Погода лётная

Погода лётная

Устойчивый и обширный антициклон поддерживал ясную погоду. Мороз доходил до тридцати семи градусов. Притихли посеребренные инеем стройные сосны. Из-за горизонта вставало яркое, но не греющее солнце.

На аэродроме кипит работа. Техники и механики заканчивают подготовку самолетов к полетам. Летчики в меховых костюмах сходятся к месту построения. Здесь же вездесущий врач Кононов. Он заговаривает то с одним, то с другим летчиком, вмешивается в разговоры о технике выполнения фигур высшего пилотажа, о новых самолетах, с интересом спрашивает, как выполняется полет по приборам, словом, поддерживает рассуждения на любую тему. Может показаться, что доктор забыл о своих прямых обязанностях. Ничуть не бывало. Кононов — тонкий психолог, он несет ответственность не только за физическое, но и за психоморальное состояние летчика перед полетом. Вот он и изучает, «прощупывает» пациентов, балагуря с ними, прислушиваясь к разговорам.

Предполетная подготовка заканчивается построением.

 — Для встречи командира — становись! — подал команду начальник штаба. Моментально все пришло в движение. Техники и механики, оставив свои самолеты, спешили в строй, летчики выстроились на правом фланге.

Командир учебного полка, молодой подполковник, принял рапорт и, подав команду «Вольно», дал указание на полеты. Затем метеоролог доложил прогноз погоды, начальник связи проверил радиоданные, штурман проинформировал о режиме полетов. Наконец после рапорта врача последовала команда: «По самолетам — разойдись».

Мне предстояло выполнить четыре полета на МиГ-15 и один в закрытой кабине двухместной машины — тренировка в пилотировании вне видимости земли. Сначала — сложный пилотаж. Скоростной истребитель легко берет вертикаль, то стремительно набирая высоту, то так же быстро снижаясь. Уши чутко реагируют на резкие перепады давления. От больших перегрузок при выводе из пикирования тело наливается свинцовой тяжестью. Нелегко, но приятно «держать в руках» мощную боевую машину.

После выполнения фигур высшего пилотажа заметно ощущается усталость. Но отдыхать некогда. Пересаживаюсь в переднюю кабину двухместного поршневого самолета (в задней — инструктор) и закрываюсь плотной шторкой. Весь полет выполняю по приборам. Их так много, что внимание рассеивается. А инструктор, как нарочно, дает все новые вводные.

 — Ну как в закрытой? — спросил у меня Максимов после полетов.

 — Вначале тяжеловато.

 — Я тоже метался взглядом по приборной доске, — шутил он. — Слежу за курсом — скорость убегает, выдерживаю скорость — высота не та. Так вспотел, что перчатки насквозь промокли.

 — Осилим, Александр Ефимович, не все сразу, — уверенно говорит Покрышев.

 — Конечно осилим, что мы, зря сюда за тысячи километров прилетели?

Теперь мы стали больше заниматься тренировками на макетах. Проигрывали весь полет от запуска двигателя до посадки. Других тренажеров, изготовленных на заводе, тогда еще не было, приходилось обходиться самодельными. Но и они приносили немалую пользу.

Летали ежедневно с утра до вечера: нужно было успеть закончить программу в простых метеоусловиях, пока стоял антициклон. Все шло хорошо. Погода нам, как говорили летчики, улыбалась. Материальная часть работала исправно, мы все больше и больше убеждались в надежности реактивного двигателя, единодушно признав его преимущество над поршневым.

Но однажды все, кто находился в воздухе, услышали в наушниках тревожные слова: «Остановился двигатель». Голос незнакомый. Кто бы это мог быть? Закончив полет, снижаюсь и захожу на посадку. Прибираю обороты и вдруг прямо под собой, среди сваленных берез, вижу распластавшийся самолет с поломанными крыльями. Не дотянул! Еще бы немного, самую малость — и сел бы на полосе.

Произвожу посадку, а в голове одна мысль: с кем это произошло и почему так случилось? Летчик ли допустил ошибку или отказал двигатель?

 — Кто упал? — спрашиваю подбежавшего техника.

 — Не знаю, товарищ командир.

Техник как-то особенно заботливо подает трап и помогает освободиться от парашютных лямок. На его лице тревога, он даже не спрашивает, как работала матчасть в воздухе.

Сбросив парашют, я побежал к месту происшествия. Хочется мгновенно попасть туда, но березовый лес приближается слишком медленно. Вот наконец различаю за деревьями группу людей, растаскивающих сучья.

Значит, завалило! Подбегаю вплотную. Это ли не чудо? Сквозь поцарапанный плексиглас кабины смотрит летчик. Живой! Когда самолет на большой скорости шел к земле, срезая плоскостями деревья, его фюзеляж случайно скользил между стволами, не встречая лобовых ударов.

Когда разбросали сучья, из кабины вылез старший лейтенант из группы молодых переучивающихся летчиков. Первым к нему поспешил Кононов.

 — Спасибо, доктор, помощи не надо. Летчик виновато начал рассказывать, что произошло в воздухе:

 — Даю газ, а тяги нет, смотрю — упали обороты…

 — Так у тебя же керосина ноль, баки сухие, — заметил инженер.

 — Не может быть! — убитым голосом отозвался летчик.

Он не думал о смертельной опасности, которой случайно избежал, а переживал свою ошибку. Скажи ему сейчас, что для починки поломанных крыльев понадобятся его кости и кожа — отдал бы, не задумываясь.

 — Сами идти сможете? — спросил доктор.

 — Не могу я отсюда уйти, — с трудом удерживая слезы, ответил пострадавший.

 — Пошли, пошли, не ночевать же здесь, — успокаивал его товарищ. — А почему керосин кончился, разберемся.

Идем на аэродром. Один из друзей пострадавшего доказывает инженеру:

 — Ну хорошо, летчик не смотрел на керосиномер, в этом его ошибка, но не мог же двигатель за такое короткое время выработать весь запас топлива.

 — Получается, что мог, — неопределенно отвечает инженер, — разберемся. Вот проверим, какой расход горючего будет с включенным изолирующим клапаном, тогда и сделаем точный вывод.

 — А разве изолирующий клапан был включен? — тихо спрашивает летчик.

 — В том-то и дело, что вы его забыли выключить после взлета.

 — Тогда все понятно…

К вечеру заметно потеплело. В небе появились облака.

 — А погодка-то начинает портиться, — входя в комнату, сказал Максимов.

 — Вот и хорошо, в простых условиях полеты закончили, теперь для нас любая погода летная, — отозвался Немировский. И, заглянув в печку, добавил: — Давление понизилось, и тяга пропала, дыму много, а тепла нет.

 — Шуруй, Яков Михайлович, скоро начнем бриться, — напомнил Максимов, доставая железный прут, которым мы нагревали воду для бритья. Как у Некрасова: «Солдаты шилом бреются, солдаты дымом греются». Бытовых неудобств было много, но это нас не угнетало. Мы жили дружной семьей и больше заботились об исправности самолетов, нежели о мелочах быта. В свободные минуты, правда, иногда вспоминали о домашнем уюте. Сегодня тоже почему-то возник этот разговор.

 — Вот взять мою семейную жизнь, — рассуждал Павел Терентьевич Коробков, — только женился — началась война в Испании. Надел гражданский костюм — и «В далекий край товарищ улетает». Дрался там, а жена здесь переживала. Вернулся домой, пожил как во сне — и на Халхин-Гол. Прилетел с Востока — война с белофиннами. После финской надеялся пожить спокойно. И тут на тебе: не прошло и двух лет, как снова грянула война. Чуть семью не потерял. Теперь живем вместе, но не проходит года, чтобы я месяца на три-четыре в командировку не улетел… Я не жалуюсь, нет, — добавил он с улыбкой, — другой жизни и не мыслю себе…

 — Тебе хорошо, — взглянул на меня Коробков, — сам летчик, жена инженер, вместе воевали и после войны вместе.

 — У каждой медали две стороны, — ответил я ему. — Разве легко было ей там, на фронте, видеть, как мы непрерывно играли со смертью. Бавало, улетишь на задание, а она ждет, мучается, хоть и не показывает виду. Да и теперь ей, как авиационному инженеру, яснее, чем другой женщине, видны опасности, с которыми мы повседневно сталкиваемся.

 — Да что там говорить, — поддержал меня Карих. — Моя жена не инженер и то в письмах пишет: «Будь поосторожней, я знаю, чем вы там занимаетесь…»

 — Нашли тему для разговоров, — вмешался Максимов. — Лучше смотрите новый фокус, который я вам покажу.

Он выхватил из кармана носовой платок, монету и начал показывать какой-то трюк.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.