10 глава Южноамериканская интермедия

10 глава

Южноамериканская интермедия

Римское лето прерывает всякие научные исследования. Нестерпимая жара и палящее солнце отбивают охоту работать, обезволивают и гонят всех, у кого есть возможность уехать куда-нибудь, где не так жарко, — в горы или к морю. В 1934 году для перерыва в работе были и другие причины, кроме беспощадной жары. Энрико давно принял предложение прочесть цикл лекции в Аргентине и Бразилии и теперь, в последнюю минуту, не мог отказаться от своего обещания, как ни хотелось ему продолжать свои увлекательные и многообещающие опыты.

С нашей стороны было бы большим упущением отказаться от этого путешествия, которое со всех точек зрения оказалось как нельзя более удачным. После шестнадцати дней мирного плавания мы очутились в Буэнос-Айресе и там больше трех недель жили жизнью, какой живут немногие избранные. Нас поместили в роскошной, со всеми современными удобствами гостинице, каких мы до тех пор не видывали. Итальянский посол и председатель Аргентинского института итальянской культуры, организовавший поездку Энрико, познакомили нас со сливками общества, с самыми знатными и богатыми людьми из высших кругов Нового света. Был ли это искренний интерес к науке или, быть может, чувство смутной тоски по культуре Старого света, о которой они все еще не могли забыть, но все именитые граждане Буэнос-Айреса встречали нас с распростертыми объятиями и всячески старались угодить нам. Они устраивали для нас прогулки по Рио де ла Плата и на Парану; они приглашали нас в свои ложи на лучшие представления и концерты, они принимали нас в своих роскошных особняках с тем истинно испанским радушием, которое так вредно отражается на пищеварении, потому что хозяйка дома поручает вашему соседу заботиться о том, чтобы у вас постоянно была полная тарелка — и это за обедом с пятью сменами блюд! Мы с Энрико в конце концов начали мечтать о тех редко выпадавших днях, когда мы никуда не были приглашены и могли спокойно обойтись без ужина или без обеда.

Лекции Энрико возбуждали огромный интерес. Он читал их в битком набитом зале; и так продолжалось до самого конца, с первой до последней лекции, несмотря на то, что читал он по-итальянски. Впрочем, у итальянского и испанского языков много общего; а кроме того, значительная часть населения Буэнос-Айреса — выходцы из Италии.

Лекционные залы были переполнены не только в Буэнос-Айресе, но и повсюду, где Энрико выступал этим летом: и в маленькой Кордове, у подножия Анд, городке со множеством церквей, в котором единственным итальянцем был учитель фехтования; и в опрятном, утопающем в садах, культурном Монтевидео; и в Сан-Паоло, где повсюду кругом яркая зелень тропической растительности поднималась из огненно-красной почвы (откуда и получила свое имя Бразилия), образуя те красочные контрасты, которые так редко удается передать живописцам; и, наконец, — в Рио-де-Жанейро.

Мне кажется, что ни в одном из этих городов Южной Америки я не видела того, что мне пришлось увидеть в Рио-де-Жанейро, где мне впервые невольно пришло в голову, что здесь далеко не всем хорошо живется. Страшное впечатление производил этот разительный контраст между изобилием и нищетой, между пышущими здоровьем богачами и изможденными бедняками. А еще больше поражал непрестанный страх, которому здесь были подвержены многие; страх подцепить от какого-нибудь приставшего бродяги или нищего ужасную тропическую болезнь — проказу или трахому. Об этом страхе свидетельствовали бесконечные рассказы, как прокаженные стараются заразить своей болезнью других, потому что существует поверье, будто можно исцелиться, если передать свой недуг семи здоровым людям; и как легко подцепить заразу, потому что болезнь в первых стадиях долго нельзя обнаружить; и как трудно изолировать прокаженных, потому что и среди аристократии тоже бывают больные, а аристократов не упрячешь в лепрозорий. О том, что бразильцы принимают решительные меры и стараются изгнать эту болезнь из своей страны, свидетельствует Институт тропических болезней, прекрасно оборудованный по последнему слову техники и науки.

Мы покидали Южную Америку, вдоволь насытившись острыми впечатлениями. Даже и в приятном нужно знать меру, ибо, как говорят французы, и куропатка может надоесть, если ее есть каждый день.

На пароходе, который вез нас из Рио в Неаполь, мы познакомились с композитором Отторино Респиги и его женой; они сказались нашими спутниками до конца рейса. Энрико и раньше встречался с Респиги — оба они были членами Королевской итальянской академии. Я же видела их впервые.

По собственному выражению Энрико, он никогда не упускал случая «выжать» нового человека, и потому он без конца донимал Респиги расспросами о музыке. Подход Энрико к миру звуков вызывал у Респиги снисходительную улыбку. Он относился к Ферми терпеливо, как относятся к чересчур любознательным детям, потому что Энрико питался заставить композитора свести для него музыку к совокупности математических соотношений, разбить на последовательности измеримых числовых интервалов, представить ее в виде системы звуковых волн, которую можно воспроизвести на бумаге.

А Энрико в свою очередь снисходительно усмехался, когда этот пожилой человек рассказывал ему, как он работает — что у него это зависит от вдохновения, которое находит на него приступами, захватывает его неудержимо, властно, и что, когда это случается — пусть даже в самое неурочное время, ночью или среди обеда, — он не о силах этому противиться… И уж без всякого стеснения смеялся Энрико, когда Респиги рассказывал ему про свои «научные опыты» с ивовым прутом, с помощью которого он пытался обнаружить воду и металлические предметы, спрятанные его женой под ковром в гостиной.

Мы очень подружились с ними за эти две недели нашего плавания. Но потом на протяжении нескольких лет, до преждевременной смерти Респиги, мы встречались, кажется, только два раза. Вот это и нравилось Энрико в морских путешествиях: неожиданные встречи, дружба, близость с людьми, а потом все это так же внезапно кончается, как и началось; он считал, что именно это и хорошо, потому что скучно было бы поддерживать эти отношения на суше. А мне как раз это и не нравится, потому что расстаешься с людьми, которые тебе что-то давали, так же как и ты им, и, когда вдруг все это кончается, остается какое-то чувство опустошенности. Но этим всегда отличается женщина от мужчины; только женщина жадно льнет к тому, что она захватила, словно устрица, прирастающая к камню, или ветка плюща, цепляющаяся за ограду.

Быстро пролетели дни в этом приятном обществе, и в конце сентября мы были уже в Неаполе. Из Неаполя мы поехали на дачу к моей тетушке, под Флоренцию, где мы проводили каждую осень и где оставили с няней нашу трехлетнюю дочку Неллу. Вскоре Энрико уехал в Рим, а я осталась еще пожить на даче. И вот так я пропустила одно необычайно волнующее событие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.