КОММУНИСТЫ, КОМСОМОЛЬЦЫ, ВПЕРЕД!

КОММУНИСТЫ, КОМСОМОЛЬЦЫ, ВПЕРЕД!

Иногда берет и злость, и смех. Нашли тему для дискуссий: что кричали бойцы, поднимаясь в атаку. За Родину, за Сталина или только за Родину? Даже к специалистам соответствующим обратились. А те якобы сказали, что во время атаки и драки человек может кричать только протяжное «А-а-а-а!». Можно подумать, тот, кто такое заключение делал, сам ходил в атаку.

Я так скажу. Слова о Родине и партии мы, конечно, говорили, но, скорее всего, перед боями. Притом искренне говорили, не сомневайтесь. А что кричали в ходе атаки и драки, вряд ли стоит воспроизводить на бумаге даже через столько лет.

Но в атаку первыми поднимались коммунисты и комсомольцы. Нравится это кому-то или нет, а было именно так. И главной пружиной, главной организующей и действующей силой партизанского движения были они.

С созданием на оккупированной территории подпольных обкомов, райкомов партии и райкомов комсомола в 1942 и 1943 годах заметно укрепились дисциплина и порядок в партизанских формированиях.

Партизаны стали с большим пониманием относиться к нуждам населения и более правильно строить отношения с ним. В 1943–1944 годах райкомы партии в качестве местных органов власти стали полновластными хозяевами положения. Их решения были законом для командиров и комиссаров отрядов.

Командир Барановичского партизанского соединения Герой Советского Союза Василий Ефимович Чернышов в своем отчете имел все основания написать, что «с усилением политического руководства партизанским движением решительно активизировалась боевая деятельность, наведен порядок в отрядах, почти полностью искоренены случаи мародерства и другие поступки, порочащие советского партизана».

Особенно плотно партийные комитеты занялись мелкими отрядами и группами, которые зачастую действовали по своему усмотрению. Малочисленные и плохо вооруженные, они не могли рассчитывать на серьезное противодействие немцам и полиции, потому не создавали постоянных баз, а кочевали из леса в лес, из деревни в деревню. С их стороны чаще всего и допускались случаи неправильного отношения к местному населению.

Как отмечал секретарь Брестского подпольного обкома партии З.Ф. Павловский, в подобных группах нередко царили упаднические настроения: «Все равно придется погибнуть, потому делай, что хочешь».

Обкомы, райкомы сводили такие группы в более мощные боевые единицы, назначали новых командиров и комиссаров, создавали в них партийные и комсомольские организации, подчиняли общей схеме действий и общей дисциплине. Так что если не надо преувеличивать заслуги подпольных райкомов и обкомов партии, то нельзя и приуменьшать их роль в развитии всенародной войны в тылу врага.

Скажу откровенно: в контактах с населением очень важно было найти правильные слова, нужные для каждого конкретного случая. Но не всегда слов было достаточно. Ведь нам приходилось объяснять не только свои поступки. У кого-то забрали часть живности, одолжили лошадь на время, а оказалось, что навсегда…

Нужно было отвечать и на другие вопросы. Почему отступила Красная Армия, если все говорили, что она непобедима и любого врага разобьет на его территории? Почему перед войной многих несправедливо обвинили, осудили? Мы же знаем, что они не были шпионами и вредителями. Это очень болезненные вопросы. Особенно трудно было вести такие беседы на первом этапе войны. Но мы не уклонялись от них.

Как отмечает в своих дневниках В.3. Корж, вступали в дискуссии даже с «самыми языкастыми». Именно то, что мы не уклонялись от трудных разговоров, давало наибольший эффект. В то же время должен сказать, что для нас, партизан Пинского соединения, такие беседы были, пожалуй, более болезненными, чем для других. Мы действовали по обе стороны бывшей советско-польской границы, и сложность заключалась в том, что многие приграничные советские районы пострадали во время репрессий особенно сильно.

Приведу еще одну запись из дневника Коржа:

«7.1Х.41. С утра были в двух деревнях: д. Милев (Милевичи. – Э.Н.) и д. Залючица на бывшей границе (СССР и Польши до 1939 г. – Э.Н.). Какую жуть наводят эти деревни, ни в одном доме не найдешь мужчину. Только ребятишки и женщины. Когда спросишь, где папа или где муж, получаешь один ответ: «Папу или мужа давно забрали, некоторых – 3 – 5 года». Когда спросишь, за что, получаешь один ответ: «Не знаю за что, он не виноват. Просто злые люди наговорили, а товарищи не разобрались и взяли».

И я пришел к убеждению, что столько противников советской власти не было и не могло быть. А иначе она бы не удержалась и не имела бы таких успехов.

Это действительно «шпиономания» и поверхностная, несерьезная разведка. И всякому дураку дают решать судьбу человека. Этот дурак, воображая больше, чем соображая, не жалея народ, подписывает протокол допроса. И решается судьба целого семейства, т.е. обвиняемый идет в тюрьму, на высылку или на уничтожение, а вся семья, зная, что он не виноват, и не доверяет советской власти. Но, между прочим, знает, что нет больше (лучше. – Э.Н.) власти для трудящегося, чем советская, а почему так делается – не понимает.

Вот этот прохвост, горе-руководитель, негодяй, подхалим, гоняясь за дешевым авторитетом, желая состряпать побольше дел и «найти больше врагов», решает судьбу человека. А другая сволочь, сидя где-нибудь в центральном аппарате, утверждает эту бездушную бумажку, и судьба человека решена.

Попробовали бы они завоевать советскую власть, поработать действительно с народом в тылу противника, чтобы узнать, что такое советская власть, кто ее опора и как надо жалеть свой народ – этот ценнейший капитал. Я записал свои соображения и соображения народа в отряде, поскольку все откровенничают (подчеркнуто мною. – Э.Н.).

Другой пример, который подтверждает написанное мной. Это мой разговор 2.IX.41 в бывшей Польше (по другую сторону реки Случь, бывшей госграницы. – Э.Н.). Отряд дневал на хуторе, потому что был сильный дождь, холод и есть было нечего. На этом хуторе жили старик восьмидесяти лет и два его сына, уже пожилые. Они нас кормили, конечно, но только потому, что мы были вооружены.

И вот я спросил старика: «Как живется, дедушка?» – «Ой, детки, плохо. При польской власти еще кое-как жили, а при этих большевиках никакой жизни нет. Вот был я за рекой у своих. Там же не осталось ни одного мужчины около границы. Всех побили (арестовали, выселили. – Э.Н.). Разве это власть? Так робит сейчас Гитлер, убивает, расстреливает невинных людей. Это не власть, если она уничтожает ни за что своих людей».

Потрясающая запись по своей глубине, откровенности. Крик души, боль сердца. Я привел эти строки дословно, потому что знаю: многие из обиженных советской властью потом подались в услужение к немцам. Были случаи, когда руками фашистов сводились старые счеты.

Вот еще одна выписка из архивных документов: Жена Кафмана, бывшего жителя Давыд-Городка в нынешнем Сталинском районе, арестованного НКВД, донесла, что братья Фельдманы активно участвовали в работе сельсовета. Фельдманы были расстреляны.

Пусть меня никто не обвинит, что я специально подобрал еврейские фамилии. Просто в городах и особенно местечках Западной Белоруссии еврейское население было многочисленным, нередко преобладало. Подобные случаи были среди разных категорий местных жителей, это печальный факт. Они осложняли и жизнь самому населению, и партизанскую работу, как ее называл Василий Захарович.

Хочу обратить внимание на слова Коржа о том, что «люди в отряде откровенничают». Это на самом деле было так. Подобная откровенность помогала нам становиться единомышленниками, значит, помогала драться. Здесь нет никакого преувеличения.

Эту запись В.3. Коржа я запомнил на всю жизнь и однажды сослался на нее в разговоре с председателем КГБ СССР Ю.В. Андроповым. Я тогда тоже работал в центральном аппарате КГБ. Зашла речь о введении личных лицевых счетов оперативным работникам, чтобы повысить их активность и усердие. Юрий Владимирович тогда спросил, каково мое мнение на сей счет. Я ответит без колебаний:

   – Ни в коем случае нельзя этого делать. Будет снова 37-й год.

   –  Не боишься говорить мне об этом? Ведь я дважды на заседании коллегии комитета выступал в поддержку таких счетов…

   –  Говорю как коммунист с коммунистом, – сказал я и еще раз подтвердил свое мнение.

Вскоре Ю.В. Андропов отказался от идеи ввести личные лицевые счета оперативным сотрудникам. А если бы в 1967 году он не прислушался к голосу партизана? Не получилось бы так, как описывает в 1941 году В. 3. Корж?

Суждения Василия Захаровича пригодились мне не только в том разговоре с Андроповым. Я довольно долго проработал в Комитете государственной безопасности. И не только в его центральном аппарате в Москве. До этого возглавлял управление КГБ по Минской области, затем – управление КГБ по Ставропольскому краю. Потом был председателем КГБ Узбекистана.

Рассматривая тысячи дел по реабилитации осужденных в 1937 – 1939 годах, старался внимательно, бережно относиться к судьбе каждого человека. Даже к его посмертной судьбе. А может, и наоборот – особенно к посмертной. Ведь это уже было нужно детям и внукам пострадавшего. Строжайше следил за соблюдением законности.

И в Минске, и в Ставрополе, и в Узбекистане, и в Москве удалось уберечь от тюрьмы не одну сотню людей. Для меня в I960 – 1980-е годы была важна профилактика правонарушений. Это школа Коржа, в чем не стесняюсь признаться. Его жизненные уроки засели в подкорке на всю жизнь.

А что касается того, боялся ли я откровенничать с всесильным Андроповым… Не скрою, за свою жизнь я не раз убеждался в резонности китайской поговорки, которая гласит, что тот, кто говорит правду, своей смертью не умирает.

После одного из моих горячих выступлений на пленуме ЦК Компартии Белоруссии, когда я, будучи первым секретарем Телеханского райкома партии, резко критиковал главу белорусского правительства, К.Т. Мазуров, работавший тогда первым секретарем ЦК, в перерыве бросил: «Ну не умрет Эдуард своей смертью!» Но в его словах все же мне послышалось скорее одобрение, что не растерял партизан пороху.

Говорить правду, быть откровенным с людьми старался и стараюсь всегда. Я остался без отца в восемь лет. Матери вообще не помню, потому что было мне всего три года, когда она умерла.

Из школьных лет почему-то врезался в память пионервожатый, который со всей серьезностью говорил нам, что «Капитал» Маркса в третьем классе читать еще рановато, но в четвертом надо начинать обязательно. Я, честно говоря, пробовал. Ничего не понял.

Но это то, что касается учебы. А первые житейские уроки я получил в деревне у деда Ивана Лопатенкова и бабушки Арины. Дед твердил: «Никогда не бери чужого, не ври, всегда трудись». Потому для меня высочайшей оценкой стали слова академика Чазова, сказанные в одной из его книг: «Я хорошо знал среду КГБ, в которой было немало честных, порядочных людей. Но даже среди них Нордман, бывший белорусский партизан, выделялся своей прямотой, простотой и честностью. Он был далек от интриг…»

Спасибо Евгению Ивановичу на добром слове. Похоже, выполнил я установку своего деда. В то же время не надо принимать меня за человека, который признавал только два вида мнений: свое – правильное, а остальные – ошибочные, всегда и во всем лез напролом. Но я никогда не молчал и не стоял в стороне, если считал, что молчать и уклоняться нельзя.

Со стороны Андропова я гонений не опасался. Юрий Владимирович был слишком умным человеком для того, чтобы опускаться до мелкой мести. Да и выражение «как коммунист с коммунистом» ко многому обязывало и меня, и его. Оно, смею утверждать, было во многом сродни призыву: «Коммунисты, вперед!» Оно означало: говорю так, как есть, как вижу, потому что я – коммунист. Это кто-то другой может промолчать.

Теперь эти слова затрепали. Возможно, пересуды о партийных привилегиях всем заморочили голову. А я вступил в партию в 1942 году в глубоком немецком тылу. Это было 6 ноября, в канун главного революционного праздника. Собрание проходило на поляне. Меня рекомендовали наш командир Корж, партизаны Карасев и Ширин, последний потом стал комбригом. Я, как и положено, рассказал свою биографию.

На предложение высказаться другим партизаны-коммунисты заговорили хором: «Он же у нас на виду. Все помнят, как он вел себя в боях под Пинском, в операциях по разгрому гарнизонов в деревнях Ленин, Поварчицы, Ананчицы, у Красного озера, во время крушения немецкого бронепоезда».

Главные слова сказал Ширин: «Я его рекомендую и ручаюсь за него своей партийной совестью и своей головой. Прошу голосовать!». На том собрании приняли в партию и Виктора Лифантьева, Ивана Некрашевича.

– Партбилеты, – сказали нам, – выдадут после войны. Но в следующий бой вы пойдете уже коммунистами.

И я в тот день был беспредельно счастлив, хотя и была у нас только одна привилегия: первым – в бой, последним – из боя. Возможно, кто-то хмыкнет: какая же это привилегия – идти первым на смерть. Я был горд доверием быть первым в бою, горд доверием отвечать на трудные вопросы. А отвечать надо было не столько словами, сколько действиями, значит, «вперед!».

Тех, кто шел вперед не очень уверенно, в партию не принимали. Например, в апреле 1943 года Слуцкий межрайком партии (были и такие структуры во время войны) отменил решение партийной организации отряда имени Чапаева о приеме кандидатом в члены партии В.М. Лашука. Объясняли это тем, что еще недостаточно проявил себя в борьбе с оккупантами. Тогда же Любанский подпольный райком отменил решение первичной партийной организации отряда Шваянова о приеме в члены ВКП(б) М.В. Стерина. И тоже мотивировал «пассивным участием в боевых операциях».

Сведения эти я нашел, между прочим, в справке того самого И. Бондаря, которого лечил после ранения в 1941 году. Добавлю к этому, что выбирать для приема в партию было из кого.

Партийные организации только партизанских отрядов Минской области с января по август 1943 года приняли кандидатами и членами ВКП(б) почти 800 человек. Не ошибусь, если подчеркну, что именно во время борьбы в тылу врага единство партии и народа, комсомола и всей молодежи было как никогда крепким.

И еще об одном скажу. Нельзя упрощенно представлять и изображать руководящую и организующую роль коммунистов и комсомольцев, партийных и комсомольских органов.

Нельзя все сводить к принятию решений Центральными комитетами и подпольными обкомами. Кто из рядовых партизан читал тогда эти постановления? Мы воевали, а не писали бумаги. И не могли их писать.

Штабные канцелярии появились у нас в 1943 году. Этим занялись специально присланные из-за линии фронта люди. А до этого многие решения принимались командирами и комиссарами во время обмена мнениями у костра. Договаривались о том, как действовать, и действовали.

О многих постановлениях я узнал уже после войны. Главным был личный пример коммуниста и комсомольца. И мы шли туда, где трудно, где опасно. Секретарь Ивановского подпольного райкома комсомола Александр Барский планировал встречу со своими активистами в деревне Кривица, а нарвался на полицаев. Отстреливался до последнего патрона. Его, раненного, добили прикладами. Я хорошо знал этого парня из Москвы, сам и рекомендовал его секретарем райкома комсомола.

Были и листовки, и сводки Совинформбюро, и партизанские газеты потом появились. Листовки печатали на машинках. В уже упоминавшемся отчете нашей бригады комбриг и комиссар отметили комсомолку машинистку Анну Тарасенко, которая за три месяца напечатала 17 000 экземпляров листовок, сводок, обращений, а также машинистку, кандидата партии, Екатерину Тимашук, которая «за зиму отпечатала на машинке более 22 тысяч экземпляров…».

К этому времени, говорилось в отчете, Ивановским РК КП(б)Б уже выпускалась «своя районная газета «Партизан Полесья», приступил к выпуску газеты и Дрогичинский РК КП(б)Б… С мая по 15 октября 1943 года выпущено 44 500 экземпляров газет, сводок, листовок». Но не немецкая же почта приносила их в городские и деревенские дома. Доставить их можно было только конспиративным путем. И часто с риском для жизни, пешком, ползком.

Когда в 1942 году М.В. Зимянин и К.Т. Мазуров поручили мне уделить особое внимание Ивановскому, Дротичинскому, Телеханскому и другим районам с тем, чтобы воссоздать там полноценные подпольные райкомы комсомола, я на своих двоих вдоль и поперек обошел эти районы.

Агитировали мы не только газетами и листовками. В деревнях выступали коллективы партизанской художественной самодеятельности. Была такая и в нашей бригаде. Концерты проводились где-нибудь на лужайке, собиралось много людей. Устанавливались радиоприемники для прослушивания передач из Москвы. В это время партизанские врачи вели прием больных, бойцы помогали на полевых работах.

Только за третий квартал 1943 года врачами нашей бригады им. Молотова, по архивным данным, «было обслужено 1188 человек гражданского населения. Все это создавало среди населения огромный авторитет бригаде и вообще партизанскому движению».

По себе знаю, каким прекрасным местом для агитации среди молодежи были… танцы. Соберутся в крестьянской хате девчата на посиделки, куделью прясть. Через некоторое время гармонист подойдет, меха растянет. Тогда долой прялки, начинаются танцы.

Мы, молодые партизаны, тоже душу отводили. Полька, краковяк, падеспань. «Ах ты, полечка-красуха, дождь идет – дорога суха…». Пыль столбом. Разгорячимся, потом присядем отдохнуть. Вот тогда начинаются разговоры, нужные для дела. Но это было уже на втором этапе войны, а в 1941 году нам было не до танцев.

Лучше всего агитировали наши дела. В оккупированном райцентре Иваново местные подпольщики в двух местах вывесили красные флаги. Заминировали подступы к ним. При попытке снять один из флагов подорвался полицейский. Второй флаг развевался над городом несколько дней, и крестьяне из окрестных деревень под разными предлогами старались попасть в город, чтобы посмотреть на это красное полотнище. Оно было для них символом близкого освобождения.

Серьезной пропагандистской затеей, получившей широкую огласку и поддержку среди населения, стало написание в 1943 году партизанского письма Гитлеру. Я тоже принимал участие в его составлении как комсомольский комиссар. Письмо было почти стихотворным. Привести его в печати дословно невозможно и сейчас, потому что слов мы не выбирали. Точнее, выбирали, но самые острые, самые ругательные. Чтение этого письма в отрядах и деревнях поднимало настроение всем без исключения. Хохот стоял громовой.

Мы старались иметь своих людей в каждой деревне, через которую проходили наши отряды. Пока комиссар с командиром проводили собрание или митинг, Шая Беркович, я, Иван Чуклай подбирали надежных парней и девчат, которые становились потом нашими глазами и ушами. Начало этому положила еще Ольга Александровна Сысоева в 1941 году, определив первые явки, пароли, конспиративные дома и квартиры.

С представителями ЦК мы встречались лично и тоже во вражеском тылу. Зачастую они сами приходили в наши бригады и отряды. Мазуров своими ногами протопал по Минской, Пинской, Полесской, Брестской партизанским зонам. Впервые встретиться с Кириллом Трофимовичем мне довелось осенью 1942 года. Тогда меня радиограммой вызвали в Любанский район Минской области на беседу с представителем БШПД и секретарем белорусского ЦК комсомола «Виктором».

Из Хоростова, где мы располагались, до Любанщины дорога не близкая, но и не далекая, сегодня на автомобиле можно за два часа доехать. А тогда суток за четверо дошел. По пути – гарнизоны, случались засады немецкие. Выручали знакомые лесные тропы, исхоженные мной еще в 41-м.

Доложился в штабе Минского соединения. Вышел человек еще молодой, но старше меня лет на восемь. В гимнастерке, пилотке, сапогах. На груди – медаль «За отвагу». Представился: «Виктор». Военная выправка. Стройный, подтянутый. Беседа была обстоятельная.

Его интересовало все, что делается на Пинщине, в Старобинском, Житковичском, Краснослободском, Любанском, Стародорожском, Слуцком районах, т.е. там, где я провел 1941-й и начало 1942 года. Людей и обстановку я знал. Обсудили кандидатуры будущих секретарей райкомов комсомола. Я посоветовал А. Майстренко в Любанский район, Е.Узенюка в Ганцевичи, А. Ковалева – в Ленинский район, А. Кубасова – в Лунинецкий.

«Товарищем Виктором» был К.Т. Мазуров, секретарь ЦК ЛКСМБ и уполномоченный Белорусского штаба партизанского движения. Партизаны, и молодые и старые, уважали его за смелость, отвагу, простоту, ум и добросердечность. Он внес весомый личный вклад в организацию подполья и партизанского движения.

Во второй раз встретились осенью 1943 года. «Виктор» прибыл в западные районы Пинщины. От Хоростова до Днепробуга он и его ребята не раз попадали в экстремальные ситуации. Отстреливались из автоматов. Опять был подробный разговор. Но не обошлось и без «взбучки»:

– К тебе претензии со стороны ЦК комсомола Белоруссии.

– Воюю плохо?

– Нет, в этом нет претензий.

– А в чем?

– Очень мало пишешь докладных о работе.

– Так главное для меня, Кирилл Трофимович, воевать, дело делать, а не писать.

– Писать тоже надо. И подробно. Желательно и дневники вести. Каждый день.

Лишь потом я понял и оценил важность этого совета. Как бы все пригодилось сейчас. Был и еще один упрек:

– Ты почему не слушаешь советов старших?

– О чем Вы?

– По-прежнему лезешь в каждый бой. Твое дело руководить подпольем, райкомами, а не в атаку рваться!

Я не мог скрыть своего недоумения.

– Да, да. В Пинском соединении – тысячи партизан. Уже есть кому ходить в бой, это не 1941 год.

Видит, что до меня не доходит смысл его слов, и объясняет:

– Представь, что ты погибнешь в бою. С тобой будут утрачены связи, явки и т.п. И начинай все сначала. Пойми, ты отвечаешь не только за себя, но и за сотни людей.

Не могу сказать, что в полной мере выполнил эту установку. Для нашего поколения манера самому «лезть во все дырки» стала привычкой на всю жизнь. В первые послевоенные годы мы просто не умели сидеть в кабинетах. И от условностей мирной жизни отвыкли.

Август 1944 года. Столовая. Пообедали, поднялись – и на выход. Официантка Вера:

– А талоны на хлеб, на питание, ребята. Опять забыли отдать.

Возвращаемся, отдаем хлебные карточки и талоны, да еще и ворчим:

– Зачем каждый раз отдавать карточки? Забери сразу все, на месяц. И не приставай каждый день к нам с одним и тем же: талоны, карточки.

– Ну, ребята, вы же не каждый день обедаете. Пропадут талоны.

– Забирай, забирай все. Нам, холостякам, они не нужны.

Когда через три года после войны я впервые появился среди коллег не в гимнастерке, галифе, сапогах и фуражке, а в шляпе и при галстуке, это вызвало всеобщее оживление: «Во дает…» Не просто было переходить к цивильной жизни: к нормальному распорядку, нормальному костюму.

Отвыкли мы и от денег. Потом заново жизнь приучала. По прежней привычке, приобретенной в военное время, мы всегда рвались туда, где горячо. После освобождения области от оккупации назначили (тогда не избирали) меня первым секретарем Пинского горкома комсомола. Осенью 1944 года поздно вечером раздался телефонный звонок. Звонил недавний начальник штаба партизанского соединения Николай Степанович Федотов:

– Лошадь есть? Седлай ее и при оружии скачи сюда.

Разбудил партизанского ординарца Якова Лебедя – его определили конюхом в штат горкома:

– Седлай коней!

Автомат, пистолет всегда с собой, патроны и гранаты в вещмешок – и к штабу. Федотов ввел в курс дела. Бандеровцы большим отрядом, человек четыреста, двигаются из соседней Волынской области, чтобы захватить областной город. Он казался легкой добычей. В городе гарнизон небольшой. Охрана госпиталя моряков речной флотилии, несколько десятков милиционеров, эскадрон партизан. Учитывая, что в заречной части Пинского района никто из них не партизанил, а я и до войны работал в этом районе, и в 1943–1944 годах прошел все стежки-дорожки, то и надежда на меня возлагалась большая.

Продвинулись с эскадроном и милицией за Пину километров на 20 – 30. Банда в бой не вступала. Возможно, не все еще подтянулись, а может, не успели разведать противника, то есть нас. Группа их конников выскочит на опушку леса, постреляет и наутек. И так день, другой.

На третий день приезжает на «Виллисе» начальник областного управления НКВД полковник Циткин. Человек видный (носил пенсне в золотой оправе), интеллигентный, а покрыл меня таким трехэтажным матом:

– Тебя третий день ищут в городе, а ты здесь околачиваешься. Быстро в машину!

Не пойму, за что ругает, но коня передал ординарцу – и в Пинск. В обкоме получил взбучку. Оказывается, в область приехал секретарь ЦК комсомола Белоруссии Кирилл Трофимович Мазуров. На следующий день попросил, чтобы секретарь горкома комсомола пришел, а его в городе нет. Работники горкома тоже не знали, где я. Уехал-то в ночь. Никого не предупредил.

– Где секретарь горкома? Возможно, загулял, парень молодой, всяко может быть.

А может… Тогда часто по ночам постреливали. Офицера убьют или ранят. Навели справки в военной комендатуре, в больнице, морге. ЧП за последних несколько суток не было. Тогда кто-то догадался: раз исчезли двое, а с ними лошади и оружие – значит, наверное, гоняются за бандой.

Конечно, несерьезно поступил. Бросить горком, никого не предупредить… Но и понять можно: молодой, не отвык еще от автомата. В бой, в родную стихию.

Мазуров, человек мудрый, пожурил, дал совет, чем заниматься в ближайшие месяцы: нужно создавать первичные комсомольские организации, проводить молодежные воскресники по восстановлению предприятий и т.д. Но он и сам любил все посмотреть собственными глазами, пощупать своими руками.

Ну а секретарь обкома Клещев:

– Нордман – мальчишка несерьезный, надо освобождать.

Заступилась Ольга Александровна Сысоева, секретарь горкома партии:

– Пусть пойдет ко мне, помощником.

Так закончилась моя комсомольская карьера. Тоже на партизанской ноте. А с Кириллом Трофимовичем Мазуровым мы потом встречались много раз. Когда он был председателем Совмина Белоруссии, мог один за рулем «Победы» и в выходной день приехать в Телеханский район, где я работал первым секретарем райкома партии. Пообедаем чем Бог послал, побеседуем о житье-бытье с хозяйкой дома, у которой я с семьей снимал квартиру, а потом, не привлекая к себе внимания, поедем по хозяйствам.

Такие беседы и поездки нередко дают для ума и дела больше, чем комплексные проверки целыми комиссиями. Встречались мы и в ЦК КП Б, где он был первым секретарем, и потом, когда он стал членом Политбюро ЦК КПСС, первым заместителем главы правительства СССР. У самого А.Н. Косыгина заместителем, не у кого-нибудь. А тот знал цену людям.

Мне и сейчас приятно, что Кирилл Трофимович хорошо ко мне относился. Не покровительствовал, а именно хорошо относился. В одно время даже пошла сплетня, что я женат на его сестре. Не спорю, почитал бы за честь иметь такого достойного во всех отношениях родственника, но жена моя родилась в простой рабочей семье на Смоленщине, далеко от тех мест, где родился и вырос Мазуров, в войну была санинструктором стрелковой роты.

В своем приватном кругу мы, белорусские партизаны, не раз рассуждали на тему, почему Кирилл Трофимович не стал Героем Советского Союза. Мы же знали, что в 1942 году, когда решено было взорвать хорошо охраняемый мост на реке Птичь, операция успешно завершилась благодаря Мазурову.

В решающую минуту, когда штурмовавшие мост партизаны дрогнули и попятились назад, именно Мазуров возглавил атаку роты автоматчиков отряда имени Гастелло, которая и решила исход боя. Потом, в 1980-е годы, Кирилл Трофимович кое-что рассказал мне сам:

– Пришел ко мне в Кремль Василий Иванович Козлов. Он уже был неизлечимо болен. И говорит: «Кирилл, я вот из больницы сегодня выписался, недолго мне осталось жить. Пришел к тебе попросить прощения. Это я порвал наградной лист на представление тебя к званию Героя Советского Союза. Обижен был тогда за резкую критику».

Но это уже картинка из другой оперы. Точнее, гримаса. Да и не бывает жизнь без гримас. Все мы – живые люди, с достоинствами и недостатками. Не роботы.

Рядом с Кириллом Трофимовичем Мазуровым я обязательно поставил бы Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, который еще до войны стал первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии. Во время войны руководил Центральным штабом партизанского движения, а после войны возглавлял ЦК КП(б)Б и белорусское правительство одновременно.

Пантелеймон Кондратьевич впоследствии, еще при Сталине, стал секретарем ЦК ВКП(б), потом министром заготовок СССР. После смерти Сталина был назначен министром культуры, работал первым секретарем ЦК Компартии Казахстана, в качестве Чрезвычайного и Полномочного посла представлял интересы СССР в Индии, Непале, Голландии, в Международном агентстве по атомной энергии в Вене. Перечень должностей убедительно говорит о том, что П.К. Пономаренко был человеком разносторонних способностей и энциклопедических познаний.

Во время войны Пантелеймон Кондратьевич проявил себя как настоящий партизанский полководец. Он тонко почувствовал разницу между регулярными частями и идущим снизу народным движением сопротивления.

Это Пономаренко возразил против затеи направлять в немецкий тыл регулярные соединения Красной Армии. Он понимал, что никакие специально подготовленные диверсанты не могут быть альтернативой, так сказать, «домашним партизанам». Доказывал, что даже отлично вооруженная и обученная группа или отряд профессионалов не может вести длительную и успешную борьбу без поддержки населения, местных патриотов. Профессионалы осуществляют крупные диверсии, но долго удержаться в тылу врага не способны.

Опыт Эстонии, где поддержка партизанскому движению была очень слабой, – яркое тому подтверждение. А ведь диверсии и боевые действия в тылу врага – это еще не все. Важнее всего – организовать массовое движение сопротивления, поддерживать моральный дух населения, что не менее важно, чем удачные диверсии. Такие задачи не под силу чистым диверсантам.

Пономаренко возразил против ликвидации в партизанских формированиях института комиссаров и обратился с письмом к Сталину. Ведь поначалу после указа Президиума Верховного Совета СССР «Об установлении полного единоначалия и упразднении института комиссаров в Красной Армии» от 9 октября 1942 года такой же принцип решено было распространить и на партизанские отряды, бригады.

П.К.Пономаренко счел это ошибкой и подготовил специальную записку. Он исходил из того, что «партизанское движение есть народное движение, строится оно на других условиях, чем Красная Армия… Народные массы включаются в активную партизанскую борьбу не по приказам, а по призыву партии и в результате большой политической работы, проводимой в тылу подпольными партийными организациями и партизанскими отрядами.

Набор в партизанские отряды проводится среди граждан, которые добровольно решили стать партизанами. Здесь главную роль играет, безусловно, политическая работа. Она решает успех дела.

Само существование отрядов, их боеспособность также в огромной мере зависят от политической работы, и, как показывает практика, основную роль в деле дальнейшего расширения движения играют комиссары существующих партизанских отрядов. Они центр тяжести своей работы видят среди мирного гражданского населения, в подъеме всех трудящихся на борьбу с оккупантами, в создании скрытых резервов партизанского движения в городе и на селе. Население видит в лице комиссаров отрядов представителей партии и советской власти».

В январе 1943 года институт комиссаров в партизанах был восстановлен. Находясь в глубоком тылу врага, мы даже не слышали об этих перипетиях. Но хорошо знали, что немцы и полицаи призывали убивать комиссаров в первую очередь. Не было никакой пощады и их семьям. А это уже само по себе красноречиво говорило о том, какую роль в развитии партизанского движения, укреплении партизанских отрядов играли комиссары.

Французский президент Клемансо сказал, что война – это слишком серьезное дело, чтобы доверять его только военным. Я тоже смею утверждать, что партизанские командиры и комиссары часто лучше профессиональных военных понимали, как надо воевать в тылу врага. Не говоря уже о профессиональных политиках.

Значение, которое может иметь широкое партизанское движение, Сталин понял сразу. Уже 12 августа 1941 года в беседе с генералом И.В.Болдиным он сообщил, что в Москве будет сформировано управление по руководству партизанским движением.

В конце 1941 года началась работа по созданию Центрального и областных штабов партизанского движения. Этого требовали жизнь и борьба. Партизанские отряды создавались многими организациями: партийными, комсомольскими, НКВД. В ряде случаев они возникали стихийно. Надо было сводить все воедино. И уметь сводить. Потому подбирались специальные кадры для таких штабов, была разработана их структура.

30 мая 1942 года было принято решение создать Центральный штаб партизанского движения (ЦШПД) при Ставке Верховного Главнокомандования. Начальником ЦШПД был утвержден П.К. Пономаренко, к тому времени уже опытный политический работник.

Были созданы Украинский штаб (Т.А.Строкач, НКВД), Белорусский (П.З. Калинин, второй секретарь ЦК КП Белоруссии), Карело-Финский (С.Я. Вершинин, НКВД), Литовский (А.Ю. Снечкус, секретарь ЦК КП Литвы), Латвийский (А.К. Спрогис – НКВД), Эстонский (Н.Г. Каротамм, первый секретарь ЦК КП Эстонии), а также областные штабы для оккупированных территорий РСФСР.

Среди руководителей этих штабов не было ни одного строевого командира, скажем, генерала. И это не случайно. Не хочу бросать тень на генеральские погоны, сам ношу их много лет, сам воспитал полдюжины генералов, в том числе с большим количеством звезд, чем у меня. Но все же скажу, что «строевая косточка» любит четкий приказ, да в письменном виде. И чтобы в нем было строго прописано, что и когда надо сделать, какова сфера действий того или иного командира и его ответственность.

Партизанские условия требовали других подходов, иного способа мышления и понимания той же ответственности: соображай быстрее, мысли нестандартно, бери на себя больше, действуй в зависимости от ситуации и напористо. А сфера действий – все, что вокруг тебя. И отвечаешь за все, что вокруг тебя.

Офицеры и бойцы спецслужб лучше подходили для таких ситуаций, чем армейские командиры. Надо отдать им должное, они тоже много сделали для повышения эффективности войны в тылу врага, особенно на втором этапе войны. Я знаю это, потому что наши отряды и бригады часто базировались и воевали бок о бок со спецотрядами, подготовленными и сформированными в школах генерала П.А. Судоплатова.

Вот почему руководителями штабов партизанского движения стали не строевые офицеры, а политические работники и сотрудники спецслужб. Начальники этих штабов и представители ЦШПД были утверждены членами военных советов фронтов. Командующие фронтами получили возможность организовывать оперативное и тактическое взаимодействие партизанских сил и войск, увязывать с партизанами сроки и темпы наступательных операций Красной Армии.

Г.К. Жуков написал: «Если в первый год войны в руководстве партизанским движением еще не было должной организованности и централизации, то в последующем Ставка управляла военными действиями в тылу врага уверенно и твердо. Это делалось через созданный при ней Центральный штаб партизанского движения…

Кроме Центрального штаба были созданы республиканские и областные штабы партизанского движения. В результате появилась реальная возможность направлять действия всех сил партизанского движения в интересах армии, координировать взаимодействие партизанских отрядов с операциями фронтов».

Генерал-полковник вермахта Л. Рендулич отмечал после войны: «Централизованность руководства партизанскими отрядами была очевидна, ибо при подготовке и проведении какого-либо значительного наступления немецких или русских войск партизаны в этом районе немедленно активизировали свои действия с целью дезорганизации снабжения и срыва связи между частями немецкой армии, захвата и ликвидации складов с боеприпасами и нападения на места расквартирования войск. Эти действия стали тяжелым бременем для армии и представляли собой немалую опасность».

Однако надо признать, что на первом этапе войны такой централизации и взаимодействия явно не хватало. А тем более частям Красной Армии недоставало опыта ведения борьбы в окружении. Если бы до войны командиров Красной Армии учили не только наступать на фронте, но и действовать в тылу врага, обучали бы партизанской тактике, то в плену у немцев не оказались бы миллионы красноармейцев. Эту тактику нам приходилось осваивать по ходу действий. Жизнь заставила.

Много было составляющих у партизанского успеха. А он несомненен.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.