Десятая минута Смейся, смейся, не плачь Урок: Экстаз и агония

Десятая минута

Смейся, смейся, не плачь

Урок: Экстаз и агония

— Да пошло оно все, Капка, — Джеймс допивает третий бокал вина. — Как в плохой танго-песне. — У него тоже совсем недавно закончились длительные отношения с девушкой из Европы, и она уехала на один из тихоокеанских островов, став членом какой-то секты. Его минорное настроение вполне соответствует моему.

— Ты сильная, переживешь, смеяться потом будешь, — обещает Джефф. У него-то есть повод для радости: новая американская любовь. Причем встречаются они и танцуют два раза в год в Аргентине.

— Сексуальное исцеление, вот что нужно. Нет лучшего лекарства, чем новый мужчина, — назначает мне лечение Ануш.

— Не хочу я нового. Не думаю, что вообще когда-нибудь смогу влюбиться.

Все за столом улыбаются.

— А я-то удивляюсь, зачем ты волосы отстригла, — хихикает Джефф. — Оказывается, это первый шаг перед уходом в монастырь…

— Даю тебе на выздоровление шесть месяцев, — обрывает его Ануш.

— Попридержи коней, — протестует Джеймс. — Ей потребуется два года, чтобы отойти.

— Два? — Ануш отмахивается, поблескивая ярко-красными ногтями. — Иди ты, говорю я: полгода.

Мы сидим в кафе Limon. Владелец, Мурат, угощает меня домашним лимонадом, и кажется, что я отсутствовала всего несколько месяцев, а не лет. Танго-сообщество Окленда окончательно излечилось от внутренних распрей и процветает. Можно танцевать четыре ночи в неделю, и благодаря Тиму Шарпу обувь марки Comme il Faut достигла местных берегов. Помимо регулярных школ в переделанном складе преподают танго и проводят милонги аргентинец и его подружка-таитянка. Джейсон переехал в Австралию, Сесилия — в Америку. У Сильвестра и его корейской подружки (не тангеры) недавно родился ребенок, и, похоже, с танго он завязал.

Но нет! Раз в неделю Сильвестр приезжает в пригородную танцевальную студию, включает переносную стереосистему и танцует один: «Я лучше буду наслаждаться музыкой и танцевать один, чем слушать это нуэво-дерьмо и танцевать с теми, у которых проблемы с осью».

В просторном зале ветерок от включенных жужжащих вентиляторов теребит мою юбку, словно горячее дыхание.

— Рад тебя снова видеть, — говорит Сильвестр. — Выглядишь хорошо.

Я отвечаю, что с момента приезда много купаюсь в океане. Его лицо расплывается в знакомой улыбке. Волосы поседели, но тело пловца-олимпийца не изменилось.

Он не спрашивает, ни почему я вернулась, ни что оставила за собой, просто ставит диск, поднимает левую руку, я поднимаю правую, и мы танцуем под мелодию No quiero verte llorar («Не хочу, чтобы ты плакала»).

Нет, я не хочу, чтобы ты плакала.

Нет, я не хочу, чтобы ты страдала.

Химия безотказна, словно мы так и оставались в танцевальном объятии все восемь лет со времени нашего первого тангазма.

Но теперь в танце с Сильвестром что-то незнакомое поражает меня — сожаление об упущенной возможности, о том фатальном повороте, когда я предпочла нестабильного Джейсона и еще более нестабильного Терри этому достойному, надежному, как скала, мужчине. Джейсон хотел быть другим. Терри не знал, кто он такой. А здесь — тот, в ком соединяются и тангизм, и самопознание, и жизненная сила.

В свои двадцать мы все еще были в стадии становления. Сейчас, в тридцать с хвостиком, мы уже стали такими, какими хотели быть. Разве нет?

— Нет, Капка, в жизни нет ничего окончательного, кроме смерти. Мы всегда кем-то становимся, и надежда есть всегда.

— Да, — я вытираю мокрое от пота лицо его футболкой, которую он снял, поменяв на свежую. — Как говорил Кафка: «Тут бесконечно много надежды, но только не для нас».

Он снова подает мне руку. Из нас двоих я любитель цитат. А ему хватает своей мудрости.

В любом случае для нас танцевать вместе — лучшие танго-отношения, о каких только можно мечтать. Они выше ожиданий и желаний, вне прошлого и будущего. Это акт истинной любви и верности. Нет слов, способных выразить мою благодарность. Сильвестр и без них все понимает, ничего не просит взамен, кроме моего присутствия в студии раз в неделю этим нескончаемым новозеландским летом.

Когда я не танцую, то часы и мили напролет плаваю в океане с отцом. Забота обожающих дочь родителей и обильное питание помогают моментами не чувствовать себя несчастной. «Ты здоровая и сильная. У тебя вся жизнь впереди», — философствует отец и наливает нам совиньон, в то время как мама готовит лосося и салат из авокадо с маслом австралийского ореха. Я поглощала все, как лекарство. Родители не осуждают и не сокрушаются, просто любят, терпеливо и безоговорочно. Так у меня закрадывается мысль о романтической любви в будущем, а это не к добру.

(Пауза. По поводу родителей в танго. Образ матери всплывает в песнях, как тема из серии Детство, Дом и Возвращение. Возвращение не радостно, ибо Детство ушло навсегда и, как мы уже видели, от дома ничего не осталось. Но, памятуя слова одной танго-песни, остается некоторая надежда в лице Мамы:

Много на свете грез, поцелуев,

Искренней дружбы и жарких страстей,

Но только о маме сердце тоскует,

Хотя и забыл я о ней.

И лишь к материнской любви возвращаться

Хочу я теперь, когда время прощаться.

А вот образ отца в подобных композициях не упоминается, в чем я склонна винить эдиповы наклонности в характере главного героя-мачо, для которого существует только три понятия: бандонеон (друг), любовница (враг) и мать (место, куда он отправляется залечивать раны)).

Когда лето подошло к концу, океан стал холоднее, шампанское, которым отмечали мой тридцать пятый день рождения, выветрилось, очарование возвращения рассеялось в буднях, и мое существование оказалось безденежным и совершенно бесцельным. Сильвестр уехал с семьей в Корею. Аргентинско-полинезийская пара вернулась в Европу, и на танго-волнах снова воцарился штиль. Жужжание холодильников в пригородной тишине оглушает. Отблески от начищенных спутниковых тарелок и японских автомобилей вспыхивают на солнце, как мигрень.

Не здесь мое место, но где оно, я больше не знаю. Прошлым жить нельзя, но и будущего я не вижу. Нельзя вечно прятаться в уюте родительского дома, но и возвращаться в Эдинбург, на место преступления, страшно.

Конечно, в голову проникают думы о переезде в Буэнос-Айрес, где можно было бы влиться в ряды других танго-эмигрантов. Получила бы свое танго-прозвище: Болгарка. Танцевала бы каждую ночь, ища забвения и спасения в объятиях странных мужчин. Сняла бы комнатенку где-нибудь в Сан-Тельмо, если бы могла себе позволить это. Но я не могу, не могу позволить себе стать Джульеттой.

Не могу и не хочу. Не хочу убегать на этот раз. Хочу стать одной из тех, кто остается. Слишком часто, на слишком многих милонгах, в слишком многих городах я оказывалась транзитным пассажиром.

И тут поступает предложение поработать за границей. Почему нет? Терять все равно nada — нечего. И снова сборы, боль прощания с родителями, старыми друзьями, небом и океаном, и я пересекаю Тихий океан. На сей раз путь мой лежит на восток — в Эквадор — с обратным билетом в Шотландию.

Моя задача в Эквадоре — написать об орхидеях. А это значит отправиться в экспедицию с толпой фанатов, которые показывают мне, что орхидеи для них — то же самое, что для некоторых танго. Моя цель — на месяц забыть обо всем. Моя сверхзадача — найти танго. Ведь в Эквадоре танцуют танго?

Конечно, дважды в неделю. В Кито, в богемном Caf?libro, стены которого украшены живописью с картинами танго. Им управляют черноволосая Сильвия и Гонсало с бородой перечного цвета. Они — идеалисты, вложившие все свои сбережения в это рискованное предприятие; миллионов оно не принесло, но позволяет жить так, как они всегда мечтали. Сильвия — профессиональная танцовщица с рассеянным взглядом женщины, которая вечно что-то забывает: «Не могу вспомнить ваше имя… Ах да, Капка…» Все интересные люди Кито рано или поздно появляются в Caf?libro. Обучает танго внушительная дама Росарио, и сегодня урок волькады.

Мне-то, конечно, волькаду выполнять приходилось. Женщина опирается на мужчину, перенося свой вес; при этом ее нога выдвигается вперед, как бы подметая пол. Это движение требует доверия, выглядит гламурно и воспринимается поэтично — если вы Карлос Гавито и Марсела Дюран и все делаете правильно. Если же нет…

— Прости, — бормочет мой партнер, молодой парень, метис, с диковатыми чертами лица. — Я новичок.

С какой стати новичку потребовалось учить волькаду? Он должен «идти» — как завещал мне давным-давно Диего из Confiter?a Ideal. Минуточку, парень прекрасно ведет, и в конце концов я еще не успела окончательно превратиться в спесивого танго-сноба. Зовут моего визави Рамон, он экскурсовод двадцати пяти лет с толстыми губами, кучерявыми темными волосами и несчастными глазами конкистадора.

В конце занятия Росарио указывает на меня.

— Она танцует в закрытом объятии, в аргентинском стиле с европейским налетом. Смотрите внимательно.

Не успела я прийти в себя от этого знака внимания, как Росарио схватила меня железной хваткой и на глазах у двадцати человек повела под песню Анибаля Тройло Tristezas de la calle Corrientes («Грусть улицы Коррьентес»). Вечно Коррьентес… можно подумать, что других улиц в Буэнос-Айресе нет.

И вот в трех тысячах метров над уровнем моря, в центре Анд пятидесятилетняя эквадорка в черных кроссовках для танго и тридцатипятилетняя болгарка в красных туфлях на каблуках (скромные семь с половиной сантиметров) танцуют танго. Я выше ее, а она сильнее. Мощная, как крепость инков. Мы не на улице Коррьентес и не грустим. Росарио ведет меня на многочисленные волькады, которые требуют от обоих партнеров тренированной спины — спасибо, Господи, за плавание. Нет, нам совсем не грустно, честно говоря, я чувствую себя счастливой!

И после занятия, на милонге, где играет приезжий аргентинский оркестр San Luis Tango, а певец с набриолиненными волосами драматически вглядывается в пространство, я счастлива, пусть даже в моих глазах стоят слезы. Скромная задача коллектива — «объединять мир своей музыкой» — поведал мне позднее смуглый вокалист, ну а пока он поет Cascabelito («Колокольчик»).

Колокольчик, динь-динь, смейся, смейся, не плачь…

твой кристальный смех, где же он?

Смейся, смейся, не плачь.

«Колокольчик» становится моей новой любимой песней. На карнавале юноша встречает таинственную незнакомку. Поцелуи, смех, как хрустальный колокольчик, — больше они не встречались. Но в своем сердце он навсегда сохранит воспоминание о ней, что бы ни случилось, — а ничего хорошего с юной девушкой на карнавале случиться не может, оттуда дорога только вниз.

(Пауза. Тема карнавала — целый жанр в танго-лирике. «Карнавал круглый год», «Всегда карнавал», «Коломбина» и «Смейся, Паяц» отражают дух танго. Карнавал олицетворяет круглосуточную танцевальную вечеринку. Где царят дух отчаяния, желание забыться и эфемерная любовь. Девушка, чье лицо угадывается под маской, исчезнет навсегда, клоун с нарисованной улыбкой рыдает. Мы знаем, что все закончится плохо, и конфетти завтра обернется мусором. Но разве подобное не отражает жизнь человека, вопрошает танго. И тут же отвечает: «Все пройдет, и только музыка вечна».)

— У тебя все будет хорошо, Колокольчик, — обнимает меня Гонсало, а Сильвия стискивает мою руку:

— Видишь там женщину, дорогая? — она показывает на печальную красавицу за соседним столиком, лет сорока с чем-то, подпевающую «Смейся, смейся, не плачь», с глазами, полными слез. — Не помню, как ее зовут, приходит сюда каждую неделю, с тех пор как потеряла мужа в прошлом году. Рак.

Рамон тоже сидит рядом.

— Ты счастливица, раз можешь плакать, — бросает он небрежно. — Я сто лет уже не плакал.

— Да что ты видел в жизни, дружище? — отзывается Гонсало. — О чем тебе горевать?

Рамон не возражает, и вскоре мы танцуем под «День, когда ты меня полюбишь». Когда он не пытается делать волькады и просто ходит, то обнаруживает такой талант, что мне не хочется грустить. В предрассветные часы мы доходим до моего отеля в безлюдном Старом городе и пьем кроваво-красный сок тамарилло в баре.

— Боюсь, однажды взорвусь, как Пичинча, из-за того, что не могу поплакать или разозлиться, — признается Рамон. Мы оба смеемся, но десять лет назад, когда вулкан изверг столб пепла высотой пятнадцать километров и даже в солнечный день Кито накрывало гигантской тенью, смешно никому не было.

— Мне тогда исполнилось пятнадцать. Моя мама запаслась консервами, как в фильмах-катастрофах, и мы неделями не могли выйти на улицу. Что ты делала десять лет назад?

— Мне было двадцать пять, и я открыла для себя танго. А ты как увлекся танго?

— Три года назад я встретил девушку из очень богатой и ультраконсервативной семьи. Они противились нашим отношениям, ведь я никто. Она, конечно, была девственницей. Спустя год я… ну, знаешь, уговорил, после чего ее накрыло разрушающее чувство вины. Я бы сделал все, лишь бы остаться с ней. Но получалось, что это я причинял ей все эти страдания. Пару месяцев спустя родители отослали мою девушку в Аргентину, в религиозную общину, как можно дальше. Они знали, что нищий паренек не сможет себе позволить поехать туда. А письма от нее приходили такие, как если бы их писал другой человек. Мысли только о Боге, словно нашла себе другого возлюбленного. Я не мог перестать думать о ней, копил деньги как сумасшедший и в прошлом году все-таки поехал в Аргентину. А когда мы встретились, по ее глазам понял, что она не будет со мной. Она уже не была со мной. Эй, что с тобой?

Ничего, все в порядке. Не знаю только, кого я оплакиваю, Рамона или себя. Он смущен.

— Ты очень эмоциональна, мне бы так… в общем, выйдя из того монастыря в глубинке, я сел на автобус до Буэнос-Айреса, поселился там на месяц в дешевом хостеле и начал брать уроки танго в Confiter?a Ideal, танцуя день и ночь, чтобы забыть ее. Но пока не получается.

На рассвете я стою у окна, рассматривая гигантскую белую стену монастыря Ла-Консепсьон-Кито. За ней живут монахини. Они никогда не выходят за пределы обители и делают кремы для рук и лечебные настойки от менструальных болей. Мне жаль, что со мной рядом нет Рамона и он не может понежиться в мраморной ванне с плавающими в воде лепестками роз. Благодаря писательским командировкам дешевые гостиницы сменились роскошными отелями, но все это кажется излишеством для меня одной.

«Смейся, смейся, не плачь…» — напеваю я через открытое окно пустой мощеной улице внизу невесты Бога меня не слышат за своими глухими стенами. И может статься, злосчастная девушка Рамона живет там, по другую сторону. Как же я завидую ей и ее сестрам, обручившимся с тем, кто хоть и недосягаем, зато никогда их не предаст.

А тут я со своей дурацкой верой в «истинную любовь», которая на поверку не оказалась и не истинной, и не любовью. Послезавтра — проклятый День святого Валентина…

— Слышали эквадорское выражение chulla vida? — спрашивает профессор Хулио Ривас и делает глоток из своего бокала. — Грубо говоря, означает: у нас есть только одна жизнь и проживать ее нужно по полной. О, да.

Я снова в Caf?libro, рядом элегантный профессор. Он не танцует и приходит сюда выпить вина и послушать танго.

— Я часто вспоминаю о двух годах, проведенных в Буэнос-Айресе. Моя мама имеет отношение к великому клану Бартоломе Митре. Аргентинская столица — город для всех, а танго — музыка мира!

Своими блестящими глазами и шейным платком в горошек Хулио напоминает фокусника, но на самом деле он историк и проводит экскурсии по архитектуре крыш Кито. Лицо, словно созданное для смеха, вид космополитического бонвивана, но в небольших глазах читается история страданий, о которой я бы не догадалась, будь я моложе и проще. Танцам и воде в ту ночь я предпочла вино и беседу с Хулио.

На следующий день мы гуляем под самыми облаками. Он пригласил меня на экскурсию по церковным куполам соборов, и сейчас мы под крышей Святого Франциска, самого экстравагантного религиозного сооружения на континенте. Реставраторы, херувимы, сусальное золото и барочные безумства кровожадного религиозного искусства Кито. Голова идет кругом.

— Знаю, вы атеистка, но загадайте желание, астральные свойства Кито исключительны, — говорит Хулио. — Здесь, в середине Земли, экватор пересекает самые высокие мировые вулканы. Взгляните на соборы, ради строительства которых поколения отдали свои жизни.

Мы внутри божественно прекрасной иезуитской церкви Ла Компания, чей свод украшен огромным солнцем:

— Видите солнце? Ему поклонялись инки, и именно здесь христиане и инки породнились, естественно, свадьба не обошлась без крови.

А вот мы снаружи. На крыше:

— Отсюда можно заметить, что церкви расположены по направлению к солнцу.

Я киваю и улыбаюсь, опьяненная облаками, горным воздухом и солнечным светом.

А сейчас закат (на экваторе он всегда строго в шесть вечера), звонят церковные колокола. Мы стоим на Плаза Гранде среди пальм, голубей, нарядно одетых людей и чистильщиков обуви. В XVI веке в этом месте зародился колониальный Кито и отсюда же стартовала первая экспедиция вглубь Амазонки.

Внезапно Хулио снимает панаму и начинает петь: Volveeer… sentir… vivir…

Это слова знаковой песни Гарделя 1935 года Volver («Возвращаться») о возвращении сквозь «снега времени», об ощущении, что двадцать лет — всего лишь миг, и о жизни среди своих демонов.

Хулио исполняет всю песню — строчку за строчкой, то взбираясь на лавочки, то спускаясь с них и гоняя толстых голубей. Я смеюсь и подпеваю, не обращая внимания на то, как выглядим со стороны мы сами: гринго и эксцентричный местный аристократ, размахивающие панамами. Все останавливаются, чтобы посмотреть на нас: мальчишки — чистильщики обуви, прогуливающиеся господа, хихикающие тинейджеры, два босоногих францисканских монаха в конопляных рясах, даже облака, кажется, замерли.

— Спасибо, Карлито, — Хулио салютует небесам и живущему там святому покровителю исполнительского танго, целует мою руку и раскланивается перед публикой на площади. Наша прогулка продолжается. Минуем монастырь Консепсьон.

— Капка, вы олицетворение музыки танго, — говорит Хулио, восстанавливая сбитое дыхание. — Женщина мира, куда бы вы ни направились, всегда будете одновременно и местной, и чужой. А теперь пойдем ужинать. Я знаю, что сегодня День святого Валентина, и вы предпочли бы провести его с молодым жеребцом, а не со мной, пожилым дядькой, но нельзя уехать из Эквадора, не отведав супа ягуарлокро!

Знаю, знаю этот кулинарный шедевр из кукурузы и кровяной колбасы, плавающих в подозрительном бульоне, напоминающем о резне при Ягуаркоча, когда озеро окрасилось в алый цвет от крови убитых инками кечуа. Ужасные вещи случались здесь и до прихода конкистадоров.

— С удовольствием, — улыбаюсь я, готовая хоть стельки жевать, лишь бы оставаться подольше в компании Хулио.

— Но сначала ответьте: вы загадали желание?

— Да, спасибо вам.

Я буду возвращаться. Я буду чувствовать. Я буду жить.

— Так и знал! Обычные девушки подчиняются обстоятельствам, которые в итоге и становятся их жизнью. Но женщина мира выбирает свой путь.

* * *

Не понимая до конца, кто же такая — женщина мира, но, памятуя о сказанном, первое, что я делаю, вернувшись в Эдинбург, — обращаюсь к танцу мира.

Нетвердая походка, под ложечкой сосет… Я стою перед красными вельветовыми портьерами клуба, гадая, что ждет меня за ними. Меня не было полгода. Вернулась я загорелая, стройная, преисполненная энергии тропических соков, но, судя по четырем сотням песен в стиле танго, рассказывающих о возвращении, легко оно никому и никогда не дается.

Тоби Моррис вышел из своей диджейской кабинки, крепко меня обнял.

— Добро пожаловать домой.

И никаких расспросов.

Воистину, мой дом и моя жизнь принадлежат этому театру притворства. «Реальная» жизнь разрушилась, но «иллюзорная» милонга в крепком каменном шотландском здании под викторианскими сводами продолжается. По-прежнему надо при входе опустить в коробочку три фунта, чтобы получить билет на противоположную сторону Стикса. По-прежнему звучит музыка. По-прежнему танцуют пары. Налить воды можно в соседней комнате, где по-прежнему обмениваются обувью и сплетнями. Худо-бедно семья в сборе, плюс-минус одна пара (слава богу!).

Кто-то кивает из противоположного угла и направляется ко мне. Мешковатые джинсы, кашель заядлого курильщика. Это Джошуа, мы поддерживали с ним связь все последние полгода.

«Мне так много надо сказать тебе… о танго», — писал он.

Наши письма всегда были о танго. О том, какая музыка играла в Counting House в воскресенье. Что значит танцевать, повинуясь мелодии, а что — повинуясь ритму. (Он предпочитал последнее.) Что я думаю о танце, попадающем в ритм или чуточку отстающем. (Никаких мыслей, я просто хочу, чтобы меня умело вели.) Джошуа явно сдал экзамен на танго-зависимого.

И сейчас, спустя шесть месяцев после танца прощания, я танцую с ним свое первое танго возвращения. По понедельникам мы стали вместе ходить на практику, по выходным — на специальные мастер-классы по милонге с приглашенными парами. Мы танцуем первые десять, средние пятнадцать и последние три мелодии. Мы не покидаем территории множественных тангазмов, и я отчаянно напоминаю себе, что танго — искусство, не секс. Да, искусство, создаваемое вашим телом и телом партнера, но не секс.

(Пауза. Одна тангера — не будем называть имен — рассказывала, что как-то раз, танцуя с незнакомцем в Париже, испытала настоящий оргазм. Не тангазм, а оргазм, в чем была вполне уверена. Не хочу вдаваться в подробности, скажу только: на танцполе оргазм — неуместная разновидность тангазма. Не наоборот.)

Музыка стихает, и мы отступаем друг от друга.

— Спасибо, — меня трясет, как бесноватую. — Было здорово.

— Тебе спасибо, — он улыбается в пол, доставая дрожащими пальцами сигарету.

Мы расходимся в противоположные концы зала к нашим стульям.

Все дальнейшее неизбежно, потому что это не просто влечение, а роковое танго-влечение. В чем разница? Когда простое влечение из мечты становится реальностью, вам хорошо, вы удовлетворены и даже рассказываете друзьям. Когда роковое влечение «претворяется в жизнь» — а случается это всегда, иначе бы оно так не называлось, — то с самого начала все воспринимается как беда. Беда из серии: о чем вы хотели, но боялись спросить. А роковое танго-влечение? Ну, это роковое влечение под самый прекрасный в мире аккомпанемент.

В Шотландии сейчас весна, деревья начали распускаться под еще холодным голубым небом. Джошуа помогает мне упаковывать прошлую жизнь в коробки. На сей раз я переезжаю не на другой континент, а в новую квартиру, и при переезде некоторые вещи исчезают, например, мандала Черного Пса. Джошуа рядом, чтобы протянуть руку помощи, заключить в крепкие объятия, приготовить мне еду. Он появляется перед милонгой с пучками редиски и с рассветом уезжает обратно за город ухаживать за садом. Потом снова возвращается вечером, едва стоя на ногах от усталости, но при этом всегда находит силы для танца. Наша плотская любовь примитивна настолько, что почти духовна. Мы гуляем по ночным улицам, видим цветущие деревья, шпили, мечтательно прорезающие серо-розовое небо вновь любимого города; чувствуем запах свежей травы. Это экстаз.

Возьмем факты. Мы оба одиноки. Каждый по-своему уже обжигался в жизни. Оба жаждем любви. Нас объединяет танго. Мы в прекрасной форме. Мы достойные люди, испытывающие отчаянное желание, чтобы все получилось. Идеальные условия для счастья. Но счастливы ли мы?

Конечно, счастливы: мы срываем одежду, стоит взглянуть друг на друга, — это ли не счастье? Я не могу не думать о тебе, но когда мы вместе, мое счастье преисполнено легкой грусти. Когда мы танцуем, я закрываю глаза и обнаруживаю, что существует нечто сильнее тангазма. Это совершенное танго-объятие.

Если тангазм уподобить встрече с Богом, то идеальное объятие с любимым можно сравнить с чувством, будто становишься Богом. Думаете, гормоны полностью затмили разум? Попробую перефразировать. Это словно быть рядом с божеством. Воскреснуть на двенадцать минут, приблизиться к платонической сути бытия, к состоянию гармонии и совершенства, к которому так или иначе стремятся все люди. И любые их попытки, кроме идеального танго-объятия, тщетны.

Это экстаз. Слово происходит от двух греческих слов: ex — «снаружи», statis — «эго», «суть». Экстаз — значит быть за собственными пределами. Это больше, чем точка невозврата, это точка, откуда не хочется возвращаться. Какой смысл идти назад, когда находишься в круговороте жизни? Никакого. Возвращение возможно только вниз.

Именно это формулирует Салли Поттер в песне из фильма «Урок Танго»: «Я — это ты, ты — это я». Ты сливаешься с другим, и границы твоего существа размываются. Это измененное состояние. Воспарение духа. Поэтому люди и становятся тангоманами, они хотят познать такое состояние. А те, кто уже познал, хотят еще. И еще.

Вспоминаю последнюю беседу с Родольфо Сфинксом в Буэнос-Айресе: «Просто как дважды два: вся суть танго заключена в объятии. Без него нет пары. Без пары нет танго».

Раньше я с переменным успехом была занята поиском танго на полу (стадия ног), близости на танцполе (стадия сердца), своего места среди городов и людей (стадия ума), но не обращала внимания на ключ к танго-блаженству: на объятие. По крайней мере теперь мне так кажется.

Вот некоторые умозаключения об объятии, сделанные Сфинксом в перерыве между сигаретами и танцами.

1. Танго не просто первый танец, основанный на импровизации (отсюда его шахматная бесконечность и безграничность и интерес ученых и технарей), но еще и первый танец, где верхние части тел партнеров вместе, а нижние независимы. Оставаясь близки, партнеры существует раздельно. Они двигаются и при этом неподвижны. Каждое тело делает это по-своему, и такая диссоциация нижней и верхней частей тела доказывает африканское происхождение танго (о чем речь пойдет чуть позднее).

2. Верхняя часть тела выражает драматический аспект танца, а ноги — его экспрессию. В идеальном объятии у вас есть потрясающая по своей силе эмоциональная связь с партнером, и одновременно — самовыражение: вы в полной мере взаимодействуете с партнером, при этом на сто процентов остаетесь собой. Ни мужчина, ни женщина не берет верх. Их роли все время меняются. Мужчина может выражать свою женскую энергию (аниму), а женщина — мужскую (анимус).

3. Объятие представляет собой пространство для двоих, отсюда впечатление и ощущение близости. Область ног — пространство взаимопроникновения, отсюда впечатление и ощущение эротического преследования.

Теперь о главном: можно говорить о «ведущем» и «ведомом», как будто пол не имеет значения. На самом деле имеет. И роль его чертовски важна, а те зануды или тупицы, которые твердят обратное, застыли в собственном развитии, даже если их конечности могут делать множественные сакады с последующей двойной волькадой.

Вот голая правда: наша сексуальность примеряет танго-объятие, как нога танцевальную обувь. И найти идеального партнера так же (почти) тяжело, как и идеальные туфли.

Теперь, когда мы это знаем, мы тоже приблизились к краю пропасти. Так как в основе идеального танго-объятия — слияние любовников. И оно не может быть долгим. Оно завершается вместе с финальным аккордом танды, с разъединением пары на рассвете. Так было всегда. Даже в Библии сказано, что любовь длится, «доколе день дышит прохладою, и убегают тени». И осознание неизбежного конца придает удовольствию горечь боли. Следовательно, идеальное танго-объятие, как идеальные объятия любовников: и разрушительно, и целительно одновременно.

Теперь я понимаю, почему некоторые плачут после идеального танца. Почему другие (даже мужчины) закрывают глаза. Понимаю книгу «Любовник леди Чаттерлей». И почему бывшая девушка Рамона предпочла Иисуса боли чувственного блаженства. Бог мой, я наконец-то понимаю себя.

Вы видели фильм «Обнаженное танго»? Я тоже нет. Но мне и не нужно его смотреть. Я сама в таком положении. Я знаю все об этом — о вертикальном, горизонтальном и опять вертикальном, из спальни на танцпол и обратно в спальню.

Но проблемы наших с Джошуа отношений не только в том, что танда заканчивается. С самого начала мы с ним балансировали на грани: все или ничего — высочайшее наслаждение физическим единением или черная дыра разлуки. Каждый момент освещен отблеском невысказанного прощания. Что-то подсказывает мне и ему: моментам неземного удовольствия не дано превратиться в совместную жизнь в этом мире.

А еще ни социально, ни психологически, ни по темпераменту мы не подходим друг другу, что очевидно и нам самим, и окружающим. Общаться вне объятий не выходит, ведь кроме танго и горестных воспоминаний нас ничто не связывает. Мы не смеемся над одними и теми же вещами. По сути, Джеймс вообще не смеется — он считает свои душевные раны столь серьезными, что открытое проявление радости воспринимается им как личное оскорбление. А в танце все, что у нас никак не сочетается, идеально срастается, создавая телесный шедевр.

(Пауза. Классический танго-парадокс. На примере Гавито и Марселы Дюран видно, как танго может служить высшей точкой отношений — а не наоборот. Вот еще пару примеров из сотни подобных. Смуглый коренастый «рабочий» парень Мигель-Анхель Зотто и балерина с лебединой шеей Милена Плебс. Как танцоры они созданы друг для друга. Во всем остальном — абсолютно нет. После тринадцати лет совместного творчества они мучительно разошлись.

Мария Ниевес и Хуан Карлос Копес — самая легендарная пара современного танго — были партнерами, любовниками, супругами, друзьями, бывшими супругами, бывшими любовниками и, наконец, бывшими друзьями. Родственные души в танго (он называл ее «моя Страдивари»), но вне танца аргентинцы ссорились на протяжении сорока пяти лет и в конце концов расстались врагами. С тех пор никто из них так и не нашел себе постоянного танцевального партнера.)

Да что там сорок пять лет! Спустя всего пару месяцев после начала нашего рокового танго-влечения я понимаю, что на счастье оно не очень-то похоже, — смеяться я перестала, зато плачу каждый день. Плачу, будучи рядом с ним, так как связывают нас лишь прикосновения. Плачу одна, потому что скучаю по его прикосновениям. У моей тяги к Джошуа и моей зависимости от танго одна и та же суть — желание удержать быстротечные моменты наслаждения. Но убеждать меня вырваться из своего состояния или быть благоразумной — все равно что убеждать кокаиниста есть больше овощей. Давайте честно: что в жизни способно отвлечь человека от удовольствия: душевное спокойствие, прогулки у моря, умеренность?

— К черту умеренность! — кричит одержимый роковым танго-влечением. — Предпочитаю танцевать с ним под «Небеса и Ты».

Неудивительно, что безрассудная свобода отличает многие танго-песни:

Я не хочу ничего, ничего больше.

или

А после… но что мне волноваться о том, что будет после?

или

И пылая от страсти, дрожа от страданий,

Мечтаю умереть в объятиях твоих.

И вот, «пылая от страсти и дрожа от страданий», мы кружим, приближаясь к краю пропасти, за которой я не вижу ничего, кроме тени. Любые два человека, образующие настоящую танго-пару, создают тень. Это третье измерение пары. Движущаяся мишень. У нее наши ноги и головы, но она представляет нечто особое. Сфинкс зловеще окрестил ее «третьей величиной». И тень от меня и Джошуа стала больше и тверже, чем все каменные здания Эдинбурга вместе взятые, поглотила нас целиком, погрузив во мрак.

В итоге, как ни странно, именно танго поставило точку в нашем агонизирующем романе. Он — перфекционист, не знающий прощения, с настроениями, переменчивыми, как шотландский климат. А я, боясь ошибиться на танцполе, начинаю искать причины, чтобы не ходить на милонги — а значит, и не проводить время вместе.

— Тебя больше не интересует танго, — мрачно заключил он. — У нас теперь вообще ничего общего.

В ответ я заставляю себя танцевать с ним снова, а танцевать с тем, кто причиняет боль, похоже на попытку улыбаться, когда выдирают зубы.

Разрыв происходит зимой, когда я окончательно прогоняю Джошуа и он отправляется в Аргентину. Я перестаю танцевать и нахожу утешение в снеге и писательстве. Короткие дни и долгие, полные ужаса ночи. Но через несколько недель я прихожу в себя.

Но когда он возвращается из поездки, я делаю ошибку и отправляюсь танцевать. «Прошло три месяца, — убеждаю я себя. — Все будет прекрасно».

Запомните, мои дорогие друзья по танго, роковое влечение не просто слепое. Оно еще и немое, глухое и умственно отсталое. Вы повторяете сотни раз, что не нужно вновь запускать дьявольский маховик, но глупая страсть с печальными глазами продолжает околачиваться рядом с вами и нашептывает строчки, вроде:

Жить без тебя невыносимо…

или

Любимая, я так хочу тебя увидеть вновь, я так печален,

Как ты могла меня покинуть…

Хотя бы раз тебя увидеть,

И тогда умру в своем забвении смиренно…

или

Хочу с тобой не расставаться, пусть ты во мне как в теле нож…

Увидев меня, Джошуа пытается вести себя прилично и приглашает на танец. Но на удивление у нас ничего не получается. Вернее, получается слишком хорошо. После одной танды с неудавшимся разговором между песнями («Как съездил?» — «Хорошо, спасибо. А ты как?» — «Спасибо, хорошо».), я вспыхиваю и убегаю в туалет. Он тоже уходит мрачнее тучи. Я понимаю, что представляю угрозу и для него, и для самой себя, и решаю на месяц держаться подальше от милонг.

Когда я рискую появиться там вновь, в его объятиях кружится новая девушка. Она полупрофессиональная танцовщица, приехавшая сюда по программе университетского обмена из Уругвая. Ее налитая спина игриво подергивается в знакомой манере и… бог мой, возможно ли такое? Да. Это Задница из Porte?o y Bailarin. В ушах раздается голос дорогой Мерседес с ее возмущенным «ча-ча-ча!». А еще вспоминаются слова гиганта Руперта из Нью-Йорка: «Мир танго маленький». Чертовски маленький мир.

В обычной жизни вы не обязательно встретите своего бывшего, вертикально спаривающегося с новой девицей. В мире танго никуда не денешься. Они делают это прямо здесь, перед моими глазами, под нашу песню «Небеса и Ты». Правда, теперь это уже не наша песня, это Небеса и Ты и Она. Их танец не оставляет простора для воображения. Они танцуют так близко, что танго-объятие перерастает в сплетенье тел. Я сижу, ослепнув от боли. Ее подрагивающие ягодицы не дают мне мыслить рационально.

Я вспоминаю свое острое одиночество с Джейсоном в год бронки. Но разве можно сравнивать. Это было просто ожидание в приемной танго-ада — теперь же меня отправили в самое его горнило. Что может сравниться с абсолютным, космическим одиночеством девушки, сидящей на задворках милонги, в то время как больше-не-любовник обнимает своими крепкими руками другую… Оказавшись в таком положении, вы на сто процентов ощущаете себя ненужной и нелюбимой. Разум может строить сколь угодно предположений, пытаясь справиться с увиденным, но ваше нутро понимает, что это не просто конец для вас и для него, но еще и начало для него и для нее.

И хотя струны скрипок Ди Сарли ранят душу, нужно улыбаться и держать себя в руках. В мире танго так оно, в принципе, и есть: эта та ужасная цена, которую вы платите за возможность побыть в царстве богов в объятиях родственной души. Цена разорительная, если вы: а) эмоциональны; б) непрактичны; в) беззащитны; и д) зависимы от танго.

Во мне уживаются все перечисленные «качества», чем и объясняются бессвязная болтовня и неадекватное поведение под конец каждой милонги. Танцы для меня превращаются в опасную игру. Еще по дороге туда я начинаю плакать, измученная переживаниями и глупой надеждой, что каким-то магическим образом мы с ним будем танцевать и все наладится.

Только давайте не будем винить в происходящем танго. Это я снова и снова перешагиваю черту, отделяющую стоицизм от мазохизма. Проще говоря, это я идиотка.

(Пауза. Когда дело касается отношений, в танго существует двойная угроза. С одной стороны, вас влечет в этот мир, ибо вы натура сложная, что, как правило, означает, и «тонкокожая». В противном случае вы переключитесь на какие-нибудь латиноамериканские танцы попроще, где можно смеяться и попивать мохито.

С другой стороны, когда отношения себя исчерпывают, вы особенно страдаете именно из-за своей тонкой душевной организации. Вы слишком хорошо ощущаете присутствие экс-любовника в помещении. Вам бы хотелось иметь кожу потолще, но вместо этого у вас оголенные до предела нервы. Просто память тела длится долго, возможно всю жизнь, а мозг не в состоянии ее контролировать.

Итак: чтобы по-настоящему «проживать» танго, нужно чувствовать. Чтобы наслаждаться социальным танго после танго-отношений, нужно перестать чувствовать. Но это касается только бывших. Все-таки для общения с другими необходимо испытывать хоть какие-нибудь эмоции, ведь никому не интересно танцевать с живым мертвецом.)

Кортина. Я возвращаюсь на следующей неделе. Одета сногсшибательно. Но впечатляю только себя. Джошуа спокоен и смотрит не на меня, а на Задницу. Я мечтаю, чтобы они оба медленно умирали от венерического заболевания. Страдать от ревности хуже, чем от горя (это, по крайней мере, благородно) или желания (что, по крайней мере, волнующе). Ревность же — кратчайший путь к сумасшествию.

Танго и ревность — давние попутчики. Помните ту сцену из фильма База Лурманна «Мулен Руж», когда кабаре-сутенер поет Roxanne («Роксану»), Юэн Макгрегор параллельно исполняет свою партию, на заднем плане сверкают ноги танцоров, а мерзкий Герцог соблазняет Николь Кидман?

Ревность, ревность, да ревность,

Ревность сведет тебя с ума.

Если вам не приходилось самому сходить с ума от ревности, то вы просто смеялись бы, потому что там все чересчур опереточно, — именно так и мне казалось когда-то. Но не теперь.

Есть еще фильм Сауры «Танго», в котором наш старый друг Карлос Риварола и Сесилия Нарова с жестоким лицом исполняют эротическое варварское танго силуэтов. Ее обманутый муж наблюдает в стороне, пока не выдерживает и не вонзает ей в сердце нож. И это не преувеличение, скорее наоборот.

Ревность, как оказывается, — одна из самых любимых в танго патологий. Немного статистики: чаще всего в лирике танго повторяются слова: любовь, страсть, грусть, предательство, отказ, крушение, рана, боль, муки, наказание, страдания, одержимость, ненависть, прошлое и никогда больше. Есть песня, названная просто «Я ненавижу тебя», другая начинается словами: «Я зол./Тому виной бессилие, с которым я живу,/Я зол./Тому виной наша любовь, что умерла», плюс уже упомянутые «Злоба» и «Унижение». Чем больше я знакомлюсь с танго-поэзией (а читаю я невероятно много, потому что все словно специально для меня и написано), тем больше замечаю: в основном она вовсе не об эротической встрече. А о том, что случается после нее.

Все происходит примерно так: роман был коротким, блаженным и проклятым. Последствия — продолжительные, разрушительные и ужасные. Как и в других жанрах «народной» музыки — блюзе, фаду и фламенко, — большинство танго-композиций посвящены вечной проблеме: «моя детка меня бросила». Или (что еще страшнее, как выясняется) столь же вечной и еще более сложной теме: «я бросил свою малышку», ибо «наша любовь умерла, теперь так тяжко, что не знаю, как быть».

Вот некоторые мотивы обширной череды танго-героев, сгорающих от ревности. Все они, как правило, мужчины, но лишь потому, что тексты обычно писали представители сильного пола. В классическом сценарии коварные женщины разбивают сердца. Мужчины в ответ любят и ненавидят, тоскуют и ждут, желают и убивают. Иногда всё сразу.

Преступление на почве страсти, едва не случившееся либо потрясшее исполнением, служит основой нескольких ключевых композиций. Одна из самых любимых и известных из них — Tomo y obligo («Приглашаю выпить со мной»). Впервые ее исполнил с присущей ему живостью Карлос Гардель в фильме 1931 года «Огни Буэнос-Айреса». Эта же песня стала его последней, прежде чем он сел в колумбийский самолет, в котором нашел свое бессмертие. О чем она? Человек напивается, чтобы заглушить воспоминания о том, как застал свою бывшую девушку целующейся под деревом с другим.

Увидев, как руки другого к ней прикасаются,

От ревности словно ослеп,

Удар пострашнее ножа.

Клянусь, не пойму, как сдержался,

На месте ее не прикончил.

В Contramarca гаучо с разбитым сердце обращается к своей бывшей, «жестокой китаянке». На танго-сленге Chino или China — китайцем или китаянкой называют человека с внешностью аборигена, а на лунфардо «китаянка» означает вообще любую женщину, что приводит к некоторой путанице. И вот герой объясняет, почему ножом вырезал цветок на ее лице: так она никогда не забудет, как обманула его, бросила, оставив чувствовать себя «жалким пауком».

Дальше — больше. В песне «При свете свечи» (самое драматическое исполнение принадлежит Пульезе) парень по имени Альберто Аренас рассказывает полицейскому, откуда в его сумке внутренности бывшей возлюбленной и сердце друга. «Офицер, они меня предали, и мне пришлось их убить». Могу его понять.

Но на сей раз меня не предавали и не бросали. Мое состояние иначе как извращенным не назвать. Я цепляюсь за воспоминания, разжигая свою боль и желание, потому что не могу принять альтернативу и смириться. Для меня это равносильно смерти, подобно пустоте. Ничто и нигде. А с этим я уже сталкивалась, и повторения не хотелось.

«Между горем и ничем я выбираю горе», — объясняю я дорогому Шону в один из вечеров в Counting House. Мне так плохо, что я неспособна танцевать, не срываясь в истерику. Австралийский дизайнер с лицом монаха Осси массирует мне плечи, а Рози, художница из Новой Зеландии, держит за руку.

(Пауза. В дни подобных страданий друзья по танго дают вам то, что отнимает эротическая любовь. Поэтому мы все здесь. Бывшие пары превосходят численно тех, кто вместе, в десять раз. Я не одна здесь такая. Диджей Эл и его немецкая подружка только что разошлись после трехлетней связи и с серыми лицами сидят на противоположных сторонах зала, избегая смотреть друг другу в глаза.

Но есть и другая причина оставаться здесь — эго. По словам Гавито, самое восхитительное в танго, что оно никому не принадлежит. Истинная правда, только каждому из нас хотелось бы лично обладать им. Отсюда такое трепетное отношение к «своей территории». Несмотря на боль, оставаясь на милонгах, мы тем самым говорим: «Я держусь за свою землю, я отдал танго годы жизни, и меня не согнать с моего стула рядом с диджейским пультом. Можете разбить мне сердце. Но даже не думайте, что вам по силам отобрать полагающееся мне по праву!»)

— Он в одночасье сменил меня на Задницу, — горько признаюсь я Шону.

— Дорогая, никем он тебя не заменял. Он сменил тебя на танго. Собственно, он с самого начала выбрал его. Вот почему вы не вместе.

Позади меня сидит с глазами, полными слез, Глэдис. Наши беды сблизили нас. Она недавно разошлась с непроницаемым шотландцем и много танцует с Джошуа. Мне приятно смотреть на них: это делает ее менее несчастной, а я так боюсь, что, не вынеся переживаний, она может уехать обратно в Аргентину. Кроме того, я безоговорочно верю, что подруга не перейдет границы с Джошуа. Ведь, в отличие от меня, ей самообладания не занимать.

— Твои чувства к нему не любовь, а вожделение, — заявляет она. — Один из уроков жизни.

— Но я любила его! — твержу я, как заезженная пластинка.

— Милая, ты как Дон Кихот с мельницами… — Шон гладит меня по голове. — Мыслишь абсолютными категориями. Но здесь прекрасного идеала тебе не найти, одни мужчины с проблемами. На протяжении двух лет ты переходишь из одной тьмы в другую, забудь про все, освободись от этого бремени и лети.

Я благодарна друзьям, но они не могут спасти меня от себя самой. Я слишком далеко зашла в своем невротическом цикле. Нет, не в том, уже известном нам. Теперь это цикл последствий — описанный все тем же танго-психоаналитиком:

1. Гнев/злость.

2. Жалобы.

3. Торжество истерического желания.

Снова фрейдисты попали в яблочко. В конце концов, о чем поется в первой современной танго-песне Mi noche triste («Моя грустная ночь») — о свадьбах, щенках и семейном Рождестве вокруг елки? Нет, о городском одиночестве, о горечи потери, о «занозе в сердце»: «Ты любила меня/В лучший момент моей жизни». Другими словами, о разрушительной неспособности смириться.

(Пауза. Впервые исполненная в 1915 году в кабаре Moulin Rouge в Монтевидео, «Моя печальная ночь» оказалась на самом деле счастливейшей, когда современное танго нашло свои слова и от ног дошло до головы. Хорошо или плохо, но это первая экзистенциальная танго-лирика, и она предопределила метафизику танго на следующий век — вплоть до сегодняшнего дня.)

Моя собственная «Печальная ночь» побила рекорды по части истерического желания (пункт 3), пока все внезапно не закончилось на Международном фестивале танго в Эдинбурге.

Три сотни человек собрались в бальном зале готического здания The Hub в средневековой Королевской миле. На мне обтягивающее серебристо-черное платье и новые сверкающие туфли на каблуках, но из-за месяцев самоистязаний я похожу на собственную тень.

Неожиданно вижу Джошуа, который как-то по-особенному танцует с Глэдис. Глаза ее закрыты, а сидящая рядом женщина докладывает, что они теперь вместе.

Кто написал такой поганый сценарий? Это кажется настолько невероятным, что хочется смеяться. Но чувство юмора меня покинуло. Мир снова рушится, меня шатает, как Пизанскую башню при землетрясении. За несколько секунд мое ощущение несчастья становится вдвое сильнее. На ум приходит строчка из песни 40-х годов «Почему я пою»:

Танго пахнет жизнью.

А на вкус оно, как смерть.

Правда поразила меня, как удар в челюсть.

Ничто не вечно в танго, даже дружба — это, должно быть, еще один из «уроков жизни», как их называет Глэдис. А то, что у нас все отбирают и мы остаемся одни, дорогие бывшие друзья и бывшие любовники, — это, вероятно, один из уроков танго. Даже наше прошлое не принадлежит нам, ведь милонга, как казино, неподвластна времени. Она хочет «смеяться, смеяться, но не плакать». Она хочет крутить колесо рулетки и играть — беззаботно, как невинное дитя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.