Профессиональный тупик

Профессиональный тупик

Уважаемый читатель! Из предыдущего текста хорошо заметны метания молодого доцента, стремление утвердить «своё место под солнцем». Девятилетний «бег с препятствиями» проходил в Тюмени с переменным успехом.

Объём выполненной научной работы, на мой взгляд, достаточен для оформления диссертации, ректорат активно загонял в двухлетний творческий отпуск — докторантуру. Но в 1973 г. прошла очередная «революция» в Высшей Аттестационной Комиссии (руководителем назначен профессор Кириллов-Угрюмов). ВАК, под благим намерением повысить качество диссертаций сделала практически невозможным успешную защиту докторских диссертации без столичной научной крыши. Государственная власть опомнилась лет через 15, когда исчезли доктора наук самого работоспособного возраста 35–50 лет. В 90-е годы другая крайность, докторскую степень получали люди, которые в 70-е, возможно, не защитили бы и кандидатской диссертации. Хаос в России стимулировал многих «деловых», политиков к получению учёной степени, учёного звания любым путём, как когда-то руководители разного уровня добывали дипломы о высшем образовании. Не столько обидно, как противно!

Лизать задницы даже крупных научных черепов не приспособлен, не тот характер. И всё-таки сделал две попытки выйти на столичную научную элиту. Первый раз я обратился в октябре 1975 г. к профессору ленинградского технологического института О.Ф.Гинзбургу, куратору группы повышения квалификации. На просьбу оценить мою тематику, уровень и объём выполненной работы Гинзбург, не дослушав обращение, начал рассуждать: почему все приезжие с периферии стремятся защищать докторские диссертации? После такого приёма у меня даже отпало желание заниматься по утрам обработкой эксперимента и написанием статей, в дневнике бесконечная тема скуки. Цитирую типичные мысли, записанные в Ленинграде.

19.11.75 г….Обычно до обеда пишу, а затем выезжаю в город. Довольно часто перепад настроения, то появляется желание форсировать докторскую, то полная апатия. Иногда хочется всё бросить к чёртовой матери, но как-то уж всё засосало. И я боюсь, что если уйду от студенческой среды, то как человек совсем закисну. Всё-таки очень трудно навожу контакты и не умею удерживать те контакты, которые есть. Не знаю, является ли это признаком большого самомнения (но ведь в душе этого нет, скорей даже не хватает) или отталкивает окружающих слишком мрачный вид в трезвом состоянии. Но не могу же я ради хорошего вида начать систематически пить. При моём хилом организме быстро бы опустился на уровень Шеломова [спившийся и погибший от пьянки талантливый доцент ТИИ] или ещё ниже.

Но ведь появляется же энергия, когда возникают препятствия, казалось бы непреодолимые. Так было и с кандидатской диссертацией, так и при конфликте с Магарилом. Во всех этих случаях я имел поддержку хоть нескольких человек. С докторской же я не имею поддержки даже от жены. Только Коля Иванов всё время подгоняет, но в данном случае это не та поддержка, которая придаёт уверенности в своих силах. Все остальные, кто с нами контачат, в лучшем случае праздно наблюдают, а то и по мелочам палки в колёса ставят. А уж если защищусь, не дай бог, сразу появятся «друзья». И все будут «соучастниками в борьбе с Магарилом» и всякого рода помощниками…

02.01.76 г…. Долго размышлял… и пришёл к следующему выводу: по-видимому, от рождения я получил функцию лидера (психологический термин). И, похоже, эта функция с крупным изъяном. Как только коллектив (количественно не важно 1, 2, 4, 6 или 10 человек или больше) уходит из-под влияния такого лидера, он скисает и превращается в обычную «серость», не способную произнести что-нибудь вразумительное. Очевидно, не хватает запаса прочности воли (недостаточная уверенность в себе), чтобы бороться за сохранение роли лидера. И наступает период апатии. И в семейной жизни и на работе. Это же было и в школе и в институте. На пятом курсе уже никто и не помнил, что я когда-то активно участвовал в факультетской жизни. В то же время на вечере, посвящённом десятилетию окончания университета, после приёма алкоголя все сокурсники приняли моё лидерство.

По-видимому, в период опьянения ощущение внимания окружающих является своеобразным допингом для проявления лидерской функции (правда, в присутствии Нины такое стало происходить редко). Плох не сам факт лидерства, а его гипертрофированная форма. На следующий день бывает стыдно и, к тому же, нередко после такого лидерства появляются недоброжелатели.

По-видимому, функция лидерства лучше всего выполняется у меня со студентами… Правда, при работе со студентами, функция лидера вручается каждому преподавателю в отделе кадров при приёме на работу.

После уезда Гены Неупокоева в Москву стало понятно, рано или поздно, но из тюменского индустриального института придётся уходить.

Первый, довольно экзотический, вариант связан с предложением профессором Р.О. Матевосяном («Научная деятельность») должности заведующего физико-химическим отделом академического института в Ереване. Повод для ознакомления с гипотетическим местом работы нашёлся: договориться с Матевосяном об оппонировании диссертации Вали Нагарёвой и добиться приезда на защиту в Свердловск (и в те времена расстояние не близкое, причём с одной-двумя пересадками, и далеко не каждый маститый профессор соглашался на подобные утомительные вояжи). Институт Матевосяна имел отличные помещения и оборудование. Режим работы (на моих глазах) «интересный», то кофе пьют, то маццони. Удивительное, режущее глаз сибиряка, чинопочитание. Свердловские ребята почти год жили в общежитии (очень уж грязном), но проблесков с квартирой как-то не заметно. Жена Игоря Донских с подругой показали основные достопримечательности Еревана. Поразило, в рабочее время на улицах столицы Армении масса праздношатающихся мужчин (1974 год!), постоянно кто-то «прилипает» к одной из попутчиц. О, думаю, моей блондинки Нины здесь только не хватает. Женщин на улицах, в кафе почти не видно. На центральном бульваре города сотни мужиков играют в нарды. Для работы и для проживания моей семьи Ереван показался непригодным, но Матевосяну дал уклончивый ответ, не хотел срыва защиты Валиной диссертации.

С Геной Неупокоевым прорабатывался более серьёзный вариант ухода из ТИИ. Неупокоев приглашён в министерство химической промышленности начальником отдела управления по науке и технике с перспективой роста (для чиновника такого ранга 32 года не возраст). Однако бюрократический рабочий ритм не всем по нутру. Первая задача Неупокоева — квартира в Москве, дача в Подмосковье решена, можно подумать и о более интересной работе. Задумано создание крупной химической экспериментальной базы с набором новейших опытных установок (вариант отраслевого НИИ) в Подмосковье, управляемой группой единомышленников (кроме Гены и меня планировалось в числе других использовать В.С. Гетманцева, в будущем генерального директора томского нефтехимического комбината). Проект обсуждали письменно и устно, я много раз ездил тогда в Москву, ночевал у Неупокоевых. Наконец приступили к реализации. Первая стадия — переезд в Подмосковье и получение прописки. Летом 1974 г. я приехал знакомиться с филиалом отраслевого научно-исследовательского института при химкомбинате в Воскресенске (о масштабах и возможностях градообразующего предприятия много говорит содержание популярного хоккейного клуба «Химик»). Заместитель министра химической промышленности Новиков гарантировал квартиру и прописку. Сначала аудиенция у директора комбината Меркулова (филиал НИИ располагался на территории химкомбината) с пожеланием успешной работы. Помню удивлённое выражение лица директора филиала НИИ, рассматривавшего присланного сверху потенциального работника. Он показал мне просторные хорошо оборудованные лаборатории, но почти без людей. Завершая экскурсию, объяснил, что работы много, а людей не хватает, так как у НИИ нет ни квартир, ни прописки. Я удивил потенциального начальника ещё больше, сказав, что эти вопросы решены. Соглашение достигнуто, я поехал утрясать (масса личных и производственных нюансов) отъезд из Тюмени. Небольшая заминка произошла в связи с отпуском, а затем санаторным лечением Неупокоева. Его смерть 18.11.74 г. в 34-летнем возрасте стала сильнейшим потрясением своей неожиданностью и нелепостью. Совместные планы унеслись на небеса с Геной, хотя на похоронах его сотрудники считали глупостью мой отказ от переезда в Подмосковье. Они, естественно, не могли знать о наших истинных намерениях и масштабах задуманного.

Следующим реальным проектом стало участие в конкурсе на заведование кафедрой тюменского университета весной 1975 г., измотавшая нервную систему процедура закончилась неудачно («Учебная работа»).

В ноябре 1975 г. на годовщину смерти Неупокоева я приехал в Москву из Ленинграда, где «повышал квалификацию». Эта поездка, в конечном итоге кардинально изменила мою жизнь. Среди нескольких участников поминок на квартире Неупокоевых оказался генеральный директор строящегося томского нефтехимического комбината Виктор Стефанович Гетманцев, друг и соратник Гены ещё по работе в Салавате. В личном разговоре Гетманцев, очевидно что-то слышавший обо мне от Неупокоева, пригласил к себе на работу, не конкретизируя должность.

Возвратившись из Ленинграда в Тюмень, примерно, полгода размышлял, что делать. Работа в институте и работа на химическом производстве — «две большие разницы». Созрел перед началом очередного семестра и написал лирическое письмо Гетманцеву (стиль письма свидетельствует, как далёк пока от производства и бюрократии). Суть в нескольких цитатах.

22.09.76 г….Что я хочу? Должности начальника ЦЗЛ… Почему именно сейчас я к Вам обращаюсь? Во-первых, Вы сообщили, что с 1976 г. начнётся постепенный набор кадров. Во-вторых, ректорат института настойчиво «заталкивает» меня в творческий отпуск на написание докторской диссертации. И хотя материала достаточно у меня есть глубокое внутреннее убеждение, что на практической работе смогу сделать значительно больше полезного…

Заключение. Можно полагать, что принятие положительного решения маловероятно. Однако знание современных физико-химических методов анализа и современной аппаратуры позволяет надеяться, что при комплектовании и оборудовании ЦЗЛ был бы небесполезен. Национальная принадлежность — гарантия систематичности и порядка в лаборатории.

Виктор Стефанович! Убедительно прошу Вас ответить (независимо от содержания), так как от этого полностью зависят мои дальнейшие планы…

Я действительно был уверен, обращение к генеральному директору через 10 месяцев после личного разговора запоздало. Оказалось, не так. Рукописный ответ Гетманцева пришёл через неделю, он приглашал в ноябре на личную встречу в Томске «для решения затронутых вопросов по месту, чтобы потом отсутствовал повод для разочарований».

Возникла заминка в контактах с Гетманцевым, в октябре 1976 г. нам выделили в Тюмени трёхкомнатную квартиру. Кроме того забрезжила надежда что-то выжать из контактов с московской научной элитой (институт химической физики АН СССР — бренд, известный во всём научном мире). Удалось выйти на профессора М.Л.Хидекеля (апрель 1976 г., Рига, Всесоюзное совещание по комплексам с переносом заряда), специально ездил на переговоры в Черноголовку. Сотрудничество в виде совместного использования дипломника, ленинского стипендиата закончилось очередным фиаско, описано выше («Учебная работа»). Сначала профессор Гинзбург, затем профессор Хидекель — эти два учёных еврея полностью отбили желание заниматься оформлением докторской диссертации.

Неудачные попытки перейти на заведование кафедрой в тюменский университет и деловых контактов со столичной научной элитой, события защиты дипломов весной 1977 г. в ТИИ окончательно убедили в необходимости кардинально сменить работу.

Летом 1977 г., находясь в Красноярке в качестве руководителя производственной практики студентов, позвонил Гетманцеву, договорился о встрече. Телефонный разговор вышел сухой, ведь он приглашал приехать ещё в ноябре 1976 г. 18 июля нанёс блицвизит в Томск (утром туда, вечером обратно на ЯК-40). Гетманцев представил меня главному инженеру Владимиру Матвеевичу Набоких, тот суетился, так как получил задачу убедить меня безотлагательно перейти на химкомбинат. Обещали 4-х-комнатную квартиру, через год работы оформить полугодовую стажировку в Италию. Решался вопрос об опытном заводе, появляется перспектива роста. Показали строительную площадку, разрабатывалась огромная площадь за речкой Киргизкой, где мы студентами когда-то купались. Осмотрели почти законченный 9-этажный дом, в котором мне должны выделить квартиру.

Обещал дать окончательный ответ 1 сентября. Головная боль: что делать? Всё-таки это полная смена деятельности (не ВУЗ на ВУЗ или ВУЗ на НИИ менять). С другой стороны, второго такого случая может и не быть. Две недели раздумий без чьих-либо советов и я решился на крутой поворот в трудовой деятельности.

В конце июля, приехав с практики, подал заявление об отпуске, получил отпускные, а затем подал заявление об увольнении. Несколько дней ректор Копылов не подписывал, я отказался идти на встречу с ним (свинья!), приписал к заявлению, что квартира будет оставлена при увольнении жены. Получил трудовую книжку, поехал в Талды-Курган, забрал ребят, привёз в Тюмень, а 3 сентября 1977 г. выехал в Томск.