет заборов между усадьбами, так, какие-то выгородки из разномастного материала – почернелых Досок, прясел, кольев. И почти нет надворных построек. Это же колхоз будущего! Без приусадебных участков, коров, садов и огородов. Поражало безлюдье. Встретивший нас заместитель председателя колхоза Николай Ефимович (фамилию не помню) давал первую информацию у входа в правление:
– Извините, сама в отъезде, на Кубани делится опытом, обещала завтра быть, может, и вас примет, – сказал он это вроде бы и без задней мысли, а по лицу, изрядно помятому жизнью, скользнула ироническая усмешка.– Я и о вашем приезде узнал случайно, от бухгалтера, сама забыла мне передать. Бабий ум короток, а тут еще заботы невпроворот – то в Кремль надо, то на ученый совет в академию, или опыт передавать. Нарасхват, знаете ли...
В нашу беседу вторгся неизвестно откуда появившийся мужик в треухе, ватнике и валенках, потянутых автомобильной камерой. Он заголосил сразу на высокой ноте:
– Ездите?! Смотрите!? Ездийте, ездийте, смотрите на горе наше, на нищету нашу! Как же, первая женщина, дважды Герой Социалистического Труда, доверенная самого... Кого?.. О-го-го! Сказал бы, да боюсь подвести вас. С меня взятки гладки, я деревенский придурок, а вы, небось, в чинах, поотрывают вам языки, чтоб не болтали...
Николай Ефимович, вроде бы не слыша воплей, сказал:
– Может, зайдем в правление?
Поднимаясь по ступенькам, Лишай попросил:
– Я хотел бы для начала баланс посмотреть за прошлый год. Бухгалтер на месте? Мне с ним сподручней потолковать, я сам колхозную бухгалтерию вел добрый десяток лет.
– Бухгалтер на месте, да баланс в сейфе у хозяйки, она его никому не открывает...
– Тогда посмотрим хозяйство, с народом поговорим.
– Уже поговорили, – Николай Ефимович кивнул головой на дверь, из-за которой все еще доносилось выступление аборигена.
– Актив завтра соберем? Надо же договор на соревнование обговорить, – не унимался Лишай.
– Может завтра. Соберем, – неопределенно буркнул хозяин. – Идем на колхозный двор?
Больше других мне запомнился огромный, как ангар, коровник, потому что такого огромного я прежде не видел. В предназначенном для четырехрядного содержания коров помещении стоял туман. В одном краю, на бетонном, мокром полу, без подстилки стояло десятка три мохнатых холмогорок. Грязные и мокрые, обросшие инеем, они понурились над пустыми кормушками.
– К обеду барду[1] привезут со спиртзавода, ждут, – равнодушно пояснил Николай Ефимович.
– Ревматизм у всех? – спросил Лишай.
Он устало кивнул головой.
– Еще чего покажешь?
– Ничего. Разве только постройки. Скотина вся пошла под нож. Еще и прикупили, чтоб вытянуть 285 центнеров. Теперь всю зиму будем коров и поросят собирать с миру по нитке.
А деньги откуда? – настырный Лишай лез с вопросами.
– Оттель, все оттель, – Николай Ефимович ткнул пальцем в небо, он не скрывал раздражения.– Колхоз закредитован по самое некуда. Еще что-нибудь хотите посмотреть?
Его колотнула дрожь, и он поднял воротник легкого пальто, сунул покрасневшие кисти рук в рукава. Из распахнутых дверей коровника тянуло сыростью, и меня тоже охватило ощущение неуютности, стало зябко.
– Может, пообедаем, уже пора.
Я думал, что мое предложение обрадует Николая Ефимовича: слава богу, не надо таскаться по разоренному хозяйству. Но он не обрадовался и не пригласил к столу. Отведя взгляд в сторону, произнес:
– Если хотите... Только у нас тут негде, придется в город ехать, я дам машину.
Гостеприимство на высшем уровне! Мы переглянулись с Лишаем, он пожал плечами и пригласил:
– Может, и вы с нами?
– Да я... В общем-то... я еще не обустроился, а то бы ко мне... Семью сюда не перевез... на птичьих правах...– Судя по всему, он был хороший человек, и ему было стыдно, что не может принять гостей по-людски.
Памятуя наш опыт общения с местным общепитом, мы не стали искушать судьбу и поднялись прямо в номер к Саше, Василий Федорович подсуетился и добыл у рестораторов фирменной редьки и кислой капусты, приволок двухлитровый чайник кипятку. Нарезали сала, ветчины. Тихоня Анечка, краснея, сунула на край стола доброе кольцо домашней колбасы и литровую банку самодельной тушенки.
Через полчаса все мы уже были на «ты» и продолжали делиться опытом. Оказалось, что наш провожатый был тут человеком новым. До приезда к Андреевой возглавлял соседний колхоз – миллионер, не миллионер, но с незамутненным банковским счетом и хорошо налаженным хозяйством. Райком, чтобы покрыть грехи любимицы Хрущева, воссоединил оба кооператива под андреевским флагом, а Николая Ефимовича назначил заместителем к ней.
– Вот теперь бьюсь, чтобы оберечь мои бригады от передового опыта, да, небось, сломает. Не баба – танк! Помру, но не отступлю! – он грохнул кулаком по столу.
– И не сдавайся! – поддержал его Саша.
Андреева приглянулась Хрущеву, еще будучи агрономом МТС, за ее непримиримость к травопольной системе земледелия. А дальше пошло-поехало. Выполняя директивы партии, Андреева ликвидировала натуральную оплату труда колхозников, обрезала приусадебные участки, свела коров на колхозную ферму, запретила держать поросят в личных хозяйствах. И вот уже проектирует мощный животноводческий комплекс, стаскивает мелкие деревни к большим селам, готовится забрать под свою руку еще два соседних колхоза. И ни в деньгах, ни в стройматериалах, ни в удобрениях, ни в технике отказа ей нету. Бывает, спросят: «Откель это у вас гора калийной селитры?» – «А все оттель, все оттель!» И палец вверх.
– Вот и получится жаркое из рябчиков по рецепту: один конь – один рябчик! Пришьют к пуговице пальто и угробят полрайона, – подытожил Николай Ефимович.
Назавтра мы были допущены к сиятельной особе. Вернее, она снизошла к нам. Мы собрались в прежнем составе в комнате для заседаний, когда открылась дверь, и к нам сначала вплыла витриной ювелирного магазина мощная грудь, сверкающая эмалью, золотом и серебром, затем показались тугие ленки и общелкнутое тонким сукном чрево, и, наконец, державный лик еще не старой и приятной налицо женщины. Это была Сама. Следом, шурша белыми валенками и чуть сутулясь, главный бухгалтер. Отделавшись общим поклоном, она во главе стола, обозначив, кто здесь главный. Никакого равенства сторон, готовых подписать договор о социалистическом соревновании. Обратив внимание, что я достал блокнот готовясь обрушить на нее град вопросов, предупредила:
– У нас полчаса времени. Я всю ночь тряслась в поезде, надо пару часиков передохнуть, и сегодня же выехать в Москву, приглашают выступить на пленуме ЦК Союза работников сельского хозяйства.– Откинулась на спинку кресла и передохнув, произнесла короткую речь о рекордных показателях, обильно снабженную цифрами и лозунгами. Через две-три фразы благодарственные слова, адресованные «дорогому Никите Сергеевичу».
Я все-таки пытался втянуть ее в разговор, особенно интересуясь переходом на чистую денежную оплату труда и ликвидацию личных хозяйств у колхозников. Заехал из-за угла: хватает ли 400 рублей зарплаты в месяц для семьи с малым детьми, если себестоимость литра молока в колхозе 18 копеек? А ведь нужны и сметанка, и маслице, и творожок. В ответе она была предельно лаконична:
– Два литра молока в день для двоих детишек хватит.
– А если в семье четверо? Тогда зарплату надо 800 рублей.
Она задумалась на секунду, не более, и отпарировала:
– В нашем колхозе нет семей с четырьмя детьми.
Я понял, что спрашивать еще о чем-то бессмысленно, но все же съехидничал:
– А у вас и дети рождаются по плану?
Андреева досадливо звякнула орденами:
– Хватит шуток. Давайте, подпишем договор. Текст готов?
Саша Лишай спросил:
– А мы общественность не подключим? Может, собрать бы актив, обсудить...
– Я не сторонница парадности и шумихи. Текст договора Напечатаем в типографии, возьмем в рамочку и разошлем во все бригады, пусть народ знает. Если у вас возникнут вопросы, обращайтесь к главному бухгалтеру. Он у нас для связи с общественностью. Николай Ефимович, с продуктами для обеда все в порядке?
– Привезли.
– Если еще что понадобится, бухгалтер выдаст деньги,! Я распорядилась. Надо же гостей принять честь по чести, а я, извините, отбываю. Еще и от Никиты Сергеевича звонили, надо заехать.– Блеснув улыбкой и звеня наградами, она удалилась, неся тяжелый зад на отлете. Ни тебе «до свидания», ни «прощай».
– В-высоко летает, а как уп-падет? В-вот грому б-бу-дет! – Саша Лишай, волнуясь, начинал заикаться.– Ефимыч, слышь, переезжай ко мне. А?
Колхозные бабы внесли миски и бутылки. Мы пригласили их отобедать с нами. На этом встреча с руководством и активом окончилась. Когда вышли на двор, я спросил у нашего овощевода:
– Ну как, Василий Федорович, впечатление?
Он глянул прищурившись – ты, мол, издеваешься, да? – потом зло плюнул и затейливо, от души выругался. Хотел растереть плевок ногой, но из-под сапога выкатился комок смерзшегося чернозема. Растерев его пальцами, проговорил с тоской:
– И на такой земле нищета! Мне б гектар этого чернозема, я Минск овощами б закормил, а колхозников озолотил.
На скрипучей вагонной полке не спалось. Сквозь туман ,полусна виделись обросшие шерстью, понурые фигуры коров, скучившиеся в углу бетонного ангара. Мне стало зябко под тонким одеялом. Перебирая инициативы фонтанирующего идеями Никиты Сергеевича, в который раз пытался понять, что это – цепь случайностей или заранее продуманный план разорения деревни? Как ни крутил, выходило: продуманный план. Надо было отлучить и отучить мужика от земли, убить в нем чувство хозяина. Именно так действовал Сталин в период коллективизации, чтобы высвободить рабсилу для индустриализации. Никита Сергеевич пошел дальше. Введя денежную оплату труда, он стремился повернуть мужика от борозды к прилавку, заставить мужика платить за продукты самому себе (!) и люмпенизировать его. Никите Сергеевичу нужна была рабсила. Вспомнилось старое увлечение Хрущева идеей агрогородов...
Работая в «молодежи», я немало занимался миграцией сельской молодежи. Едва окончив семилетку или десятилетку девчата и ребята стремились в город. Социологи объясняли это отсутствием в деревне клубов, плохим культурным обслуживанием, неуютом жилья. Вот настроим домов культуры, закроем грязь асфальтом, возведем каменные дома, привезем артистов, и отток молодежи в город прекратится! Но, общаясь со своими читателями, я видел, что дело не в этом. Человеку, в принципе, свойственно узнать, а что там, за горизонтом? Ему становятся постылыми однообразные будни, хочется разнообразия. И еще – свободы. В деревне тронул Лельку за бочок, и пошло по деревне: Ванька к Лельке клеится, а в городе покинул свою норушку и растворился в толпе, вали хоть к Лельке, хоть к Ленке. Многолюдье, шум, огней сверканье – сказка! И бегут ворочать бетон, таскать шпалы, шабашничать... Деревня – агломерация обреченная. И Никита, вероятно, понимая неизбежность разрушения сельского уклада, торопился в будущее, ему всегда хотелось, чтобы завтрашний день стал вчерашним, а коммунизм наступил в 1980 году. Вершиной его представления о коммунистическом обществе был бесплатный проезд в троллейбусе. И рушились дома, ломались судьбы, нищала и вымирала деревня. Менять уклад бытия нужно не путем разрушения, а через созидание. Но путь созидания у него был только в уме, а на практике – ломал, крушил, гнул через колено. «Клячу истории» пришпорить нельзя, как призывал Маяковский, всему свое время.
Почти накануне выезда к «передовице» я получил от своего ЦК задание исследовать влияние денежной оплаты на производительность труда в колхозе. Поручать это какому-нибудь НИИ было бессмысленно. Во-первых, затянут, а во-вторых, попытаются узнать, какого результата ждет руководство, чтобы потом диссертацию сварганить. Я выехал в Гродно. После присоединения западных областей к Советской Белоруссии коллективизация тут проходила трудно. Забитый и затюканный польским владычеством крестьянин-белорус с радостью принял землю из рук советской власти, но, узнав, что его приглашают в колхоз, встал на дыбы. Кое-кто, прихватив обрез, скрылся в лесу, начали постреливать. Сначала председателей сельсоветов, потом фининспекторов, землемеров, партийный и комсомольский актив. Я и сам однажды, выбив окно в боковушке, куда уложили меня спать, уходил сугробами от заглянувших в деревню литовских «зеленых братьев». Они и их украинские «коллеги» активно лезли в наши разборки. Но, так или иначе, к пятидесятым годам колхозы создали, и многие из них быстро встали на ноги. Надо сказать, что не развращенные коллективной безответственностью здешние крестьяне работали на совесть. Да и партийные органы старались дать новым колхозам хозяйственную самостоятельность, не досаждали командами когда, где и что сеять. Весть о введении денежной оплаты тут встретили с радостью – «за польским часом» злотые редко попадали в руки крестьянину, а тут ежемесячно и приличные суммы. Ради копейки готовы были носом землю рыть. Но парадокс: достигнув определенного уровня, зарплата перестала быть мобилизующей силой. Ларчик открывался просто...
На беседу к заезжему корреспонденту мужики потянулись охотно, тем более, что хозяин добыл из-под пола пару бутылок самопальной «дуроты», я вытащил из портфеля батон «городской» колбасы, и беседа, начавшаяся за столом, продолжилась на завалинке, в табачном тумане. Я не сразу задал интересующий меня вопрос, ожидая, пока развяжутся языки. Крестьянин – человек осторожный, подумает, что неспроста этот городской хлопец заводит разговор про «гроши», может, начальство пакость какую удумало... И все же они сами вывели разговор на нужную дорогу:
– А сколько тых грошей трэба? Усю жизнь горбатишь до кровавых мозолей, и все мало. А теперь глянь: газовая плита у меня в хате есть, телевизор самый новейший, мотоцикл, а если б дороги добрые, то и машину могу купить, одежу правил и себе, и жонцы, и деткам, что еще надо? Я, чем живот надрывать, лучше бутылку куплю, хлопцев позову, да тензор поглядим, языки почешем.... Чем не райская жизнь?
Потолок представлений крестьянина о богатой и красивой жизни был крайне низок. Наиболее дальновидные председатели колхозов заботились о воспитании потребностей. Умница и хитрован, вожак колхоза «Советская Белоруссия» Брестского района Володя Бядуля то выкопает пруд и разведет карпов, а на первую рыбалку пригласит хор имени Пятницкого, то устроит праздник урожая и прямо на поле доставит самолетом гору арбузов, то построит дворец культуры и откроет в нем музыкальную и балетную школу, и чтоб преподавали народные артисты, то группу за группой отправляет отдыхать на Черное море – пусть увидит каждый.
Ученый агроном и экономист Павел Павлович Шиманский вовлек буквально каждого члена колхоза в управление жизнью колхоза, создав целую систему комиссий и групп содействия, охватывающих круг производственных и бытовых забот, проблем образования и воспитания детей, внедрения культуры в домашний обиход.
Кирилл Орловский, человек-легенда. Чекист, укравший из-под носа китайской контрразведки резидента и вывезшего его в Советский Союз в тюке ваты, отважный командир в Испании, вожак специального отряда в тылу у немцев в годы Великой Отечественной, потерявший кисти обеих рук, но пренебрегший жизнью пенсионера, он решил наладить жизнь в родных Мышковичах Кировского района. Оставил семью и квартиру в Москве и, будучи почти беспомощным в быту, прикатил в разбитые Мышковичи на грузовике, который выпросил у Сталина.
– Я сделаю наш колхоз самым богатым в Белоруссии. Но запомните: каждый из вас в равном со мною ответе.
Бездельникам и ворам в Мышковичах делать нечего. Если кто рассчитывает на легкую жизнь, уходите сразу.
Как уж он обходился в одиночку, знает только Бог, потому, что намотать портянки и натянуть сапоги для него было подвигом, но ровно в 6 утра начинал планерку, и попробуй опоздай – десятому закажешь. День на ногах. Успевал бывать везде, в каждом углу. Лодырю мог и в морду култышкой ткнуть. Успевал обсмотреть все и на станции побывать, выхватить, пока иные спали, вагон минеральных удобрений и не позднее, чем за сутки, завезти на колхозный двор и укутать, чтоб дождями не размыло. Соседи мчатся к начальству:
– Опять Орловский ограбил!
– А вы спите побольше.
А Орловский уже пылит на своем «ЗИСе» в Кричев добыть цемент для стройки, а попутно заскочить на пару кирпичных заводов. В 6 утра опять на планерке, требует отчета за вчерашний день, выдает наряд на очередные работы. Стон стоял в Мышковичах – продыху не дает, а он всякую хулу мимо ушей пропускал и продолжал гнуть свое. И все видел, все знал. Заехал однажды сельский почтальон на посев льна. Орловский завел его на курган, вызвал сторожа с ружьем и двух баб с лопатами:
– Ройте яму метр на два, – и сам очертил границы.– А ты, гад, становись на край, расстреливать тебя будем за потраву колхозного добра...
Довел инсценировку до того, что почтальон уделался и махнул не домой, а в райцентр, за двадцать пять верст...
Варварство? Да. Но менее чем за полтора десятка летя колхоз стал миллионером, закрома во дворах колхозников ломились от добра. Отстроил деревню, вымостил дорогу до райцентра и деревенскую улицу, построил клуб, школу-десятилетку. Не хватило денег – снял с книжки все свои сбережения – 200 тысяч – и вложил в школу. Платил стипендии студентам, готовя резерв кадров. Не привыкшие к дисциплине колхозники стонали, проклинали «клешнятого», но из деревни никто не уходил. А когда умер, оплакивали всем миром.
– Как же мы без него теперь?..
В тяжелом труде восстановления богатства деревни выживали сильные, только личность, характер независимый и мощный мог устоять против административного нажима. не лень указывали председателю где, что, когда и где. Планирование производства велось сверху, независимо от природных условий. Сказано: сей кукурузу – будешь начальства в чести. Однажды Никита Сергеевич заехал хозяйство Шиманского, глянул серьезным оком на поле и взъярился: почему до сих пор на этом поле кукурузу не высеяли? Шиманский поднял комочек земли, размял в пальцах и ответил:
– Тут, в низинке, земля добрая, но еще не созрела, прогреется с недельку и засеем.
– Хитришь? Я осенью проверю, если тут не вырастет кукуруза – голову оторву.
Осенью – бац! – приезжает помощник Никиты, Шевченко. А Шиманский ему фотографию собственную в кукурузных зарослях – метелки выше головы.
– А ты не встал на колени? Шиманский усмехнулся:
– Я перед всяким говном на колени не становлюсь.
– Так и доложить?
– Так и доложи.
В списке передовиков на очередной слет или совещание против фамилии Шиманского появилась запись, сделанная рукой первого секретаря Брестского обкома, П. М. Машерова: «Не брать. Может сболтнуть лишнее».
Я организовал восемь статей Шиманского о развитии колхозной демократии, их обсудили на бюро ЦК и порекомендовали проработать с сельским активом республики.
Изучая опыт лучших вожаков сельского хозяйства, я пришел к выводу, что выйти на высокий уровень производства мы не сможем. Сияли яркими достижениями отдельные маяки, большинство хозяйств перебивалось своды на квас, хорошо вели дело только мужики ухватистые и расторопные, вроде Орловского или Бядули, успевавшие слизнуть пенки. Хрущев заявлял, как всегда хлестко и категорично: «Дайте мне 30 (40?) тысяч хороших председателей колхозов, и я подниму сельское хозяйство». Самонадеянная глупость! Лучшим был тот, кто мог первым добежать и урвать из кучи благ. В родном отечестве катастрофически не хватало минеральных удобрений, хорошей техники, финансов, породного скота, высокоурожайных сортов семян, стройматериалов, короче, кругом был недохват. В тысячах колхозов работали за «палочки» в книге учета, платить за труд было нечем. Именно поэтому не ходили на работу в колхоз, предпочитая копаться на собственных грядках. Деревня нищала, крестьянин отбивался от рук, терял трудовые навыки и любовь к делу. Власть видела выход в том, чтобы прочнее оседлать командные высоты. Сверху вниз летели тысячи директив, снизу вверх липовые отчеты. Вся жизнь была погружена в атмосферу лжи. Мы в газете вели двойную игру, печатая заведомо пустые и вредные директивы, старались сеять семена правды, публиковать полезные советы и выкорчевывать бюрократизм. Только сейчас я понял, почему журналистику уравнивали с проституцией. От моего идеализма не осталось и следа.
Между тем я окончил заочную высшую партийную шкоду при ЦК КПСС и обрел, наконец, высшее образование. Учился шутя – запас ЦКШ оказался добротным. В курсе ВПШ помимо марксистской теории, истории, литературы было изучение основ практической экономики, агрономии, агрохимии, основ технологии металлургии, легкой и тяж( л ой промышленности, стройиндустрии, полагалось научится водить трактор. Руководство Белгосуниверситета пригласило меня вести курс теории и практики советской печати.
– Но я же еще сам студент!
– Нам нужен практик, кандидатов и докторов хватает,а у зав. кафедрой журналистики Зерницкого практика секретаря районной газеты.
Я знал этого маленького беспокойного человека Марка Соломоновича, которого мои коллеги звали, конечно же, Маркс Соломонович, а теоретический уровень характеризовали известным афоризмом: корреспонденция – это не статья, а статья – не корреспонденция.
Я отважно поднялся на кафедру с единственным намерением: рассказать будущим журналистам о том, как надо работать в газете. Живого материала хватало. А постановления ЦК по вопросам печати, что составляло теорию, помнил еще из ЦКШ. Не скрою, мне было приятно, что на мои лекции сбегались ребята с других потоков. Но вскоре забеспокоился: на последних скамьях изо дня в день стал появляться Маркс Соломонович. Копает, определенно копает. Надо готовиться к отражению доноса. Но все было просто, как яйцо. Наступила сессия в Высшей партийной школе, и я сел на студенческую скамью. Каково же было мое удивление, когда на кафедру поднялся Маркс Соломонович и начал читать конспект моей университетской лекции. Более того, я и экзамен пошел сдавать ему. Разговора он не затеял, а просто сказал:
– Дайте вашу зачетку.
Я протянул ее и добавил:
– Надеюсь, четверку заслужил.
– Шесть я поставить не могу. Спасибо, молодой человек.