9. "Славутич"

9. "Славутич"

Несколько лет назад, в разговоре со мной один из работников Чернобыльской атомной станции, живущий в городе Славутиче, произнес горькие слова:

- "Все эти годы мы и наши семьи живем под гнетом. И все еще в городе продолжается борьба с радиоактивностью. Конца этому не видно".

Так уж получилось, что из-за моего беспокойного характера, один из кусочков описываемой здесь эпопеи оказался связанным со Славутичем. Начало его – тоже осень 1986 г.

***

Однажды, придя в зал заседаний (не особенно большую и душную комнату), я поразился рисункам и чертежам, развешанным по стенам. На них были изображены улицы прекрасного города. Трехэтажные коттеджи самой современной архитектуры с небольшими садиками и гаражами в подвальном этаже, зеленые парки, бассейны, удобные магазины.

На вопрос: "Что это такое?" стоявший рядом военный объяснил:

- "Это будущий город энергетиков, тех, кто будет работать на Чернобыльской станции после того, как ее снова пустят, конечно, первые три блока. А ваш монстр – 4-й блок захоронят".

Город впоследствии назвали Славутичем.

Началось заседание ПК. Очень скоро стало ясно, что на строительство такого города потребуется уж слишком много средств. В конце концов, решили, что для чернобыльцев каждая из республик Советского Союза построит один микрорайон будущего города, естественно, в своем национальном духе. Так возникнет новый прекрасный город – город мечты.

Забегая на несколько лет вперед, скажу, что многие районы города, действительно получились красивыми и удобными. Но в результате распада Союза полностью эта мечта так и осталась неосуществленной.

Пока шли архитектурно-строительные споры, мне в голову пришла одна тревожная мысль.

Город предполагали расположить в достаточном удалении от границы Чернобыльской зоны. Казалось место выбрано удачно: красивое, без радиации и удобное для железнодорожного сообщения. Но мы уже в то время знали, что вылетевший при аварии из реактора долгоживущий (его период полураспада около 30 лет!) радионуклид цезия-137, разнесся на очень большие расстояния. Чернобыльская зона была местом сосредоточения выброшенных частиц топлива и связанных с этими частицами радиоактивности. Цезий же легко испарялся и летел независимо от топлива, на мельчайших частицах пыли и дыма. Там, где радиоактивные облака касались земли в результате дождя или сложных воздушных течений, на почве образовывались радиоактивные "пятна" – "цезиевые пятна".

К этому времени пятна уже обнаружили на Украине, в Белоруссии и России за сотни километров от Чернобыля. В особенно активных "пятнах" здоровье живущих там людей подвергалось серьезной угрозе. Было решено их переселять.

И вот, слушая докладчиков, я думал о том, что в районе будущего города могут быть цезиевые пятна. Никаких конкретных данных о радиационной обстановке сообщено не было и после совещания я подошел к руководителю нашей оперативной группы и попросил поговорить с военными. Они дают нам вертолет, а мы берем пробы почвы в месте, где будет строиться Славутич, и анализируем их.

Вообще-то измерениями радиационной обстановки вне территории станции занималось специальное ведомство с трудно произносимой аббревиатурой – Госкомгидромет. Проще называть его – Комитет по метеорологии. Но у его работников в то время часто не хватало приборов, сил и времени, чтобы выполнить весь огромный объем работы. И другие учреждения, способные делать измерения, делали их и передавали результаты Комитету для создания подробных карт радиационной обстановки. Поэтому, моя просьба была выполнена – вертолет дали, пробы мы взяли и измерения в "гинекологии" провели.

Результаты можно было толковать двояко. С одной стороны, радиоактивность проб не превышала норм, введенных после аварии. Согласно этим нормам допустимая загрязненность почвы по цезию-137 составляла 15 кюри на квадратный километр. А наши данные по району Славутича колебались от 5 до 11-12. Все ниже нормы.

С другой стороны, я не мог представить себе, как люди, большинство из которых пережило аварию и выселение из города Припять, будут жить в месте, где постоянно трещит счетчик радиоактивности. И его надо брать с собой, чтобы пойти собирать в лесу грибы или ягоды. И надо постоянно думать, съесть сорванное яблоко или лучше не есть. Для существования в таких условиях надо иметь глубокую веру в расчеты медицины и очень крепкие нервы. Вряд ли можно было ожидать эти качества у людей, переживших аварию.

^{Зима 1987 г.}

С нашей точки зрения следовало перенести центр города на несколько километров в сторону от пятна, это намного улучшило бы радиационную обстановку в самом городе и позволило безопасно отдыхать в его окрестностях.

Написав все эти соображения, я передал докладную записку и карту с измерениями (раскрашенную для убедительности цветными карандашами) в ПК и представителю Комитета по Метеорологии.

И забыл о Славутиче занятый бесконечными и всегда спешными делами.

***

Прошли месяцы. Наступил 1987 г., весна, приближалось лето.

***

В конце весны мне не повезло. Во время обследования 3-го блока, который проходил в это время усиленную дезактивацию и подготовку к пуску, на меня сверху неожиданно хлынула радиоактивная вода. Скорость бега к санпропускнику, где можно было ее смыть, оказалась недостаточно быстрой. И пришлось отправляться в Москву на лечение. Только осенью 1987 г. я снова попал в Чернобыль.

***

На очередном из заседаний ПК разбирались вопросы, связанные со строительством Славутича. После того, как все разошлись, я подошел к карте. И буквально замер от неожиданности. Год назад мы рекомендовали немного изменить расположение города, отодвинуть его от цезиевого пятна. Город, действительно, отодвинули. Но в другую сторону! И теперь он находился чуть ли не в центре загрязненной области.

Что делать?

Надо сказать, что мое служебное положение к этому времени изменилось – я приехал уже как научный руководитель Оперативной группы Курчатовского Института. И вся ответственность за решения и действия этой группы непосредственно в Чернобыле лежала на мне. И любые мои высказывания воспринимались как мнение Института.

Достаточно долгое время сидел я в нашем штабе и размышлял. Думал, о том, что, собственно, все это не мое дело. Как первый раз никто не поручал нам исследовать пробы, так и сейчас, никто не спрашивал нашего мнения о Славутиче. И тем не менее я не мог смолчать.

К кому обратиться?

Легасов был в больнице. Не было в Институте, я уже забыл по какой причине, моего непосредственного руководителя – академика С.Т. Беляева. Председатель ПК, Борис Щербина, гораздо большее время, чем в 1986 г., проводил в Москве, занимаясь своими непосредственными обязанностями – заместителя Премьер-министра. Если в Чернобыле я бы отважился обратиться прямо к нему, то звонить в Москву и добираться до такого начальства, было абсолютно бесполезно.

На столе в штабе, рядом с обычным, желтым телефоном, рядом с красным телефоном спецсвязи "Искра" стоял еще один аппарат – белый с золотым гербом. Этим телефоном разрешалось пользоваться членам ПК, министру, его заместителям. А обычным смертным – только в исключительных случаях, для передачи особо важной информации, и только по поручению членов ПК.

Я снял трубку и попросил дежурного по коммутатору Правительственной связи соединить меня с Москвой, с аппаратом академика Александрова.

***

Уже через три дня, сопровождая А.П. Александрова, я впервые в жизни поднимался по ступеням знаменитого кремлевского "крылечка", ведущего в здание, занимаемое Правительством. И хотя будущий прием в Кремле был совершенно исключительным событием в моей жизни, в этот момент мысли очень далекие от темы предстоящего разговора метались в моей голове. О людях, самых известных людях огромной страны, которые проходили здесь. Что было в их сердцах? Скорее всего волнение и страх. Ведь в течение долгих десятилетий в невысоком здании работали "вожди".

Трудно объяснить, что значит это слово для прежних поколений советских людей. Может быть такой пример. Поднимите меня сейчас глубокой ночью и спросите имена, отчества, фамилии вождей сталинского времени – я отвечу без запинки. Я должен был знать их с 7 лет, с момента поступления в школу и я выучил их на всю жизнь. Мне с детства на всех уроках говорили о том, как многим мы обязаны вождям и как сильно должны мы их любить. А из разговоров дома я понимал, что их еще надо и сильно бояться.

Десятки лет они руководили страной по воле одного человека – Сталина. И иногда, по его воле снимались, объявлялись врагами народа и уничтожались.

Во мне метались мысли, связанные с далеким прошлым.

Огромное большинство людей не знало и не знает о существовании кремлевского "крылечка". Но я знал довольно давно. Мне рассказала о нем мама.

***

Это было 50 лет назад.

По удивительной, странной случайности, по его ступеням ровно 50 лет назад, осенью 1937 года, поднимался ученый, крупнейший советский астрофизик и руководитель программы освоения Севера – Отто Шмидт. Он должен был пройти на прием к Сталину, который в то время благоволил к Шмидту. В папке у академика был всего один лист бумаги и на нем пять фамилий. Пять фамилий его ближайших сотрудников, людей, приговоренных к расстрелу. Он шел просить о помиловании.

Дальше мама рассказывала так.

Сталин принял Шмидта, посмотрел список и сказал, что получил уже одно письмо от него с перечислением этих фамилий. Он, Сталин, дал поручение своим помощникам проверить материалы дела. Выяснилось, что обвинение полностью соответствует действительности, а обвиняемые сознались в своих преступлениях перед народом и партией. Академик не разобрался в своем окружении.

- "Вы все понимаете, когда дело касается звезд", – сказал вождь – "А когда дело касалось наших земных вопросов, этим людям удавалось Вас обманывать".

- "Неужели все сознались?" – помертвевшим голосом спросил ученый.

Сталин еще раз взглянул на бумагу. Случилось невероятное: вождя подвела его на самом деле выдающаяся память.

- "Нет, не все", – раздраженно сказал он.

Потом помолчал и добавил: "Один вот не сознался".

Сталин взял толстый синий карандаш, подчеркнул фамилию в списке и показал листок Шмидту.

- "Вы действительно можете ручаться за этого человека?"

И получив утвердительный ответ, написал на полях:

"ПРОВЕРИТЬ. ВОЗМОЖНО – ОГОВОР"

Какая причуда судьбы.

Никогда бы я не шел в 1987 г., ровно через 50 лет, по этим ступеням, более того, никогда бы я не родился в 1938 г., если один из пяти осужденных не выдержал бы допросов и подписал признание вместе со своими товарищами.

Потому что, этим человеком был мой дед, отец моей матери. Мужество Шмидта и надпись синим карандашом сохранили жизнь ему и его семье.

***

И вот мы, пройдя проверку документов, стоим в приемной Б. Щербины. Меня сразу поразило огромное количество телефонов на столе у секретаря. С гербами и без гербов, белые, черные, всех цветов радуги, с разными системами набора номеров и даже с короткими антеннами. Совершенно непонятным было то, как секретарь может угадать, какой из них звонит в данный момент. Но он угадывал. Более того, иногда два аппарата звонили одновременно, и тогда секретарь безо всякой паузы поднимал две трубки и вел беседу в параллельном режиме. Я стоял и думал, что важным качеством человека, занимающего это место, должен был быть абсолютный музыкальный слух.

Через несколько минут нас пригласили в кабинет. Высокие и красивые двойные двери, деревянные панели, ковровая дорожка, ведущая к столу. На столе опять телефоны. Но меньшее количество.

Щербина пожал нам руки и, кивнув мне, как уже хорошо знакомому человеку, сказал: "Давайте, давайте, докладывайте".

Я доложил то, о чем уже известно читателю и передал Председателю копии актов 1986 г.[5]

- "Я Ваши докладные не читал и вообще не видел", – сказал Щербина.

- "Помощники тоже ничего не докладывали. Вроде бы мы в Славутиче далеко от предельного уровня. Надо связаться с Комитетом по метеорологии. Председателя Комитета сейчас в Москве нет, но приедет заместитель, он полностью владеет ситуацией. Придется немного подождать".

Через полчаса заместитель приехал и наше обсуждение возобновилось.

На столе разложили карты радиационной обстановки в районе Славутича. Они не давали такой плохой картины, как результаты анализов наших проб. Если у нас анализы показывали загрязнения цезием 5-12 кюри на квадратный километр, то цифры Комитета были в 1,5-2 раза ниже.

- "Ну, вот видите", с упреком заметил Щербина", – надо мерить точнее. Зря не разводить панику".

Лицо Александрова, обычно очень спокойное и приветливое приобрело незнакомое мне жесткое выражение.

- "Нет, вряд ли наши измерения ошибочны. Не такая у курчатовцев школа и не такие уж трудные анализы. Вы можете объяснить эти различия?" – повернулся он ко мне. Очередной раз надо было соображать в самом быстром темпе.

- "Наверно могу. Данные Комитета получены с помощью съемки радиоактивных полей с вертолета. Правильно? А если так, то их точность не всегда хорошая. Особенно над участками, покрытыми лесом и густой растительностью. Излучение сильно поглощается, и возникают погрешности, мощность дозы получается заниженной. Нет ли у Вас результатов проб почвы в этом районе?"

Результаты были. И когда их положили рядом с нашими, они практически совпали: 5, 7, 12... кюри на квадратный километр.

- "Как же так получилось, Борис Евдокимович, что ошиблись с местом? – спросил мстительный академик.

- "Строители настояли. Им удобнее и много дешевле проводить коммуникации. Грунт более приемлемый. А исправить ситуацию? Можно, конечно. Мы об этом думаем и работы начали. Будем проводить тщательную дезактивацию и города и окрестностей. Сильно зараженные места пока оградили, поставили знаки радиации".

После чего нам стало ясно, что мы ломимся в открытую дверь. Председатель все знал, а вот почему Правительство сделало такой выбор в пользу строителей и дезактивации? Сыграли ли здесь свою роль эти различия в дозах в 1,5-2 раза? Я не знаю этого и сейчас.

Мы вышли из кабинета. По дороге Александров, от которого я в жизни не слышал более сильных выражений, чем "вот, черти", сказал, ни к кому не обращаясь:

- "Вот черти, опять решили с наскока, не посоветовались, а теперь десять лет исправлять будут".

***

Десяти лет еще не прошло. Но все, прошедшие после начала строительства годы, пришлось "исправляли ситуацию", тратя огромные силы и средства.