Глава XXXVII ФИДЕЛЬ НА СУДЕБНОМ ПРОЦЕССЕ НАД ПРЕДАТЕЛЕМ УБЕРТОМ МАТОСОМ

Глава XXXVII

ФИДЕЛЬ НА СУДЕБНОМ ПРОЦЕССЕ НАД ПРЕДАТЕЛЕМ УБЕРТОМ МАТОСОМ

14 декабря процесс над Убертом Матосом, на котором присутствует Главнокомандующий Фидель Кастро Рус, достигает кульминации.

В это утро я, как обычно, очень рано приехал на 11-ю улицу, чтобы повидаться с Фиделем. В это время он приводил в порядок большое количество документов. Ему старательно помогала Селия Санчес.

Фидель поднял глаза от бумаг и говорит мне:

— Послушай, тебе, я знаю, правятся исторические документы. Здесь у меня есть один, который я зачитаю на суде. Речь идет о письме Камило, в котором он защищает коммунистов. Камило нет, но его слова должны быть услышаны на этом процессе, на котором Уберт Матос хочет построить свою защиту на пугале коммунизма.

Телефонный звонок извещает Фиделя о том, что прокурор майор Хорхе Сергера Ривери ожидает его в качестве свидетеля. На улице холодно, и Фидель одевает тяжелый френч оливкового цвета, берет огромную кипу бумаг и направляется в старинные казармы, где проходит процесс.

В состав трибунала входят майоры Серхио дель Валье, Гильермо Гарсия, Орландо Родригес Пуэрта, Дермидио Эскалона и Универсо Санчес.

Председатель трибунала майор Серхио дель Валье приглашает Фиделя.

Его появление в зале революционного правосудия вызывает всеобщее оживление. Премьер-министр садится на одну из скамей.

Майор Сергера обращается к руководителю революции и, поскольку речь идет о таком важном судебном процессе, просит его начать свои показания с изложения общей картины исторического движения, которое он возглавил, рассказать об известных ему фактах, которые предшествовали событиям в Камагуэе, где главным действующим лицом оказался Уберт Матос.

Фидель начал свое заявление с указания на всю важность этого процесса, «поскольку речь идет о том, что под сомнение ставится сама целостность нашей революции».

Сославшись на внешние нападки на революцию, имевшие место на протяжении последпих нескольких месяцев, Фидель заметил, что на процессе присутствуют местные и иностранные журналисты, «чтобы правда стала достоянием общественности, поскольку вне Кубы наша страна стала объектом явной клеветы, как стала объектом клеветы внутри Кубы наша революция. Но мы не боимся правды».

Прокурор вновь обращается к Фиделю с просьбой объяснить суду, имела ли революция с самого начала определенную программу, и повторяет, что речь идет о том, чтобы выяснить, насколько она выполнила обещанное.

С самого начала Фидель подчеркнул наличие идеологических расхождений с обвиняемым. «Я даже не совсем уверен в том, что Уберт Матос имел какое-либо понятие о том, что такое настоящая революция», — говорит он.

Затем Фидель поясняет, что за кризисом в связи с предательством Диаса Ланса последовал кризис, вызванный поведением Уррутия, а теперь еще и мятеж Уберта Матоса и четырнадцати офицеров, подавших вместе с ним в отставку. Причем отставке предшествовала встреча со студентами, попытки поставить правительство перед свершившимся фактом. Поэтому все эти контрреволюционные действия, организованные Матосом, представляют собой заговор.

Всегда ставящий правду превыше всего, Фидель коротко обрисовал деятельность Матоса в Сьерра-Маэстрэ с момента, когда в конце марта 1958 года тот присоединился к партизанской борьбе. В то время «я поручил сеньору Уберту Матосу провести определенные оборонительные работы. И он выполнил их хорошо».

Продолжая свои показания, Фидель рассказывает о самой крупной наступательной операции армии противника в Сьерра-Маэстре и о том, что после полного разгрома армии диктатуры в руки Повстанческой армии попало 507 единиц оружия, с помощью которого Главнокомандующий организовал и вооружил те партизанские колонны, которые повели наступление на остальной части территории страны.

— Колонна № 2 под командованием майора Камило Сьенфуэгоса, Колонна № 8 под командованием майора Гевары, Колонна № 3 под командованием майора Альмейды, Колонна № 10 под командованием майора Рене до лос Сантоса, Колонна № 9 под командованием тогдашнего майора Уберта Матоса, Колонна № 12 под командованием майора Эдуардо Сардиньяса, и так все силы, которыми мы располагали в Сьерра-Маэстре, все, поскольку в Сьерра-Маэстре нас осталось всего 24 человека, все наши испытанные кадры плюс вновь прибывшие и вооруженные оружием, захваченным нами в боях. Колонна майора Альмепды первой вышла в поход с целью перехватить войска, которые после провала батистовского наступления находились в Пино-дель-Агуа, в горной части Маэстры, однако они так быстро отступили, что их не удалось перехватить.

В связи с тем что вражеская пропаганда в те дни сосредоточилась вокруг идеи о том, что революция — дело «всех социальных слоев страны», Фидель заявляет:

— Когда мы высадились с «Гранмы», первый, кого мы встретили, был угольщик, первый, кто нас накормил, был угольщик. Когда мы продвигались вперед, мы встречали на своем пути простых людей. Первыми к нам присоединились гуахиро, первыми, кто давал нам хлеб после многодневной голодовки, были крестьяне той местности, где мы появлялись; первыми, кто присоединился к нам и укрепил наши ряды, были крестьяне; нашими проводниками были крестьяне, и первыми убитыми были тоже крестьяне; горели крестьянские дома и хижины; под расстрел попадали крестьяне; и обвиняемые, находившиеся вместе с нами, знают, что убежище мы находили в крестьянских домах и продукты мы получали с крестьянских наделов.

Революцию совершили простые люди нашей страны. Но даже когда революцию делают не простые люди, она делается для простых людей, или она не революция.

Затем Фидель коснулся уловок контрреволюции, пытающейся в своей пропаганде использовать для нападок на революцию жупел коммунизма. Он говорит о том, что этот жупел выдумал не Уберт Матос. Его пустили в ход Батиста, Масферрер, адвокаты диктатуры. «Вначале, — напоминает он, — когда мы находились в Мексике, нас не обвиняли в том, что мы коммунисты, а если и обвиняли, то не часто это было. В те времена нас не называли коммунистами. Вы помните, что тогда нас называли сторонниками Трухильо.[27] И хотя это кажется странным и удивительным, но тогда, когда мы находились в Мексике, нас называли трухильистами, поскольку в то время там появилась группа псевдореволюциоперов, объявивших себя сторонниками Трухильо и прибывших туда в поисках оружия, поэтому диктатура и сочла лучшим обвинить нас в трухильизме».

В своей обычной мастерской манере Фидель говорит, как в первые дни после победы революции даже враги трудящихся выставляли плакаты «Спасибо, Фидель!» и как после принятия первых революционных законов они же стали обвинять революционеров в коммунизме. Точно так же поступили позднее Диас Ланс и Уррутия. Далее Фидель говорит о том, что в прошлом веке реакционная газета «Диарио де ла Марина» приветствовала гибель героев нашей родины Сеспедеса, Масео и Марти, а теперь она поднимает на щит контрреволюционные настроения Уберта Матоса: «Уберт Матос заявит, что он выступил против красного проникновения», «Уберт Матос заявил, что он выступил против коммунизма», «Уберт Матос заявил, что налицо коммунистическое проникновение», то есть те же самые аргументы, что использовали Батиста и империалисты, которые уже угрожали вторгнуться под этим предлогом в нашу страну.

Затем Фидель рассказывает о том, как некоторые из коммунистов вступали в Повстанческую армию:

— Они пришли в нашу армию по очень простой причине: они хотели драться; и те, что были в нашей армии, те, которых я знаю, а знаю я действительно немногих, находились в армии, потому что хотели драться; таковы были цели революции, ее принципы, и никому никогда не воспрещалось драться, и нашим моральным кодексом всегда было только желание узнать у вновь прибывшего в Сьерра-Маэстру для пополнения наших рядов, хороший ли он человек, смелый ли он, порядочный ли он, готов ли к самопожертвованию, дисциплинирован ли. Я спрашиваю теперь себя, порядочно ли было бы призвать Феликса Торреса, о котором здесь говорилось, и сказать ему: «Вон из Повстанческой армии, поскольку ты коммунист!»

Фидель зачитывает донесение майора Камило Сьенфуэгоса после его прибытия в Ягуахай:

— «После четырех дней голода, когда у нас и маковой росинки во рту не было, мы вынуждены были съесть лошадь, одну из лучших в нашей бедной кавалерии. Наши животные почти полностью остались в болотах и низинах на юге побережья. Вчера мы прибыли в этот лагерь повстанцев, где нас прекрасно приняли. Начальник лагеря сеньор Феликс Торрес оказал нам исключительное внимание. Эту группу составляют представители Народно-социалистической партии, которые для встречи нас выслали проводников на границу провинции. В этом районе оперирует также группа из „Движения 26 июля“, с ними мы уже установили контакт».

Затем Фидель напоминает, что антикубинская реакция и ранее систематически обвиняла Рауля, Че и других руководителей в принадлежности к коммунистам. Это обвинение сопровождалось требованием убрать их из армии и правительства.

— Скажите мне, это порок? Скажите мне, это непорядочность? Скажите, они не служили честно Кубе? Скажите, они не сделали добро Кубе? Скажите, они не воевали? Но если все это порядочно и достойно уважения и воевали они честно и на пользу родине, тогда разве можно приходить ко мне со сплетнями и интригами, разве можно заниматься интриганством? И в ходе революции, в обстановке, когда в государственном аппарате действительно преобладают контрреволюционеры, а не коммунисты, засорены многие государственные органы, я хотел бы иметь дело с такими товарищами, как Че, какой бы пост он ни занимал. Поэтому, когда пришло время назначить Че президентом Национального банка, мы назначаем его президентом Национального банка, хотя кричать могут сколько угодно.

Это реальность. Начинают болтать о проникновении коммунистов, потом начинают по своему усмотрению всех обвинять в принадлежности к коммунистам. Сегодня говорят: «Уберите тех, кто известен как коммунист», а завтра скажут: «Уберите Че, уберите Рауля, уберите всех остальных», для того чтобы государство само попало в руки контрреволюционеров, чтобы и армия попала в руки контрреволюции.

Мы назначили Камило командующим армией, и я спрашиваю, почему его здесь нет, почему Камило не может защищаться? И я прошу, чтобы он выступил здесь, я прошу, чтобы Камило говорил, чтобы слова Камило также выслушали. Потому что Камило тоже имеет право говорить здесь. (Аплодисменты.) Потому что Камило лес ответственность за командование армией, и если в армии имело место какое-либо «сознательное проникновение», как обвиняемые здесь утверждают, то тем самым они обвиняют Камило, возлагают ответственность на него, поскольку Камило был командующим армией и занимал этот пост по заслугам. И эти обвинения направлены против Камило. И что же выходит: или обвиняемые виновны в клевете, виновны в предательстве, виновны в подыгрывании контрреволюции, когда притягивают за волосы факт пребывания коммунистов в рядах армии, для того чтобы бросить обвинение против революции с единственной целью — вызвать иностранную интервенцию против нашей страны. Значит, виновны они или виновен Камило. Поэтому пусть Камило тоже говорит! Пусть Камило тоже скажет свое слово. (Аплодисменты.)

Затем Фидель обращается к председателю трибунала с пожеланием, чтобы был заслушан майор Дуке:

— Я считаю необходимым, сеньор председатель, чтобы, если это возможно, здесь дал свои показания майор Дуке. Более того, если вы считаете нужным, чтобы я не присутствовал во время его заявления, я не буду присутствовать.

Я считаю, что надо пригласить майора Дуке для дачи показаний, потому что надеюсь, что никто из обвиняемых не решится усомниться в моральных и революционных достоинствах майора Дуке, никто из них не отважится отрицать храбрость и заслуги майора Дуке. Поэтому я считаю это очень важным, поскольку полагаю, что часть данных товарищей попала в создавшуюся ситуацию неосознанно, поэтому надо обратиться к ним через уважаемого человека, человека цельного, чьи достоинства никто из обвиняемых не отважится отрицать, поскольку они должны его достаточно хорошо знать. Надо вызвать его для дачи показаний и просить товарища Дуке дать свои свидетельские показания по некоторым деталям, которые я считаю интересными для этого процесса.

Председатель трибунала просит майора Дуке покинуть зал, заявив, что он будет вызван позже.

Майор Феликс Дуке — один из самых старых и авторитетных партизанских офицеров в Повстанческой армии. Его отвага и стремительность в боях известны всем товарищам. После победы революции он был назначен командующим тактическими войсками в провинции Орьенте, в которые входило 3 тысячи человек. В связи с тем что предатель Матос вступил с ним в контакт, руководство революции решает заменить его. Его истинно гражданское и благородное поведение сыграло очень важную роль в раскрытии предательства Матоса.

Матос, защищаясь, говорит, что предательства не было. Все 14 офицеров подали в отставку (их рапорты были получены и переданы Камило Сьенфуэгосом Фиделю) потому, что Мендоса в своем выступлении по радио обвинил их в предательстве.

Для оправдания отставки офицеров Уберт заявил: «По радио объявили, что мы выступаем против аграрной реформы». — «Когда?» — спрашивает у него Фидель, и Матос отвечает: «21-го числа». Однако Фидель говорит ему: «Рапорты об отставке датированы 20-м числом, а Мендоса обвинил их 21-го. Вы не чародеи, чтобы предвидеть, что Мендоса обвинит вас на следующий день».

Фидель один за другим предъявляет 14 рапортов об отставке, датированных 20 октября и собственноручно подписанных подавшими в отставку, и заявляет, что это — решающее доказательство их вины.

— Среди рапортов об отставке, переданных мне Камило Сьенфуэгосом, нет ни одного от 21 октября. Все рапорты, имеющиеся в моем распоряжении, датированы 20-м числом, то есть за день до нашего появления в Камагуэе.

Что же касается мотивов отставки, то я думаю, что одного моего свидетельства недостаточно. Следует вернуться несколько назад и посмотреть глубже на причину. Здесь только надо зафиксировать, что все рапорты — вот они — датированы 20-м числом.

19 октября я получил послание, которое направил мне Уберт Матос с офицером Повстанческой армии. Если память мне не изменяет, я получил это письмо вечером 19-го числа. Мне кажется, в этот самый день я присутствовал здесь, в «Сьюдад-Либертад», на церемонии вступления Рауля Кастро на пост министра Революционных вооруженных сил. Вполне возможно, что здесь есть журналисты, которые в тот день были на церемонии вступления на пост нового министра и могут подтвердить, выступал ли я там. Они могут подтвердить, в каком душевном состоянии я в тот день находился, это было весьма заметно. Я не выступал, и некоторые даже заметили мое беспокойство в тот вечер, так как в кармане было письмо сеньора Уберта Матоса.

Я предполагал ответить на письмо 20-го числа, и на самом деле, едва только у меня выдалась в этот день свободная минута, я сел писать ответ Уберту Матосу. Я вызвал в тот вечер майора Камило Сьенфуэгоса и предложил ему выехать на следующий день в Камагуэй с моим ответом майору Уберту Матосу.

Здесь спрашивали, почему я не мог повременить неделю с принятием отставки, но надо напомнить, что, во-первых, рапорт об отставке был составлен в безапелляционном тоне, поскольку в последнем его абзаце говорилось о том, что вопрос об отставке окончательно решен. Но и это не самое важное; причина, в силу которой я не мог принять иного решения по делу Уберта Матоса, в том, что в Камагуэе уже было известно о его отставке.

Да, как говорит сеньор Уберт Матос, он направил мне письмо. Но это письмо частное, в высшей степени частное, и послано оно через своего человека. Я не мог никому сказать о содержании этого письма и моего ответа, кроме одного майора Камило Сьенфуэгоса. Тогда почему офицеры в Камагуэе знали, что Уберт Матос подал в отставку? Почему среди населения Камагуэя было много шума и разговоров о том, что Уберт Матос подал в отставку? И если население Камагуэя узнало об этом, то это шло не от меня. Если население Камагуэя узнало об этом, то только не от того, кто получил письмо. Оно узнало об этом единственно и исключительно от того, кто написал письмо.

И тот факт, что офицеры в Камагуэе узнали об этом письме, тот факт, что разговоры шли по всему Камагуэю, более того, тот факт, что редактор одной из газет готовил материал об этом для публикации на завтра, тот факт, что группа руководителей студенчества готовила заявление на завтра, созывая одновременно собрание студентов на 21-е число, — все это исключало другую возможность разрешения дела Уберта Матоса.

Можно было бы отыскать другой выход, если бы была хоть крупица доброй воли и веры, если бы все это не было хорошо разработанным планом. Но когда я вечером 20-го числа садился писать ответ, я был далек от того, чтобы знать обо всем, что происходило в Камагуэе. Население Камагуэя уже знало об отставке Уберта Матоса, то есть готовились соответствующие условия для 21-го числа, разрабатывался план, чтобы ввергнуть Революционное правительство в кризис. Мы уже имели два кризиса: кризис с предателем Педро Луисом Диасом Лансом, когда по нашей инициативе он был смещен с занимаемого поста; но был и другой правительственный кризис, связанный с Уррутия, в ходе которого мы, стремясь парировать маневры, тоже взяли инициативу на себя; случай с Убертом Матосом не похож на них: мы не смещали его, он сам подал рапорт об отставке.

Трибунал поймет, как поймет и народ, что для Революционного правительства и для революции, для всех ответственных людей в революции был бы более целесообразным любой другой выход из кризиса, если бы сеньор Уберт Матос оставил возможность этого другого выхода, но заговор уже состоялся, сообщение в газете уже было готово к публикации на следующий день, подготовлено было на следующий день студенческое собрание, и рапорты об отставке уже подписаны были 20-го числа, то есть раньше, чем об отставке Матоса стало известно официально. Что должно было произойти на следующий день? Что могло случиться на следующий день, если уже 14 офицеров подали в отставку, если уже 20-го числа, когда предполагалось, что отставка Матоса остается секретом, они подали в отставку?

И надо почитать эти рапорты об отставке, надо заглянуть в суть этих отставок, посмотреть содержание этих рапортов, чтобы понять всю ложь того, будто это я был виновником возникновения проблемы, поскольку получил заявление об отставке в строго секретном порядке и растрезвонил об этом. Нет, я не трезвонил об этом. Однако на другой день в силу моего долга и положения я предпринял шаги по мобилизации народа, поскольку не было иного пути для пресечения заговора, который очень тщательно готовил господин Уберт Матос.

Я понимаю так, что эти рапорты об отставке, подписанные 20-го числа, представляют собой недвусмысленное подтверждение того, что Революционное правительство перед угрозой возникшего кризиса такого рода не могло не принять тех мер, какие были приняты. Безусловно, было бы гораздо предпочтительнее проявить терпение, сделать что-то иное, чем видеть этот скандал, который стал отрадой для реакции, отрадой для организаторов заговоров против нашей страны и нашей революции.

Любой другой выход, если бы его можно было найти, если бы он имелся, был бы предпочтительнее. Но докажите мне здесь, что возможен другой выход из кризиса, который возник в результате коллективной отставки группы армейских офицеров и который должен был стать прелюдией к тому, что должно было случиться пазавтра. Докажите мне, что был иной выход, и я всю вину за этот инцидент с удовольствием возьму на себя.

На вопрос прокурора о том, как квалифицирует он отставку офицеров 20 октября, Фидель отвечает:

— Как контрреволюционный заговор.

Председатель трибунала вызывает для дачи показаний майора Феликса Дуке, и между ним и Фиделем происходит диалог, который мы приводим ниже:

Фидель. Майор Дуке, трибунал верит в ваше мужество и человечность, и я во имя революции и погибших товарищей прошу вас, майор Дуке, сказать здесь всю правду, и я надеюсь, что те, кто знает вас, кто на деле убедился в вашей отваге и знает ваши заслуги, не подумают даже, что вы пришли сюда лгать. Вас, майор Дуке, имевшего гражданское мужество сказать мне, что Уберт Матос убеждал вас подписать бумагу с определенными политическими требованиями, вас, кто имел гражданское мужество сказать мне все это во время нашей встречи в Президентском дворце и рассказать о некоторых фактах, вас я прошу сказать здесь только правду и прежде всего правду о том, говорил ли с вами Уберт Матос или нет.

Дуке. Да, говорил, и не однажды.

Фидель. О чем он говорил с вами?

Дуке. Всегда о проблеме коммунистов, о проникновении коммунистов в армию и правительство.

Фидель. Он надеялся, что может рассчитывать на вас в этих делах? Как вы думаете, он надеялся на вас, товарищ Дуке?

Дуке. Ясно. Я даже объяснял вам, что Уберт Матос убедил меня, и, поскольку он убедил меня, я думал, что он станет и рассчитывать на меня, почти был уверен, что он принимал в расчет и меня, поскольку не однажды давал это понять.

Это заявление майора Феликса Дуке, который был, как мы уже сказали, командующим тактическими войсками Орьенте, является очень важным для доказательства предательства Матоса, поскольку бесспорно подтверждает исключительно заговорщический и контрреволюционный характер его деятельности.

Фидель. Майор, а что он вам сказал 20-го числа, когда был здесь?

Дуке. Я пытался убедить его…

Фидель. В чем?

Дуке. Что его отставка не ко времени.

Фидель. Какая отставка?

Дуко. Отставка, рапорт о которой он вам направил; он показал мне это письмо.

Фидель. Эту коллективную отставку?.. Что вы говорили о том, что должно было произойти на другой день, майор?

Дуке. Я сказал ему, что я уезжаю оттуда, поскольку все там будут арестованы.

Фидель. А почему будут арестованы, майор?

Матос прерывает диалог и просит разъяснить выражение «коллективная отставка».

Дуке. Хорошо. Я могу вам сказать, и клянусь честью, пусть я лишусь этого мундира, если кто-то из этих товарищей, с которыми я говорил там, отважится опровергнуть мои слова, когда речь идет о массовой отставке… Там создалась такая ситуация: об отставке Уберта Матоса стало известно из его письма, которое он направил премьер-министру и которое дал прочитать многим из офицеров. Такова была обстановка: большинство хотело подать в отставку, хотя Уберт сказал в моем присутствии тем, кто ожидал ответа или, скорее, того, что предпримет доктор Фидель Кастро, чтобы они не подавали в отставку до того, как будет известен ответ доктора Кастро, и это тоже правда. Группа офицеров заявила, и в рапортах об отставке, с которыми я смог познакомиться, говорится об этом ясно, что, будет ответ или нет, и даже если премьер-министр не примет отставку майора Уберта Матоса, они все равно уходят в отставку.

Фидель. Товарищ Дуке, вы мне сказали, что, как вы поняли, Уберт Матос ожидал, что я ввиду положения в ЛОТА не соглашусь на его отставку, — во всяком случае, буду действовать так, чтобы избежать скандала. Так вы сказали мне буквально.

Дуке. Да, вывод, к которому я пришел, был именно таков. И знаете почему? Это очень просто: деятельность сеньора Уберта Матоса была направлена на то, чтобы изменить курс революции, и ни на что иное. Чтобы правительство «определило курс», изменило свою политику, чтобы правительство уже сегодня определило политику, которую будет проводить; это помимо того, что господин Матос во время своих разговоров со мной (что я не коммунист — он знает хорошо) неоднократно давал мне понять, что правительство должно «определить будущую политику».

По вине Уберта Матоса нарушается порядок в зале судебного заседания.

Дуке. Я хотел бы дать некоторые разъяснения по поводу отставки. Большинство подало в отставку, меньшинство — нет.

Фидель. Большинство подало в отставку.

Дуке. Большинство — да, подало в отставку. 20-го числа утром, когда я находился там, рапорты об отставке были представлены.

Председатель трибунала просит майора Дуко покинуть зал заседания до того момента, когда его снова вызовут, а Главнокомандующий Фидель Кастро продолжил свои показания:

— Товарищи, есть одно обстоятельство, которое следует подчеркнуть. Они хорошо знают Дуке, все они хорошо знают его, знают, какой человек товарищ Дуке. Они знают заслуги Дуке, знают ого характер, знают, что я им восхищаюсь, уважаю его за то, что он имел гражданское мужество прийти ко мне и рассказать, что Уберт убедил его. А я знаю, что не все имеют это мужество, и поэтому я просил вызвать его сюда.

Итак, товарищ Дуке соответственно отреагировал и выразил свою реакцию следующими словами: «Завтра все вы будете арестованы». Ведь не без причин же Дуке сказал: «Вас арестуют завтра, завтра утром Фидель будет здесь» — так сказал им Дуке, и так Дуке объяснил это мне.

Почему? Потому что товарищ Дуке отдает себе отчет, что речь идет о преступном акте, которого военные делать не должны. Теперь я прошу вас иметь в виду одну важную деталь. Я сместил Дуке. Прав ли я был или нет? После того, как он заявил, что они его убедили, правильно ли я действовал или нет? Дуке был командующим тактическими войсками в Орьенте. Это 3 тысячи человек, которые могли сказать офицеру с таким авторитетом, как Дуке: мы согласны с тобой. Дуке был командиром 3 тысяч человек.

Судебный процесс продолжался, и некоторое время спустя председатель трибунала майор Серхио дель Валье снова вызвал свидетеля майора Феликса Дуке, и снова между ним и Фиделем происходит диалог, теперь о «весьма приватном» письме предателя:

Дуке. Это письмо не было частным. Пусть повторит здесь сеньор Уберт Матос, что он сказал мне, передавая в присутствии других офицеров фотокопию письма, хранящуюся у моего отца в Санкти-Спиритус, о том, что я должен был делать, что я должен был сделать с этим письмом, если вы, Фидель, не предадите его гласности.

Фидель. Хорошо…

Дуко. Пусть скажет Уберт Матос.

Фидель. Мне практически не нужно ничего добавлять.

Дуке. Он сказал мне, что, хотя и не очень высокого мнения о Мигеле Анхеле Кеведо, он знает, что Мигель Анхель Кеведо опубликует это письмо. Пусть он скажет, что это неправда.

Матос прерывает его и говорит, что Дуке лжет.

Дуке. Почему же тогда он передал мне фотокопию письма, которое хранится у моего отца?

Матос отрицает тот факт, что он давал распоряжение о том, чтобы его письмо об отставке было передано в журнал «Боэмия», однако под давленном очевидных фактов признаётся, что показывал майору Феликсу Дуке копию письма.

Тогда Фидель обращается к группе обвиняемых офицеров и говорит:

— Какого вы мнения о Дуке? Думаете ли вы, что Дуке — подонок? Вы верите в то, что Дуке — клеветник? Те, кто верит, что Дуке — честный человек, встаньте.

Все обвиняемые, кроме Матоса, встают и аплодируют.

Фидель. Думаю, что здесь не надо слов.

Проанализировав письмо об отставке, Фидель разъясняет:

— Здесь есть абзац, важный абзац, абзац-обвинение: «Я также думаю, что после смещения Дуке и других перестановок всякий, кто имел бы смелость прямо говорить с тобой о проблеме коммунизма, должен уйти раньше, чем его выкинут».

Меня обвиняют в том, что я заменяю людей потому, что они не коммунисты, но самое удивительное, что этот протест вызван заменой Дуке. Но Дуке не имел ничего общего с Камагуэем. Когда я заменил Пиньейро, Уберт не сказал ни слова; когда я сменил Рамиро, Уберт не сказал ни слова, когда я сменил Вильяма Гальвеса, то и тогда Уберт не сказал ни слова. Но когда я сменил Дуке в Орьенте, тут Уберт сказал свое слово.

В письме Матоса есть такое утверждение: «Наш единый и боевой народ ничего не достигнет, если не будет действовать на основе программы, которая в равной степени удовлетворит интересы и чаяния всех».

Фидель, зачитав это место, тотчас комментирует его:

— То есть как это «программа, которая удовлетворит в равной степени всех»? Революция имела свою программу еще до того, как прозвучал первый выстрел, она имела свою программу. «В равной степени интересы всех» — этого я не могу ни объяснить, ни понять: как это можно совместить интересы латифундиста, владеющего тысячью кабальерий, и гуахиро, который живет буквально на меже? Как можно совместить интересы владельца ренты, который дерет три шкуры с семьи арендатора, как это можно совместить интересы посредника из тех, что грабили крестьян, и самого крестьянина? Внутри общества есть интересы, которые несовместимы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.