Разбитые крылья

Разбитые крылья

Аэродром, где стояла авиагруппа Казакова, располагался далеко от наземных частей, напряженная боевая работа продолжалась и после февральской революции, они были как бы в стороне от бурливших страстей.

— Наш долг бить врага и побеждать, — определил положение Казаков, — Россию защищать — это наша главная политика. В остальном без нас разберутся.

Но так долго быть не могло. После отступления армий Юго-Западного фронта на реку Збруч группа Казакова перебазировалась в местечко Дунаевцы Каменец-Подольской губернии. Летать стали реже, а вести о переменах, политической борьбе распространялись все шире, все сильнее будоражили души. Офицеры, среди которых было немало монархистов, ощущая приближение новых событий, все больше отгораживались от солдат, ударились в разгульное пьянство.

Казаков держался в стороне, в попойках не участвовал, почти не показывался на глаза. После появления в армии приказа № 1 о снятии погон, отмены офицерских привилегий и выборности командиров положение в группе обострилось еще больше. На следующее утро после получения приказа, когда офицеры собрались на завтрак, прапорщик Леман заявил, что не может вынести такого позора для русской армии, как снятие погон, и тут же у стола застрелился. Это сильно подействовало на свидетелей трагического события. Жизнь требовала серьезного отношения к переменам в стране. Известия об Октябрьской революции были для большинства авиаторов этой группы неожиданными. Единственное, что могли сделать солдаты и Павлов вместе с ними, как человек, сочувствовавший большевикам, привести самолеты в такое состояние, которое лишило бы офицеров возможности воспользоваться ими, если начнутся контрреволюционные выступления.

Казаков оставался на месте. Павлов, как и большинство личного состава, относился к полковнику с уважением за его выдающееся летное мастерство, безусловное мужество и командирский талант. Трудно лишь было понять его отношение к свершившимся переменам. Никак не высказывал его Казаков, то ли размышляя, с кем ему быть, то ли выжидая возврата к старому.

На собрании группы выбирают нового командира. Кандидатов двое: Казаков и Павлов. Как ни спорили авиаторы, а внутреннее чутье подсказало им, что нельзя сейчас доверить свою судьбу Казакову; командиром авиационной группы Юго-Западного фронта стал Иван Ульянович Павлов. Высокий худощавый Казаков в шинели без погон, в фуражке с овальным пятном на месте снятой кокарды без тени усмешки поздравил Павлова и добавил:

— Я в Петроград, в Увофлот. Не возражаете?

— Жалко, что вы не остаетесь с нами, Александр Александрович, — искренне пожалел Павлов. Потом, решившись, задал вопрос, не требовавший пространных рассуждений: — Не решили?

— Не решил, — честно ответил Казаков, нервно теребя усы.

Ему и в самом деле необходимо было разобраться, понять самого себя, Россию он любил, но крушение привычного мира, которым он был воспитан, развал армии, разгул страстей на собраниях, подменивших власть командиров, — все это представлялось ему началом страшнейшей катастрофы. По дороге в Петроград Казаков с ужасом вспоминал, как на собрании его группы, в основном состоявшей из русских, украинцев и кавказцев, поступило чудовищное предложение: разделить между ними все самолеты и отправиться по домам. Украинцы заявили, что, если им не дадут причитающуюся часть аэропланов, они обольют их бензином и сожгут на глазах у всех — «шоб никому не було обидно». Такое действительно произошло, и Павлову стоило больших трудов разъяснить всю нелепость и вредность для революции национального размежевания, доказать необходимость передать группу вместе с техникой в распоряжение народной власти Советов.

Пребывание в Петрограде, встречи с новыми руководителями авиации, предлагавшими Казакову достойный его незаурядного таланта командный пост, не вразумили летчика. Верх взяли старые, привычные связи…

В Петрограде, где затаились, ожидая краха большевиков, немало офицеров, Казакова всячески остерегали от «перехода в стан погубителей отечества». Проведя всю войну на фронте, за исключением нескольких месяцев лежания в госпиталях, откуда он дважды сбегал, боевой летчик прежде не задумывался о своей популярности в военных кругах. Теперь же, пусть с опозданием, он был встречен как герой.

И его же славой, его героизмом объясняли Казакову невозможность перехода на службу «предателям России». Разобраться, кто заблуждается или просто лжет, он оказался не в состоянии. Оставалось положиться на авторитет уважаемых им людей своего круга, в том числе нескольких бывших начальников. А тут еще появился школьный друг, гатчинец Модрах, тоже командовавший на фронте авиационной группой. Он-то и свел Казакова с эмиссарами англичан, начавшими на севере свою интервенцию.

Располагая в достатке самолетами, интервенты весьма нуждались в летчиках. Заполучить же такого аса, как Казаков, было бы для них большой удачей. Летчика «обложили» со всех сторон. После долгих уговоров, не сразу, словно чувствуя, какое совершает падение, Казаков дал англичанам свое согласие. Вместе с Модрахом и еще несколькими летчиками, завербованными его именем, они бегут из Петрограда в Архангельск.

В это время Иван Павлов командует первой советской истребительной группой, потом авиацией Юго-Западного фронта. Как же было обидно Павлову узнать, что его бывший командир, которого он считал своим боевым наставником, человеком строгим, но справедливым, оказался в стане врагов!.. Ведь вопреки расхожим представлениям значительная часть русских военных летчиков перешла на сторону Красной Армии.

Лихой летчик-истребитель Иван Павлов стал очень известен. Он отменно воевал в республиканской Испании, став комкором, командовал авиацией Московского военного округа, написал книгу воспоминаний — «Записки красного летчика». Она вышла в 1936 году.

Я читал эту книгу с огромным интересом, вот только горевал, что в главе о боях за Казань не было имени Акашева. Кто же позволит вспоминать «врага народа». Оказалось, позволили — в самом конце главы названы те, кто «мешал» (!) успехам боев: «В штабе, как потом выяснилось, засели анархисты Акашев и Лебедев…»

Бедный Павлов, он не только не мог сказать правды, но и не предвидел своей собственной судьбы. 1936 год стал для комкора последним…

А как же распорядился своей жизнью русский ас Казаков?..

На севере страны, захваченном английскими интервентами, создан Славянско-британский авиационный отряд. Среди русских летчиков, не пожелавших остаться с народом, полковник Казаков. Ему и еще четверым офицерам присвоены звания лейтенантов английской армии, остальные зачислены рядовыми. Издерганные, обозленные, потерявшие былой блеск и уважение, некогда гордые авиаторы превратились в обычных наемников.

Казаков и Модрах вспоминали как-то свою Гатчинскую школу, инструктора, называвшего их «рыцарями неба».

— А теперь мы псы-рыцари, — горько отозвался Казаков.

В избушке, где помещалась отрядная столовая, сразу стало тихо. За окном своя, русская земля, но развевается над аэродромом чужой пестрый английский флаг. Кого и что они защищают здесь?

Погибли капитан Свешников, поручик Абрамов, Кравец… Пополнение ждать неоткуда, летать стали мало и редко.

Все чаще появляются самолеты с красными звездами. На них вчерашние боевые соратники. Может быть, в этот вечер задумался Казаков — не ошибся ли он в выборе?

Недовольное бездействием авиации высшее командование назначило нового начальника авиационных сил Северного союзного фронта — английского полковника Вандеррспая. Его первое появление на аэродроме в Березнике описано очевидцем-авиатором с беспощадной откровенностью. Было это в апреле 1919 года.

«Вытянутые в линию аэропланы покачивались на сильном ветру. Английские летчики с прижатыми под локоть стеками выстроились в одну шеренгу, за ними стояли нижние чины английской армии — русские летчики.

Приняв рапорт, полковник Вандеррспай приказал быть готовыми к вылету.

Летчики переглянулись. Ветер рвал фуражки, низкие тучи ходили, казалось, задевая шапки высоких елей.

— На наших аэропланах в такой ветер лететь рискованно, — заметил один из русских офицеров, сопровождавших Вандеррспая.

— Когда английскому летчику приказывают, он летит, — ответил Вандеррспай. — Чья очередь? — обратился он к дежурному по аэродрому.

— Летчик Крапинов и мичман Смирнов.

— В воздух! Обследовать неприятельский аэродром!

Завыл мотор, меняя свой тон в зависимости от направления и силы ветра. Качаясь, аэроплан поднялся и ушел ввысь… Сильный ветер настолько уменьшил скорость полета, что аэроплан казался стоящим в воздухе.

Промучившись более получаса, Крапинов вернулся на аэродром и доложил, что атмосферные условия не позволяют выполнить задание.

— Английские летчики считаются только с приказами своего начальства, — сухо ответил Вандеррспай. Крапинов щелкнул каблуками, резким движением отдал честь и пошел к своему аэроплану. Поднялся аэроплан и сразу, подбитый сбоку сильным порывом ветра, накренился и грохнулся оземь… Бросились к месту катастрофы и вытащили из-под обломков два трупа — Крапинова и Смирнова.

— Следующий, — командует Вандеррспай.

— Поручик Слюсаренко, — вызывает дежурный.

Поручик Слюсаренко поднялся, но через четверть часа, покачиваясь, ныряя, с большим трудом спустился на аэродром и через переводчика доложил полковнику:

— Летать невозможно, я не полечу.

— Английские летчики, — начал было он, но не закончил фразы и крикнул: — Следующий!

— Поручик Байдак! — с дрожью в голосе закричал дежурный по аэродрому.

Не прошло и двадцати минут, как самолет Байдака, бросаемый во все стороны, начал спускаться. У самой земли при посадке очередной шквал свалил его на крыло… Послышался резкий треск ломающихся крыльев…

Подбежавшие тут же механики, солдаты, летчики увидели возле разбитого самолета Байдака. Лицо и руки его были залиты кровью, вместо губ — кровавое месиво с розовыми пузырьками. «Смотр» был закончен.

Два разбитых аэроплана, сложенных в виде бесформенной массы, да две свежие могилы на сельском кладбище, украшенные крест-накрест скрепленными воздушными винтами, — все, что осталось от первого знакомства русских летчиков с полковником Вандеррспаем…»

Ни английский орден, ни майорское звание не могли стереть в памяти Казакова этот черный день. Красная Армия уверенно продвигалась вперед, освобождая от интервентов родные пределы. Англичане бесславно бежали.

Новый командующий авиацией Карр предложил Казакову службу в Королевских военно-воздушных силах и пригласил вместе с ним отбыть в Лондон. Казаков не раздумывая отказался покинуть Россию. После этого разговора летчик весь вечер не показывался на людях. О чем думал он в своем опостылевшем барачном закутке с голыми закопченными стенами?.. О своих боевых товарищах по прославленному отряду, которые пошли за ним к англичанам и тут погибли? За что погибли, во имя чего?.. Думал о родной земле, с которой их гонят такие же русские люди, только их больше — с ними Россия, выходит, и правда с ними?.. А с кем он тут воевал? На аэродроме в Верхней Тойме стоял 18-й авиаотряд красных, которым командовал полный георгиевский кавалер, поручик Слепян — человек огромного мужества. Да разве мало офицеров сражалось в рядах Красной Армии, а генералов? Сам Брусилов верой и правдой служит большевикам. Большевикам? Новой России, родине служит… Горькие, ох горькие раздумья…

Мысленно Казаков возвращался к разговору с английским командующим: ему, русскому человеку, как наемнику предлагали убежище в Лондоне, конечно, убежище, спасение от неминуемой расплаты… А ведь он заслужил кару… Выходит, потеряна солдатская честь, которой он дорожил больше всего на свете, и родина потеряна?..

Возможно, что так приходило к Казакову запоздалое, беспощадное прозрение… Не о том ли свидетельствует летописец, запечатлевший день 1 августа 1919 года: «Капитан Модрах в последний раз пожал Казакову руку и пошел на пристань, чтобы уехать в Архангельск и оттуда пробраться в устье Енисея к Колчаку.

— Я провожу вас на «сопвиче», — сказал Казаков и направился к своему ангару. В ангаре возился у самолета механик.

— Опять обновка? — спросил Казаков, заметив на механике новую кожаную куртку.

— Чужая, англичане подарили перед отъездом…

— Да… — задумался вдруг Казаков, — все здесь чужое. Аэропланы. Ангары… Даже форма на мне… Только вот земля еще наша… Выводи! — сказал он и пошел медленно по аэродрому. По дороге нагнулся, поднял стебелек травы и, кусая его, опустил голову, зашагал еще медленнее, о чем-то напряженно думая, и очнулся только тогда, когда увидел перед собой самолет…

Перед полетом по своему обыкновению перекрестился, проверил рули и, взлетев, начал делать свой обычный круг над аэродромом.

От уплывавшего парохода стелился тонкой змейкой дым.

Казаков поднялся еще выше, как бы желая набрать достаточную высоту и быстро нагнать уплывающий пароход.

Вдруг… разворот, самолет переходит почти в отвесное пикирование… «Сопвич» стрелой мчится к земле и с грохотом врезается в нее около своего ангара… Треск, пыль…

Бежали к разбитому аэроплану люди.

Возле груды обломков с непокрытой головой замер механик. Тут же лежал Казаков. Он был мертв…»

Эти очерки-воспоминания А. Матвеева, написанные в эмиграции, названы очень точно — «Разбитые крылья».

Трагически и бесславно разбил свои крылья русский ас.

В том же 1919 году английский генерал Нокс, военный советник адмирала Колчака, писал своему правительству: «Можно разбить миллионную армию большевиков, но когда 150 миллионов русских не хотят белых, а хотят красных, то бесцельно помогать белым».

Казаков не знал этих мыслей английского генерала, но он был русским и, видимо, сам понял позор неправого дела…

Решительное наступление Красной Армии завершилось освобождением основной базы интервентов и белогвардейцев на Северодвинском направлении — взят Двинской Березник. На аэродром вместе с комиссией по учету захваченных трофеев приехал заместитель начальника авиации 6-й армии Александр Сергеевич Слепян. Хотя большинство аэродромных строений было взорвано, сожжены аэропланы, все же осталось немало ценнейшего имущества: запасные части, детали моторов, ящики с бомбами, целая цистерна настоящего бензина…

Пока члены комиссии изучали трофеи, Слепян беседовал с местными жителями, мобилизованными на обслуживание летной базы. Спросил и о Казакове. Его поминали добром: не обижал людей. Говорили, что был слух, будто к красным перелететь собирался, за это ему англичане и сунули бомбу в самолет. Вот, мол, и погиб. Может быть, и не так было, добавляли другие, но факт, что на похороны Казакова никто из англичан не пришел.

Потом его провели на окраину аэродрома — к могиле с двумя перекрещенными пропеллерами. На белой доске надпись: «Летчик Казаков. Сбил 17 немецких самолетов. Мир праху твоему, герой России». Подошли и другие летчики. Молодые. Со смешанным чувством стояли они у могилы бывшего героя… Это рассказано уже по свидетельству самого красвоенлета Слепяна, дожившего до наших дней, бывшего поручика, полного георгиевского кавалера…