Глава 6 "СИРОТКА В ГОРНОСТАЯХ"

Глава 6

"СИРОТКА В ГОРНОСТАЯХ"

Связь Мэрилин Монро с Фредом Карджером тянулась до конца 1948 года. Он порывался ее бросить — но не мог, то ли из жалости, то ли потому что отношения с молодой женщиной были для него удобными, несмотря на ее "неуместные притязания" и слезы, и уже вошли в привычку. Она порывалась уйти — и возвращалась вновь и вновь, убедив себя, что, может быть, все-таки нужна Карджеру, что он любит ее, пускай и "по-своему".

Мэрилин, как бы туго у нее ни было с деньгами, всегда была очень щедра на подарки — даже людям, мимолетно и случайно встретившимся ей на пути, не говоря уж о близких. Незадолго до разрыва с Карджером она залезла в долги и купила для него изящные золотые часы, стоившие 500 долларов.

"Он был несколько ошарашен красотой моего подарка, — вспоминала она. — Никто прежде не дарил ему таких дорогих вещей.

— Ты должна была выгравировать мое имя: "От Мэрилин такому-то с любовью". Или что-то в этом роде.

Мое сердце почти остановилось, когда он это сказал.

— Я хотела это сделать, — ответила я, — но передумала.

— Почему? — Он смотрел на меня с большой нежностью.

— Потому что когда-нибудь ты бросишь меня, — объяснила я, — и у тебя будет другая женщина. И тогда ты не сможешь пользоваться моим подарком: ведь там будет мое имя. А так эта вещь всегда будет с тобой, как будто ты сам ее купил.

Обычно, когда женщина говорит такие вещи возлюбленному, она ожидает, что тот будет возражать, разуверять, что когда-либо покинет ее. Но он этого не сделал. Ночью я рыдала в постели. Любить без всякой надежды на взаимность — невыносимо".

Долг за эту роскошную безделушку Мэрилин выплачивала еще два года. Не успела она окончательно расплатиться с ювелиром, как Фред, благополучно переменивший свои взгляды на брак, женился на другой.

Возможно, Монро и Карджер мучили бы самих себя и друг друга еще месяцы и месяцы, годы и годы.

Но на голливудском нового днем приеме, куда нашу героиню пригласили, уже по обыкновению, для украшения компании, ее познакомили с видным кинодеятелем Джонни Хайдом, вице-президентом агентства "William Morris". И жизнь Мэрилин в который раз изменилась.

Режиссер Элиа Казан описывал Хайда так: "Прекрасно сложенный, невысокого роста, но отнюдь не тщедушный и не одутловатый, ни одного фунта лишнего веса, он обладал превосходным знанием правил хорошего тона. Это один из немногих влиятельных людей в Голливуде, отличавшихся действительно безупречными манерами".

А Билл Дэвис, тогдашний подчиненный Джонни, оставил такой портрет: "Он был очень интересным парнем. Сильный, как кнут. Агрессивный. Страстный. Волокита. Дамский угодник, несмотря на то, что он не был красавчиком. Он с самого начала запал на Мэрилин, посылая ей подарки и любовные письма. Он был совершенно неугомонным. Я представляю себе, насколько трудно ей было игнорировать его или отказывать ему".

Как и Джозеф Шенк, Джонни был выходцем из России. Иван Гайдабура, потомок династии цирковых акробатов, член труппы "Русский императорский театр Николая Гайдабуры", оказался слишком хилым и неуклюжим для того, чтобы заняться семейным промыслом, зато, как и многие дети бедных эмигрантов, достаточно предприимчивым, чтобы преуспеть в чужой стране.

Он практически с ходу предложил Мэрилин представлять ее интересы, перекупив контракт у ее агента Гарри Липтона.

— Ты будешь знаменитой кинозвездой, — сказал мне Джонни. — Я знаю. Много лет назад я открыл похожую на тебя девушку и привел ее на студию М.Г.М. Это была Лана Тернер. Ты еще лучше. Ты пойдешь дальше. У тебя больше данных.

— Тогда почему я не могу получить работу? — спросила я. — Просто чтобы хватало на пропитание.

— Начинающей звезде нелегко найти хлебную работу. Звезда хороша только как звезда. И ты не годишься ни на что меньшее.

Впервые за несколько месяцев я рассмеялась. Джонни Хайд продолжал внимательно разглядывать меня.

— Да, — сказал он, — что-то есть. Я чувствую. Я просматриваю сотню актрис в неделю. Но в них нет того, что есть в тебе. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, — ответила я. — У меня тоже бывало такое чувство. Когда я была еще ребенком и когда я только начинала. Но оно уже давно ко мне не приходило".

Это Мэрилин Монро и Бен Хехт написали в "Моей истории".

А корреспонденту журнала "Photoplay" (материал вышел под душещипательным названием "Сиротка в горностаях") актриса рассказала: "Он готов был стать моим агентом, невзирая на то, что единственной более или менее теплой верхней одеждой, имевшейся тогда в моем гардеробе, было поношенное пальто с воротничком, а на пробы и репетиции я ходила без чулок еще до того, как это вошло в моду, потому что не могла себе позволить даже единственную приличную пару…"

Да, история Мэрилин Монро и Джонни Хайда тоже была историей любви. И тоже — любви неразделенной. 53-летний женатый Хайд с самого начала и не думал притворяться, что интересуется прелестной старлеткой только как деловой человек или сказочный благодетель. Они стали любовниками уже через несколько дней после первой встречи. В январе 1949-го Джонни увез Мэрилин на "зимние каникулы" в горную долину Коачелла — в городок Палм-Спрингс, который находится недалеко от Лос-Анджелеса. И, понятно, совсем не для того, чтобы осматривать природные достопримечательности.

Сделка двоих — не всегда только сделка. Нечто большее было даже в интрижке-приятельстве Джо Шенка и Мэрилин, где каждый в конечном счете понимал, что от него нужно другому.

Но Джонни Хайду сразу захотелось подарить Мэрилин ни много ни мало — весь мир. А ее… ее потрясла его доброта. Так же, как когда-то потрясла доброта Аны Лоуэр, хотя между целительницей из Общества христианской науки и прожженным голливудским воротилой не сумел бы обнаружить сходства даже самый пристальный взгляд.

"Доброта — самое странное, что замечаешь в любовнике, — да и вообще в любом человеке. Ни один мужчина в жизни не глядел на меня такими добрыми глазами… Он понимал не только меня, он понимал и Норму Джин. Он один прекрасно знал о той боли, о том отчаянии, которое я носила в душе. Когда он обнимал меня и говорил, что любит, я знала, что это правда. Никто и никогда не любил меня так, как он. И всем своим сердцем я желала бы отвечать ему тем же… Но заставить себя полюбить для меня было все равно, что заставить себя полететь, как птица".

Бывало, он, невзирая на свои "безупречные манеры", распекал ее при посторонних, бывало, прилюдно же обзывал "пустой башкой". Но Мэрилин, нахлебавшейся унижений с Фредом, вовсе не казалось, что Джонни ею помыкает. Она и даже те, кто оказывался рядом, буквально физически ощущали направленные на нее потоки горячей нежности.

Одна из бывших подруг Хайда, актриса Мэрибет Хьюс, говорила: "Я знаю его, и я знаю — он хотел, чтобы каждую спою свободную минуту она делала что-нибудь полезное для своей карьеры. Как только вы попадали в водоворот жизни Джонни, ваша собственная жизнь вам больше не принадлежала. Большинство женщин не могли принять этого. Большинство женщин не были согласны на высокую драму, в которую он превращал их жизнь. Чтобы быть с Джонни Хайдом, вам надо было быть очень сильной".

Любовь Джонни к Мэрилин была собственнической, несколько тиранической, но несомненной и глубоко искренней. И можно себе представить, какие моральные муки испытывала Мэрилин, всю жизнь хотевшая, чтобы ее любили, когда не смогла ответить взаимностью. Чувства Хайда не шокировали её так, как страсть Наташи Лайтес, но и тут она мало что способна была предложить взамен. Любовь Наташи была запретной. С точки зрения Мэрилин, в воспитательницах у которой были, среди прочих, две истовые христианки, суровая Ида Болендер и нежная Ана Лоуэр, — даже преступной. И это в какой-то мере избавляло от терзаний совести. Джонни Мэрилин не любила просто потому, что не любила, — и не находила себе оправданий.

"…Доброта Джонни изменила для меры весь мир вокруг, но так и не затронула мой собственный внутренний мир. Я изо всех сил старалась полюбить его. Он был не только добр, он был еще мудр, не говоря уже о его верности и преданности… Это был первый человек в моей жизни, который понимал меня. Таких, как он, мне раньше просто не попадалось… Он вызывал у меня ощущение счастья и постоянно поддерживал во мне веру в себя.

С ним я перестала бегать от одной студии к другой в поисках работы. Это его заслуга. Я сидела дома, ко мне приходили преподаватели актерского мастерства, я стала читать книги. У меня просто сердце разрывалось от благодарности к нему я жизнь за него готова была отдать. Но любви, то есть именно того, чего он ждал от меня, увы, не было… Он всюду брал меня с собой, куда бы ни шел, куда бы ни ехал. Все его буквально обожали, а меня считали его невестой. Джонни действительно не раз просил меня выйти за него. "Ты не долго будешь мучиться, — уговаривал он, — у меня ведь слабое сердце, я скоро умру". А я так и не сказала ему "да"".

Наташа Лайтес ревновала ученицу к Хайду так же, как еще недавно к Карджеру. (Который, к слову, после того как любовница рассталась с ним окончательно, еще несколько месяцев пытался вернуть ее — то ли из-за оскорбленного самолюбия, то ли запоздало осознав, что все же она ему дорога; так тоже иногда случается.) Две женщины и новый мужчина Мэрилин составили очередной необычный треугольник, причем Наташе опять, пользуясь метким выражением из рассказа О.Генри, досталась роль гипотенузы. Легко догадаться, что Хайд и Лайтес терпели друг друга с большим трудом. Наташа за глаза именовала Хайда не иначе как "Квазимодо" — особенно часто после того, как Джонни ушел от жены, актрисы Мозель Крейвене, и четырех сыновей, и снял для Мэрилин и себя особняк в Беверли-Хиллс. (При этом, чтобы хоть как-то защититься от сплетен и любопытных носов журналистов, на имя мисс Монро был забронирован номер в отеле.) Джонни считал, что Наташа лишь сбивает Мэрилин с толку излишними "сложностями", и, как явствует из вышеприведенной цитаты, настойчиво предлагал актрисе других преподавателей.

И все же время, проведенное Мэрилин с двумя этими "эрзац-родителями", было для нее во многих отношениях плодотворным. Оба, не сговариваясь, действовали в унисон, побуждая Мэрилин непрестанно развиваться и расширять свой кругозор. Правда, ее стремление к "культуре" подчас выглядело хаотичным и слегка неуклюжим — так, она скупала альбомы по искусству ради того, чтобы вырезать из них иллюстрации. Стены спальни и кухни их с Джонни "гнездышка" были увешаны репродукциями картин Ботичелли и Дюрера. А на прикроватной тумбочке в рамке для фотографий стоял портрет итальянской актрисы Элеоноры Дузе, которой горячо восхищалась Наташа.

Осенью 1950 года Мэрилин даже записалась на десяти недельные курсы при Калифорнийском университете, и в этом поступке тоже следует видеть влияние недружного тандема Хайд — Лайтес.

Джонни, приучивший Мэрилин, по ее словам, "к хорошим книгам и хорошей музыке", декламировал ей вслух стихи Пушкина, советовал читать романы и рассказы Марселя Пруста и Томаса Вульфа, Толстого, Тургенева, Достоевского, Леонида Андреева и подолгу обсуждал с ней прочитанное. Хайд заразил Мэрилин интересом к русской литературе и заронил в ее сердце мечту, которую она лелеяла потом всю жизнь и которой так и не суждено было осуществиться, — сыграть Грушеньку, героиню "Братьев Карамазовых".

Однажды Джонни сказал, что они, живая Мэрилин и книжная Грушенька, чем-то очень схожи. И даже обронил — всерьез или нет, неизвестно, — что Монро вполне подошла бы роль в экранизации романа Достоевского, которую как раз планировала снимать "Metro-Goldwyn-Мауег". С тех пор Мэрилин бредила этим фильмом и мысленно проигрывала все сцены, в которых появлялась Грушенька. "Братьев Карамазовых" она выучила чуть ли не наизусть. "Это была самая трогательная история из всего, что я когда-либо читала или слышала", — вспоминала Мэрилин. О своей мечте она прожужжала уши Наташе. Та охлаждала ее пыл: да, американская экранизация могла бы получиться интересной, но Мэрилин пока что рановато замахиваться на такие роли. И обязательно добавляла что-нибудь язвительное, например: "Запомни наконец, дорогая, в имени Грушенька ударение делается на первом слоге!"

Еще бы! Ведь в разговоре упоминался ненавистный Хайд!

Джонни преобразил Мэрилин даже внешне. Он уговорил ее решиться на пару пластических операций, и хирурги убрали ей горбинку с кончика носа и придали подбородку более плавную и округлую форму.

Когда Хайд и Монро познакомились, на студии "United Artists" готовился к производству фильм с участием братьев Маркс. Это было последнее появление на киноэкране знаменитых комиков — как и все предыдущие их фильмы, незатейливая комедия положений с множеством трюков и потасовок. Джонни добился для Мэрилин роли в этой картине, называвшейся "Счастливая любовь", причем роль для молодой актрисы была написана на ходу, в последний момент. Сцена с Мэрилин длилась около минуты. В финале герой Граучо Маркса, частный детектив Груньон, слышит стук в дверь своего кабинета и впускает соблазнительную блондинку в открытом платье и с чувственной походкой. "Чем могу служить?" — спрашивает детектив и добавляет "в сторону": "Какой дурацкий вопрос!" Мэрилин кладет ему руку на плечо: "Мистер Груньон, я хочу, чтобы вы мне помогли". — "А в чем, собственно, дело?" — "Какие-то мужчины постоянно преследуют меня". Гримасы остолбеневшего Граучо убеждают посетительницу, что помощи от него ждать нечего, и она разворачивается к выходу "В самом деле? — наконец изрекает Граучо, глядя на зазывно вихляющийся зад Мэрилин. — Не пойму, почему бы это!"

Если вспомнить о прогрессировавшей с годами мании преследования Мэрилин Монро, вторая из двух ее реплик в забавном фарсе братьев Маркс приобретает довольно зловещий смысл, никем, конечно, не подразумевавшийся…

Пробу на эту крохотную роль Монро подробно описала в "Моей истории".

"Я пришла в павильон и нашла продюсера Лестера Кована. Это был невысокий мужчина с темными печальными глазами. Он представил меня Граучо и Харпо. Я как бы встретила знакомых персонажей из детских стишков "Матушки Гусыни". И вот они были передо мной — с веселыми и безумными физиономиями, точно как и в их фильмах. Оба они улыбались мне во весь рот, словно я сладкий пончик.

— Эта молодая леди для сцены в конторе, — объяснил мистер Кован.

Граучо оглядел меня в глубоком раздумье.

— А ну-ка пройдись! — потребовал он.

Я кивнула.

— Я имею в виду — пройдись не как моя старая тетушка Ципа, — объяснил Граучо. — В этой сцене молодая девушка должна пройти мимо меня так, чтобы мое старческое либидо вспыхнуло молодым пламенем и чтобы у меня буквально дым пошел из ушей.

Харпо гуднул в рожок, прикрепленный к концу его трости, и подмигнул мне.

Я прошлась, как просил Граучо.

— Исключительно хорошо выполнено, — похвалил он.

Харпо гуднул в рожок три раза, потом вложил два пальца в рот и лихо свистнул.

— Пройдись еще раз, — сказал мистер Кован.

Я прошлась туда и обратно перед тремя мужчинами. Они улыбались.

— Это Мэй Вест, Теда Бара и Бо Пип, вместе взятые, — сказал Граучо. — Мы снимем эту сцену завтра утром. Приходи пораньше.

— И не вздумай прохаживаться таким образом по улицам без охраны, — добавил Харпо".

Спустя несколько дней "королева сплетен" Луэлла Парсонс впервые упомянула имя Мэрилин Монро в своей колонке светской хроники.

Съемки закончились в феврале, на лето был намечен рекламный тур "Счастливой любви" по городам США, а пока что Мэрилин оставалась бы предоставленной себе, если бы не ее строгие опекуны Наташа Лайтес и Джонни Хайд. Оба они настаивали, чтобы Мэрилин не прерывала учебы.

Хайд, по словам Монро, "носился как угорелый по всем студиям".

"Ведь я была не только его клиенткой или даже его возлюбленной. Я была его личной "миссией"", — совершенно справедливо полагала Мэрилин.

Учитывая его репутацию в мире кино, он, вероятно, мог бы разговаривать с продюсерами с позиций силы, но понимал, что, действуя нахраписто, скорее всего, окажет подруге медвежью услугу. Он считал, что его подопечную недооценивают, и говорил Мэрилин: "Мне смешно, когда я думаю, как они ошибаются и как они будут кусать себе локти. И это время придет очень скоро". Но Джонни хотелось, чтобы, когда к Мэрилин придет успех, никто не сомневался, что он заслужен ею честно, а не добыт благодаря деньгам или влиянию "папочки"-покровителя.

Он разработал целую стратегию, и в рамках этой стратегии Мэрилин должна была использовать любую возможность "засветиться", не отказываться от фотосессий и участия в каких-нибудь дурацких телерекламах.

"Если ты неудачница в Голливуде — это все равно что подыхать от голода на пороге банкетного зала, где запах телятины сводит тебя с ума", — сетовала Мэрилин, вспоминая то время. Молодой женщине вечно не хватало денег на карманные расходы, потому что тратила она их не раздумывая, но "подохнуть с голоду" Джонни Хайд ей, разумеется, не дал бы.

Поэтому очевидно, что позировать обнаженной Тому Келли — тому самому, что выручил ее пятью долларами после аварии на бульваре Сансет, — Мэрилин согласилась, что бы она потом ни плела журналистам, не из-за нужды.

Хотя вряд ли и с подачи Хайда — трудно предположить, чтобы этот стреляный волк захотел бы, чтобы его протеже привлекла к себе внимание настолько экстравагантным способом.

Начиналось все вполне невинно. В мае 1949 года Мэрилин, найдя в старой сумочке визитную карточку Тома, позвонила ему, и тот пригласил ее сфотографироваться для рекламы пива. Плакат, на котором она была запечатлена в купальнике и с большим надувным мячом в руках, попался на глаза чикагскому производителю календарей. Он предложил Келли выгодный заказ. И Том уговорил Мэрилин раздеться перед объективом — о, всего несколько кадров, сдержанных и целомудренных, никакой вульгарности!

Мэрилин подписала договор, дающий Келли право на использование снимков, "полупсевдонимом": Мона Монро. Фотосессия, на которой Тому ассистировала его жена Натали, продолжалась два часа. Пол и стены ателье задрапировали алым бархатом. Под джаз, льющийся с патефонной пластинки, Том снимал свою модель с примерно 10-метровой высоты, устроившись на лестнице.

"Все было очень просто… и холодно!" — вспоминала Монро.

Тому за работу заплатили 500 долларов, из которых Мэрилин перепало только 50.

Заказчик отобрал для календаря две фотографии, назвав одну "Новинка" (изящный женский силуэт в профиль), а другую — "Золотые мечты" (кадр с показанной крупным планом грудью Мэрилин). Ничего вульгарного, бесстыдного в этих снимках, обошедших через несколько лет весь мир, действительно пег. Фотографии, по замыслу авторов, должны были вызывать лишь чистое восхищение, а не вожделение.

Потом Келли говорил в интервью Морису Золотову, что Мэрилин выгибалась "с грациозностью выдры" и двигалась "с подкупающей естественностью". "Стоило ей сбросить одежду, как всю ее застенчивость будто рукой сняло".

Возможно, Мэрилин, всегда магически преображавшейся перед кинокамерой или фотоаппаратом, попросту захотелось узнать, что она почувствует, снимаясь обнаженной. Она гордилась своим телом, она наслаждалась своей наготой, и никогда этого не скрывала.

Наташа Лайтес, которой доводилось и жить с Мэрилин под одной крышей, и сопровождать ее на съемки, говорила, что после пробуждения та часами расхаживала без одежды, не смущаясь чьим бы то ни было присутствием.

"Состояние обнаженности, казалось, умиротворяло ее, оказывало на нее своего рода гипнотическое воздействие. Если вдруг она проходила мимо зеркала и взглядывала на себя, она застывала, ее губы раскрывались, и полуприкрытые веками глаза не могли оторваться от собственного изображения. Она словно впитывала себя. Она напоминала тогда кошку, которую чешут за ушами".

Однако скоро, в июле 1949-го, Мэрилин пришлось узнать, что фотографироваться не всегда бывает так уж приятно — даже одетой. Во время тура в поддержку "Счастливой любви" фоторепортеров, хотевших поймать ее в объектив, было очень уж много, слишком много — ведь сексапильная блондинка, что прекрасно понимал Лестер Кован, украшала собой и фильм, хотя зрители видели ее всего минуту, и рекламную кампанию. У Мэрилин едва не случился нервный срыв. Она звонила из гостиничного номера приятелям — первым, чьи номера попадались ей в записной книжке, — и кричала, что не может больше, что перед ее носом целыми днями щелкают, щелкают, щелкают, что она устала улыбаться, улыбаться, улыбаться…

Мэрилин Монро еще не была звездой, но уже прочувствовала, каким тяжелым может быть бремя славы.

Она справилась. И совладала с собой. И улыбалась, улыбалась, улыбалась. Особенно искренне не фотографам, а детям в сиротских приютах и пациентам в госпиталях, пусть продюсер и затевал экскурсии в эти заведения исключительно с целью все той же рекламы.

Хайд и Лайтес основательно подготовили "малышку" к поездке. Мэрилин вспоминала: "Я купила самые красивые вещи, какие только удалось найти в голливудских магазинах. Ничего дешевого или смелого. Джонни и Наташа сказали мне, что я должна путешествовать как дама, каковой я, по их мнению, пожалуй, не являлась. Поэтому я купила себе пару превосходных шерстяных костюмов и свитеров, несколько блузок, застегивавшихся под горлышко, а также строгий жакет". (В другой раз и в другом месте она скажет, что ее покупки ограничились тремя дешевенькими платьями; ничего удивительного; Мэрилин часто смещала акценты, в зависимости от того, принцессой или золушкой хотела предстать.)

Единственное, чего не учли ни давно жившие в Лос-Анджелесе Наташа и Джонни, ни родившаяся там Мэрилин, — что Нью-Йорк, Детройт, Кливленд и Чикаго хотя и находятся к северу от Калифорнии, но все же не на Северном полюсе. "В кино я видела эти города, занесенные снегом", — оправдывалась потом Монро. Уже в поезде она умирала от жары в своем чопорном одеянии, и организаторы тура решили обыграть эту ситуацию, устроив фотосессию прямо на нью-йоркском вокзале, "…я позировала на ступеньках вагона, пот струился по моему лицу, в каждой руке я держала вафельный стаканчик мороженого. Подпись гласила: "Мэрилин Монро, самая горячая штучка Голливуда, охлаждается"… Так тема "охлаждения" стала центральной в моей рекламной работе в Нью-Йорке".

И все же организаторам тура пришлось снабдить актрису более подходящей амуницией. Мэрилин запомнилось летнее платье с большим декольте, из набивного голубого в горох хлопка и с красным бархатным поясом. Правда, она не преминула отметить, что наряд был куплен на распродаже в самом дешевом магазине.

В "Моей истории" Монро вообще говорит, что этот тур принес ей сплошные неприятности и разочарования. Но Андре де Дьенес, который был тем летом в Нью-Йорке, увидел фотографию старой знакомой в газете, позвонил ей в отель и вытащил поразмяться на Лонг-Айленд, уверяет, что она была в приподнятом настроении. "Внешностью и свободой поведения она уже тогда напоминала признанную звезду экрана и просто лучилась радостью". И когда он, Андре, "защелкал" перед ней фотоаппаратом, Мэрилин не возражала. Оба словно вспомнили те далекие дни, когда вдвоем колесили по всей Калифорнии. В белом купальнике, встряхивая золотящейся на солнце гривой, Мэрилин носилась по пляжу, бегала по воде, играла со своим огромным зонтиком в горошек, то открывая его, то закрывая. Позировала, конечно, она позировала! Но, кокетничая с объективом, кокетничала и с фотографом, — они были для нее, как и встарь, одно. Однако от "ужина с продолжением", на который надеялся де Дьенес, Мэрилин отказалась, сославшись на то, что ей надо готовиться к интервью.

Это интервью было взято, о рекламной кампании вышло и несколько других материалов в прессе, но журналисты, повадившиеся, подобно одноклассникам Мэрилин, называть ее "девушкой Ммм", видели в актрисе лишь "горячую штучку из Голливуда", и ничего больше. Удивляться не стоило — ведь именно так им и представляли Мэрилин.

Вернувшись в августе в Лос-Анджелес, Мэрилин, благодаря хлопотам Джонни, тут же попала на прослушивание в "20th Century Fox". Нового контракта с ней не заключили, но дали роль — снова совсем маленькую, по сути, эпизодическую, — в музыкальной комедии про ковбоев "Билет в Томагавк", провалившейся затем в прокате.

В начале осени Мэрилин познакомилась с двумя своими будущими близкими друзьями — Рупертом Алланом и Милтоном Грином. Писатель и издатель журнала "Look" Аллан устроил в доме, который снимал на пару с приятелем Фрэнком Маккарти, нечто вроде салона для избранных. Попав в этот круг "избранных", Мэрилин встретилась с модным нью-йоркским фотографом Милтоном Грином. Описание их знакомства походит на анекдот: "Мне показали папку с самыми красивыми снимками, какие мне доводилось видеть в своей жизни. Я только ахнула и спросила: "Господи, кто же их сделал?"". После того как ее представили Грину, Мэрилин сказала: "Но вы же просто мальчик!", на что Милтон, не растерявшись, ответил: "Что ж, а вы просто девочка!"

27-летний Грин, ладно сложенный невысокий брюнет, действительно выглядел моложаво и был весьма привлекателен. "Девочка" и "мальчик" сразу приглянулись друг другу — и сбежали вдвоем с ужина, не дожидаясь, пока начнут расходиться другие гости.

В то время Джонни Хайд отдыхал без Мэрилин в Палм-Спрингс — и его подруга поддалась искушению ответить на подмигивания талантливого красавчика. В течение десяти дней Милтон и Мэрилин почти не вылезали из постели отельного номера, который Грин торжественного именовал своим "домом на Западном Побережье". На этом их роман оборвался. Милтон вернулся в Нью-Йорк, а вслед ему полетела телеграмма со стихотворением:

"Милтон Грин, я люблю тебя всем сердцем,

И не только за твой "дом" и твое гостеприимство.

Я люблю тебя, считая, что ты самый лучший,

И поверь, мой дорогой, я не просто льщу.

Обнимаю, Мэрилин"

Вскоре Монро сыграла вновь небольшую, но заметную роль в фильме режиссера Джона Хьюстона "Асфальтовые джунгли". Впоследствии, когда Мэрилин уже стала знаменитой, Хьюстон не находил для нее слов, достаточно льстивых. Он уверял, что просто мечтал заполучить ее на роль Анджелы Финлей.

"Я просто знал, что она создана для этой роли, еще до пробы. Она была настолько уязвима, настолько сладка, настолько желанна, что вы просто таяли в ее присутствии. Я не могу понять, как никто не мог взять ее в какое угодно кино? Она идеально подходила для роли в "Асфальтовых джунглях"".

На самом деле все обстояло несколько иначе. Фильм снимался на студии "Metro-Goldwyn-Mayer", и все еще работавшая там Люсиль помогла Мэрилин, причем весьма остроумным, хотя, может быть, не совсем честным способом. Джон Хьюстон прочил на роль Анджелы другую блондинку, Лолу Олбрайт. Но и Кэрроллы, и Джон Хьюстон были страстными любителями лошадей. В конюшнях на ранчо Кэрроллов жили принадлежавшие Джону Хьюстону скакуны породы "ирландская упряжная", и он задолжал за их содержание и тренировку кругленькую сумму. Пока Джонни Хайд тщетно уговаривал режиссера взять Мэрилин в "Асфальтовые джунгли", коварные Кэрроллы пригласили Хьюстона на ранчо. Выбрав момент, когда тот безмятежно любовался резвящимися на лугу вороными, его огорошили ультиматумом. Либо дорогой гость немедленно выплачивает весь долг, либо Джон Кэрролл, с печалью в сердце, продает лошадок и взыскивает из выручки свое, либо… Либо Мэрилин играет в картине Хьюстона. Шантаж и подкуп — а как это еще назовешь? Что ж, на войне как на войне, в Голливуде как в Голливуде…

Однако у Мэрилин были веские основания благодарить друзей за эту военную хитрость. "Асфальтовые джунгли" позволили актрисе показать себя в новом свете. Это была, кажется, первая в карьере Монро драматическая роль. Фильм-нуар по роману У. Бёрнетта рассказывал о криминальном мире Соединенных Штатов, и Мэрилин играла "племянницу", а на самом деле — наложницу одного из героев. Автор книги характеризовал Анджелу Финлей как "секс-бомбу", в чьей манере говорить сквозило "что-то такое — неопределенно ленивое, небрежное и до нахальства самоуверенное, — чем просто невозможно было пренебречь". Явления Мэрилин Монро на экране опять — опять и опять! — были недолгими, но зрителям хорошо запомнилась девушка, прячущая за вызывающими повадками душевный надлом, мучимая страхом и презрением к себе. Актриса позднее называла роль Анджелы одной из своих лучших работ в кино.

В преддверии и во время съемок Мэрилин настолько старательно занималась репетициями с Наташей Лайтес, что дорепетировалась до нервного срыва. Она так вжилась в образ, что, казалось, временами выпадает из реальности. В фильме была сцена, где в комнату Анджелы, громко постучавшись, входят несколько человек и осыпают героиню угрозами. Мэрилин мерещилось, что к ней тоже стучатся какие-то люди, переговаривающиеся между собой за дверью. Она то и дело слышала голоса, которых не слышал никто из находившихся в этот момент рядом с ней.

Встревоженная Наташа посоветовалась с Хайдом, тот поговорил со студийными врачами, и они прописали Мэрилин лекарства — барбитураты. На это следует обратить особое внимание — так и начался роман Монро с барбитуратами, воистину роман "до гробовой доски".

Мэрилин была не единственной. В конце 40-х — начале 60-х барбитураты, особенно среди обитателей Голливуда и представителей творческих профессий, живших в иных местах, вообще были чрезвычайно популярны. Барбитуратами пытались лечить всё — усталость, бессонницу, головную боль, плохой характер, едва ли не простуду.

В начале 1950 года Мэрилин перепало несколько маленьких и по длительности, и по значению ролей в фильмах "MGM" и "20th Century Fox": "Шаровая молния", "Хук справа", "История родного города". Контракт с ней ни одна из студий подписывать не торопилась: у всех уже были "штатные блондинки".

Зато весной ей улыбнулась удача: хотя роль Монро в начавшемся сниматься в то время фильме Джозефа Манкевича "Всё о Еве" была, уже по недоброй традиции, невелика, сам фильм можно без преувеличений причислить к голливудской "золотой классике". Все, наверное, помнят, что в центре сюжета — противостояние сорокалетней звезды театральных подмостков Марго Ченнинг (ее сыграла Бетт Дэвис) и Евы (Энн Бакстер), юной хищницы со сладенькой улыбкой, которая, прикидываясь восторженной поклонницей, постепенно отнимает у Марго ее роли и ее славу.

Даже не второ-, а третьестепенный персонаж Монро мисс Кэссуэл — тоже актриса, совсем молоденькая. В некотором смысле Мэрилин играет себя: старлетку, мечтающую о ролях и ищущую покровительства "больших и сильных мужчин", трогательную простушку, может быть, очень даже непростую внутри.

"Коронная сцена" мисс Монро/Кэссуэл — на лестнице в доме Марго, где старлетка потягивает шампанское, якобы непринужденно и беззаботно, в окружении "серьезных" (и по сценарию, и в жизни) людей. За каждым мельчайшим ее движением хочется наблюдать бесконечно.

Мэрилин едва не сорвала съемки своими постоянными опозданиями. Этому ее свойству, выводившему из себя еще начальство на парашютной фабрике, где работала Норма Джин, Рэнди Тараборелли посвящает милейший пассаж, который невозможно не процитировать:

"Думая о маленькой роли Мэрилин в фильме "Всё о Еве", стоит еще сказать, что Мэрилин делала все, что могла, чтобы не опаздывать, но это оказалось не в ее силах. Однажды актер Грегори Ратофф сказал о Мэрилин: "Эта девочка станет великой звездой!" Селеста Холм закатила глаза и заявила: "Ты так думаешь, потому что она заставляет всех себя ждать?" Действительно, в последующие годы очень много говорилось о неспособности Мэрилин приходить вовремя куда бы то ни было. Фактически она опаздывала всегда — шла ли речь о работе или просто о встрече с приятелями за кофе. Повод не имел значения, все знали, что она опоздает. Это была очень раздражающая привычка, но, поскольку она была тем, кем она была, большинство людей примирились с этим. Ясно одно — она умела в один момент осветить любую комнату своим присутствием. "Это не я всегда опаздываю, это все остальные постоянно куда-то торопятся!" — как-то язвительно заметила она".

Летом и осенью 1950 года Мэрилин куда меньше общалась с Джонни Хайдом, чем прежде. Она возобновила приятельство с Шенком, много времени проводила с новыми знакомыми в "салоне" Руперта Аллана, подружилась с известным репортером Сиднеем Сколски (возрастом и характером он вполне годился на роль ее очередного "эрзац-отца", но любовником Мэрилин не стал), посещала курсы при Калифорнийском университете.

А здоровье Джонни резко ухудшилось. Старая болезнь сердца грозила вот-вот доконать его. Хайда изматывали боли и слабость, он знал, что скоро умрет, и врачи его не обнадеживали. Мэрилин — теперь она жила вместе с Наташей, Наташиной маленькой дочкой Барбарой и собачкой Джозефиной, крохотной капризной чихуахуа, — все реже удавалось заставить себя навестить его. Несмотря на неприязнь к Джонни, Наташа была возмущена черствостью и неблагодарностью подруги и даже обещала, что притащит ее к нему силой. Мэрилин оправдывалась тем, что ей невыносимо тяжело смотреть на страдания близкого человека.

А он, уже не вставая с постели, продолжал настойчиво предлагать Мэрилин руку и сердце и не прекращал заниматься ее делами.

Хайду даже наконец удалось убедить Дэррила Занука заключить с Мэрилин контракт — сроком на семь лет и с окладом на 500 долларов.

…Джонни Хайд умер от обширного инфаркта миокарда 18 декабря 1950 года. За несколько дней до убившего его приступа Хайду стало лучше, и он, чтобы отвлечься от тягостных дум, отправился в Палм-Спрингс, откуда "скорая помощь" привезла его в частную больницу в Лос-Анджелесе. Медсестра шепнула Монро, прибежавшей, когда Джонни был уже мертв, что перед смертью он громко звал ее: "Мэрилин! Мэрилин!"

Брошенная жена Хайда передала через третье лицо, что присутствие Мэрилин на похоронах нежелательно. Но все же они с Наташей пробрались на церемонию — в скромных траурных костюмах и шляпках, какие носила прислуга, с окутанными черными вуалями лицами.

По легенде, Мэрилин, увидев гроб, забыла обо всех предосторожностях и прильнула к телу Джонни с воплями и слезами. Собственно, авторами этой легенды были сама Монро и Бен Хехт: "Я бросилась на гроб и зарыдала. Мне хотелось умереть вместе с ним". Однако вряд ли такое могло произойти на самом деле.

Джонни Хайд был единственным мужчиной Мэрилин Монро, которого смогла разлучить с ней только смерть. Возможно, именно потому, что Мэрилин его не любила.

Но горе ее было искренним и огромным. "Никто не знал истинную глубины наших отношений, — сказала она спустя годы. — Когда вас двое в постели и ваши руки переплетаются в объятиях, в комнате темно, и вы кладете голову ему на грудь и слышите, как бьется его сердце — вот тогда вы действительно знаете этого человека. Когда его сердце начинает сильнее биться ради вас, вот тогда вы по-настоящему знаете его".

Умереть Мэрилин, похоже, действительно попыталась. Через несколько дней после похорон Наташа, придя с работы, застала подругу лежащей на кровати в спальне. Мэрилин походила скорее на покойницу, чем на спящую: бледная кожа, впавшие щеки. Наташа принялась тормошит!" ее, потом с трудом разжала Мэрилин рот и увидела, что он полон наполовину растворившихся таблеток и пены.

Это произошло в канун Рождества. На Рождество все обмениваются подарками — и Наташа Лайтес получила от Мэрилин изысканную драгоценность — старинную брошь с камеей из слоновой кости в золотой оправе. На золоте были выгравированы слова: "Знайте, я обязана вам куда большим, чем жизнью".

И все же Мэрилин отрицала, что хотела покончить с собой из-за смерти Хайда, утверждала, что просто нечаянно переборщила со снотворным. Милтону Грину она сказала: "Я чувствовала себя виноватой, меня мучили самые разные чувства по этому поводу, но я совершенно точно не хотела умереть".

Но, видя состояние Мэрилин, никто из тех, кто ее знал, не верил, что она едва не отправила себя на тот свет по чистой случайности.

Почему она так и не вышла за Хайда замуж? Ведь помимо всего прочего это сделало бы ее весьма состоятельной особой, даже если бы ее карьера и не удалась. А Джонни умер бы счастливым, зная, что будущее любимой обеспечено.

Пытаясь ответить на этот вопрос, писатель Норман Мейлер пришел к такому выводу: "Она восхищалась им, потому что он мог спроектировать здание ее артистической карьеры, а в ее глазах это значило достойно обставить дом, где могло бы обитать ее "я". Вот почему она вряд ли могла позволить себе стать его женой. Ведь после его кончины она будет обречена стать то ли веселой вдовой, то ли черной вдовой, одним словом, женщиной по имени миссис Хайд, а не самою собой. Что за навязчивая идея эта потребность быть верным самому себе!.. эмоциональное состояние, обусловленное подобным самоощущением, почему-то настолько предпочтительнее ощущения пустоты в самом себе, что для его носителей — таких, как Мэрилин, — может стать более мощным побудительным стимулом, чем сексуальный инстинкт, стремление к высокому общественному положению или богатству. Находятся люди, которые скорее пожертвуют любовью или собственной безопасностью, нежели рискнут поставить под вопрос чувство верности самим себе".

Данный текст является ознакомительным фрагментом.